Текст книги "Лесная герцогиня"

– Мы рады приветствовать вашу жену, мессир Ренье. Но отчего вы взяли, что сия дама является нашей родственницей и в ней течет королевская кровь? Думаю, вы явно поспешили, одев ее в венец нашего дома.

Он улыбался самым любезным образом и хитро щурился, так что его заплывшие глазки превратились в узкие щелочки. Гул усилился. Эмма различила, как рядом тяжело задышал Ренье.

– Мой король, я не совсем понимаю. Вы ни на миг не сомневались в королевском происхождении Эммы Робертин, когда я еще недавно сообщил вам о своем желании посвататься к ней в Суассоне. Да и ранее, в вашем городе Лане, вы пообещали, что не будете чинить препятствий моему браку.

– Упаси меня бог, герцог, противиться вам вступать в союз с кем заблагорассудится. Вы человек в возрасте и вправе останавливать свой выбор на ком угодно. Ваша супруга удивительно хороша собой, так что мне остается только поздравить вас. Однако она отнюдь не является той, за кого вы хотите ее выдать. Это не дочь моей сестры Теодорады, мир ее праху!

Король перекрестился.

Эмма вдруг растерялась. Почти испугалась. Она опять заметила взгляд, каким обменялись Геривей и Простоватый. За королем видела любопытное личико Этгивы.

– Государь! – почти закричал Ренье, так что король невольно побледнел и попятился. – Государь, вы оскорбляете меня! Моя жена – ваша племянница, и браком с ней я вошел в семью великих Каролингов. Я готов поклясться в том своей верой в Иисуса Христа!

У короля испуганно забегали глаза. В этот момент вперед выступил достойный Геривей.

– Его величество и в мыслях не имел оскорбить вас, мессир Ренье. Особенно теперь, когда вы являетесь его вассалом. – Он сделал паузу, словно желая подчеркнуть вассальную зависимость Ренье от Карла. – И его величество, – Геривей держался величаво, только костистые пальцы, сжимавшие епископский посох, побелели от напряжения, – король Карл просто хотел указать вам на вашу оплошность. Эта женщина не есть и никогда не была членом королевской семьи. Да, у ныне покойных короля Эда и королевы Теодорады – упокой Господи их души! – была дочь Эмма. Но она давно умерла, в чем мы убедились, оглядев документы, кои готовы вам предъявить.

В зале стоял шум. Вопросы, споры, смешки. Поистине эта присяга забавна. Да это не просто присяга, это тяжба, спор, противостояние. И когда Ренье резко выбил протянутый ему канцлером свиток, окружающие едва не заулюлюкали от удовольствия. Вот это зрелище!

– Мне не важно, что вы там сфальсифицировали, Геривей! – кричал Ренье. – Я твердо знаю, кто моя жена. Уже несколько лет я слежу за ее судьбой. И у меня есть свидетель. Поди сюда, Эврар. Этот человек был приближенным короля Эда, и это он разыскал и опознал принцессу Эмму.

– И у нас есть свидетели! – закричал Карл. – Несколько человек из окружения моей сестры, которые готовы подтвердить, что Эмма Робертин умерла в тот же год, что и Теодорада.

– Ваши свидетели подкуплены! Вы подстроили это с самого начала!

Эмма наконец опомнилась и решила прийти на помощь супругу.

– Беру Бога в свидетели, что я и есть дочь короля Эда и Теодорады. И вы, ваше величество, берете грех на душу и оскорбляете память своей сестры, отрекаясь от меня.

Как ни странно, звук ее голоса послужил тому, что в зале воцарилась глубокая тишина. Все взоры были устремлены на эту гордую, прекрасную женщину, что так дерзко посмела бросить вызов королю.

– И я готова, – продолжала Эмма, – перед всем собранием поклясться на Библии, что знаю, кто мои родители!

Король хотел что-то сказать, но только открыл рот. Если эта женщина и впрямь при всех присягнет на Библии, что она из его семьи, многие могут ей поверить. Или же ему в противовес ее словам придется также над Священным Писанием произнести прилюдное отречение от нее. Но взять на душу подобный грех…

Ему на выручку пришел Геривей. Мягко улыбнувшись Эмме, он примирительно сказал:

– Дитя мое, на каком основании вы беретесь утверждать, что вы – принцесса?

