Текст книги "Любознательные, непоседливые и забавные. Как разговаривать с детьми о важном просто и увлекательно"

Каким-то образом многие американцы убеждены, что государственные «подачки» препятствуют свободе. Правда в том, что обеспечение основных потребностей людей ей способствует. Это дает людям возможность сказать «нет» начальнику, который плохо с ними обращается.

Некоторые также беспокоятся, что реформы, которые я предлагаю, снизят динамизм американской экономики. Я сильно в этом сомневаюсь. Но стоит спросить: кому выгоден этот динамизм? Если прибыль корпораций увеличивается за счет незащищенности работников, зачем она вообще нужна?

Американцы красиво говорят о свободе. Мы любим наши конституционные права. Но если вы заботитесь о свободе, американская рабочая среда должна вас серьезно насторожить. Правительство всесильно. Но и ваш работодатель тоже. И при нынешнем положении вещей у вас нет почти никаких прав в этих отношениях.

Для ясности: я не говорю, что вы должны бунтовать на работе. Часто в ваших интересах идти навстречу. А если работа очень важна – если, скажем, на кону здоровье и безопасность людей, – вы обязаны и выполнять приказы, пока находитесь на работе.

Но я не буду защищать роли работодателя и работника, по крайней мере в нынешнем их виде. Для тех, кто находится на самых нижних ступенях экономической лестницы, это властные отношения, а не построенные на авторитете. Однако это можно изменить, и мы должны так сделать.

* * *

Если ограничение власти работодателей звучит радикально, стоит вспомнить, что раньше ограниченное правительство выглядело так же. Не так давно короли и королевы претендовали на абсолютную власть (и, конечно, до сих пор это делают диктаторы). Их поддерживали выдающиеся философы, в том числе тезка величайшего в истории карикатурного тигра – Томас Гоббс.

Мы познакомились с Гоббсом еще во введении. Он жил в бурное столетие, включавшее, среди прочих конфликтов, гражданскую войну в Англии. Он провел годы в изгнании во Франции. Политическая нестабильность того времени, возможно, способствовала тому, что Гоббс заинтересовался условиями политической стабильности и ценой, которую придется заплатить за неспособность ее обеспечить.

Как мы узнали ранее, Гоббс считал, что в отсутствие какого-либо правительства общество превратится в «войну всех против всех». Почему? Согласно Гоббсу, в большинстве своем мы эгоисты. Поэтому мы неизбежно вступаем в конфликт, особенно в условиях нехватки ресурсов. В естественном состоянии никто не может чувствовать себя в безопасности, даже сильнейшие из нас, потому что каждый человек уязвим для остальных. «Более слабый имеет достаточно силы, чтобы путем тайных махинаций или союза с другими, кому грозит та же опасность, убить более сильного», – писал Гоббс.

По словам Гоббса, из-за таких войн мы бы обнищали. Работать мы бы не стали, так как не ожидали бы результатов своего труда. Не было бы ни машин, ни зданий, ни культуры, ни знаний. В естественном состоянии жизнь была бы «одинокой, бедной, беспросветной, тупой и кратковременной».

Но Гоббс видел выход. Он утверждал, что все должны согласиться подчиняться суверену, например королю, который может обеспечить защиту. Чтобы это сработало, они должны передать ему все свои права. В результате правитель будет обладать абсолютной властью. Никто не мог бы оспаривать его действия. И не было бы никаких ограничений на то, что он может делать. Любая попытка ограничить суверена, утверждал Гоббс, приведет к конфликту за власть. А под конфликтом подразумевается война (именно такая, какую пережил Гоббс). Именно этого и следовало избегать.

История показала, что Гоббс ошибался, по крайней мере насчет последнего.

Джон Локк также имел свои взгляды на то, какое правительство должны создать люди, чтобы избежать естественного состояния. Но он не считал абсолютную монархию необходимой или даже целесообразной. Он выступал за разделение властей (пусть не совсем на законодательную, исполнительную и судебную, но близко к тому). Он также поддерживал (по крайней мере, частично) народное представительство в законодательных органах.

