Текст книги "Самоубийство исключается"

– Разумеется, он с нами. Потому что отлично понимает свою выгоду. Но отдаешь ли ты себе отчет в том, что твои шансы выйти замуж напрямую зависят от того, удастся ли нам выпотрошить страховую компанию?

– Да, такая мысль приходила мне в голову. Ведь я не такая уж дурочка.

– Слава богу. У меня словно камень с души упал. Может, вспомнишь тогда еще одну вещь: когда мы с отцом, обсуждали вопрос твоего замужества, то пришли к выводу, что Мартин – совсем не тот человек, который тебе нужен. А ведь мы с отцом крайне редко приходили к общему мнению…

– Помню. Что-то такое вы обсуждали. Но ты ошибаешься, полагая, что если подключишь к нашему спору тень отца, то это поможет в чем-то меня убедить. Уверяю, это не сработает.

– Ни в чем я тебя убеждать не собираюсь. Просто предлагаю подумать о двух вещах. А именно: отец при жизни не собирался помогать тебе в осуществлении твоих матримониальных планов. Но и сейчас, после его смерти, ты не можешь их осуществить, не получив предварительно свою долю страховых выплат. Так что с твоей стороны будет чистой воды лицемерием делать вид, что его смерть представляется тебе тяжелейшим ударом, и утверждать, что твоей единственной целью в этом деле является…

Но Анна не стала ждать, когда брат завершит свою безупречно выстроенную с точки зрения логики сентенцию, и, вскочив с постели, направилась к выходу с максимально возможным достоинством, какое только допускало ее ночное одеяние.

– Меня от тебя тошнит, – бросила она, выходя за дверь.

Лишь после этого неглупые и относившиеся друг к другу с любовью молодые люди наконец легли спать, а проснувшись утром и вспомнив о случившемся, испытали неподдельное чувство стыда.

Глава 6
Посетитель Скотленд-Ярда

Суббота, 19 августа

На следующее утро Стефан спустился к завтраку довольно поздно. Миссис Дикинсон, посчитавшая, что свежеиспеченную вдову с полным на то основанием можно отнести к категории больных, принимала пищу у себя в спальне. Анна определенно уже позавтракала, но оставалась в столовой. Когда Стефан вошел в комнату, она тушила в пепельнице уже третий сигаретный окурок. Ничего удивительного: сестра выглядела чрезвычайно раздраженной, если не сказать сердитой.

– Ну? – вопросила она, глядя на брата в упор.

Стефан ничего не ответил, прошел к столу и первым делом налил себе кофе.

– Холодный, как лед, – заметил он. – А на молоке гадкая пенка. Кроме того, ты тут здорово навоняла своими сигаретами. Первый раз вижу, что ты после завтрака куришь в столовой.

– Продолжай! Скажи, что хотел, – процедила Анна. – Если бы отец был жив, я бы себе этого не позволила. Ты ведь на это намекаешь, не так ли?

– При желании в отсутствии отца можно увидеть и светлую сторону. Ты, к примеру, сегодня с утра активна, как никогда. Активна и агрессивна.

– Это я от нетерпения, – объяснила Анна. – Мне уже стало казаться, что ты никогда не спустишься.

– От нетерпения? – переспросил Стефан, аккуратно намазывая масло на ломтик хлеба. – С чего бы это?

– Да от всего. Ты собираешься сегодня к Джелксу? Когда состоится встреча с агентом страховой компании? И еще: что мы должны сделать в первую очередь? Лично мне необходимо обсудить с тобой множество вещей. А ты еще спрашиваешь, почему я сгораю от нетерпения…

– В первую очередь я собираюсь позавтракать, – сообщил Стефан. – Желательно в тихой и спокойной обстановке. А уж после этого…

