Текст книги "Врачебные тайны. 26 вдохновляющих медицинских случаев, которые заставляют поверить в чудо"

Глава 6
Рождественская песня Мэри

Дэвид Мохель, доктор медицины

Она была мертва, никаких сомнений. Глаза закрыты, ни пульса, ни дыхания, ни движения, она не реагирует. Я не знаю, как это случилось. Это была обычная операция на лодыжке. Мэри дали общую анестезию, но, когда ей ввели антибиотик внутривенно, у нее остановилось сердце. Монитор показал ровную линию, и я немедленно нажал кнопку «Код синий»[16]16
  В медицине «Код синий» («Code Blue») относится к ситуациям, когда врачу срочно нужна помощь для спасения жизни пациента.


[Закрыть].

Операционная внезапно наполнилась людьми. Наша медсестра-стажер начала делать наружный массаж сердца, но Мэри весила больше 136 килограммов, а медсестра была недостаточно высокой, чтобы правильно сделать компрессию. Один из операционных санитаров с поразительно рыжими волосами ворвался в комнату и занял ее место. У неопытного рыжеволосого юноши тоже не очень хорошо получалось делать компрессии, чтобы вернуть пациентку к жизни, поэтому я попросил его отойти в сторону. Он даже не пошевелился. Я повторил свою просьбу, и снова никакого ответа.

Я все еще не чувствовал ее пульса. В пылу момента вежливости иногда не остается места, поэтому мягко, но твердо я оттолкнул санитара локтем. Он отшатнулся, и я взял инициативу на себя. Мне пришлось сильно надавить, чтобы вызвать пульс, и при этом я почувствовал, как треснула ее грудина и, возможно, одно ребро. Через несколько длительных минут и после внутривенного введения препаратов сердцебиение восстановилось, и Мэри смогла дышать самостоятельно. Пациентка проснулась только после того, как ее перевели в отделение интенсивной терапии. За дело взялись кардиологи, были проведены многочисленные анализы, в том числе коронарная ангиография, но ничто не выявило причину остановки сердца. Мы предположили, что это была реакция на антибиотик.

Мэри несколько дней пребывала в полубессознательном состоянии, но в конце концов пришла в себя и уже через неделю была готова к выписке. Я зашел к ней в последний день, чтобы дать последние инструкции по уходу за лодыжкой.

Мэри всегда была человеком с плохим характером, и я ожидал, что она обвинит меня в том, что с ней произошло, но ее настроение удивило меня. Она была мила, приятна и очень благодарна.

– Спасибо, что спасли мне жизнь, – почти шепотом сказала она.

Теперь мне пришлось сесть. Это был не тот человек, которого я оперировал. Я поблагодарил ее за доброту, но сказал, что это была командная работа.

– Нет, – ответила она. – Я знаю, что это были вы! Я наблюдала за вами сверху, там, в операционной. Когда сердце остановилось, я почувствовала, что парю над телом, и стала наблюдать за всем происходящим. Я видела, как молодой санитар с ярко-рыжими волосами зашел в операционную и сделал мне искусственное дыхание и массаж сердца, а потом увидела, как вы оттолкнули его локтем, потому что он не отошел, когда вы попросили. Вы же видели, как он, спотыкаясь, ушел, да?

От ее заявления у меня мурашки побежали по коже. Она никак не могла этого знать, если только действительно не наблюдала за всем этим сама.

– Потом я увидела, что вы вызвали моего лечащего врача и снова и снова смотрели на дверь, ожидая его появления, но он все не шел. Моя бабушка, которая умерла много лет назад, пришла ко мне и сказала, что если бы я была доброй и любящей, то для меня было бы особое место на небесах, но мое время еще не пришло. И я вернулась в свое тело, когда вы начали меня реанимировать.

Я не знал, что сказать. Она описала мельчайшие подробности остановки сердца, о которых никто не знал.

Мой мозг лихорадочно пытался найти логическое научное объяснение тому, что она говорила, но не мог. Пациентка не приходила в сознание, глаза были закрыты, и у нее не было никакого логического способа узнать, что произошло тогда.

Я несколько раз видел Мэри в клинике после той госпитализации, и каждый раз она была самым любящим и внимательным человеком, которого я только мог себе представить. Она была похожа на Эбенезера Скруджа из «Рождественской песни»[17]17
  Эбенезер Скрудж – персонаж повести Чарльза Диккенса «Рождественская песнь в прозе», один из самых больших скупердяев в истории мировой литературы. В конце произведения Скрудж меняется к лучшему и решает раздавать свои деньги нуждающимся.