Идеи Локка помогли сформировать многие конституционные демократии мира. Создатели Конституции США разделили полномочия правительства на три ветви, считая, что это лучший способ держать каждую из них в узде. Они также приняли Билль о правах, ограничив полномочия правительства и наделив людей правами в отношении него. Эта модель была скопирована многими конституционными демократиями мира. И хотя они далеки от совершенства, их успех показывает, что мы можем избежать естественного состояния, не предоставляя ни одному человеку абсолютного авторитета в отношении нашей жизни.

* * *

– Детям нужна демократия, – любит говорить Рекс, – а взрослые хотят диктатуры.

Конечно, он говорит о семьях. Рекс хотел бы иметь право голоса для каждого прямо за нашим кухонным столом. Я не знаю, как он представляет себе ничью в 2: 2.

– Что такого хорошего в демократии? – спросил я в одном из таких разговоров.

Ему было десять.

– Если у многих людей есть право голоса, – сказал он, – можно принимать решения лучше.

– А если люди запутаются? Или просто ошибаются?

– Тогда получатся плохие решения, – сказал он.

– Значит, мы можем прийти к хорошим или плохим решениям. Есть ли другие причины, чтобы хотеть демократии?

– Ну если что-то может повлиять на тебя, ты должен иметь право голоса, – сказал Рекс.

Он проиллюстрировал свою точку зрения запутанной историей о том, как коммунальщики пытались провести линию электропередачи через наш двор.

– Разве тебе не нужно право голоса? – спросил он.

– Конечно, – сказал я.

– Кроме того, демократия – это справедливо, – добавил Рекс. – Она уравнивает. Все учитываются одинаково.

Это довольно простое обоснование демократии. Она дает людям возможность участвовать в принятии важных решений. И она относится к ним как к равным. Это действительно так, она делает людей равными, создавая чувство равенства очень очевидным образом: один человек – один голос.

Но наша семья не демократия и не будет ею, сколько бы Рекс ни просил. Я уже говорил вам о причинах. Мы несем ответственность за наших детей, и, чтобы справляться с этой работой, нам часто приходится принимать решения, которые им не нравятся. Мы не равны, пока что во всяком случае. И принятие процедур, которые сделали бы нас таковыми, было бы серьезной ошибкой – и для нас, и для них.

Но я стараюсь помнить: трудно быть ребенком, которому постоянно указывают, что делать, те или иные взрослые. Это заставляет тебя чувствовать себя неподконтрольным самому себе, в самом буквальном смысле. Поэтому я стараюсь[28]28
  В основном безрезультатно.


[Закрыть] быть терпеливым, когда дети стремятся к самоуправлению. Но этого всегда недостаточно.

* * *

– Я объявляю независимость, – провозгласил Хэнк.

Ему было семь. Мы гуляли в парке. Вернее, это я гулял. И тащил Хэнка по тропинке, пока он протестовал против идеи немного поразмяться.

– Хорошо, – сказал я. – Где ты планируешь жить?

– Дома.

– Где дома?

– У нас дома.

– У тебя нет дома.

Он озадаченно посмотрел на меня.

– У меня есть дом, – сказал он. – Там, где мы живем.

– Нет, Хэнк. У меня есть дом. И у Рекса с мамой тоже. Но ты только что объявил независимость. Так что, боюсь, у тебя больше нет дома.

Молчание.

– Хорошо. У меня нет дома, – угрюмо сказал он.

– Ты мог бы платить за аренду, – сказал я.

– Сколько это стоит?

– Сколько ты можешь заплатить?

– Доллар.

– Хорошо. Мы тебя оставим[29]29
  Доллара я не получил. Когда мы вернулись домой, я предложил Хэнку мороженое, и он отказался от своей независимости. Что радует. В одиночку он бы долго не протянул.


[Закрыть].

Глава 5. Язык

Рекс был в своей комнате и читал книгу Нила Деграсса Тайсона «Астрофизика с космической скоростью, или Великие тайны Вселенной для тех, кому некогда». Это был отказ от нашего давнего ритуала отхода ко сну, когда один из родителей, свернувшись калачиком в постели, читал вместе с Рексом. Недавно он впервые поехал в лагерь с ночевкой и в свои девять уже проявлял некоторую самостоятельность. Но я не мог полностью отказаться от этой традиции. Поэтому я тоже читал – один, в нашей гостиной.

И тут вбежал взволнованный Рекс.