– Да, что будет после этого?…

– После завтрака я не буду разговаривать ни с Джелксом, ни с агентом страховой компании, ни с Мартином, если это тебя интересует. А собираюсь затеять небольшое тихое расследование и задать кое-кому пару-тройку вопросов. Только не надо никаких комментариев, – быстро произнес он, прежде чем Анна успела возразить. – Я отлично знаю, что ты хочешь сказать. Но я уже все обдумал и принял решение. Я ведь читал показания свидетелей, а ты – нет. Насколько я понял, у нас есть только один шанс преуспеть в этом деле, и я собираюсь им воспользоваться. Проверю по крайней мере, что будет, если потянуть за эту ниточку. Если вытяну хоть что-то полезное, двинемся вперед во всех направлениях. Если же нет…

– Хочешь сказать, ты ищешь предлог, чтобы уклониться от борьбы? Ничего другого я от тебя и не ожидала!

– Опять хочешь затеять ссору? Неужели не надоело? – устало поинтересовался Стефан. – Я не собираюсь уклоняться от борьбы, вчера я объяснил тебе это. Но ты совершенно не представляешь, в каком положении мы находимся. И если, – произнес он с неожиданно проявившимся чувством собственного превосходства, – ты позволишь мне доесть завтрак в тишине и покое, я расскажу тебе, какая здесь сложилась ситуация. Но для этого тебе придется немного подождать.

Анна поднялась с места и проследовала к двери. Положив ладонь на дверную ручку, она повернулась и произнесла:

– Стефан, это просто смешно. Я хотела извиниться перед тобой за вчерашнее. Какого черта мы наговорили друг другу всяких мерзостей? Неужели смерть отца превратила нас в двух несмышленышей, которые способны выяснять отношения только таким способом?

– Полагаю, у каждого из нас есть своя точка зрения. При этом несмышленышем я себя не считаю. А что касается тебя…

– Вот и отлично! – воскликнула Анна, выбегая из комнаты. Но секундой позже открыла дверь и заглянула в столовую, чтобы вновь попытаться наладить отношения. Однако, чувствуя себя стороной пострадавшей, заговорила с сарказмом:

– Не будет ли ваша светлость столь любезна сообщить, где он собирается проводить свои изыскания и стоит ли ждать его к ленчу?

Склонившись с сосредоточенным видом над яйцом всмятку, Стефан ответил:

– К ленчу меня не ждите. И я не вижу причин скрывать, что намерен отправиться в Скотленд-Ярд.

Обратиться в Скотленд-Ярд может каждый. При том условии, конечно, что дело того стоит. Вежливый, но въедливый полицейский при входе объяснил все это Стефану в самой доступной форме. Так он желает встретиться с инспектором Маллетом? Именно. По какому делу? По частному. Возможно, у посетителя есть договоренность о встрече? Нет? Тогда вам не повезло. Стефан, покрасневший от смущения и почувствовавший, что воротничок рубашки неожиданно стал его душить, вынужден был согласиться с этим. Но встретиться с каким-либо другим офицером и сообщить ему о своем деле отказался. Да, он хорошо понимает, что инспектор – крайне занятой человек, но дело очень спешное и надолго инспектора не задержит. Есть ли у него карточка? Разумеется, вот она. Конечно, он подождет. Нет, при всем уважении Стефан не может сообщить сержанту о сути дела. К сожалению… Ничего, он здесь посидит, подождет инспектора. Как, здесь не рекомендуется? Тогда где же? Ах, вот где? Большое спасибо…

На переговоры у Стефана ушло около получаса, после чего его направили в комнату ожидания, где он просидел еще минут двадцать. После этого Стефану сообщили, что Маллет в данный момент на конференции у помощника комиссара, а после ее окончания отправится на ленч. Серьезный тон, каким было доведено до сведения Стефана последнее сообщение, ясно давал понять, что инспектор не любит, когда ему досаждают за ленчем. После, если инспектор не будет занят, объявил все тот же серьезный голос, карточка назойливого посетителя ляжет на стол инспектора, и тогда он, возможно, согласится его принять. Если будет в соответствующем настроении. Похоже, офицер полагал, что после ленча инспектор Маллет вряд ли будет настроен разбирать дело Стефана. Тем не менее дал понять, что попытаться не помешает, и окончательно запутавшийся в сложной политике этого учреждения Стефан пообещал вернуться к двум часам.