[Закрыть]. Ее предсмертный опыт и разговор с покойной бабушкой подарили ей новый взгляд на жизнь. Она стала радостью для своего овдовевшего отца и для всех, кого встречала. Мэри прожила всего несколько лет из-за своих многочисленных медицинских проблем, но я знаю, что за это время она заставила свою бабушку гордиться собой и теперь находится в особом месте, которое та ей обещала.

Глава 7
Звонок от мамы

Патрик С. Феннер, доктор медицины

– Патрик, не думаю, что была тебе хорошей матерью. Кажется, я подвела тебя.

Я уже второй год работал ординатором по внутренним болезням в Баттервортской больнице в Гранд-Рапидсе, штат Мичиган, когда получил звонок от мамы с этими словами. Любой, кто знал мою мать, понял бы, насколько это было необычно. Во время ординатуры я разговаривал с ней по крайней мере раз в две недели, но она никогда мне не звонила. В то время у нас не было сотовых телефонов, и она знала, что дозвониться до меня по домашнему практически невозможно, потому что я всегда был очень занят, а когда я не был в больнице, то, вероятно, спал.

Однако самое необычное в этом звонке было именно поведение матери. Она никогда ни на что не жаловалась. Когда я вырос и переехал из родного дома, понял, как тяжела была ее жизнь, но она всегда на все смотрела с оптимизмом. Поэтому заявление по телефону настолько потрясло меня, что я понял: наши роли поменялись, и теперь настала моя очередь утешать ее. Я не уверен, что был готов к такой ответственности!

Мама только недавно перенесла серьезную операцию на желчном пузыре, во время которой пришлось сделать очень большой разрез в брюшной стенке. Восстановление было долгим и болезненным. Она провела в больнице пять дней и позвонила мне в субботу, через сутки после выписки. Я почувствовал себя виноватым, когда она позвонила, потому что собирался послать ей цветы, но почему-то так и не удосужился это сделать. Даже можно было взять отгул, чтобы навестить ее во Флориде, где она жила, но я был так занят, что выбить такой выходной стоило бы героических усилий. И я надеялся, что она поймет меня.

В ночь перед этим звонком я спал всего три часа, но в субботу у меня как раз был выходной. Стоял прекрасный весенний день, но я так устал, что у меня хватило сил только на то, чтобы посмотреть по телевизору спортивные соревнования.

В то время я подумал, что это случайное совпадение: звонок как раз в тот единственный день за два месяца, когда я был дома, не спал и когда мог говорить с ней дольше пятнадцати минут.

– Что случилось, мама? – спросил я.

– Патрик, – сказала она, – у меня был плохой день. Возникло ужасное чувство, что я была плохой матерью и не смогла дать тебе то, что могла бы.

– Ты была самой лучшей мамой, которая только могла быть, – ответил я.

В старших классах и в колледже я играл в баскетбол и футбол, и мама приходила на каждую мою игру. Каждую. Никогда не забуду свой первый пас в студенческой лиге. Я был принимающим игроком, и тренер дал мне длинный пас. После захвата мяча чистый адреналин помогал бежать. Красивый спиральный пас был запущен в воздух, и я вытянул руки, хватая мяч кончиками пальцев. Затем пробежал в общей сложности шестьдесят три ярда и приземлился. Болельщики вскочили на ноги, дико крича, но я их совсем не слышал, потому что смотрел туда, где на трибунах стояла мама. Я всегда знал, где она находится. Мы мгновенно встретились взглядами, и я запомним это безмолвное общение на всю оставшуюся жизнь. Я действительно горжусь тобой, сынок. Это выражение радости и истинной любви всегда мотивировало двигаться дальше.

– Ты помнишь эту игру? – спросил я, имея в виду тот памятный день.

Она сразу поняла, о чем речь.

– Никогда этого не забуду, – сказала она. – Я так гордилась тобой в тот день. И знала, как усердно ты работал, чтобы заниматься спортом и продолжать хорошо учиться. То сияние на твоем лице после удачного паса помогло мне поверить, что все мои скромные усилия поддержать тебя были не зря.

Я знал, что она плакала, когда впервые мне позвонила. Однако мысль о том первом пасе в колледже, должно быть, оживила теплые воспоминания, которые подняли ей настроение.

