Текст книги "Ведьма и князь"

Малфрида наконец смогла перевести дыхание, чуть пошевелилась, только теперь заметив, в какой неудобной позе провела столько времени. Немного расправила затекшие ноги, отодвинулась от больно упиравшейся в бок коряги, сняла застывшую на волосах сосульку. От пронизывающего холода зубы мелко стучали. Голоса преследователей были уже еле слышны, и Малфрида позволила себе выглянуть из укрытия, потом стала потихоньку выбираться. Вокруг на снегу виднелись следы, на других участках снег светлел нетронутой массой. Она могла и дальше сидеть тут, если не боится окончательно заледенеть на таком морозе, но могла незаметно выбраться и уходить. Куда? Вряд ли они успели сообщить в округе о преследуемой ведьме, однако там, где в дело вступают волхвы, ни в чем нельзя быть уверенным. Волхвы могли чарами распространить такое известие, и Малфриду схватят, как только она попросит где-нибудь убежища. А если весть о падеже скота действительно верна, то ее наверняка ни в один дом не впустят. Когда в селениях мор, любого чужака могут убить, обвинив в гибели скотины. Но идти все-таки лучше, чем медленно замерзать тут. Мороз сейчас, под утро, усилился, и спина ее, еще недавно мокрая от бега, стала леденеть. Малфрида сжалась, растерла снегом застывшее от холода лицо и всхлипнула, так болезненно горели руки от снега, так онемели пальцы ног в валеночках. Нет, если она не хочет окончательно подчиниться воле жестокого Мороза, ей следует двигаться. И двигаться в сторону большака. Там среди незнакомых людей она может и затеряться, а также узнать направление на Киев. Хватит с нее древлянских лесов. В Киеве она найдет, у кого схорониться и дождаться князя. А там и сила к ней постепенно вернется.

Еще раз прислушавшись к отдаленным голосам, Малфрида осторожно выбралась из завала бревен. И тут же поскользнулась на еще непослушных ногах, свалилась вниз на снежную насыпь. Снег съехал под ней, и она оказалась в присыпанной снегом яме, упала, а когда стала подниматься и оперлась рукой, так и закричала – острая боль обожгла руку у запястья.

Капкан. Волчий капкан, установленный в проходе между бревнами бурелома.

Малфрида непроизвольно рванулась, но капкан впивался в руку, и она снова не смогла сдержать крика. Тут же рухнула лицом в снег, заглушая голос. Дрожа и всхлипывая, Малфрида с ужасом смотрела, как выступает кровь, там где стальные зубья вцепились ей в руку. Теперь не убежать. Надежный капкан из кожаных ремней и деревянных защелок с плотно вделанными железными зубьями. И зубья эти крепко держат ее, деревянные лопасти сжимают.

Малфрида шипела сквозь сжатые зубы, чтобы не кричать, возилась, ползала и извивалась, даже зубами впилась в ловушку. Сейчас она понимала, как пойманный зверь предпочитает отгрызть собственную конечность, только бы вырваться. И как же она не догадалась, что тут может быть ловушка! Мокей ведь предупредил волхвов, чтобы они не приближались к этому месту. Именно сюда, куда она по своей глупой неосторожности умудрилась попасть.

И тут самое страшное: голоса и скрип снега.

– Точно кричали тут?

Малфрида вжалась в снег, моля, чтобы ее не обнаружили. Тщетно. Шаги приближались. И тогда она ощутила ярость. Такую отчаянную, что в душе все всколыхнулось. Глаза вспыхнули желтизной.

Первый же, кто появился над ней, был отброшен с невероятной силой. И тотчас вокруг раздались крики, вопли, опять шаги. Малфрида еще никого не видела, но была настороже, в ней все бушевало: то начинала биться сила, то опять наваливалась слабость, боль то оглушала, а то словно растворялась в жгучей ненависти и в страхе.

– Попалась! Она угодила в ловушку!

– Глаза ей надо закрыть! Голову! – властно приказал кто-то.

Малфрида вертелась затравленным зверем, вырывалась и падала, удерживаемая стальными зубьями. А потом на нее навалились сразу двое, накинули на голову тулуп, вдавили в снег.