С хмурым сосредоточенным видом перекусив в кафе по соседству и услышав звон курантов Биг-Бена, отбивавших три четверти часа, Стефан вернулся в старое кирпичное здание, которое, казалось, уже довольно хорошо изучил. Приготовившись к долгому ожиданию, он был приятно удивлен, когда его встретили известием, что инспектор после ленча пришел в хорошее расположение духа (последнее, похоже, представлялось здесь всем чрезвычайно важным), рассмотрел лежавшую на столе карточку Стефана и готов принять его у себя в кабинете. Стефану предложили незамедлительно проследовать в указанное помещение.

Несколько сонный, Стефан позволил проводить себя в нужное место по хитросплетению переходов, коридоров и лестниц почтенного учреждения и наконец оказался в небольшом прохладном кабинете, окна которого выходили на Темзу. Поначалу комната показалась ему тесной, но секундой позже он понял, что ошибся, и подобное ложное впечатление возникло из-за единственного находившегося в кабинете человека, поражавшего своими размерами. Этот человек восседал за выдающихся размеров письменным столом, глядя на посетителя доброжелательно и с интересом.

– Мистер Стефан Дикинсон? – осведомился инспектор удивительно тихим и мягким при такой комплекции голосом. – Присаживайтесь, прошу вас.

Стефан присел и уже открыл было рот, чтобы сообщить о своем деле, как вдруг инспектор, откашлявшись, поинтересовался:

– Уж не сын ли вы покойного мистера Леонарда Дикинсона?

– Совершенно верно. Фактически я…

– Так я и подумал. В каком-то смысле вы похожи на него.

Молодой человек покраснел.

– Вы так думаете? – осведомился он с едва заметным раздражением в голосе. – Признаться, я особого сходства между нами не находил.

Инспектор Маллет ухмыльнулся.

– Одним из базовых правил хорошего тона моей бабушки, – заметил он, – было следующее: «Никогда не говори, что кто-то на кого-то похож. Это грубо, и некоторым людям может не понравиться». Боюсь, образцовые манеры никогда не являлись моей сильной стороной. Я поступил в полицию задолго до того, как в моду вошли галантные копы. Тем не менее сходство между вами все же имеется.

Вспоминая не слишком привлекательную внешность мистера Дикинсона-старшего, инспектор нисколько не удивился, что сын покойного поторопился опровергнуть эти слова. Но сходство между этими людьми наблюдалось скорее в выражении их лиц, чем в чертах. Это довольно трудно определить, как часто бывает с фамильным сходством, однако как только Маллет увидел Стефана, то мгновенно перенесся мыслями к старому мистеру Дикинсону. Странное дело: сын больше напоминал не того Леонарда Дикинсона, с которым Маллет разговаривал и распивал бренди после обеда, а Дикинсона мертвого, которого инспектор увидел на следующее утро в постели гостиничного номера. После смерти резкие напряженные черты старика разгладились, и он казался куда более спокойным и жизнелюбивым, чем при жизни. С его лица исчезли морщины, оставленные невзгодами и неприятными сюрпризами, преподнесенными судьбой. В случае же со Стефаном негативный жизненный опыт еще не успел отпечататься в его чертах, и его лицо напоминало хорошую, но еще далекую от завершения работу скульптора. Так или иначе в их лицах проступало нечто общее, а именно свойственный обоим эгоцентризм. Несмотря на то что отца можно было назвать типичным утомленным жизнью пессимистом, а сына – энергичным парнем с амбициями и самоуверенностью, переходящей даже в самонадеянность. Так что их сходство было скорее глубинным, чем внешним, и если бы Маллет сказал об этом, то Стефан разнервничался бы куда больше, чем при простом сообщении, что у них с отцом похожие носы или подбородки.

Пока Маллет обдумывал все это, Стефан заговорил снова:

– Как бы то ни было, дело, из-за которого я решился вас побеспокоить, связано именно с моим отцом.