Я был самым младшим из троих детей. У меня был брат, который жил всего в пяти минутах езды от мамы во Флориде. Старшая сестра тоже жила отдельно, в Нью-Йорке. Но я думаю, что больше всего мама беспокоилась за меня. Она не говорила мне об этом прямо и никогда бы не призналась, но я был самым младшим ребенком в семье и в три года получил серьезную травму глаза. И из-за нее у меня была возможность проводить с мамой больше времени, чем брат и сестра, и мы очень дорожили этими совместными минутами. Я мог поделиться с ней своими детскими проблемами, и она всегда поддерживала меня и заставляла чувствовать себя лучше. Но она никогда не делилась со мной своими самыми сокровенными чувствами. Все всегда было просто замечательно. Однако теперь я видел и другую сторону.

Она была обычным человеком, с живыми эмоциями, болью, неуверенностью и сожалениями. И когда я рос, это было от меня сокрыто.

Теперь она нуждалась во мне. Я был единственным, кто слушал ее. Я никогда не говорил ей, как сильно люблю ее и по-настоящему ценю все, что она сделала для меня в детстве. Она всегда подбадривала меня, наставляла на правильный путь. Благодаря ей я хорошо учился в школе и смог поступить в престижный колледж, а затем и в медицинскую школу. Она показала мне, как быть решительным и настойчивым. Благодаря ей я понял, что значит любовь и семья. Мама открыла мне, что есть нечто больше нас, и научила правильно применять таланты. Она была моим примером и героем, и я знал, что сейчас самое подходящее время поделиться этими мыслями. Как только я сказал это, эмоции взяли верх, и по щеке потекла слеза.

– Ты была самой замечательной мамой на свете, – снова выпалил я.

В трубке повисло долгое молчание. Я думаю, что услышанное заставило ее снова заплакать. Мы никогда раньше так не разговаривали. И во время беседы я понимал, что в тот момент она была в мире и со мной, и с собой.

– Патрик, – призналась она, – я так рада, что мы смогли вот так поговорить друг с другом. Никогда не осознавала, что ты так ценишь и любишь меня. – Было слышно, как ее голос дрожит от эмоций. – Большое спасибо за то, что выслушал. Теперь мне намного лучше. Ты заставил почувствовать, что моя жизнь была для тебя важна.

– Да, мама. Я люблю тебя больше, чем ты думаешь.

– Я тоже тебя люблю, Патрик. Я устала и думаю, что мне пора ложиться. До свидания, Патрик.

– До свидания, мама. Я люблю тебя.

– Я тоже тебя люблю, сын.

Я не мог просто повесить трубку. После этого разговора я ощущал столько любви и умиротворения в душе, что не был готов сразу вернуться в реальный мир. Я наслаждался чистыми эмоциями, которыми мы делились с мамой, пока через два часа мои мысли не прервал телефонный звонок.

– Привет, – сказал я.

– Патрик, речь идет о маме. Что-то произошло! – раздался голос моей сестры Шерри.

– Нет, мама в порядке. Я только что говорил с ней, – ответил я.

– Нет, Патрик. Мама умерла!

– Нет, я только что говорил с ней, Шерри, она в порядке.

– Нет, не в порядке. Что-то случилось. Она умерла, Патрик. Мамы больше нет! После разговора с тобой она повесила трубку, вошла в спальню и упала. Папа вызвал «скорую», ее привезли в отделение неотложной помощи, но не смогли спасти.

Это было невозможно. Мы только что сблизились с мамой так, как никогда раньше, и теперь ее нет. Я только что потерял лучшего друга.

Несмотря на то что с момента нашего разговора прошло двадцать лет, я все еще волнуюсь, рассказывая эту историю. Но я знаю, что последний звонок был для меня подарком, возможностью высказать все свои чувства в последний раз. Думаю, она понимала, что у нее осталось мало времени. Она всегда была рядом, чтобы помочь мне из ребенка превратиться во взрослого. Теперь была моя очередь дать маме покой после ее перехода от смертности к вечности.

Глава 8
Последняя дань уважения Гаса

Скотт Дж. Колбаба, доктор медицины

Джон Р. Борн, доктор остеопатии

Гас был одним из моих любимых пациентов. Знаю, что у врачей не должно быть любимчиков, но у всех нас он есть. Я наблюдал Гаса тридцать лет и всегда мог предугадать его приход из-за характерной хромоты в результате травмы, полученной во время Второй мировой войны. Я видел, как он воспитывает трех замечательных детишек, успешно заканчивает бухгалтерскую карьеру, а затем уходит на пенсию. Я знал его преданную жену Люси, которая после того, как Гасу поставили диагноз «болезнь Альцгеймера», взяла на себя роль опоры семьи.

