Текст книги "Железная вдова"

Глава 14. Как врут парни

Крепкий запах зернового спирта бьет мне в нос, когда солдаты распахивают тяжелую стальную дверь помещения, в котором живет Ли Шиминь. Пошатнувшись, я отступаю назад, в подземный коридор, освещенный лишь ночными лампами, но солдат хватает меня за руку.

Другой конвоир тянется внутрь и поворачивает выключатель. На потолке загорается окруженная сеткой грязная лампочка, освещая комнату. И здесь живет самый сильный пилот Хуася? Это же просто крохотный бетонный бункер.

Когда лифт поехал вниз, а не вверх, я догадалась, что меня ждут отнюдь не шикарные апартаменты, как у Ян Гуана. Но это… Это не более чем тюремная камера с мебелью. Ли Шиминь протискивается в узкое пространство между кроватью и стеной, держась рукой за стену. Он ковыляет, как девушка, за что спасибо алкоголю в его крови. Он слишком крупный для этого помещения, кончики его коротких растрепанных волос едва не задевают лампочку на потолке.

В уголке на полу аккуратно выстроены фляжки, идентичные той, что он держит в руке. Я видела, что до этого момента солдаты наполняли ее заново по крайней мере четыре раза. Видимо, ему не дают стеклянные бутылки, учитывая, какие проблемы он может устроить с их помощью. Хотя мне непонятно, с какой стати ему вообще позволяют пьянствовать.

Впрочем, понятно, почему позволили сегодня.

До боли сжав мое предплечье, солдат вталкивает меня в бункер.

Ли Шиминь поворачивается, одновременно меня пихают в спину, и я падаю прямо ему на грудь. Из фляжки расплескивается жидкость. Потрясенная его массивностью, я напряженно замираю. Щеки мои горят, пальцы вцепились в грубую ткань его комбинезона.

Солдаты разражаются хохотом, гогочут и улюлюкают, как дети.

Жар добирается до моих ушей, но я сопротивляюсь порыву отпрянуть от Ли Шиминя. Именно это они хотели бы увидеть – что я взволнована, смущена, растеряна. Женщина в таком состоянии им понятна и приятна, все остальные ее эмоции для них – бессмыслица.

Их насмешки заглушает лязг закрываемой двери. Затем раздается визг и скрежет – это они задвигают засов. Стук, с которым засов встает на место, – как удар молота по моей грудной клетке.

Я перестаю дышать.

Ли Шиминь лишен привилегии держать наложниц. Откуда бы ни пришли его жертвы, насладиться их телами ему не позволяется.

Я первая девушка за два года, которую он видит не на поле боя.

Я ощущаю под своими ладонями его тугие мускулы, воспаленные и горячие из-за алкоголя в крови. Его сердце колотится так, словно пытается вырваться из тюрьмы. Я дышу короткими рывками, чтобы удержать желудок под контролем.

Я не испытываю никаких иллюзий – в драке мне его не одолеть. И пытаться не стану. Этим я только покажу ему, что моя воля беспомощна перед его силой. Единственный способ сохранить достоинство – вести себя так, словно Ли Шиминь не способен его у меня отобрать, что бы он со мной ни делал.

В конце концов, разве не в этом и заключается достоинство? В границах и ценностях, которые ты определяешь для себя сам. Я знаю, что важно для меня, и это не имеет никакого отношения к «непорочности». Я не унижу себя, не сожмусь в жалкое испуганное существо, живущее ради того, чтобы ублажать Ли Шиминя в надежде на его милосердие.

Несмотря на раздирающий меня страх, я поднимаю голову.

И натыкаюсь на угольную черноту его пронзительных глаз, они словно пятна, застилающее зрение после того, как посмотришь на солнце. Я собираю всю свою волю, чтобы не содрогнуться. Тусклый свет лампы рядом с его головой отбрасывает резкие тени под каждой выступающей частью его лица. Мой взгляд перепрыгивает на жуткую татуировку «заключенный», но я заставляю себя снова посмотреть ему в глаза. Взираю на него холодно, пытаясь передать молчаливую угрозу: «Я нападу из-за спины. Ты не сможешь вечно оглядываться».