– Правда? – дружелюбно осведомился Маллет, не делая, однако, ни малейшей попытки ему помочь.

– Да. – Стефан с минуту колебался, а потом, будто ныряя с головой в холодную воду, выпалил: – Дело в том, что я не удовлетворен вердиктом, вынесенным в связи со смертью отца.

Маллет вопросительно поднял бровь.

– Офис коронера допустил ошибку, – разъяснил свою мысль Стефан.

– Понимаю вас, – заверил Маллет, – и ценю движущие вами чувства. Но в данном случае, мистер Дикинсон, вам лучше пойти в полицию и высказать свои сомнения там. Я имею в виду, – продолжил он, улыбаясь при виде озадаченности на лице молодого человека, – полицию Маркшира. Видите ли, это их дело. Моя же связь с людьми из этого подразделения носит совершенно случайный и неофициальный характер. Быть может, если я передам вам записку для местного суперинтенданта, то…

– Нет, – твердо возразил Стефан. – Я отлично понимаю, что вы имеете в виду, но мне нужно не это. Я приехал сюда, чтобы увидеть вас лично, потому что… потому что…

– Да?

– Потому что вы тот самый человек, который в наибольшей степени ответственен за то, что расследование пошло по ложному пути.

Подобные заявления в свой адрес инспектору Маллету приходилось слышать крайне редко, и он относился к ним, мягко говоря, неодобрительно. Мгновение его терзало искушение выгнать сидевшего перед ним молодого наглеца вон, но он сдержался. Возможно, по той причине, что положительные эмоции от съеденного им вкусного ленча еще не исчезли полностью. Тем не менее его сердитый взгляд не остался незамеченным, и Стефан поторопился принести инспектору извинения.

– Только не подумайте, прошу вас… – начал он.

– Не важно, что я думаю, – перебил его инспектор. – Ведь вы ставите вопрос, касающийся моих действий, не так ли? Так что давайте придерживаться этой темы. Я был свидетелем при расследовании дела о… Нет, скажем по-другому. Я стал свидетелем некоего факта – простого и очевидного. И, хочу надеяться, оказался дисциплинированным, наблюдательным и надежным свидетелем. По крайней мере, очень старался быть таковым.

– Это так. И именно ваши свидетельские показания стали причиной всех дальнейших неприятностей. И хотя они были точными и четкими… Вернее, сама их точность и четкость привели к тому, что жюри присяжных при офисе коронера было введено в заблуждение.

Стефан откинулся на спинку стула с таким видом, словно только что предъявил инспектору ультиматум. Но Маллет ни словом, ни жестом не дал понять, что хоть немного впечатлен его словами. Он просто положил свои широкие ладони на доску стола, поджал губы и устремил взгляд в пространство над головой Стефана.

– Знаете что? – наконец произнес он. – Честно говоря, я не имею ни малейшего представления, о чем вы толкуете. Тем не менее я вас выслушал. А теперь послушайте меня. – Он опустил взгляд на лицо сидевшего напротив молодого человека. – Предположим, мы начали бы все с самого начала. Чтобы вызвать чувство глубокого удовлетворения у всех заинтересованных сторон. Итак, мистер Дикинсон умер от передозировки мединала. Медицинская экспертиза высказалась по этому поводу однозначно. По крайней мере мне так показалось. Вы готовы оспорить этот пункт?

– Нет.

– Очень хорошо. Далее. На основании показаний свидетелей, среди которых был и ваш покорный слуга, жюри присяжных при офисе коронера пришло к заключению, что ваш отец покончил жизнь самоубийством. Насколько я понимаю, вы считаете это заключение неправильным, так?

– Совершенно верно.

– Давайте на время забудем о моих показаниях. Как вы думаете, при таком условии вердикт офиса коронера был бы другим?

– Я думаю, при таком условии вероятность вынесения вердикта о смерти от несчастного случая была бы высока.

– Не могу согласиться с вами, так как помню, какие улики нашла полиция. Впрочем, мы можем обсудить их позже. Скажите лучше: по вашему мнению, вердикт о смерти от несчастного случая – правильный?