– Все, есть! Тащите сюда кол!

От ужаса в Малфриде так все рванулось, что накинутый на нее кожух стал тлеть, державшие ее руки ослабли.

– Колдует! Загоримся ведь!

– Кол тащите! Во имя всех богов, неужели в погоне вы растеряли то, чем можно прикончить эту тварь?

Малфриде все же удалось сорвать с себя тлевший кожух, царапнула ногтями чье-то лицо.

– Ах, тварь!

Мокей-вдовий сын. Бросил ей в лицо пригоршню снега, опять накрыл голову полой тлевшего кожуха. А потом…

– Делай, что велю! – крикнул почти рядом Маланич. – Так сразу и надолго лишим ее сил.

Малфрида не разобрала, в чем заключалось его повеление, но неожиданно завизжала в своей удушающей дымной темноте, когда ей задрали подол, когда почувствовала, как сильное колено раздвигает ей ноги. Она поняла, что с ней сейчас сделают. Рычала и извивалась, но ее, распластав, уже держало несколько рук. Боль от впивавшегося капкана не проходила, но сильнее были стыд и обреченность, понимание того, что после этого у нее совсем не будет сил.

Она закричала, когда ощутила, как ею овладели, двигались толчками, быстро и ритмично, вжимая в холодный снег. Потом рядом кто-то засмеялся, загоготали и остальные. Душивший ведьму кожух все же сполз с ее лица, и она совсем близко увидела напряженное и злое лицо насильника, его сосредоточенные серые глаза. И возненавидела его. А ведь когда-то он был ей так мил…

Глаза Мокея затуманились, он задвигался быстрее, слабо застонал и обмяк, упав на нее.

– Все, ведьмочка, теперь ты моя.

– Я никогда не была твоей.

– Ну, не моя, так наша. Правильно? – обратился он к остальным. – Ну, кто еще попробует лишить колдунью ее чар?

Маланич наблюдал, стоя наверху. Чуть усмехнулся в бороду, когда на попавшую в капкан ведьму налег следующий мужик. Потом еще один. Малфрида хотела закрыть глаза, чтобы не видеть их, но отчего-то смотрела. На Маланича, на других волхвов, на довольных, ухмыляющихся мужиков, которых когда-то лечила. Вот и несколько баб стоит над ловушкой, но эти не смеются, а Простя даже отвернулась. Да и каково ей смотреть, когда муж Мокей в охотку второй раз покрыл собой чародейку. И так весел при этом, еще и целовать стал, больно сжимая грудь.

– Знал ведь, что все равно подо мной будешь, – шептал, задыхаясь.

Толчки внутри, сухие, болезненные, рвущие на части. Было невыносимо стыдно. И отвратительно. Так отвратительно… Лучше бы ее убили.

Маланич сказал:

– После такого она нам больше не страшна. А сейчас отыщите осиновый кол. Или срубите, если кто знает, где растет осина. Эй, там, будет, будет вам. Теперь надо ее проткнуть, а тело сжечь и пепел развеять.

И он довольно и зло усмехнулся.

Малфрида медленно повернула к нему лицо. Не верилось, что некогда почитала его как мудрого наставника. Перед ней стоял враг и мучитель. И она выдохнула зло, не сводя с него темных, полных ненависти глаз:

– Змея ты подколодная, Маланич.

То, что произошло потом, было столь неожиданно, что очередной пристраивавшийся к распростертой жертве насильник утратил свой пыл. Глядел только… Все они глядели. Даже тихо стало. Ведь такого им видеть еще не приходилось.

Величественный волхв в светлом одеянии и золоченом обруче на длинных волосах вдруг стал извиваться, вертеться, дергаться, а потом сузился и уменьшился прямо на глазах у всех. В следующий миг темная гадюка заметалась по снегу, юркнула под коряги, лишь след еле заметный на снегу остался.

Все застыли, только потрескивали факелы в холодном сероватом сумраке. Потом все враз загомонили, закричали, бросились врассыпную. Насильник карабкался прочь от Малфриды, чуть не плача, не успев как следует натянуть штаны. Зато волхвы так и кинулись к завалу бревен, куда уползла гадюка, стали звать своего старшего, бросать какие-то порошки, говорить заговоры. Потом махнули рукой.