Лампа тихо жужжит над нашими головами. Ли Шиминь начинает поднимать руки.

Я собираюсь с духом.

Вот только его руки не вцепляются в меня. Вместо этого он бросает фляжку на кровать. Потом медленно поворачивается и садится. Цепь падает ему на колени. Тени уходят с его лица, и я вижу что-то похожее на смущение.

Он поднимает ладони в жесте самозащиты.

Я потрясенно морщу брови.

– Послушай, – произносит он, его слова потеряли четкость, расплавившись в лихорадочном жаре его тела. – Я не… я не сделаю ничего против твоей воли. Знаю, это… – он бросает косой взгляд на фляжки в углу, – это выглядит плохо, очень плохо, и ты мне не поверишь, но я не причиню тебе вреда. Даю слово. – Он икает, прикрывает рот тыльной стороной ладони. – Извини.

По моей коже словно расползается стадо хундунов класса «Народ».

Это говорит парень, подсознание которого заполнено пламенем и мечами? Я была там, и он это знает! Я первый человек, выживший в его ментальной реальности! Он слышал, как я описывала ее стратегам! Кого он пытается одурачить?

– У меня есть… запасной комбинезон, – продолжает он. Вид у него такой, словно я держу его на мушке. А под настоящими дулами винтовок он вел себя совершенно иначе. Он выдвигает ящик в металлическом основании кровати, по-прежнему держа ладонь в защищающемся жесте. Вытаскивает неоново-оранжевый ком и протягивает мне.

Слепящий цвет ткани обжигает глаза. Слишком яркий, чтобы быть реальным.

– Можешь… переодеться в уборной. – Он показывает на прямоугольную металлическую кабинку за изножьем кровати. – Посмотри под раковиной, там есть то, что тебе пригодится.

Мое сердце бросается вскачь.

Место, где я могу хоть как-то остаться одна. Да! Пожалуйста.

Я хватаю комбинезон и бросаюсь в кабинку, держась рукой за стену.

Я опускаю ступни (как давно они в этом нуждались!) в оловянное ведро с лекарственными травами, которые нашла в шкафчике под раковиной. Вода ледяная, что наверняка не полезно для восстановления моего ци, но о горячей остается только мечтать. Я уже забыла это ощущение, если такая роскошь вообще когда-то существовала.

После всего случившегося мне трудно оставаться в реальности. Раздвинув колени, наблюдаю, как занемевшие от холода руки скребут обмотки. Чьи это руки? Кажется, мои. Или нет? Капли падают в ведро, по воде расходятся гипнотизирующие круги, колыша листья. Ткань обмоток пестрит пятнами засохшей крови и подозрительной желтой слизи. Я собиралась нарвать из остатков своего наряда новые обмотки, но, к своему удивлению, обнаружила в шкафчике свежие. А еще мешочки с древесной золой, которые используются во время месячных.

Понятия не имею, как это все оказалось у Ли Шиминя, если ему не позволены наложницы. Возможно, осталось после девушки, которую когда-то держали здесь.

Должно быть, она уже мертва.

И мне следовало умереть тринадцать дней назад.

Я скребу, пока на пальцах не появляются ссадины и пузыри, но даже тогда мне не удается полностью убедить себя в том, что я жива. Что выбралась из всего случившегося живой. Что не лежу по-прежнему во тьме первой своей камеры, окончательно и безоговорочно спятив. Что Ли Шиминь обещал не причинять мне вреда, хотя военные практически наняли его как оружие, способное сковать меня по рукам и ногам и напомнить: я рождена, чтобы служить и ублажать, а не сопротивляться и убивать.

В этом нет никакой логики.

Если бы он был способен держать себя в руках, он не стал бы пьянчугой и убийцей. Тогда почему он так себя ведет? Что за игру он затеял?

Я уже почти решаю сидеть в уборной до тех пор, пока хундуны не сломают Стену и не сотрут нас всех в порошок, но тут раздается стук в дверь.

– Ты… как там? – доносится приглушенный голос Ли Шиминя.

– Нормально. – Бросив причесывать пальцами волосы, я прижимаю руки к груди.

– Э-э-э, ну… Через десять минут выключат свет. Станет темно. Реально темно. Будет трудно передвигаться. Подумал, тебе следует знать.