– Меня лично он бы устроил полностью.

– Вы не ответили на вопрос: такой вердикт можно назвать правильным?

– Нет. Если под словом «правильный» вы подразумеваете вердикт, вынесенный на основании имеющихся в распоряжении следствия фактов, то, полагаю, так сказать нельзя.

После этих слов в кабинете установилось продолжительное молчание. Маллет, судя по всему, собирался сказать нечто важное, но передумал и просто спросил:

– Но вы только что сказали, что подобный вердикт устроил бы вас как нельзя лучше?

– Но ведь это не одно и то же, верно?

– Ну, это вы могли бы мне не говорить, – бросил Маллет с проступившим в голосе раздражением. Потом еще раз внимательно посмотрел на Стефана, минуту помолчал и наконец произнес: – Я совершенно вас не понимаю, мистер Дикинсон. Вы возражаете против вынесенного вердикта, поскольку считаете его неправильным. Однако готовы всем сердцем принять другой вердикт, тоже неправильный. Определенно абстрактная справедливость вас не заботит. В то же время вы не произвели на меня впечатления человека, слишком сильно опасающегося так называемого пятна на фамильном гербе, которое может появиться в случае, если факт самоубийства будет окончательно установлен. Или, быть может, в данном случае я не прав?

– Правы, – ответил Стефан. – Меня мало занимают абстрактные истины. Что же касается пятен на фамильных гербах или семейной чести, – тут он задумчиво улыбнулся, – то кое-кто из моей семьи действительно видит здесь определенную проблему. Но лично меня это не трогает. Однако так уж случилось, что от того, совершил мой отец самоубийство или нет, зависит получение весьма значительной денежной суммы.

Инспектор не смог скрыть улыбку.

– Значит, именно по этой причине вы столь упорны в своем намерении опровергнуть вердикт коронера? – поинтересовался он.

Стефан поморщился, уловив скрытый упрек.

– Нет! – запротестовал он. – Я понял, что вердикт неправильный, как только его услышал. И вы бы это поняли, если бы знали моего отца так, как я. Впрочем, сам неправильный вердикт меня мало заботит. А вот его последствия – очень даже. Вот почему я настаиваю на вердикте о смерти от несчастного случая. И вот почему вопреки собственной воле оказался в положении человека, который должен доказывать истину, хотя при других обстоятельствах предпочел бы этого не делать.

Инспектор Маллет с немалым удовлетворением подумал: «Действительно, эгоцентрист», – но вслух сказал совершенно другое:

– А что, собственно, вы в данном случае именуете истиной, мистер Дикинсон?

– Тот факт, что моего отца убили.

Инспектор Маллет в задумчивости подкрутил кончики своих подстриженных на военный манер усов. Даже если слова посетителя его и шокировали, он никак этого не показал.

– Убили? – негромко протянул он. – Вот как! Впрочем, даже в этом случае мое первоначальное предложение остается в силе. Отправляйтесь в полицию графства Маркшир и подавайте заявление на пересмотр дела.

– Уж и не знаю, есть ли в этом смысл, – произнес Стефан с тщательно скрываемым нетерпением. – Лично мне кажется, что никакого. Во-первых, в данный момент у меня нет никаких доказательств, которые я мог бы предоставить полиции графства Маркшир или любого другого участка. А во-вторых, я нисколько не стремлюсь выявлять человека, который убил моего отца, а потом еще доказывать его вину. Я всего лишь хочу поставить в известность страховую компанию или суд, если понадобится, что мой отец не покончил жизнь самоубийством, а был убит, то есть умер насильственной смертью.

– Понятно, – сказал инспектор. – Что ж, вы обозначили свою позицию достаточно четко. И я уважаю вашу точку зрения, хотя и не могу представить полицейского офицера, который согласился бы с предложенной вами столь оригинальной версией. Но, насколько я понимаю, в данный момент для вас важно собрать свидетельства, чтобы выиграть дело у страховой компании. И не более того.