– Мой дядя Роберт Парижский сможет подтвердить это. Как и Эбль Пуатье, и епископ Руанский, и герцог Бургундский Рауль!

– Вы очень дерзки, сударыня. Все эти люди далеко, и понадобится немало времени, чтобы связаться с ними. И все это время вы будете самозвано величать себя принцессой. Но я не исключаю возможность, что особы, коих вы упомянули, попали в такое же заблуждение, как и герцог Ренье. И я спрашиваю вас – на каком основании лично вы утверждаете, что вы принцесса? Ведь, насколько я знаю, король Эд и его королева покинули мир сей, когда, судя по вашему облику, вы были еще ребенком. Вы не можете помнить их.

Эмма перевела дыхание. Все взоры были обращены на нее.

– Об этом мне поведала перед смертью моя кормилица графиня Пипина Байе.

Геривей перевел дух и устало опустился в кресло.

– В таком случае, дочь моя, вы чуть не совершили клятвопреступления, пожелав поклясться на Библии. Нам ведомо, что у графской четы из Байе было двое детей – Эд и Эмма. И грешно вам отрекаться от тех, память кого вы должны почитать. Ибо вы – дочь графа Беренгара и графини Пипины Байе!

Его глаза глядели в упор ей в лицо, словно гипнотизируя. И Эмма растерялась. А главное, и в самом деле засомневалась. И несмотря на требующий взгляд Ренье, она не смогла произнести ни слова в ответ. Что, если и в самом деле это ошибка? Она ведь не помнит ни короля Эда, ни Теодораду…

Геривей резко повернулся к Ренье.

– Итак, мессир, вы взяли в жены не Эмму Робертин, а Эмму из Байе…

– Все это ложь! – вдруг закричал Ренье. – Я докажу, что отныне связан с женщиной королевской крови!.. И я затею тяжбу, я начну расследование, я дойду до самого папы!..

Карл вдруг так и подскочил, напрочь позабыв о достойном поведении.

– Вот чего вы добиваетесь, Ренье! Вы хотите получить у папы возвышения. Я сразу понял! У вас ничего не выйдет! Ха!.. Принцесса Эмма, говорите?! Так я открою всем, на ком вы женаты. На норманнской шлюхе! На подстилке варвара Роллона. На потаскухе, которую он бросил, когда ему предложили настоящую дочь короля. А вы… Что ж, донашивайте теперь его обноски!..

– Вы не смеете так говорить! – задыхаясь, прокричал Ренье.

– Не смею? Так, может, я лгу? Что ж, мессир, вассал мой, – Карл притворно-любезно улыбнулся, – что ж, тогда пусть эта… гм… супруга ваша подтвердит, что никогда не грела постель нынешнему герцогу Нормандии!

Весь зал, казалось, устремил взгляд на Эмму, будто сковав ее кольцом тяжелых, любопытных, насмешливых глаз.

– Ну же!..

Она не поняла, кто это сказал. Возможно, Ренье. Но язык ее словно прилип к гортани. Не из упрямства или дерзости. Она просто растерялась. Солгать такое… Отречься от всего и вся… Прилюдно отречься от стольких лет бесконечного счастья… Она была еще слишком неискушенна в такой лжи. Лгать всему миру, открыто отвергать то, что было общеизвестно… или скоро станет общеизвестно. Она молчала, отступив на шаг назад, оглядываясь, словно ища лазейку, куда выскочить.

В этот миг стоявший за троном Аганон громко расхохотался. И все словно только этого и ждали. Зал грохнул. Хохотали все: палатины, охранники, факелоносцы, священнослужители. Со всех сторон летело: «Норманнская шлюха! Обноски Роллона!»

Карл Каролинг, довольный произведенным эффектом, тоже хохотал. Просто рухнул на трон, как на простую лавку, весь сотрясаясь от смеха. Даже Геривей хихикал, прикрывая ладошкой рот.

Ренье оглянулся. Его свита, его вельможи глядели на него растерянно, с укором, даже с гневом. Шумливый Матфрид кинулся вперед.

– Заткните им рот, Ренье! Они ведь лгут! Вы не могли сделать нашей госпожой блудницу язычника.