– Ладно, хорошо.

Похоже, другого выбора нет – надо заканчивать омовение и убираться отсюда.

Обмотав ступни, выхожу. Ли Шиминь покачивается на краю кровати, баюкая в руках фляжку.

Мы таращимся друг на друга в тесном пространстве бункера.

– Ты можешь… – Он показывает на кровать, отводя взгляд. – Я посплю на полу.

Меня скручивает от неловкости. Не могу отделаться от чувства, что это ловушка.

– Нет, все в порядке, – отвечаю я, старясь говорить ровным тоном. – Я никогда не спала в нормальной постели. Пол меня устроит.

Он изумленно приоткрывает рот. Потом его лицо каменеет.

– Я не могу тебе этого позволить.

В глубине моего существа вспыхивает ярость.

– Ты не имеешь права решать за меня!

– Нет. Я решаю за себя. – Наклонившись, он запихивает фляжки в ящик под кроватью, потом прислоняется к стене и опускается на пол. Он едва помещается в узком пространстве, плечи зажаты между рамой кровати и стеной.

Я прикусываю щеку. Меня так и подмывает потребовать, чтобы он вернулся на кровать, но довод, едва не вырвавшийся из моего рта, заставляет меня задуматься. «Не глупи. Это твоя комната», – почти говорю я. Но ведь нет. Теперь это и моя комната. Так зачем настаивать, чтобы мне было неудобно, а не ему?

– Отлично. Как скажешь.

Я влезаю на матрас. Ли Шиминя я не благодарю – это значило бы согласиться, что он оказывает мне услугу. Если он решил навязать мне эмоциональный долг за то, о чем я не просила, пусть подумает дважды и сделает выводы.

Я утопаю в его запасном комбинезоне, как богачи в своих роскошных халатах. Впрочем, сомневаюсь, что хоть один богач попадал в камеру смертников. Теперь мне понятно, что чувствует Ичжи в этих своих вычурных дизайнерских нарядах, когда пытается хоть как-то пошевелиться.

При мысли о нем мое сердце пронзает боль. Пальцы сжимаются, как лапки паука. Видел ли он сегодняшний бой? Знает ли он, что меня силой запихнули в Красную Птицу? Стратеги отмахнулись от всех моих попыток выяснить, что было рассказано обо мне публике.

Устроившись поудобнее и вытянув ноги, я замечаю, что Ли Шиминь напряженно всматривается в свою фляжку, его глаза двигаются. Палец скользит по металлу.

Я нахмуриваюсь.

– Что ты делаешь?

– Чи… таю, – отвечает он, запнувшись на середине слова, словно до него внезапно дошло, как нелепо это прозвучало.

– Но… – Я склоняюсь к нему, чтобы взглянуть на фляжку. Не вижу на ней ни единого иероглифа.

– Э-э-э… когда-то у меня были Четыре классических романа[11]11
  Четыре классических романа – устойчивое наименование для четырех наиболее знаменитых романов китайской литературы: «Речные заводи», «Сон в красном тереме», «Троецарствие», «Путешествие на запад».


[Закрыть], – говорит он. – Ну, ты знаешь. «Разбойники в хундунской глуши». «Сон в красной сторожевой башне». «Три провинции». «Путешествие в Западную цитадель». Я прочел их столько раз, что выучил наизусть. И если очень постараюсь, то могу представить, что читаю их снова и снова.

Так-так. Похоже, Ли Шиминь вконец сбрендил.

Осмыслить это все сразу слишком трудно, потому я лишь хлопаю ресницами и спрашиваю:

– Ты умеешь читать книги?

Ханьское письмо состоит из тысяч сложных символов, каждый представляет собой отдельный рисунок. Только образованные люди вроде Ичжи умеют читать и писать длинные тексты.

Ли Шиминь поднимает измученный взгляд.

– Да. Я ходил в школу. Это разрешается, если жунди была твоя мать, а не отец.

– Она была туцзюэ, сяньбэй или цян? – Я сощуриваюсь, но определить по его внешности не удается.

Его взгляд немного светлеет.

– Ты знаешь про разные племена?