Малфрида чуть приподнялась, пытаясь натянуть на голое тело смятый подол. Невольно взглянула на капкан и свою окровавленную руку. Как вышло, что после всего, что с ней сделали, она сумела совершить такое колдовство, как обращение волхва? Ведь ощущала – сил по-прежнему нет. Теперь долго сила не вернется к ней. Теперь она простая баба. Подстилка для похотливых мужиков, изнасилованная и беспомощная. И ей вдруг стало все безразлично. Опрокинулась на снег, закрыла глаза. Хотелось умереть.

Одни из волхвов стал скликать испуганных людей.

– Это не ведьмино умение. Тут иное заклятие. Ну, чего стоите? Наш собрат и впрямь теперь проспит под колодами до тепла, а нам дело закончить надо.

«Сейчас опять начнут осину искать, – вяло подумала Малфрида. – Пробьют меня. Убьют».

Думала с безразличием, но все же невольно вслушивалась, как собравшиеся люди спрашивали, не ведьма ли вновь силу обрела, а волхвы объясняли им: после того как чародейка под мужиком побывает, колдовские способности к ней не скоро вернутся. А значит, с ведьмой все же можно разделаться.

Но тут неожиданно и твердо прозвучал молодой женский голос:

– Нет, не тронем ее! Если она уже не страшна, то нам лучше не убивать ее сейчас.

Малфрида приоткрыла глаза, посмотрела на стоявшую над ямой Простю. В голосе дочери прежнего старосты сейчас прозвучала твердая воля. Она глядела сверху вниз на поверженную соперницу холодно и без жалости, но продолжала утверждать свое:

– Убить Малфриду мы всегда успеем. Но ее надо казнить, и казнить прилюдно. Причем не в наших лесах. Мы с выплатой дани никак не управимся, так не лучше ли вместо дани передать древлянскому князю чародейку, которая наслала мор на скот во всей округе? Теперь здесь многие не смогут выплатить дань полюдникам да прокормить их на постое. А князь Мал всегда богато одаривал тех, кто доставлял ему темных чародеев. Вот и пусть отменит нам выплату дани. Мы ему ведьму для прилюдного зрелища казни, а он нам – освобождение от подати.

Дочь старосты знала, что говорила. И хотя волхвам подобный расклад не понравился, однако многие родовичи нашли это вполне разумным. Год-то у них был непростой: и недород, и зверя мало, и коровы-кормилицы пали, а тут еще дань плати. Уж куда лучше откупиться колдуньей.

– Отвезем ее в Искоростень! – загалдели люди. – Отвезем, и все тут.

Мокей спустился в яму и освободил руку плененной чародейки из капкана.

– Я сам отвезу тебя! – молвил с улыбочкой.

И даже не оглянулся на недовольно нахмурившуюся жену, когда вытаскивал бессильное тело ведьмы наверх. Только махнул волхвам, чтобы посторонились.

Глава 11

Древлянский град Гольско, хоть и был невелик, однако имел внушающий вид. Высившийся на высоком рукотворном холме над речкой Случь, он был ощетинен кольями, опоясан рвами, окружен ловушками. Частокол из мощных заостренных бревен окружал его со всех сторон, строений за ним не видно, кроме дозорной вышки на столбах, а как въехали полюдники во главе со Свенельдом, то увидели, что внутри частокол гораздо ниже – до половины вкопан в земляную насыпь, да и постройки все ушли в землю, лишь холмики заснеженных крыш то там то тут выступают, вьется из-под стрех дымок от очагов. Кажется, что вообще тут пусто, однако и амбары, и хлева, и колодцы – все здесь, в земле. Пусти кто зажженную стрелу, вроде и возгореться нечему будет. Только большие навозные кучи недавно выгребены, еще исходят паром, а взъерошенные на холоде воробьи порхают над ними, когда голодные пичуги ищут пропитание.

– Строились, как кроты, – отметил Свенельд, оглядывая Гольско. – Однако одобряю. Хорошо укрепились.