Однако об истинном героизме пациента я узнал только тогда, когда болезнь уже приковала его к постели.

В тот день я навещал его дома и попросил Люси поведать мне историю его травмы. Она села в кресло и с нескрываемой гордостью рассказала эту удивительную историю.

Гас был обычным армейским капралом, шаг за шагом пробиравшимся через Францию в Германию. Когда американские войска пересекли границу, начались ожесточенные бои. Артиллерийские снаряды пролетали над лесом в течение всего дня, и туманный воздух был наполнен едким запахом горящих боеприпасов, растительности и разлагающейся плоти. В сумерках наступила зловещая тишина, и Гас прилег отдохнуть и поговорить со своим другом Робертом Барнсом, в то время как остальные члены взвода стояли кружком и курили. Внезапный свист одинокого снаряда нарушил тишину, разорвавшись там, где и стояли солдаты. Его осколки пробили их лица и тела – все были убиты мгновенно. В живых остались только Гас и Роберт, так как они находились не в эпицентре взрыва.

Гас был ранен в обе ноги: металлические осколки разорвали его форму и раздробили кости в нескольких местах. Он лежал среди мертвых, в луже крови, не в силах встать, надеясь на помощь, прежде чем его постигнет участь остальных членов взвода. Когда наступила ночь, мучительные стоны Роберта отвлекли Гаса от собственной боли. Он не мог говорить, а его друга взрывная волна откинула слишком далеко, чтобы товарищ мог утешить его своим прикосновением. Рано утром, еще до восхода солнца, Роберт затих, и Гас понял, что теперь тот тоже мертв.

Ослабев от потери крови и сильной боли в переломанных ногах, Гас держался до тех пор, пока несколько часов спустя на место происшествия не прибыло подкрепление. Медики в полевых условиях стабилизировали его состояние, а затем быстро доставили в хирургическую палатку, где его осмотрел один из врачей. Его ноги были так искалечены, что он сразу понял, что нужно делать.

– Мне очень жаль, – сказал он. – Но придется ампутировать вам обе ноги.

Гас был совершенно опустошен.

В те дни потеря конечностей приговорила бы его к пожизненной инвалидности. Он считал, что без ног не сможет прокормить семью. На глаза навернулись слезы.

– Пожалуйста, спасите мои ноги, – снова и снова умолял он. – Пожалуйста, найдите кого-нибудь, кто знает, как восстановить поврежденные конечности. Я обещаю, что не буду препятствовать никаким операциям и терапии, только оставьте мне ноги!

Хирурги, тронутые его искренней мольбой, решили поговорить со своим командиром. Тот знал одного опытного хирурга-ортопеда из больницы Фицсимонс близ Денвера, штат Колорадо, который мог бы выполнить просьбу солдата. Они организовали эвакуацию в Англию, где ему сделали переливание крови и стабилизировали состояние. После двух месяцев лечения его перевезли обратно в Соединенные Штаты, в операционную доктора Майкла Стэнтона, молодого хирурга-ортопеда, который занимался трансплантацией и восстановлением костей на передовой. За два года в Фицсимонсе Гас перенес семнадцать операций, интенсивную физиотерапию, благодаря чему смог на своих ногах выйти из больницы. Он остался с хромотой и болью на всю жизнь, но мог ходить!

Однажды утром, в перерыве между операциями и реабилитацией в Фицсимонсе, он забрел на кухню в поисках стакана томатного сока. Там его ждала хорошенькая молодая медсестра по имени Люси, и так стакан томатного сока привел к браку, который продлился более шестидесяти лет.

Я спросила Люси, сожалел ли Гас когда-нибудь о своей судьбе, но она сказала, что все было с точностью до наоборот. Почти каждый день он выражал искреннюю благодарность за свою жизнь и спасенные ноги. Я верю, что он действительно был одним из Великого поколения[18]18
  Великое поколение – собирательное название, данное американским журналистом Томом Брокау поколению американцев, которые росли во времена Великой депрессии и затем участвовали в боях Второй мировой войны или трудились в тылу во имя общей победы Союзников.


[Закрыть].