– Здесь написано, что мы можем провести эксперимент. Может, попробуем?

– Конечно, – сказал я.

Он прочитал вслух из книги: «Для простой демонстрации постоянной силы притяжения закройте эту книгу, поднимите ее на несколько дюймов от ближайшего стола, а затем отпустите. Это и есть гравитация в действии. (Если ваша книга не упала, пожалуйста, найдите ближайшего астрофизика и объявите чрезвычайную ситуацию космического масштаба.)»

Рекс закрыл книгу и протянул ее.

– Три… два… один.

Книга упала на пол.

– Бляха-муха! – воскликнул Рекс, потрясая кулаками.

Затем он посмотрел на меня с наглой ухмылкой. Он был горд собой.

Я тоже им гордился.

* * *

Рекс вернулся из лагеря в замешательстве – и с легким раздражением – от того, как часто его соседи по койке употребляли нецензурные слова.

За пределами дома Рекс ведет себя неизменно хорошо. К моменту поездки в лагерь он выучил несколько плохих слов и иногда спрашивал, что они означают. Но мы редко слышали, чтобы он их использовал.

В детстве я был очень похож на Рекса – неустанно соблюдал правила поведения, по крайней мере вне дома. Но в моей семье ругательные слова были обычной формой общения. На самом деле самым ранним моим воспоминанием может быть батарея ругательств, произнесенных моим отцом в попытке собрать мебель: гребанаяпеньколода. В четыре года я думал, что это одно слово.

Когда Джули была беременна Рексом, я беспокоился, что он получит такое же воспитание. Но как только он родился, щелкнул выключатель, и я перестал ругаться, по крайней мере рядом с ним. Джули было труднее. Однако она справилась с этим еще до того, как Рекс научился говорить, предоставив мальчикам возможность узнавать свои плохие слова в школе.

Или в лагере. Мы забрали Рекса, надеясь услышать рассказы о приключениях. Но сначала он хотел рассказать нам все о ругательствах.

– Дети так много ругаются, а вожатым все равно, – сообщил он.

– А ты?

– Я немного. Но не как другие.

– Это нормально, – сказал я. – Лагерь – это место, где можно так делать.

– Некоторые дети постоянно повторяют плохие слова, – сказал Рекс.

– Дети в лагере только этим и занимаются. Просто помни, что всему свое время и место. В лагере это нормально. В школе – нет.

– А дома? – спросил Рекс.

– Немного, пока ты не говоришь неуважительно или грубо.

Через несколько дней Рекс выдал свое первое бляха-муха в ответ на неудачную попытку вызвать вселенскую катастрофу. Бляха-муха было чудесное. Вовремя. Как я уже сказал, я был горд.

* * *

Почему некоторые слова плохие? Мысль о том, что они могут быть нехорошими, беспокоила меня в детстве. Слова – это цепочки звуков. Как звуки вообще могут быть плохими?

Разумеется, слова – это не просто цепочки звуков. Мы придаем им значение. И все же не значение слов делает их плохими. Просто рассмотрим этот список: какашка, навоз, экскременты, фекалии, стул. Это все одно дерьмо. И все же только слово «дерьмо» говорить действительно плохо.

Почему? Да хрен его знает.

В каждом языке есть табуированные слова – разные в разных уголках мира. Но есть и общие темы. Какие-то связаны с запретными темами – сексом, испражнениями или болезнями. Некоторые граничат с богохульством. Но мы можем говорить на эти темы, не ругаясь, поэтому остается загадкой, почему определенные слова нельзя произносить.

Ребекка Роуч предполагает, что к этому может иметь отношение звучание бранных слов. Она философ языка (помимо всего прочего) и изучает сквернословие. По ее наблюдениям, звуки имеют тенденцию быть резкими, как и эмоции, которые они выражают. Это, по ее мнению, не случайность. Мягкие слова не могут передать гнев. Ругаться с их помощью, по ее словам, все равно что «воду в решете носить».

Тем не менее Роуч утверждает, что звучание не может быть полным объяснением. Она права. Есть много коротких, резких слов, которые никто не считает оскорбительными, например кот, рот, рог. А у некоторых бранных слов в английском языке и вовсе есть омонимы, которые произносить вполне можно, например prick, cock и Dick. (Сочувствую, Ричард.)[30]30
  Prick – «укол», cock – «петух», Dick – уменьшительное от имени Richard. Все три слова являются эвфемизмами слова «пенис». – Прим. пер.