Ренье вдруг весь затрясся. И, оттолкнув Матфрида, почти бегом кинулся из залы.

Хохот каскадами разлетался под сводом, дробился среди колонн.

Эмма была на шаг от обморока – такого позора, такого унижения она еще не испытывала. Даже тогда, когда Ролло кинул ее своим людям. Тогда она хоть сопротивлялась до последнего. Пока не стала норманнской шлюхой. Шлюхой, какой сделал ее Ролло… А она-то размечталась: герцогиня Лотарингская…

Она видела, как один за другим покинули зал посрамленные лотарингские вельможи. Последним вышел Эврар. Эврар, который мог доказать, что она принцесса… И норманнская шлюха…

Эмма вдруг зажала ладонями уши, чтобы не слышать этого позорящего смеха, зажмурила глаза, чтобы не видеть этих хохочущих, оскаленных рож.

– Господи, Спаситель мой, дай мне силы!

Огромным усилием воли она заставила себя выпрямиться. Ее голову венчала корона Каролингов, которая сейчас лишь служила поводом для увеселения толпы. Медленным взором, чистыми, гордыми глазами она окинула зал, посмотрела на раскрасневшегося Каролинга, на злорадствовавшего Аганона, на растерянно оглядывавшуюся девочку-королеву. И пошла к выходу. Одна. С осанкой королевы, гордо подняв подбородок, всеми силами стараясь не убыстрять шаги. Не побежать. Не умереть.

Глава 2

– Разрази их всех гром! Мы уезжаем немедленно! – Длинная Шея в гневе швырнул нарядную хламиду оторопевшему слуге.

Весть о позоре герцога Лотарингии еще не успела распространиться, и Ренье хотел лишь одного – уехать, покинуть это волчье логово, место, где его предполагаемый триумф обернулся страшным унизительным крахом.

– Коней! – кричал он. – Запрягайте коней, грузите поклажу! Я и часа больше не останусь под этим кровом, клянусь днем Страшного суда!

Все вокруг засуетились, забегали, спешно срывали со стен богатые драпировки, разбирали мебель.

«Скоро они все узнают о моем унижении. Скоро весть о ловушке, в которую я попал, разнесется по всем землям Лотаря, и я вместо того чтобы вернуться повелителем, стану посмешищем. Супругом отставной норманнской потаскухи».

Тупая ноющая боль в груди заставила его замереть. Стало тяжело дышать… «Надо все скрыть, – лихорадочно пытался сообразить он. – Надо скрыть этот мой союз. Лишь единицы присутствовали при венчании. Я смогу заставить их молчать. А знать…»

Он прижал руки к груди, к горлу. Боль все сильнее давила. Откуда-то рядом возник Леонтий.

– Мессир, вам не нужна моя помощь?

Ренье лишь отмахнулся.

В этот миг массивные створки двери разлетелись со стуком. Матфрид. Орал, носился по покою, налетая на мебель. Секирой размахивал так, что челядь герцога в панике разбежалась. Сам Ренье невольно отступил.

– Неужели это правда, Ренье?! – орал Матфрид. – Это правда?! Ты навязал нам в госпожи девку Роллона?!

Он кричал и сыпал проклятиями, а под конец таки обрушил свою секиру на резной поставец. Дернул с яростью, вырывая оружие. Выбежал, опрокинув светильник у дверей. Ренье машинально затоптал огонь. Как ни странно, буйство Матфрида подействовало на него успокаивающе. Обычно он всегда брал верх над своими подданными тем, что умел хладнокровно обуздать их порывы. Но, боже, дай ему немного сил. Как ноет сердце…

Он повернулся и уже более спокойно стал отдавать распоряжения. Когда в дверях появились молодой Исаак из Комбре и Рикуин Верденский, герцог был уже почти спокоен или казался таковым.

– Мы уезжаем, – сказал он медленно, вздохнул, прижимая руку к сердцу. Оно болело все сильней, но он запретил себе об этом думать. – Нам надо уехать, поспешить в Лотарингию и сделать все, чтобы никто не знал о моей женитьбе. По крайней мере до той поры, пока все не забудется и я не докажу, что Эмма никогда не была женой Роллона. Вы поможете мне сохранить тайну?