Когда Гас стал прикован к постели из-за болезни Альцгеймера, Люси стала его сиделкой, соблюдая свою клятву «и в горе, и радости». Она стала его защитником в администрации ветеранов и обеспечила лучшую регулируемую кровать и другое оборудование, необходимое для предотвращения пролежней и лечения его рецидивирующих аспирационных пневмоний[19]19
  Аспирационная пневмония – воспаление легких, возникающее при вдыхании или пассивном попадании в легкие различных веществ в массивном объеме, чаще всего рвотных масс.


[Закрыть]. Она нанимала сиделок, готовила ему пюре и просила меня навещать его дома всякий раз, когда происходили какие-либо изменения в состоянии.

Но даже несмотря на исключительную заботу, Гас угасал. В День Святого Валентина ему исполнилось девяносто лет (Люси родилась в тот же день, но годом позже). Его травмы, полученные во время Второй мировой войны, снова начали причинять боль, и я знал, что будет сложно проводить терапию и практически невозможно вылечить их.

В обычное пятничное утро я совершал обход в больнице, и, как только осмотрел своего последнего пациента, пришло сообщение от Люси. К моему огорчению, Гас скончался. После окончания разговора по случайному совпадению я увидел своего коллегу, доктора Джона Борна, выходящего со стоянки. Мы остановились в комнате отдыха врачей и обменялись новостями о пациентах.

– Люси звонила сегодня утром. Гас только что умер, – сказал я доктору Борну.

Его лицо побледнело, как будто он только что увидел привидение. Несколько секунд он не мог вымолвить ни слова.

– Что случилось? – встревоженно спросил я.

– Это так странно, – он сел за компьютер, чтобы собраться с мыслями. – Я ехал в больницу, и меня охватило непреодолимое желание выключить радио. Обычно я никогда так не делаю, но мной завладело чувство, будто меня вызывают для очень важного дела, и все мысли немедленно обратились к Гасу. Я все время вспоминал то, что ты рассказывал о его военной карьере и жизни, как будто он прощался со мной.

Мы проверили время сообщения. Ровно семь часов – минута, когда доктор Борн выключил радио!

С тех пор мы неоднократно размышляли о событиях того утра и в конце концов пришли к выводу, что каким-то образом мы были почетными получателями последнего прощания Гаса. Не знаю, почему он выбрал именно нас, хотя это было бы не так уж и не похоже на него – сказать спасибо людям, которые были его докторами уже тридцать лет.

Поэтому и я отвечаю Гасу: «Спасибо за последнюю дань уважения, мой старый друг».

Глава 9
Леденящий холод

Джон П. Менденхолл, доктор медицины

Я знал, что замерзаю до смерти, потому что читал о стадиях обморожения в медицинской школе. Сначала тело начинает ощущать холод. Потом вы начинаете дрожать. Организм так пытается генерировать тепло. Когда наступает гипотермия (температура падает ниже нормы), дрожь прекращается и вы впадаете в замешательство и чувствуете себя очень усталым. Говорят, что это не такое уж неприятное чувство, когда ты проваливаешься в сон, затем в кому, а потом наступает смерть.

Я путешествовал со скаутами[20]20
  Движение скаутов предполагает программу неформального образования с акцентом на практические занятия на свежем воздухе, в том числе приобретение навыков выживания в лесу, пеший и водный туризм, занятия спортом.


[Закрыть] по хребту Скалистых гор[21]21
  Скалистые горы – основной горный хребет в системе Кордильер Северной Америки, на западе США и Канады.


[Закрыть], вершины которых достигали тринадцати тысяч футов[22]22
  Более 3900 м.


[Закрыть]. Стоял прекрасный осенний день, и поход был восхитительным. По мере того как мы поднимались все выше и выше в разреженный воздух, скауты с нетерпением ждали возможности разбить лагерь на склоне горы. Я даже не осознавал, как высоко мы уже забрались, пока у меня не перехватило дыхание. Когда отстал от группы и начал хрипеть, я понял, что у меня, должно быть, горная болезнь с отеком легких.

Я знал, что нужно было спуститься ниже и получить медицинскую помощь, но мы были слишком далеко в дикой местности, чтобы кто-то мог быстро прийти к нам. Нам придется спускаться пешком.

По крайней мере, таков был план, пока нас внезапно не настигла горная метель. Теперь идти пешком было для меня чем-то невозможным.

В промежутках между вздохами я поговорил с другими лидерами группы, и мы решили, что для безопасности скаутов нужно спуститься с горы, а я останусь здесь со своим спальным мешком, чтобы прийти в себя. Затем они пришлют спасательную команду, чтобы вытащить меня.