[Закрыть] Кроме того, список слов, считающихся оскорбительными, со временем меняется, что наводит на мысль о необходимости и социального объяснения.

Роуч утверждает, что бранные слова рождаются в процессе, который она называет эскалацией раздражения. Если по какой-то причине людям не нравится слово «дерьмо», их будет напрягать, когда люди его произносят. Если неприязнь становится широко распространенной и известной, произнесение слова «дерьмо» будет казаться чем-то предосудительным. Цикл повторяется, раздражение нарастает. Если считается, что слово неприличное, его произнесение будет выглядеть еще оскорбительнее.

Но эскалация раздражения тоже не может объяснить все полностью, людям не нравятся самые разные слова. Я, скажем, терпеть не могу слово «ромб». И теперь вы знаете, что, если повторять мне «ромб ромб ромб ромб», я буду злиться. Но ромб почти наверняка не станет ругательством, поскольку это предпочтение индивидуально для меня.

Роуч предполагает, что бранные слова, как правило, связаны с запретными темами, так как мы знаем, что эти темы будут вызывать дискомфорт, особенно если обсуждать их в неприятном ключе. Например, я знаю, что могу расстроить вас, назвав вас мудаком, хотя мы никогда не встречались. Я могу расстроить вас, назвав вас дрянным или нехорошим человеком. Но чтобы понять это, я должен немного о вас знать. Возможно, вы обидитесь, а может, и нет. Но слово «мудак»? Оно почти наверняка заденет.

Объяснение Роуч все еще не раскрывает вопроса о том, как и почему некоторые слова вообще стали неприятными. Почему именно дерьмо, а не какой-нибудь другой означающий испражнения термин? Наверняка тут скрыта история. Но это не из тех историй, которые рассказывают философы (этим заняты историки). Вопрос, который я хочу задать, заключается в следующем: действительно ли ругаться неправильно?

* * *

Недавно во время прогулки я задал этот вопрос Рексу.

– Можно ли ругаться? – спросил я.

– Иногда, – ответил он.

– Когда?

– Ну, не стоит обижать людей.

Хорошее начало. И Рекс, конечно, прав, беспокоясь о том, что сквернословие часто используется для того, чтобы сказать что-то плохое. Как учила нас Роуч, это орудие именно для таких целей. Действительно, если ее теория эскалации раздражения верна, значит, ругательства плохи потому, что их часто используют для того, чтобы сказать что-то неприятное.

Но плохие слова не единственный способ злословить. И если ваши высказывания унижают или оскорбляют, неважно, будут ли это специальные слова или обычные, подобранные для этой цели. Неправильным является само оскорбление, а не его форма.

– Это нормально – ругаться, когда ты не грубишь? – спросил я Рекса. – Если ты просто говоришь плохие слова, но они ни к кому не относятся?

– Иногда можно, а иногда нет, – сказал Рекс.

– Когда можно?

– Нельзя ругаться, если ты находишься в цивилизованном месте.

– Что делает место цивилизованным? – спросил я.

Он сделал паузу.

– Я, по правде, не знаю, что значит «цивилизованный». Это просто звучит красиво.

– Я думаю, ты знаешь, что это означает, – сказал я. – Школа цивилизованная?

– Да, в основном.

– А лагерь?

– Точно нет.

– А как насчет нашего дома?

– Иногда. Но не тогда, когда мы с Хэнком снимаем рубашки и танцуем.

Это правда. И у меня видеодоказательства. На лучшем из них Хэнк, которому едва исполнилось четыре года и который был едва одет, спрашивает: «Хорошо жопой потрясли?» (Хорошо.) На другом он скачет на Рексе, как на лошади, и поет «Stayin’ Alive». Оба ролика были сняты, пока Джули была в командировке. Без нее мы совсем нецивилизованные[31]31
  Я разрешил детям дико танцевать допоздна. Хэнк все время кричал: «Нет мамы, не надо в кровать!» Тут он был не прав, и вскоре он утратил восторг от моего единоличного воспитания. Когда я укладывал его спать, он сказал: «Хочу, чтобы она вернулась».