– Совершенно верно. Для этого я сюда и приехал.

Маллет забарабанил по столу пальцами, демонстрируя некоторое раздражение.

– Но, дорогой сэр, – произнес он, – не кажется ли вам, что мы возвращаемся к тому, с чего начали? Чем я могу вам помочь? Официально…

– Я здесь неофициально.

– Очень хорошо. Так и отметим. Но прошу вас иметь в виду, что неофициально я обычный гражданин, давший по просьбе властей свидетельские показания, которые вкупе с другими показаниями и свидетельствами вызвали полное доверие у присяжных в офисе коронера, в результате чего появился ныне существующий вердикт. Если вы представите какие-либо сведения, противоречащие данному вердикту, меня, возможно, снова допросят как свидетеля, и я, скорее всего, дам те же показания, что и в прошлый раз, которые, предположительно, окажут аналогичное воздействие на новый состав присяжных. И с этим ничего не поделаешь.

К большому удивлению инспектора, Стефан с самым легкомысленным видом произнес:

– Я могу опровергнуть ваши показания без особого труда.

– Неужели?

– Конечно. Возможно, мне удалось бы сделать это во время следствия, но я, к сожалению, находился в тот момент в Швейцарии, оторванный от цивилизации и средств коммуникации. Если разобраться, что такого особенного было в ваших показаниях? Вы разговаривали с моим отцом вечером накануне его смерти. Вернее, как я понял из материалов дела, он разговаривал с вами, а вы лишь коротко отвечали ему, мечтая побыстрее отделаться от старого зануды. Наверняка вы, как любой другой человек на вашем месте, посчитали его мрачным старикашкой, вечно жалующимся на жизнь в общем и на свою семью в частности. Ведь вы вынесли из разговора в основном это, не так ли?

– Да, – вынужден был признать инспектор. – Но мистер Дикинсон затронул в разговоре и другие темы.

– Не сомневаюсь. В детали вы особенно не вдавались, но, я полагаю, смогу восполнить некоторые пробелы. Например, он наверняка сообщил вам, что совершил ошибку, женившись на женщине намного моложе себя, не так ли? Сказал, кроме того, что родом из здешних мест и это значит для него куда больше, чем думают его домашние, поскольку Пендлбери-Олд-Холл – единственное место на свете, где он чувствовал себя счастливым. А под конец он добавил, что чувствует себя улиткой, которая оставляет за собой невидимый след, а потом, со значением посмотрев вам в глаза, задал риторический вопрос относительно того, где и когда этот след оборвется.

– Но я ничего подобного в своих показаниях не заявлял, – заметил Маллет. – Откуда вы знаете про улитку и след, который она оставляет?

– Как не знать, если он постоянно использовал этот образ? Надеюсь, вы не думаете, что он придумал его для вашего удовольствия? В семье разговор об улитке и ее следе всплывал регулярно как минимум раз в месяц. Более того, я написал на эту тему нечто вроде песенки. Начало такое:

 
Как унылой улитке ободрить друзей?
Посмотреть на свой след и сказать:
Ну кончайся скорей!
 

Должен признать, не самые лучшие на свете стихи. Но по крайней мере подтверждают мои слова. Так что если вы рассматривали разговор с отцом как доказательство его намерения совершить самоубийство, то можете выбросить это доказательство в мусорную корзину.

– Мои свидетельские показания основываются не только на разговоре, состоявшемся накануне его смерти, – указал Маллет. – Полагаю, и коронер принимал во внимание не только слова, когда готовил дело для рассмотрения присяжными.

– Конечно, нет. Коронер готовил дело для рассмотрения, опираясь в значительной степени на глупейшую из всех возможных улик. Но я его не виню, ведь он мог об этом и не знать. Просто так сложились обстоятельства. Как говорится, не повезло. Совпадение, которое никто не мог предвидеть. Полагаю, вы понимаете, что я имею в виду? Прощальное письмо, предсмертную записку, подходящую к случаю цитату, – назовите эту бумажку как угодно. Ведь вы, насколько я понял, нашли ее рядом с телом?