– Гольско ведь на спорных землях, – пояснил сопровождавший его Малкиня. – Не один набег выдержал. И люди тут всегда настороже, всегда наготове и отбить набег, и самим напасть. Волыняне-то близко. Да и Дикий Лес недалеко. А никто не ведает, чего ожидать оттуда.

– Но уж вы-то, волхвы, о Диком Лесе должны уметь ворожить, – с усмешкой отметил посадник.

Малкиня промолчал. За время их совместной поездки он стал лучше понимать киевского варяга. И, как ни странно, проникся уважением к нему. Нет, он не стал лучше относиться к Свенельду, его неприязнь не уменьшилась, однако неожиданно Малкиня понял, отчего и Мал, и другие бояре и старейшины древлянские предпочитают этого посадника прочим, по-своему угождают ему да заботятся о том, чтобы именно этот варяг стоял во главе полюдников. Дело в том, что со Свенельдом можно договориться, кроме того, Свенельд знал меру во всем. Правда, он падок на подарки и подношения, но никогда не был алчным, мог вообще пойти навстречу, пропустить селище, не взять дани, если видел, что люди пострадали, если замечал неприкрытую нищету. Да и обаяние варяга играло не последнюю роль – вот уж чего у посадника не отнять. Малкиня не раз наблюдал, как степенные родовые старейшины вдруг начинали приветливо улыбаться, завидев Свенельда, сами выходили ему навстречу, приветствовали, угощали, а древлянские бывалые мужи и вовсе не прочь были посидеть с варягом за чаркой стоялого меда, вспомнить былые встречи, совместные пирушки, охоту, забавы молодецкие. Но Свенельд не только обаянием брал. С теми, кто продолжал артачиться да выражать недовольство, хоть и держался невозмутимо, но, уезжая, наказывал своим воеводам прижать строптивых, не жалеть. Вот и выходило, что свое он всегда получал, но молва все равно шла о нем как о рачительном и добром господине, а вот люди его, дескать, могут и произвол учинить. Потому и предпочитали иметь дело с самим посадником, угодить ему стремились, чтобы другие не донимали шибко.

Малкине не нравилась такая хитрость киевского варяга, но он видел, что она неплохо действует. К тому же Свенельд был с волхвом приветлив, доброжелателен, а со временем даже подарил лошадь. Малкине не доводилось раньше ездить верхом, лошадь у древлян всегда считалась большой роскошью, мало у кого она была. А теперь Свенельд посадил спутника-волхва на смирную бурую лошадку, учил по пути, как удерживаться на ней коленями, а не просто сидеть в седле, натирая неумелой посадкой коню спину.

– Конь должен чувствовать, что ты его хозяин. Иначе это сильное и своенравное животное может пойти, как ему угодно. Однако если совладаешь и сможешь подчинить себе – лучшего друга не найдешь. Вот у князя нашего Игоря есть любимый вороной жеребец, статный и величавый, ну что твой ромейский кесарь, да такой же норовистый. И что же – смирился вороной под княжеской рукой, стал покладистым, как базилевс ромеев, который в нынешнем году склонил гордую голову перед правителем Руси и подал ему с поклоном все, что русы пожелали.

Свенельд говорил о князе Игоре уважительно, однако Малкиня уловил в его словах словно бы легкую насмешку. Знает Свенельд нечто такое… Вскоре умеющий читать чужие мысли Малкиня начал понимать кое-что. Оказывается, не князь Игорь склонил ромеев к договору, а княгиня Ольга сумела так дело поставить, что надменные византийцы пошли на выгодный для Руси ряд106106
  Ряд – заключенный договор.


[Закрыть]. Но о том было мало кому ведомо. Ольга не станет похваляться, чтобы не принизить величия мужа. А Свенельд только еще большим почтением к княгине проникся. Да и вообще его мысли о княгине… Малкиня даже отворачивался, краснея. Ишь, о чем смеет мечтать посадник! И все-то Ольга, Ольга, Ольга… Зачем же тогда ему Малфрида, которую так разыскивает? Но тут мысли посадника становились такими путанными, что Малкиня ничего не мог понять. Потому и поразился, когда варяг, не обнаружив древлянки ни в Гольско, ни в его окрестностях и узнав, что о ней тут никогда никто не слыхивал, неожиданно пришел в ярость. Даже княжьего волхва осмелился за грудки хватать.