[Закрыть].

Вернемся к Рексу и его ответу. Почему неправильно произносить бранные слова в цивилизованных местах?

К месту можно проявить неуважение так же, как и к человеку.

Если вы ругаетесь в церкви, вы не уважаете само место. И людей внутри. Но люди будут недовольны именно из-за места. В баре, возможно, они и сами скажут вам плохое слово. Но не в церкви же.

Правила для разных заведений помогают сделать их разными. Лагерь не был бы тем уголком, которым он является, если бы дети должны были вести себя так, как они ведут себя в церкви. Аналогично церковь не была бы таким местом, если бы детям разрешалось вести себя так, как они ведут себя в лагере. И в нашей жизни нам нужны оба вида мест. Так что Рекс прав: ругаться в одних местах можно, а в других – нет.

И здесь кроется важный моральный вывод. Некоторые злодеяния являются таковыми независимо от того, что о них думают люди. Убийство и изнасилование, например, неправильны не потому, что мы так считаем. Они плохи, потому что глубоко неуважительны по отношению к человеческому достоинству. Но некоторые проступки неправильны, потому что мы так считаем. И сквернословие в церкви – именно такой случай[32]32
  Или, по крайней мере, ругательства копрологического характера. Богохульством тоже не стоит заниматься, это неуважение к Богу.


[Закрыть].

Рональд Дворкин (с которым мы познакомились ранее) назвал это конвенциональной моралью. И он проиллюстрировал эту идею, рассказывая о том, что можно надевать в церковь. Во многих местах принято, чтобы мужчины снимали шляпу, когда входят в молитвенный дом. Ношение шляпы считается неуважением. И поскольку это воспринимается именно так, это и есть неуважение, по крайней мере когда это делает человек, который знает, как это воспримут другие. Но этот обычай вполне можно перевернуть. Когда я иду в синагогу, я покрываю голову. Потому что так мой народ проявляет уважение.

Конвенциональная мораль часто содержит фактор случайности. Неважно, проявляете ли вы уважение, покрывая или не покрывая голову. Важен сам факт наличия в обществе согласованного знака уважения. Действительно, официальные пространства, не говоря уже о священных, не могут существовать без определенных правил, определяющих наше поведение. Именно эти нормы выделяют место и придают ему ощущение официальности или сакральности.

Такие правила не всегда произвольны. В библиотеках принято разговаривать тихо или молчать. И это способствует тому, что в библиотеках приятно учиться. Но некоторые правила служат лишь для того, чтобы выделить какое-то пространство в нашей жизни. Предписания о том, покрывать ли голову в церкви – или какие слова можно произносить, находясь там, носят именно такой характер. Они сигнализируют о том, что мы находимся в особом месте.

И по большей части мы должны следовать правилам, чтобы у нас были особые места. В современном обществе очень многое размыто, поскольку атмосфера неформальности распространяется на все большее количество пространств. Иногда это хорошо – лучше лететь в удобной одежде, чем возвращаться в те времена, когда пассажиры одевались по высшему разряду. Но часто это плохо, потому что мы можем возвыситься сами, сакрализируя места, где проводим время.

* * *

Тем не менее мы не всегда должны стремиться к возвышенности; нам необходимо время и для отдыха. А это оставляет много места для ругани. Первое бляха-муха Рекса не было неуважительным – ни к человеку, ни к месту. Это было смешно. Многие ругательства именно такие. Является ли эта ругань неправильной? Степень, до которой многие родители следят за языком своих детей, говорит о том, что да. Но я думаю, что они совершают ошибку.

Проблема с бранными словами заключается не в самих словах, а в их смысле. И если в каких-то случаях они не символизируют ничего плохого, то нет причин их не говорить. Вот почему мы установили для Рекса соответствующие правила. Не быть грубым или непочтительным к людям или местам. Но, кроме этого, иногда ругаться – это нормально.

Почему иногда? Я полагаю, вызывает беспокойство тот факт, что по аналогии с десакрализацией места можно испортить самого себя. Если вы ведете себя грубо, то можете превратиться в грубияна на постоянной основе. Но я не беспокоюсь о своих детях. Они более чем способны переключаться – вести себя по-разному в разных контекстах. Я постоянно вижу, как они это делают.