Они глядели на него. Белокурый Исаак чуть насмешливо, Рикуин – близоруко щурясь, машинально позвякивая пластинами на наборном поясе. Но Ренье понимал, что может рассчитывать на их молчание. Ибо они оба были на его стороне в борьбе с сыном. Исаак потому, что был врагом Гизельберта, а Рикуин потому, что был родственником Ренье по отцу и мог стать его наследником в случае, если Ренье пойдет на окончательный разрыв с сыном.

Ренье запахнулся в дорожную накидку, стал застегивать фибулу на плече.

– Исаак, сейчас ты поскачешь догонять Матфрида. Уговори его любыми способами и обещаниями молчать о моей супруге. Мой авторитет должен оставаться непоколебимым. И ты поможешь мне в этом. Не так ли, мой мальчик?

Исаак все так же насмешливо улыбался.

– Думаю, что смогу убедить его, хотя это будет непросто. Однако чем вы оплатите эту услугу?

Ренье ссутулился, опираясь об стол. Мальчишка, волчонок!.. Знает, когда больнее укусить. И Ренье понимал, чего от него ждет Исаак.

– Мое аббатство в Мальмеди. Оно станет твоим, если ты останешься мне верен.

Лучшая церковная вотчина, которой он владел. Исаак давно зарился на нее. Что ж, сейчас не до церемоний. Превозмогая боль, Ренье выпрямился. Поймал торжественную улыбку наглеца, кивнул, когда тот, поклонившись, вышел.

И тут он увидел Эмму. Она стояла в высоком проеме двери, нарядная и прекрасная, как видение, и изумленно глядела на царящую вокруг суматоху. Потом перевела взгляд на Ренье.

– Мессир?..

Что-то в ее облике опять напомнило Ренье испуганного олененка. Эта настороженность, напряженная сдержанность в движениях, испуг в огромных ланьих глазах. Лань, которую он так давно хотел загнать, выслеживал ее, как охотник, ставил на ее пути ловушки, загонял в тенета. И вот эта лань оказалась заразным животным, от которой проказа позора перекинулась на него. И Ренье едва не задохнулся от ненависти к этой самке. Он ведь всегда ее ненавидел: и когда только поставил цель сделать ее своей женой, и когда она ускользнула от него, и когда хотела обмануть его, пытаясь сделать сообщником своего возвращения к Роллону.

Ему всегда приходилось идти вопреки своим желаниям, чтобы однажды возвыситься за ее счет. Он презирал эту женщину, но вынужден был добиваться. А она лишь молча наблюдала, как он слаб, или безразлично отдавала ему себя, словно делала одолжение. Он возвеличил ее, сделал герцогиней, а она была лишь снисходительна. И она не справилась с единственным, что от нее требовалось, – не смогла отстоять свое право на род Каролингов, не смогла крикнуть во всеуслышанье, что никогда не знала Ролло Нормандского!

И вот теперь она здесь. В короне Каролингов, которую он сам на нее надел!..

Блеск каменьев на ее венце вдруг словно окончательно взбесил Ренье. Он шагнул вперед, протянул руку, словно пытаясь сорвать эту корону с недостойного чела. Но тут же остановился, захрипел, стал падать, схватившись за грудь. Его кто-то поддержал. А, это опять она! Ренье хотел оттолкнуть ее, но задохнулся от боли. Эмма же кликнула слуг, они подтащили его к креслу, а Эмма уже рвала шнуровку у его горла.

– Кликните скорее лекаря!

Слава богу, ее потеснил Леонтий. Ренье стал что-то соображать, лишь когда грек влил ему в горло немного терпкого настоя. Вздохнул спокойнее. Как сквозь туман стал различать лица вокруг. Смуглое с курчавой бородкой лицо Леонтия, взволнованное – Эврара, нахмурившееся лицо Рикуина. И ее. Она отошла, стояла, нервно теребя край головного покрывала.

Ренье смотрел на нее. Дышать стал ровнее, боль отступила. Леонтий протянул ему еще какое-то питье в полосатой чаше. Герцог покорно выпил, все так же поверх чаши глядя на Эмму.

– Убирайся, – наконец вымолвил он. – Убирайся, и чтобы я больше тебя не видел. Вон! – уже почти кричал он.