– Что, дурнем меня со своим князем считаете! Гоняете, как юнца влюбленного! Ну, погодите у меня. Припомнится вам еще эта издевка!

Только позже, когда Свенельд перестал бушевать и ругаться, Малкиня зашел в землянку, где расположился на постой посадник, и сказал, что не останется больше в Гольско, если ему тут должного уважения не оказывают.

– Да пошел ты!.. – отмахнулся варяг. Его мысли, уже более спокойные, были о сборе дани, о том, что раз сюда редко люди из Киева наезжали, то следует сначала брать не больше положенного, то есть по шкурке соболя или по несколько белок от каждой землянки, да еще подать со свадеб взять и с воинской добычи. Остальное же… Остальное он возьмет в следующий наезд, когда местный люд свыкнется с тем, что под Русью находится.

Размышляя о своем, Свенельд словно забыл о стоявшем рядом волхве, сидел на земляном приступке, отмахиваясь от тянувшего из открытого очага дыма. Странно он смотрелся тут в своем нарядном кафтане с вышивкой и в накинутой на плече лисьей шубке. Словно невесть какая иноземная птица угодила в земляной темный подпол и теперь решает, как быть.

– Так я поехал? – напомнил о себе волхв.

Свенельд задумчиво поглядел на него из-под отросшей челки.

– Ты еще тут? Я-то думал, ты, как ваши свободные волхвы, и спрашивать лишний раз не станешь. Уйдешь – и был таков. Но раз уж ты оказал мне уважение, то и я не оставлю тебя вниманием. Провожать-то, конечно, не выйду, благословлять в путь не стану, однако твою бурую кобылку велю оседлать. Мороз-то какой ударил, без коня тебе несладко в лесу придется. А на бурой, да еще по проложенной моим отрядом тропе ты скоро доберешься до Искоростеня. Или еще куда надумаешь ехать.

Ну, не серчать же долго на такого! И Малкиня все то время, пока ехал на лошади через промерзший лес, вспоминал варяга добрым словом. На лошади, спокойной и покладистой, ехать по проторенной тропе оказалось удобно и скоро. Волхв кутался в широкий плащ на меху, ноги грел теплый лошадиный бок, чистый белый снег поскрипывал под конскими копытами. Малкиня лошадку не погонял, не надеясь еще на свое умение наездника, однако все же отметил, что на лыжах он уже давно притомился бы и до истока речки Уж навряд ли успел бы добраться до сумерек. Его тело ныло после долгой верховой езды, но настроение было приподнятое. Он оглядывался по сторонам, видел небольшие, притихшие к ночи селения. Избы и полуземлянки, казалось, совсем утонули в голубоватом в сумерках снегу, лишь кое-где сквозь натянутые на оконцах пузыри тускло светились желтоватые огоньки лучин. Но когда Малкиня попросил гостеприимства, его приняли как полагалось, накормили горячей кашей с сывороткой.

На другой день Малкиня снова тронулся в путь. Морозы стояли ядреные, все вокруг заледенело от инея, а река Уж покрылась твердым льдом, копыта лошади звонко цокали по нему, когда Малкиня проезжал мимо расположенных вдоль речного пути селений, замечал и более высокую кровлю гостевого подворья, вокруг которых собирались приехавшие с данью древляне, а то появлялся и витязь-полюдник в остром шишаке поверх войлочного колпака, в заиндевелом пластинчатом панцире. Еще не оживление большака, но все-таки ехать было спокойно, путь охранялся, и одинокий волхв мог не опасаться, что кто-то осмелится напасть на него, позарясь на теплый плащ и лохматую кобылку. И Малкиня даже подумывал о том, что не так и плохо живется древлянам под рукой Киева, что уже притерпелись люди. Хотя… Никто ведь из древлянских старейшин или обычных охотников-древлян не проболтается о том, что припрятывают оружие, что учатся биться и готовы по приказу выступить, когда настанет время. А сам он едет на подаренной Свенельдом лошадке, торопится в Искоростень к своему князю, чтобы подсобить ему заключить договор с послами от вольного племени волынян.