Но в практическом плане меня беспокоит другое. Многие люди серьезно относятся к ругательствам, даже когда ничего особенного на кону нет. В детстве это сводило меня с ума. Да и сейчас бесит. Но чтобы освоиться в мире, нужно знать, как отреагируют другие, даже если вы считаете это необоснованным. А в нашем обществе многие плохо о вас подумают, если посчитают, что вы слишком много ругаетесь.

Стоп. Если люди считают ругательства неправильными, разве это не делает их таковыми? Разве не так работает конвенциональная мораль? Нет. Чтобы мнение людей о том, что плохо, имело значение, должна быть причина принимать его всерьез. В случае с церковью ценность сохранения священного пространства дает людям возможность обозначить это пространство как святыню, в частности путем установления правил того, что можно говорить и делать в этом пространстве. В отличие от этого тот факт, что некоторые суетливые люди могут беспокоиться о том, как дети разговаривают в лагере или на улице, не дает им права устанавливать стандарты для речи этих детей, поскольку нет особой пользы в том, чтобы контролировать речь в этих местах.

Родители – особый случай. Как мы видели в предыдущей главе, они имеют право устанавливать стандарты для своих детей, по крайней мере в пределах разумного. Но они не должны использовать эту власть для запрета ругательств, по крайней мере не в полном объеме. Сквернословие – это хорошо. Более того, это навык, которым должны овладеть все дети.

* * *

– Что хорошего в ругательствах? – спросил я Рекса на той прогулке.

– Это приятно, – ответил он.

– Что ты имеешь в виду?

– Когда ты сердишься, тебе становится легче.

– А ты ругаешься, когда злишься? – спросил я. Я никогда не слышал, чтобы он так делал.

– Да, под нос. Я бормочу про себя.

Молодец, Рекс! Ему стоит говорить громче.

В известном исследовании Ричард Стивенс попросил студентов погрузить одну из своих рук в ведро с ледяной водой. Дважды. Один раз им разрешили ругаться, другой – нет. Когда они матерились, они могли держать руки погруженными почти на 50 % дольше – и при этом они испытывали меньшую боль. Более того, последующие исследования показали, что ругательства покрепче (например, сами придумайте, чем заменить слово «дерьмо») приносят более существенное облегчение. Я готов поспорить, что громкость ругательств тоже приносит облегчение, по крайней мере в какой-то степени.

Что еще важнее: ругательства облегчают не только физическую боль. Майкл Филлип и Лаура Ломбардо показали, что они помогают справиться и с чувством социальной изоляции. Они попросили людей вспомнить время, когда они чувствовали себя покинутыми. Одних попросили выматериться, другие вместо этого произносили обычные слова. Те, кто матерился, отмечали значительно меньшую социальную травму, чем те, кто не ругался. Это как раз то, что Рекс – и все остальные дети – открыли для себя сами.

Я познакомился с этими исследованиями в книге Эммы Бирн «Материться полезно». Это удивительная наука. (Шимпанзе, изучающие язык жестов, придумывают свои собственные ругательства. Ни фига себе.) Бирн выдвигает несколько предположений о том, почему ругань заставляет нас чувствовать себя лучше; это связано с частями мозга, которые обрабатывают эмоционально окрашенный язык. Но эта область исследований все еще находится в процессе развития, и детали не так важны. Для нас главное, что ругань – отличное средство от стресса.

Подождите, это еще не все! Как объясняет Бирн, ругательства могут быть «полезны для сплочения коллектива». Она рассказывает об исследованиях, посвященных легкомысленному подтруниванию, которое сглаживает социальное взаимодействие. В книге приводятся истории людей, которые обрели социальное признание благодаря ругательствам. И она иллюстрирует множество способов, с помощью которых матом можно эффективно общаться. Это крутое исследование. Но я сомневаюсь, что для того, чтобы понять, что она имеет в виду, нужно его читать. Найдите любую группу, которая хорошо ладит между собой, и вы почти наверняка услышите брань.