– Я же из приграничья. – Я пожимаю плечами. – В моей деревне много жунди. Им не нравится, когда их путают. Обычно я могу определить по имени или одежде, но… в общем…

Он выдыхает, приподнимает подбородок, его напряжение слегка спадает.

– Я сяньбэй. Хотя в обычаях разбираюсь плохо и язык почти не знаю. Мать умерла, когда я был маленьким. – Он разглядывает свою мускулистую, покрытую шрамами руку. – Жаль, она не успела всему меня научить.

Мой рассудок плывет, растревоженный противоречием между зловещим, неукротимым образом, стоящим за словами «Ли Шиминь, Железный Демон», и этим парнем, который лежит на полу, неловко втиснувшись между кроватью и стеной, и рассказывает о своей матери.

Известно, что самые сильные пилоты рождаются в самом неожиданном окружении. Невозможно предсказать, где вдруг обнаружится человек с поразительно высоким духовным давлением. Цинь Чжэн был сыном проститутки, родился в борделе и понятия не имел, кто его отец. Но я не могу себе представить Ли Шиминя маленьким мальчиком. Плакал ли он, когда умерла его мать? Пытались ли отец и братья утешить его, не зная, что погибнут от его рук? Живя все вместе, одной семьей, замечали ли они какие-то знаки, предостерегающие о том, на что он окажется способен?

Или на что оказались способны они, если вынудили его так жестоко сорваться? Мне хочется спросить, но слова застревают в горле, как рыбья кость.

И правда. Не все ли мне равно?

– Что сталось с твоими книгами? – спрашиваю я. Было бы неплохо заполучить хоть одну, чтобы отвлечься, хотя я не настолько хорошо умею читать.

– Ну-у-у… – виновато тянет он, – я сделал из листов стилет и пырнул им двух солдат.

Я потрясена.

– Зачем?.. Почему? – спрашиваю после долгой паузы.

– Они тащили меня в бой. Я не хотел идти. – Он встряхивает фляжку, прислушивается, устремив вдаль пустой, остекленевший взгляд. Потом вытягивает ящик, откручивает крышку на новой фляжке и делает несколько больших глотков.

– А тебе не нравится воевать? – спрашиваю я.

Он замирает, держа фляжку у рта.

– Ты думаешь, если я убийца, то мне нравится жертвовать девушками?

Во мне нарастает едкое раздражение.

– Не знаю. Другим пилотам, похоже, нравится.

– Неправда. Не может быть правдой. – Его голос дрожит и срывается. – Никто не способен получать от этого удовольствие. Ты чувствуешь, как они умирают. Чувствуешь их последние страхи. Видишь их воспоминания. Их мечты.

– Да вам всем на это наплевать.

– Нас заставляют поверить, что нам разрешено наплевать. Есть разница. – Он смотрит мне прямо в глаза – то, чего я добивалась от него перед боем.

Мой желудок сжимается, в горле образуется ком.

Я впервые слышу от мужчины-пилота хотя бы намек, что он испытывает чувство вины. Но вместо того, чтобы подобреть к Ли Шиминю, я прихожу в еще большее раздражение. Я выбита из колеи на какой-то совсем новый лад. Потому что все это не имеет смысла. Как может именно этот парень сочувствовать девушкам, если никого другого их судьба не волнует?

– Я… могу снова попросить книги. – Он внезапно меняет тему – должно быть, почувствовал, что меня раздирают эмоции. – Прошло довольно много времени, может, мне их вернут. Я бы научил тебя читать. Если хочешь.

Я вспыхиваю.

– Вот еще! Я умею читать!

Он строит гримасу, которая, кажется, копирует мою несколькими мгновениями раньше.

– Ты же говорила, что ты из приграничья.

– Да, но я знакома с парнем из города. Он меня научил.

Ли Шиминь недоуменно морщится, и я ухмыляюсь, но тут он спрашивает:

– И где этот парень сейчас?

Моя ухмылка вянет.

– В Чанъане, наверное. – Я пожимаю плечами.

– И ему было все равно, что ты завербовалась в армию?

– Нет. – Я напрягаю шею, чтобы сдержать дрожь в голосе. – Просто это не важно, потому что я сама сделала выбор.