На следующий день Малкиня вновь тронулся в дорогу. Благо, что с утра распогодилось, утро вставало солнечное и ясное, и вскоре едущему верхом волхву стало даже жарко в меховом широком плаще. Вокруг искрился снег, однако под лучами солнца иней стал сходить с ветвей, а там и глупые синицы запищали радостно, веселясь негаданному теплу, из чащи то и дело слышалось токование глухарей. Лишь после полудня погода начала портиться, солнце поблекло, вокруг сразу стало сумрачно и холодно. Откуда-то наползала сероватая густая дымка, и Малкиня мог теперь смотреть на солнце даже не щурясь – оно было занавешено серой пеленой.

Волхв понял, что по всем приметам приближается снегопад, и, когда начали срываться первые крупные снежинки, подумал было сделать остановку. Ехать во время снегопада по лесу – не самое приятное занятие, к тому же ноги и спину ломило от непривычно долгого сидения верхом. Поэтому, когда впереди, на берегу заледеневшей реки, он увидел небольшое селение, окруженное привычными шестами с черепами животных, решил сделать остановку и набраться сил перед последним отрезком пути. Он не сомневался, что уже завтра сможет доехать до Искоростеня – местность была ему знакома.

Люди в селище не сразу признали в нем волхва: волхв на коне – дело невиданное. Однако когда Малкиня скинул меховой плащ и на его поясе и на груди забренчали амулеты, селяне сразу стали почтительны, смотрели даже с некоторой опаской. Прежние страхи, когда волхвы-чародеи творили свое колдовство, еще не прошли, как и не исчезла уверенность в том, что именно волхвы являются лучшими людьми древлянского племени. Поэтому с Малкиней поначалу держались осторожно, и лишь когда прошла ночь и волхв проспал ее сном обычного усталого путника, а поутру совсем буднично вышел по малой нужде и потом, пока подкреплялся у очага наваром из тетеревов, шутил с глазевшими на него малыми детишками, – селяне прониклись доверием к нему. Местный старейшина даже подсел, речь завел, спрашивая, не слыхал ли кудесник о ведьме, вызвавшей падеж скотины, а также насылавшей нежить лесную на людей? Малкиня, не переставая есть, только пожал плечами: случись что-то подобное, князю бы в Искоростень о том наверняка донесли бы.

– Да ведь и словили-то супостатку только недавно, – не унимался словоохотливый староста. – Наши давеча вернулись с большака и доложили, что в Искоростень везут ведьму, наделавшую столько зла. Твоим собратьям-волхвам, путник, которые изловили супостатку, пришлось потрудиться, чтобы пересилить ее чары. Теперь же проклятую ведьму везут в Искоростень на расправу к князю Малу. Кое-кто из наших даже отправился туда поглазеть, как ведьму сжигать будут. Не так уж часто колдунов сжигают, вот людям и любопытно смотреть. Тем более что это та самая чародейка, которой волхвы некогда силу своей земли доверили, а она уехала невесть куда. Но вот она вернулась и стала приносить беды, пока… Эй! Эй, волхв, что творишь-то!

Этот возглас сорвался у старосты, когда он увидел, как до этого спокойно евший гость вдруг швырнул деревянную миску прямо в очаг. А это было жестокое оскорбление священного пламени домашнего огня сварожича. Но волхва такое святотатство вроде бы и не смутило. Он заметался по избе, потом властно крикнул, чтобы седлали его бурую, стал торопливо обматывать ремнями меховые онучи на ногах.

Когда лошадь его умчалась, взметнув из-под копыт снежную пыль, староста повернулся к своим и постучал костяшками пальцев по лбу.

– Видали? Не зря не полагается волхвам верхом ездить. Этот-то совсем ополоумел. Огонь в очаге оскорбил, носится верхом, будто витязем себя уже считает. Ох-ох, что творится в наших краях, если волхвы стали забывать положенное достоинство и покон.