Маллет кивнул.

– «В нашей власти избежать беды, когда мы сами можем распоряжаться смертью», – процитировал Стефан. И зло рассмеялся. – Ну не забавно ли? Скажите, инспектор, вы не обратили внимания, на какой бумаге это было написано?

– Обратил. Небольшой кусок белой бумаги хорошего качества. Записка написана темными чернилами, насколько я помню. Чернила показались мне достаточно свежими, как если бы надпись была сделана за несколько часов до того, как я ее увидел, возможно, даже раньше. Впрочем, при определении временных рамок многое зависит от типа и сорта чернил. Что касается почерка, то его, если помните, идентифицировала ваша матушка.

– Ну, по поводу почерка у меня нет никаких вопросов, – сказал Стефан. – Но самое смешное, что это вполне мог быть мой почерк. Как вы думаете, если бы эта информация выплыла наружу, коронер испытал бы хоть небольшое смущение?

– Ваш почерк, мистер Дикинсон? Но как такое возможно?

Стефан не ответил на вопрос прямо.

– Вы читаете детективные романы, инспектор? – спросил он. – У Честертона есть одна очень хорошая вещь, в которой человека находят с предсмертной запиской на груди. При ближайшем рассмотрении записка оказывается фрагментом из романа, над которым работал покойный. Убийца украл из рукописи страницу с соответствующим текстом и отрезал уголок, где стоял порядковый номер.

– Но в номере нашли лишь небольшой клочок бумаги, – заметил практичный Маллет, – а не страницу с фрагментом или чем-то в этом роде. Кроме того, я совершенно уверен, что уголки у бумажки отрезаны не были.

– Добавьте к этому совершенно справедливое замечание, что мой отец не писал роман. Но я скажу вам, чем он занимался. Он составлял календарь.

– Календарь?

– Да, календарь цитат. По цитате на каждый день года. А поскольку мой отец был пессимистом, то это был календарь пессимистических цитат. Кстати, можете вообразить самоубийцу, который на протяжении многих лет подбирает для своего календаря мрачнейшие в мире изречения, характеризующие человеческое существование?

– Стало быть, это была цитата?

– Разумеется! Сомневаюсь, что отец обладал способностями, позволявшими самостоятельно формулировать и описывать такого рода мысли и чувства. Слова, обнаруженные вами на полоске бумаги, принадлежат перу сэра Томаса Брауна, жившего около трехсот лет назад. Отец чуть с ума не сошел от радости, когда обнаружил ее. Вернее, я обнаружил ее месяц или два назад, переписал и отдал ему. Определенно он оценил ее по достоинству, поскольку переписал еще раз на один из своих листочков. У него такие цитаты хранились сотнями, и он постоянно раскладывал их по разным местам. Все думал, какие подойдут для задуманного им календаря, а какие нет. Некоторые, не отвечавшие высоким стандартам его понимания депрессии, выбрасывал. Отец получал от всего этого какое-то особенное извращенное удовольствие, которое я не в состоянии понять. Вот почему составление календаря потребовало столько времени. Я захватил несколько страничек, чтобы показать вам.

Стефан извлек из кармана несколько маленьких карточек, исписанных черными чернилами.

– Вот хороший пример, – сказал он, выкладывая одну из них на стол перед инспектором.

 
«Мой брат, мои бедные братья, вот так;
Нет в этой жизни ничего, за что бы стоило цепляться,
Но наши дни недолги – вот что славно,
Живи хоть сотни лет, магнита не найдешь,
Способного тебя на этом свете удержать».
 

Между прочим, из романа «Город вечной ночи». Помнится, отец выписал из него довольно много своих лучших цитат. Вот еще одна довольно-таки забавная.

«Как бы то ни было, хочу заверить вас, дорогой друг, что есть множество путей, ведущих в Перу».

Это он взял из «Путешествий» Хоклита. Полагал, что Перу на языке символистов означает «лучший мир»… Кстати, вот еще один неплохой образец. Не желаете ли взглянуть, инспектор?