Она замерла, как пригвожденная к месту: кровь медленно отхлынула от лица, побелели даже губы. Огляделась, словно ища поддержки.

На нее никто не глядел. Тогда она медленно пошла к выходу. Лишь на миг остановилась, сняла с головы венец, вручив его невозмутимому мелиту Эврару. Ее положение герцогини больше не принадлежало ей. И что теперь?

Она машинально вернулась в свои покои. Ее женщины еще ничего не разведали, но поняли, что что-то случилось. Смотрели на нее молча, словно опасались приблизиться. Эмма зашла за занавески кровати. Переоделась в самое простое платье – из темно-серой шерсти, заткнула ворот маленькой пряжкой. Великолепные наряды герцогини Лотарингской, которыми она так наслаждалась… Ей принадлежал лишь лисий плащ. Она взяла его и молча направилась к дверям. Старая Бегга неожиданно взяла ее за руку.

– Госпожа…

– Оставь меня, добрая Бегга. Я больше не госпожа вам. Я больше никто.

Она не знала, что теперь делать, куда идти. Чувствовала страшную усталость и пустоту. Как ни странно, но даже после разрыва с Ролло в ней еще были какие-то силы – чтобы что-то доказывать ему, чтобы убедить, что она не опустилась ниже его. А вот теперь она просто обессилела. Она не знала, за что ухватиться.

Эмма не осознавала, куда идет. В конце узкого коридора горел факел, и два охранника с любопытством глядели в ее сторону. Эмма вдруг поняла, что внимание людей ей непереносимо. Впервые в жизни красавица Птичка тяготилась ими. Уйти, ах, уйти куда-нибудь, спрятаться от всех. Где скрыться? Куда ей идти? Только бы не видеть людей, только бы они не видели ее!

Она свернула в какой-то проход. Впереди слышались голоса, смех. Она не могла туда идти. Увидев небольшую дверь в глубокой нише, почти машинально толкнула ее. Темная комната с закрытым ставнями окошком. Она наткнулась на что-то во мраке. Деревянный станок с недотканным куском полотна. Она оказалась в ткацкой. Наверняка сюда сегодня уже никто не придет. Пустая темная комната. Тихий уголок, куда ей хотелось забиться.

Эмма опустилась на табурет у станка. Холодно. Она закуталась в плащ, сжалась, склонилась вперед, упершись лбом в деревянную раму станка. Не знала, сколько времени просидела так. Единственно, чего ей сейчас хотелось, – побыть одной, посидеть так, ни о чем не думая. Ибо она вновь потерпела крах своих надежд, опять оказалась в тупике и на сей раз не знала, куда идти, что делать.

В коридоре за дверью послышались голоса, громкий смех. Старый дворец жил своей жизнью, шумной, полной событий. Но Эмма невольно вздрогнула, съежилась и вобрала голову в плечи. Ей показалось, что смеются над ней, над ее позором, но, по сути, над тем, что так долго являлось ее гордостью и силой – королевским родством и ее любовью к Ролло. И она дрожала от мысли, что сейчас кто-нибудь обнаружит ее.

Стараясь отвлечься, она стала думать о прошлом, о своем детстве и отрочестве. Вот она, маленькая певунья, любимица всех в затерявшемся в лесах Луары монастыре. У нее была мать, вернее, женщина, которую она считала матерью, которая была неизменно нежна и внимательна к ней. Эмма вспомнила, как порой по ночам, озябнув или испугавшись чего-нибудь, она залезала к Пипине Анжуйской в кровать, и та обнимала ее, согревала своим телом, и маленькой девочке казалось, что мир добр и надежен, как любовь матери. Потом Пипину убили. Норманны. И она осталась одна в мире, где никто не любил ее.

Нет, она не станет об этом думать. Она вспомнит свою беспечную юность и восхищение от сознания своей красоты, власть над мужчинами, дерзкое кокетство, когда она дразнила мужчин и смеялась над ними. Молодой кузнец Вульфрад, задира и драчун, который ходил за ней, как ручной теленок. Или Ги, ее жених Ги, красавчик, на котором она тоже пробовала свои чары, с которым было так упоительно целоваться под трели соловьев.