Социальный аспект ругательств – причина, по которой я хочу, чтобы мои дети овладели этим навыком. Недостаточно просто знать, когда и где можно ругаться. Сквернословие – это то, в чем вы можете быть хороши. И это нелегко. Для начала нужно выучить новые способы употребления слов. Иногда fuck – это глагол, иногда – существительное. Но часто оно не функционирует как привычная часть речи. Рассмотрим фразу «fuck you». Она вроде бы звучит как команда. Но она не работает как команда. Для сравнения: «close the door». Я могу вставить эту фразу во всевозможные предложения:

Please close the door.

Go close the door.

I said to close the door.

Но fuck you так не работает. Эти предложения не имеют смысла:

Please fuck you.

Go fuck you.

I said to fuck you.

Это говорит о том, что fuck в «fuck you» не глагол. Это особый вид слов, предназначенных для передачи неодобрения[33]33
  Это наблюдение прослеживается в статье с названием, которое не соответствует ее теме: «Английские предложения без открытого подлежащего». В 1960-х годах она распространялась в виде брошюры, приписываемой некоему Quang Phuc Dong из South Hanoi Institute for Technology (составьте акроним сами). На самом деле ее написал лингвист Джеймс МакКоули, преподававший в Чикагском университете. Это была серьезная работа, которая вдохновила дальнейшие исследования бранных слов. Однако она высмеивает азиатские имена таким образом, что сейчас это смотрится расизмом.


[Закрыть].

Но все становится еще более странным, потому что fuck в «fuck you» действительно может выполнять функцию глагола:

I’ll fuck you tomorrow.

Don’t let him fuck you.

И мы еще не закончили, поскольку fuck ведет себя интересно и в других контекстах.

Эта пара предложений имеет смысл:

Turn down the loud television.

Turn down the television that is loud.

А эта не имеет:

Turn down the fucking television.

Turn down the television that is fucking.

В первой паре loud – это прилагательное. Fucking во второй, кажется, играет ту же роль, но это не совсем так, поскольку вы не можете передвигать его тем же способом.

«Я мог бы заниматься этим весь сраный день». Некоторые из вас подумают, что это fanfuckintastic. Но ни один из вас не сочтет это fanta-fuckin-stic. Потому что существуют правила, регулирующие вставку fuck в другие слова, и вы их наверняка знаете, даже если никогда не читали эпическую работу Джона Маккарти «Просодическая структура и ругательная инфиксация»[34]34
  Англ. Prosodic Structure and Expletive Infi xation. – Прим. пер.


[Закрыть].

Fuck, возможно, самое многогранное слово английского языка. Оно, безусловно, самое интересное, поскольку позволяет то, что не под силу ни одному другому. Но когда дело доходит до ругательств, нужно освоить не только грамматику. Как объясняет Бирн, вы должны создать сложную модель эмоций других людей, чтобы предсказать, как они отреагируют, если вы выругаетесь. Существует так много тонких нюансов. Вы можете сказать «fuck off» таким образом, что это положит конец дружбе. Можно сказать это так, чтобы ее сохранить. Сказав это, можно вызвать смех. А можно достичь еще множества эффектов.

Все зависит от контекста, времени и тона. А нормы, регулирующие правильное использование ругательств, постоянно меняются, пока люди расставляют смыслы на места. Поэтому я даже не буду пытаться научить своих мальчиков хорошо материться. Они узнают все сами, путем проб, ошибок и наблюдений, как и мы все. Но я дам им возможность попрактиковаться. Когда-нибудь они поблагодарят меня. Сказав мне…

* * *

Рекс прошел долгий путь с того первого бляха-муха. Всего год спустя он уже умело матерится. Мы обнаружили это в ту же ночь, когда я научил Хэнка его первому плохому слову.

Я рассказывал мальчикам истории о своих бабушке и дедушке по материнской линии. Они были не очень хорошими людьми; их можно назвать злыми и эгоистичными. Мальчики были потрясены, когда узнали, что мой дедушка не любил детей. Они никак не могли этого понять. Чтобы помочь, я рассказал им, что могу вспомнить только один случай, когда мой дедушка играл со мной. Мне было пять лет, и они приехали в гости на несколько ночей. Он сел на пол и учил меня играть в кости. Почему? Не знаю. Это не тот навык, который нужен ребенку. Но, возможно, это было наилучшим совместным занятием в нашей жизни.

В этот момент я сделал паузу, потому что понял, что сейчас скажу незнакомое Хэнку слово. Я сообщил ему, что собираюсь сказать нечто неприличное. Его глаза загорелись. И я продолжил.