А Малкиня погонял бурую, понукал удилами и коленями, даже окриком. Ему было страшно. Неужели и впрямь в Искоростень везут его Малфриду? Девушку, которую сам когда-то обучал чародейству, с которой сдружился, полюбил ее… Но разве она не покинула навсегда эти края? Что заставило ее вернуться? А что заставило его самого? Неужели в этой земле есть что-то такое, что манит и зовет к себе, чтобы опять зажить привычным укладом, дышать лесным воздухом? И было еще нечто, о чем размышлял Малкиня: может быть, это ошибка? Могла ведь людская молва наделить любую чародейку недоброй славой погубительницы чародейских сил древлянской земли. Ему надо поспешить и разобраться во всем.

Холодный день давил сырой мглой, низко нависали тучи, предвещая снег. А потом стали падать крупные тяжелые хлопья, залеплявшие глаза, все закрутилось в снежной круговерти. И так сквозь сыпавший снег Малкиня и увидел Искоростень на расчищенном пространстве над рекой Уж, увидел частоколы и срубные башни, толпу у городских ворот. То, что люди собрались у ворот, – обычное дело. Однако было в шуме собравшейся толпы и кое-что необычное: крики, громкие ругательства, злой хохот. Подъезжая, Малкиня раздвигал конем толпу, пока не увидел, что заставило людей поднять такой гвалт.

Несколько городских стражей в высоких шлемах-шишаках наподобие русских оттесняли рвущуюся толпу от саней, стоявших перед распахнутыми воротами. В санях сидели трое волхвов в вывернутых мехом наизнанку мохнатых шубах. Когда сани подъехали ближе, Малкиня признал своих знакомцев еще со времен, когда он был вхож на Священную Поляну, – Плюща, Шелота и Збуда. Заметив Малкиню, они стали переглядываться между собой, не выражая никакой радости от встречи с ним, наоборот – помрачнели. Но Малкиня лишь мельком глянул на них, ибо возле саней находились еще трое древлянских мужиков, судя по всему охранники, которые, в отличие от сдержанных кудесников, держались вызывающе, чувствуя себя героями дня.

– Ну что, хороша потеха? – весело крикнул один из них, молодой пригожий парень с непривычно бритым для древлянина лицом. Он оправлял на себе распахнутую кунью шубку, посмеиваясь, потягивал штаны. – Так-то с ведьмами и положено поступать, если хотите лишить их силы. Особенно когда они такие славные и ядреные, как наша.

– Да из чего видно, что она такая уж и пригожая? – выкрикнул кто-то из толпы. – Лицо ее мешковиной закрыто, а остальное…

– А вот по остальному и судите, – захохотал молодец.

Малкиня, сидя на своем коне, видел, как говоривший склонился к скорчившейся на соломе пленнице и по-хозяйски похлопал ее по оголенному бедру. Малкиня судорожно сглотнул, поняв, как этот парень избавлял от чародейства ведьму. Под падавшими хлопьями снегом пленница сжалась, подтянув колени, руки ее были связаны за спиной, на голову надет мешок, обвязанный вокруг шеи веревкой. Так всегда поступали с пойманными колдуньями из опасения, как бы те взглядом не наслали порчу на своих мучителей. А что эту женщину мучили, было ясно, достаточно взглянуть на ее грязное, в синяках и ссадинах тело. Красивое, впрочем, тело, с плоским животом, округлой грудью с бледно-розовыми сосками, гладкими упругими бедрами. И Малкиня опасался, что узнает ее… ее тело, которое так любил ласкать когда-то. Но все же ему очень хотелось ошибиться, чтобы та, кого он все еще помнил и любил, не была этой униженной, отданной на поругание толпе женщиной. И он попытался проникнуть в ее мысли, по которым он мог бы узнать Малфриду… Но вдруг резко отшатнулся, не ощутив ничего, кроме утробного глухого рычания, в котором не угадывалось ничего человеческого.

Малкиня откинул капюшон, провел ладонью по волосам. Разве это Малфрида? И все же было нечто, что не давало ему покоя. И он решил, что просто не смог ничего разобрать в гомоне толпы, в обрывках и путанице чужих мыслей. И чтобы успокоиться и подумать, как быть, он стал глядеть по сторонам, пока не заметил, как из толпы выделился молодой боярин в собольей шапочке, храбро шагнул к саням, покрикивая, что и он еще крепкий мужик, чтобы покрыть чародейку, пусть и на глазах у всех. Уже и за кушак взялся, вырывая руку у пытавшейся удержать его взволнованной молодицы.