– Благодарю. Думаю, пока хватит, – отказался Маллет, чувствуя, что эта демонстрация цитат начинает его утомлять. – Полагаю, мистер Дикинсон, этот пункт можно считать доказанным. Но я не могу понять, почему мы нашли именно эту цитату на прикроватном столике покойного. Или вы намекаете, что кто-то другой специально положил ее туда, чтобы представить смерть вашего отца как самоубийство?

С минуту помолчав, Стефан повернулся к инспектору.

– Нет, – ответил он. – Я обдумывал этот вопрос и пришел к выводу, что, как гласит пословица, это ведро протекает. Прежде всего не могу себе представить, откуда этот кто-то знал, где искать отцовские цитаты для календаря. Поэтому вот самое простое объяснение: отец сам достал бумажку из кармана и положил на прикроватный столик вместе с другими вещами. Возможно, для того, чтобы еще раз перечитать цитату перед сном. Знаю, что вам это покажется невероятным, и не представляю, как смогу убедить в этом жюри присяжных, но тем не менее мой отец был эксцентричным человеком. Это вызывало у него приятное возбуждение, подобно тому, как у других людей преклонного возраста аналогичное чувство возникает при рассматривании неприличных фотографий. И, как эти люди, он имел обыкновение держать при себе особенно полюбившиеся записи.

– Возможно, – медленно произнес Маллет. – Вполне возможно.

– Лично я совершенно уверен в этом, поскольку хорошо знал своего отца.

– Хорошо. Предположим – пока только предположим, – что вы правы и ваш отец не покончил жизнь самоубийством. Но эту поразительную теорию почти невозможно доказать.

– А по-моему, тут все очень просто. Если не он убил себя, значит, его убил кто-то другой, – заявил Стефан таким тоном, словно говорил о решенном деле.

– В этой связи хотел бы привлечь ваше внимание также еще к одному пункту. Установлено, и вы с этим согласились, что ваш отец умер от передозировки мединала – препарата, который он регулярно принимал по совету врача. Если мы исключим вероятность того, что он сделал это намеренно, тогда вполне уместно предположить, что все произошло случайно.

– Да, так и должно быть, но удача в данном случае опять не на нашей стороне. Я уже говорил вам, что перспектива доказывать насильственную смерть мне нисколько не улыбается, но постепенно склоняюсь к мысли, что этого не избежать. Поскольку улики и показания свидетелей определенно говорят не в пользу смерти от несчастного случая. Иначе говоря, даже при повторном судебном разбирательстве подобная версия практически не имеет шансов.

Маллет некоторое время обдумывал слова молодого человека.

– Припоминаю, – наконец проговорил он, – что на прикроватном столике находились два флакона с таблетками снотворного. Один почти полный, а другой – совершенно пустой.

– Совершенно верно. Было два флакона. Любой здравомыслящий человек может понять, что старик, приняв свою привычную дозу, мог забыть об этом и выпить еще несколько таблеток из того же пузырька. Думаю, втолковать это присяжным не составило бы большого труда. Но кто, находящийся в здравом уме, поверит, что отец открыл новый флакон, чтобы достать из него таблетки? Ведь пустой стоял прямо перед ним как напоминание о том, что он уже принял необходимую порцию.

– Да, я припоминаю, что коронер в своем докладе что-то подобное писал.

– Насколько я знаю, – добавил Стефан, чтобы покончить с этим пунктом, – в новом флаконе не хватало всего нескольких таблеток, и их было бы достаточно для смертельной дозы.

– В любом случае, – заметил инспектор, – врачи уверены, что он скончался от смертельной дозы снотворного.

– Не сомневаюсь. Вот почему я неизбежно проиграю, если попытаюсь доказать, что отец умер от случайной передозировки. Так что если я хочу опровергнуть вердикт о самоубийстве, то должен сосредоточиться на доказательстве единственно возможной солидной версии, которая ему противоречит, то есть на версии убийства.