Какой она была беспечной Птичкой! А потом… Вульфрад погиб, Ги вынудили отказаться от нее. Были и другие, кто любил ее, кто дорожил ее вниманием. Она вспоминала их лица: Атли Нормандский, Херлауг, Бьерн Серебряный Плащ, даже Эбль Пуатье. И вот она одна. Кого уже нет в живых, связь с другими отныне ставится ей в вину. Да, вокруг нее всегда было много мужчин, и это нравилось ей. И был Ролло, завоеватель Севера, так круто перевернувший ее жизнь. Вначале она страстно ненавидела его, потом всем сердцем любила.

Эмма улыбнулась в темноте. Вспомнила. Прошлой весной… Да, это было прошлой весной. Ролло устроил катание на барже по Сене. Днище баржи застлали шкурами, медлительные лошади тащили ее вдоль берега, было тепло, река вся искрилась солнцем. Эмма лежала на меховой полсти и одну за другой брала из чаши сладкие изюмины. Рядом сидел ее паж Риульф и наигрывал на лютне. Ее подруга Сезинанда чему-то улыбалась, глядя вдаль, такая полная, румяная. Муж Сезинанды играл в кости с епископом Франконом. А Ролло стоял на носу баржи – высокий, сильный и гибкий, как пантера, и ветер играл его длинными волосами. Порой он оглядывался на нее и улыбался, и столько любви было в его насмешливых глазах!.. А потом они вернулись, и нянька вынесла им сына, а малыш, еще сонный и всем довольный, серьезно смотрел на смеющихся родителей и зевал. О боже, как умилительно, когда дети зевают!

И вновь, возвращая к действительности, ее отвлек шум. За дверью, громыхая железом, прошла стража. Эмма очнулась, пришла в себя, понимая, что того, что было, уже не вернуть. Одна. Опозоренная, изгнанная, ненавидимая. Ее будущее казалось мрачным, как темнота ткацкой комнаты. И Эмма вдруг почувствовала, как у нее защекотало в глазах… как щекочущий, теплый след оставила на щеке слеза и обожгла ей запястье. Капли зачастили, как летний дождь, – все быстрее и быстрее. И, застонав, сжавшись, Эмма зарыдала, забилась в своей безысходности и одиночестве. Сердце ее было разбито, дух сломлен. И она не знала, как ей быть.

От темноты и слез она просто отупела. Но теплый плащ согревал, и в какой-то миг она отключилась от всего, забылась сном. А когда проснулась, увидела свет за щелками ставень, вновь поняла, что она все в той же ловушке. От долгого неудобного положения, в котором она сидела за станком, тело ее онемело. И мучительно ныла поясница и низ живота. Но боль эта прошла, едва она встала и потянулась. И тогда Эмма вспомнила, ради чего ей еще стоит жить и бороться. Ребенок. Нить, связующая ее с прошлым, дающая силы. И тогда она улыбнулась. Нет, что бы там ни было, она еще поборется.

Ей захотелось есть. Надо было идти, пока ее кто-нибудь не обнаружил. Она не знала, куда, но почти машинально шла. На запах. Жизнь, зревшая в ней, требовала пищи, и Эмма пошла туда, откуда долетали запахи стряпни.

Огромная дворцовая кухня гудела, как улей. Под сводом клубился дым от открытых очагов, на вертелах жарились целые туши, и жир с них с треском стекал на пылающие уголья. На колодах мясники рубили мясо, тут же кухарки потрошили птицу, слышались громкие приказы, крики, лязг поднимаемых на цепях котлов, звон сковородок. Сновали дети-прислужники, тут же крутились собаки, коты. Визжала огромная свинья, чуя близкую кончину.

В первый миг Эмма замерла на высоком пороге. Шум, красные отсветы огней, суетящиеся люди. Окон не было, а дымоходы, видимо, были столь плохо устроены, что большая часть дыма оставалась в помещении. К ней подбежал служка:

– Что угодно госпоже?

Эмма по его невинному взгляду поняла, что он просто принял ее за знатную даму, пожелавшую подкрепиться пораньше. Повел ее в угол, кликнул одного из поваров. Горячая ячменная каша с кусочками бекона показалась ей восхитительной, и Эмма ела, не обращая внимания на глазеющих на нее людей. Не заметила, как застыл в стороне заметивший ее мажордом. Потом кликнул одного из мальчиков-прислуги и что-то сказал, указав на нее. Тот тут же куда-то выбежал.