– Бедный парень.

Я проглатываю желание оправдаться. Мне это не нужно. Мне не должно быть это нужно. Я сделала выбор и достигла своей цели. Это единственное, что имеет значение.

Прежде чем я успеваю ответить, выключается электричество.

Падают темнота и тишина. Гаснет не только лампочка на потолке, перестает работать все оборудование, какое тут есть. Абсолютная темень насылает на меня страх, но я его прихлопываю. Какой смысл бояться? В худшем случае я быстро пойму, что наше партнерство себя не оправдало, и тогда убью нас обоих. И все дела.

– Ну ладно. Спокойной ночи. – Я опускаюсь на вздыхающий и постанывающий матрас.

Ли Шиминь тоже ложится, судя по звону его цепей.

Я вздыхаю, губы мои дрожат. Сердце тяжело бьется в непроглядной тишине. Молюсь, чтобы Ли Шиминь не услышал.

Но я-то слышу его дыхание. Вдох, выдох, вдох, выдох – затрудненные, поскольку он пьян. Я почти чувствую циркуляцию горячего воздуха в его обожженных легких. Она ускоряется. Острые запахи алкоголя и железа придвигаются все ближе и ближе, вот они уже у самой моей щеки…

– Отвали! – Я подскакиваю и прижимаюсь к стене.

– Что? – Звенит его цепь – звук такой, словно он резко поднялся.

Я разеваю рот. Голос Ли Шиминя звучит с пола, не рядом со мной.

О нет.

Я тоже вконец сбрендила.

– Что случилось? – настаивает он.

Угрюмый холод проникает мне под кожу, словно кристаллы льда, растопленные в кислоте. Кружится голова, перед глазами пляшут пятна.

– Ты… что ты задумал?

– А? – выдавливает он слабым голосом.

– Кончай прикидываться! – Я хлопаю рукой по матрасу. – Ты всерьез ждешь, что я поверю, будто в глубине души ты милый, никем не понятый парнишка? Мы оба знаем, что это неправда!

– Я… я не понимаю, с чего ты вдруг разозлилась.

– Потому что ты притворяешься, чтобы заполучить то, что тебе хочется, а меня это не устраивает, – говорю я, уже почти рыча. – Не желаю участвовать в твоих играх. Ты мужчина. Давай… – У меня перехватывает дыхание, но в темноте все-таки легче. Он не видит, как пылает мое лицо. – Давай не будем притворяться, что у тебя нет потребностей. Мне не хочется, чтобы ты свихнулся, поэтому я готова их удовлетворить при нескольких условиях: никаких сюрпризов, никаких интриг, никаких…

– Стоп, стоп! – выпаливает он, потом его голос переходит в угрюмый, тихий рокот. – Думаю… тебе всю жизнь врали насчет мужских потребностей. Мы не животные. Да, наши желания довольно сильны, но мы можем держать их в узде. Мы не сходим из-за них с ума.

Мой горький смех звенит подобно осколкам стекла.

– Скажи это девушкам, которых насилуют прямо сейчас, пока мы тут разговариваем.

– Это не вопрос потери самоконтроля. Каждый мужик, который делает что-то подобное, прекрасно все осознаёт. Всегда наступает мгновение, когда он осмысленно принимает решение разрушить чужую жизнь, чтобы примириться со своей. Всегда.

– Знаешь по собственному опыту?

– Да. Потому что именно за это я убил своих братьев.

Я холодею всем телом.

– В доме, где жила моя семья, была одна девушка, – продолжает он невнятно, пока я, ошеломленная неожиданным поворотом разговора, пытаюсь восстановить дыхание. – Одна из немногих, кто меня не боялся, кто обращался со мной почти прилично. Однажды я узнал, что кое-кто из друзей моего старшего брата шантажирует ее, и я их избил. Через некоторое время, придя домой, я услышал странные звуки из комнаты, которую делил со своими братьями. Зашел туда и увидел их. С ней. И…

Ему не удается закончить предложение, и я этому рада. Иначе я сама закричала бы на него, чтобы заткнулся.