Малкиня тронул шенкелем бок лошади и выехал вперед, загораживая дорогу. И обратился к сопровождавшим пленницу волхвам:

– Эй вы! Неужто думаете, что мудрый Никлот был бы доволен тем, что вы здесь вытворяете? Где ваше достоинство, где справедливость, служители?

Говорил он столь зычно, что толпа стала стихать. А волхвы переглядывались, но думали совсем об ином. Он смог различить их мысли, когда гомон толпы немного унялся. А думали они… Они почти панически боялись Малкиню, так как считали, что именно он сумел превратить Маланича… «Значит, это люди Маланича», – определил Малкиня. И тут же понял, как действовать.

– Врагам князя, замыслившим злое чародейство, нет хода в Искоростень! Вон пошли, пока я стражу на вас не направил! – И он указал им рукой идти прочь.

В городе было известно, какое влияние имеет молодой волхв их князя. Потому и не удивились, что после его слов пришлые волхвы тут же слезли с саней и стали пробираться сквозь толпу, торопясь уйти. А тут как раз еще кто-то крикнул: дескать, Мал идет, сам князь Мал.

Малкиня оглянулся. За густо повалившим снегом он различил приближавшегося Мала. Тот шел во главе своих бояр и в сопровождении незнакомых витязей. «Волыняне», – сразу догадался Малкиня, распознав их по длинным, затянутым сзади в конские хвосты волосам. Глупо было Малу вот так показываться с ними перед всем народом, среди которого наверняка могут быть и те, кто донесет посаднику о приезде чужаков. Но Малкиня сейчас был слишком взволнован, чтобы раздумывать об этом. Да и уловил мысли князя, путанные, возбужденные, отрывочные. Малкине не надо было и вглядываться в раскрасневшееся пухлое лицо Мала, чтобы понять, что князь изрядно во хмелю. Пировал, небось, пока дело не дошло до переговоров, или, наоборот, пил с гостями, чтобы сблизиться с ними и легче заключить договор… Однако какая ему, Малкине, сейчас до того нужда? Его волновало совсем иное. И, соскочив с коня, потеснив охранников ведьмы, он быстро набросил на нее свой широкий плащ.

– Эй, люди! – крикнул, приближаясь, Мал. – Чего собрались? Хотите без князя своего потешиться с ведьмой? А ведь мне ее везут… О, да это никак мой кудесник Малкиня вернулся!

Мал пьяно заулыбался, полез к Малкине обниматься.

– Позже, князь, позже, – проговорил волхв, выскальзывая из хмельных объятий Мала. – Погоди. Сперва дело закончить надо. Вели ведьму схоронить от людских глаз, пока суда над ней не учинили.

– Да какой еще суд, во имя лешего! – потряс кулаками Мал. – Камнями ее, окаянную, побить! Сжечь на медленном огне, на кол посадить! Ух!..

Князь теперь громко кричал, размахивал руками, пока не стал заваливаться. Один из волынян успел поддержать его, засмеялся, поправляя съехавшую на затылок князя высокую соболью шапку. Толпа вокруг тоже разошлась: стала кричать, потрясая кулаками и требуя немедленной казни. Малкине пришлось приложить немало сил, чтобы втолковать князю, что он голова и судья, что должен действовать согласно покону и по Правде107107
  На Руси Правдами называли свод законов.


[Закрыть] древлянской, а не поощрять самоуправство. Видел, что Малу трудно вникнуть в смысл его слов. Тогда Малкиня и поведал ему, что пленную ведьму доставили волхвы, которые служат Маланичу. Уж не ловушка ли это? Не коварный ли замысел кудесников?

К его радости, Мал стал что-то соображать. Смахивал с лица прилипавшие снежинки, моргал, озирался.

– Думаешь, опять что-то удумали чародеи?

– Всяко может быть. А вот с казнью ведьмы спешить не стоит. Мало ли что они нашлют на тебя, когда ты не ждешь напасти. Прикажи лучше верным кметям убрать ведьму с глаз толпы, пока не растерзали ее, а сам пошли людей за теми волхвами. Может, и настигнем их, ведь только что удалились. Ну, а там решим, как с чародейкой быть.