Они ушли, и я был рад возможности отдохнуть. По крайней мере, можно было отдышаться, не двигаясь. Я нашел относительно спокойное место на тропе, укрытой соснами, достал спальный мешок и забрался внутрь.

Было еще утро, но температура продолжала падать. Во время попыток устроиться в спальном мешке я услышал хруст снега, когда он становится очень-очень холодным. Застегнул молнию, накинул капюшон на голову и свернулся калачиком так сильно, как только мог, чтобы максимально сохранить тепло, излучаемое моим телом.

Я пролежал так совсем недолго, прежде чем меня начала бить дрожь. Сначала напряглась грудь, а затем затряслись руки и ноги, а потом озноб и вовсе превратился с настоящий скрежет зубовный.

Веки постепенно становились тяжелыми, дрожь проходила, и я почувствовал себя удивительно комфортно. Серьезность положения никак не укладывалась в голове, и я как ни в чем не бывало пришел к выводу, что это приятный способ умереть. Закрыл глаза всего на секунду, потом еще на одну, а потом…

– Просыпайся, просыпайся, – сказал чей-то голос.

Я открыл глаза и увидел лесника, который тоже попал в ловушку внезапной метели. Он находился еще выше в горах и теперь спускался верхом на лошади. Я был настолько дезориентирован, что расстроился из-за прерванного сна.

– Вставай, – приказал он, – укройся этим одеялом, и я помогу взобраться на лошадь.

Спуск вниз с горы был ухабистым, но мы наконец добрались до станции рейнджеров. Оттуда они отвезли меня в больницу, где я знал большую часть персонала.

Когда я пришел в себя, то был потрясен, увидев, что мой рентгеновский снимок груди выглядит таким же белым, как и метель, которая застала меня врасплох.

Удивляюсь, как мне вообще удалось получать кислород с таким количеством жидкости в легких. Выздоровление было постепенным, но через несколько дней меня выписали, и я радовался, что лесник на лошади случайно оказался там, в этой обширной дикой местности горного хребта.

Прошли годы, и мое чуть ли не смертельное обморожение теперь было лишь отдаленным воспоминанием. Это был обычный будний день, я вышел на работу в госпиталь в привычное время – в половине шестого утра. Сначала я обычно делал обход, а затем отправлялся в операционную, прежде чем пойти в клинику, расположенную через дорогу. Однако тем утром я сделал то, чего никогда раньше не делал: сначала зашел в свой кабинет. Я даже не знаю почему. Мне предстоял больничный обход, а работы в клинике не было.

Я открыл входную дверь и сел за свой письменный стол, размышляя о том, как прошел день и почему я сижу в кабинете, как вдруг меня прервал настойчивый стук в дверь. Это произошло между половиной шестого и шестью часами, и наших сотрудников, которые приезжали к восьми, еще не было. Я поспешил открыть. На пороге стоял человек, по его щекам текли слезы, а на лице застыло выражение невероятного отчаяния.

– Я только что пережил ужасную утрату, – сказал он мне. – Мой сын гулял по каньону и отделился от своей группы. Они только что нашли его замерзшим до смерти.

Я взял его за руку, и мы сели.

– Не могу себе представить, как сильно он страдал перед смертью. Наверное, это было ужасно. Не получается перестать думать об этом, – продолжал он.

Теперь я понял, зачем пришел в офис, и, не колеблясь, точно знал, что сказать.

– Я хочу рассказать одну историю, которая поможет вам, – сказал я.

Я поведал о своем опыте переохлаждения на склоне горы пять лет назад и сочувственно объяснил, что это вовсе не было ужасным переживанием, что его сын, должно быть, был очень спокоен перед смертью и не мучился.

Лицо мужчины изменилось, пока он внимательно слушал мой рассказ. К тому времени, как я закончил, он уже успокоился. Мы обнялись, и он ушел. Это был действительно довольно короткий визит. Я так и не узнал его имени, а он – моего. Позже в тот же день в вечерних новостях рассказали о том, что накануне вечером в соседнем каньоне был найден замерзший мальчик.

Я недоумевал, почему решил задержаться в кабинете перед обходом, хотя раньше никогда этого не делал, почему скорбящий отец выбрал обычную заднюю дверь из всех многочисленных дверей в нашем медицинском комплексе и почему я точно знал, что говорить. Моя единственная догадка состоит в том, что любящий Творец специально свел меня с этим отцом, чтобы я подарил ему утешение и привнес покой в страдающую душу.

Я больше никогда не видел его.