В следующий раз, когда я увидел своих бабушку и дедушку, мы пошли ужинать. Я надеялся снова сыграть в кости. Поэтому я спросил: «Когда мы вернемся домой, мы сможем сыграть в говняжки?»

Я всего лишь перепутал говняжки с костяшками. Он был в ярости. На меня. И на моих родителей. Которые не могли перестать смеяться. Он несколько дней ругался по поводу моего сквернословия. Но он серьезно недооценил меня. Он не знал и о десятой части моего словарного запаса. Ему не довелось слышать, как я выкрикивал девиз моего отца «гребанаяпеньколода». Если бы он узнал меня получше, я думаю, он бы меня полюбил[35]35
  Прежде чем вы слишком строго осудите меня или моих родителей, я должен сказать, что я не исключение. Многие дети начинают ругаться в три-четыре года, а кое-кто и раньше. А исследования показывают, что к пяти-шести годам дети усваивают значительное количество бранных слов, включая многие из самых запретных. Это мои дети необычные, мы так хорошо ограничивали ругательства, что им потребовалось больше времени, чем обычно, чтобы их выучить. На самом деле это заставило меня немного беспокоиться за них – ведь я говорил, что хочу, чтобы мои дети были компетентны во многих социальных ситуациях, включая те, которые требуют ругани. Но, как показывает история, которую я рассказываю, мое беспокойство было неуместным.


[Закрыть].

На самом деле нет. И это то, что я пытался донести до детей. В результате Хэнк теперь знает слово «дерьмо», и это потребовало некоторых объяснений. Мы сказали ему, что это синоним слова «какашка», как и «говно», что является частью сюжета. Мы сказали ему, что можно говорить это слово, соблюдая те же правила, которые мы дали Рексу.

Затем Джули предложила Хэнку попробовать. «Когда ты обнаруживаешь что-то плохое, ты можешь сказать: “Вот дерьмо!” – сказала она. – Хочешь попробовать?»

Хэнк выглядел настороженным. Затем он сказал: «Вот дерьмо» – так тихо, что было едва слышно.

Мы посмеялись, а он опустился под стол, слегка смутившись. Затем он выскочил снова, немного смелее и немного громче: «Вот дерьмо».

Теперь мы действительно рассмеялись, и он начал заводиться. «Вот дерьмо. Вот дерьмо! ВОТ ДЕРЬМО!»

Рекс тем временем чувствовал себя тем самым дерьмом. Он потратил годы на то, чтобы оградить брата от ругательств. Они были частью того, что отделяло его от Хэнка, делая более взрослым.

Но мы с Джули присоединились к нему, потому что мы хорошие родители. Мы втроем устроили хор: «Вот дерьмо. Вот дерьмо! ВОТ ДЕРЬМО!»

Затем Джули попросила Рекса присоединиться. «Давай, Рекс, все так делают!» Я уже упоминал, что мы хорошие родители?

Рекс покраснел и опустился под стол. Он сидел там секунду. Затем, когда хор достиг крещендо, он выскочил, чтобы крикнуть: «Я ни хрена не скажу “Вот дерьмо!”»

* * *

Джули никогда так сильно не смеялась. И я был впечатлен. Отчасти потому, что шутка опирается на различие, которое нам понадобится чуть позже.

Рекс сказал, что он не говорит «Вот дерьмо». Но, произнеся это, он сказал и саму фразу.

По крайней мере, он как бы сказал.

Философы проводят различие между использованием слова и его упоминанием. Возьмем эти два предложения:

1. Я иду в магазин.

2. «Магазин» рифмуется с «лимузином».

В первом предложении слово «магазин» используется для обозначения места, куда вы ходите за покупками.

Во втором оно просто упоминается без употребления. Предложение упоминает само слово, а не место, которое оно обозначает.

Вот еще пример:

1. Вот дерьмо, я пролил молоко.

2. Не стоит говорить «дерьмо» рядом с детьми.

В первом случае используется слово «дерьмо». Но оно не обозначает дерьмо. Скорее оно употребляется для выражения эмоции. Во втором предложении, напротив, нет слова «дерьмо» ни в каком смысле вообще. Оно просто упоминается.