Недалеко ели вернувшиеся из караула стражники. Заметив Эмму, принесли ей кувшинчик вина. Она поблагодарила улыбкой. Силы небесные, она еще могла улыбаться! Потом они подсели, стали шутить, пока не рассмешили ее. Но смех замер у нее на устах, когда за пламенем очагов она увидела стремительно направляющегося к ней Леонтия.

Приблизившись, он почтительно поклонился. Стоял, напряженный и властный, пока окружавшие Эмму солдаты не отошли. Она заметила, как нервно постукивает по полу его нога под меховой опушкой длинной туники. Он заговорил, глядя ей в глаза:

– Весьма неразумно было вам, сударыня, вот так исчезнуть, не сказав никому, куда направляетесь.

– Но разве не ваш господин прогнал меня?

– Вы были не правы, поняв все столь буквально. Герцог Ренье был в гневе, и тем не менее, уезжая, он распорядился насчет вас.

– Так он уехал?

– Еще вчера, смею заметить. Мне же поручили проследить за отправкой его людей и багажа. А также дали указания насчет вас. И теперь попрошу следовать за мной.

На них глазели, и Эмме пришлось подчиниться, когда Леонтий подал ей руку. Он по-прежнему избегал смотреть на нее, но Эмме показалось, что он пару раз чему-то улыбнулся в бороду. Она, только успокоившись и смирившись, вновь начала испытывать нервозность. Молчала, следуя за нотарием.

Покои, где раньше располагались лотарингцы, были уже пусты. Какие-то люди под управлением королевского чиновника расставляли здесь другую мебель. Эмма огляделась, не заметив ни единого знакомого лица.

– Где мои женщины?

Леонтий глядел в сторону.

– Все уже отбыли. Мне пришлось искать вас почти всю ночь. Я был взволнован, не зная, где вы.

Эмма не сочла нужным отвечать, где провела время.

– Каковы распоряжения моего супруга?

Почему-то чувствовала, что уже не имеет права называть так Ренье, но специально сделала ударение на последних словах, дабы подчеркнуть Леонтию, что она все еще его госпожа. Но ей стало не по себе, когда поняла, что Ренье поручил заботу о ней этому странному, внушавшему опасения человеку.

Леонтий все так же почтительно сообщил, что должен доставить госпожу в назначенное герцогом место. Она не спросила, куда. Правды он все равно не скажет. Скорее всего Ренье отошлет ее в какой-нибудь отдаленный монастырь. По сути, ссылка. Возможно, пострижение в монахини. Но сейчас даже это показалось ей убежищем. Главное, найти место, где она сможет обрести пристанище. А там она сообщит, что ждет от Ренье ребенка, и это освободит ее от принятия монашеского сана. По крайней мере хоть какой-то план у нее был. Она еще поборется за себя и своего ребенка… ребенка Ролло, ибо она еще до ночи с Ренье почувствовала, что в тяжести.

Однако когда они вышли во двор и она увидела свою свиту, то ее едва не обуяла паника. Ни единой женщины-прислуги, всего-навсего шесть человек вооруженных вавассоров. С такими лицами… Эти люди, которые разглядывали ее с угрюмым, напряженным вниманием, казалось, были способны на все.

Когда один из них подвел ее лошадь, Эмма вдруг заупрямилась.

– Разве эта свита соответствует моему положению герцогини? Я не тронусь с места, пока мне все не объяснят.

Леонтий впервые посмотрел ей в лицо. Без улыбки, серьезно.

– Вы все еще супруга моего повелителя и обязаны подчиняться его приказам.

Он сказал это почти мягко. Видел, что Эмма в таком напряжении, что может учинить скандал. И она почти готова была на это, если бы не увидела у псарен разговаривавшего с выжлятником Аганона. На что ей было здесь еще надеяться, у кого искать защиты? И все же она держалась. Сказала, что не тронется с места, пока Леонтий не объяснит ей все.

– И где мелит Эврар?

– При чем здесь Эврар? Он палатин герцога и отбыл вместе с ним.