– Старший брат оглянулся и посмотрел на меня как-то по-особенному, – продолжает он хрипло. – Он усмехался. Слегка. Едва заметно, но достаточно, чтобы я понял: они все продумали. Если бы я вызвал жандармерию, вину переложили бы на меня, и все бы поверили, потому что Старший… он вызывал больше доверия. Он родился от другой матери, хань. Жандармы всегда прислушивались к его словам, а не моим, и он это знал. – Его голос переходит в рычание. – Так что я их не вызвал.

Я лежу неподвижно, свернувшись комочком вокруг собственного грохочущего сердца, и смотрю в непроглядную пустоту. Я не реагирую. Я не знаю, как реагировать.

– Наверное, ему и в голову не приходило, что я способен отнять у него жизнь. – История Ли Шиминя призраком висит в темноте. – Как и Юаньцзи, наш младший брат. Я все еще злюсь, что он позволил себя в это втянуть. Он был достаточно взрослым, мог и отказаться. А что до… нашего отца… в общем, он вернулся домой до того, как я успел свалить. Увидел, что я натворил. Тоже схватил нож и пошел на меня. Мне… пришлось защищаться.

– А девушка? – спрашиваю я немыми от холода губами. – Что сталось с ней? После?

– Я слышал, родственники утопили ее за потерю чести.

Я сжимаю веки, искренне не желая снова открыть глаза и обнаружить, что я все еще живу в этом мире. Мокрое тепло просачивается на ресницы.

– Так что нет. – Голос Ли Шиминя надколот болезненным весельем. – Я никого не стану насиловать. Так поступают только трусы высочайшей пробы. Я не один из них.

Я резко вырываюсь из темной спирали, скрутившейся внутри меня. Он случайно дал мне подсказку – так вот, значит, в чем суть его россказней. Пытается убедить меня, что он благороднее, чем другие парни. И я почти повелась, как недавно, когда Ян Гуан вешал мне лапшу на уши. Что едва не обошлось мне слишком дорого.

С чего я должна верить?

Эта история вообще настоящая?

Вот что я точно знаю о Ли Шимине: он участвовал как минимум в десятке боев. Следовательно, погубил как минимум десяток девушек.

Мне наконец становится понятно, почему этот спектакль про чувство вины так сильно меня взбудоражил. До сегодняшнего дня в глубине души я верила, что парни физически не способны посочувствовать девушкам. Ли Шиминь доказал обратное. Способны. По его собственным словам, они точно знают, что делают. И он тоже. Он, понимая, что правильно, а что неправильно, все-таки входил в кабину пилотов. И так. Каждый. Раз.

– Ошибаешься, – произношу я без эмоций, нарушив тишину. – Ты тоже трус.

В его горле застревает звук.

– Что?

– Когда тебя отправляют на бой, то заталкивают в хризалиду под дулом винтовки, верно?

– Что ты хочешь этим…

– А значит, большой вопрос: почему ты просто не даешь себя пристрелить?

– Что?

– Заявляешь, что ты лучше других парней, но чем ты на самом деле можешь это доказать? Одной жизнью, которую тебе все равно не удалось спасти? – произношу я, проталкивая слова сквозь комок в горле.

Слезы скатываются из уголков моих глаз.

– У этих девушек было все, ради чего следует жить. А что есть у тебя? Что такого ценного осталось в твоей жизни, раз ты платишь за нее чужими?

Я почти кричу, мой голос эхом отскакивает от стен бункера.

Слышу, что он делает стремительное движение. Шуршит его комбинезон, громыхает цепь.

Меня пронизывают страх и сожаление. Я перегнула палку. Сейчас он меня изобьет. Вот так оно и бывает.

Собираюсь с духом перед ударом и, несмотря на взрыв адреналина, чувствую облегчение. Я же знала, что из этого ничего не выйдет. Ну что же, значит, освобожусь гораздо раньше. Как только он заснет, найду что-нибудь, чтобы разжечь огонь…

– Ого, – шепчет он, – да ты просто прелесть.

В моей груди поднимается тревога – голос Ли Шиминя вздрагивает, словно от подавленного всхлипа. Впрочем, наверное, дело в том, что он пьян.

Что бы там ни было, он падает на пол, так меня и не ударив, и больше не произносит ни слова.