Эмма сама не поняла, почему спросила про Меченого. Но, будь он здесь, она чувствовала бы себя спокойнее. Хотя Эврар вроде ни разу не сделал ничего, чем бы заслужил ее доверие. И все же она заставила Леонтия дать объяснения. Нехотя он процедил, что по приказу герцога Ренье ее отправят в одно из отдаленных имений, пока господин не докажет ее родство с королем и она либо опять с достоинством займет свое положение… или же Ренье напишет папе письмо с просьбой о разводе. Ибо с той репутацией, какая сейчас у его супруги, он не сможет представить ее в Лотарингии в качестве герцогини.

Это было хоть что-то определенное. Но все же Эмма медлила, пока не услышала сзади голос неслышно подошедшего Аганона.

– В чем дело, любезный Леонтий? Наша красавица упрямится? Возможно, она хочет, чтобы ее связали и везли, как овцу на продажу?

Нет, только не это. Эмма окинула презрительным взглядом улыбающегося куртизана и поспешно села в седло.

Но уже когда они миновали городскую заставу, она невольно придержала мула и оглянулась. Над городом поднимались столбы дыма, кресты монастырей блестели на солнце. Там были люди, жизнь. Ей казалось, что человек, который не внушал ей ничего, кроме страха и омерзения, увозит ее во мрак. Вперед уходила блестевшая ледяными корочками дорога, исчезавшая в мутной дымке. Таким же неопределенным было будущее Эммы.

– В чем дело, госпожа? – оглянулся на нее Леонтий. Он явно зяб, хотя и был закутан в тяжелые меха, и от этого выглядел даже жалким.

И этот вид придал Эмме уверенность. «Я убегу от него», – вдруг решила Эмма и от этого почувствовала себя даже решительнее.

Однако она вскоре поняла, сколь была самонадеянна. По приказу Леонтия воины окружили ее и везли в кольце, словно пленницу. Гулкие удары лошадиных копыт по стылой земле, шорох сухой листвы, треск хрупких сучков, полет вальдшнепа, хлопанье крыльев испуганного голубя – она старалась думать о них, чтобы отвлечься от невольной тревоги, что гнездилась в душе. Ей не нравилось, как порой глядит на нее грек через плечо. Она вновь узнавала тот жадный, словно щупающий ее взгляд. Но пока он держался учтиво. Добивался для них ночевок в придорожных аббатствах или в хороших постоялых дворах. Ее по-прежнему охраняли, но следили, чтобы у нее были все удобства – теплая вода, чистое сено для подстилки, огонь, чтобы согреться.

В тепле Леонтий словно оживал, подсаживался к ней, даже заводил разговор. Но его глаза так начинали сверкать, что Эмма чувствовала себя овечкой, за которой следит хищник. Она даже не могла ни у кого попросить помощи. Ведь священники, с которыми она порой общалась, не поняли бы, на что ей жаловаться при таком учтивом и предупредительном сопровождающем. А охранники – она уже поняла, что им все равно, как ведет себя Леонтий.

А потом опять в путь. Эмма уже ни о чем не спрашивала Леонтия, хотя и видела, что они все дальше и дальше удаляются от проезжих трактов. Пустынная местность, где на плоской равнине темнели лишь ряды голых виноградников да изредка возникал деревянный силуэт усадьбы, вокруг которой жались хижины. Заснеженные равнины, угрюмые лица редких нищих; деревья, голые и черные, как скелеты. И мороз, от которого особенно ярким казался закат по вечерам. Но Эмма вскоре поняла, что мороз ее друг, ибо от холода Леонтий просто деревенел.

Но когда они переправились на пароме через реку Эну и наступило резкое потепление, Леонтий словно ожил. Эмма теперь постоянно чувствовала на себе его взгляд – почти ненормальный из-за похоти. Теперь она ясно понимала, что движет нотарием ее мужа, и лишь усилием воли заставила себя не поддаться панике. И все же за эти три-четыре дня, что они находились в пути, Эмма была уже на грани нервного срыва. Бежать, искать помощи. Но где?! Как?!

Их путь теперь пролегал меж огромных пологих холмов, потом стал подниматься в гору. Виноградников больше не было, кругом безмолвно возвышался голый зимний лес. Местность казалась дикой.

– Куда вы меня везете? – не выдержала Эмма. – Скоро ночь, а мы все дальше углубляемся в чащу.