Текст книги "Врачебные тайны. 26 вдохновляющих медицинских случаев, которые заставляют поверить в чудо"

Глава 10
Абсолютный Миссионер

Наоми Сигалове, доктор медицины

Утреннюю тишину нарушал ритмичный стук моих ботинок, эхом отражавшийся от бетонных стен гаража для врачей. Было пять тридцать утра, и я спешила в больницу, чтобы сделать быстрый обход, прежде чем отправиться в заслуженный трехдневный отпуск в Тусон, штат Аризона. Я никак не могла предвидеть, что произойдет, когда в то утро входила в двери больницы.

Моя история началась год назад, когда я впервые увидела Адель Эштон на небольшой хирургической операции. Ее всегда сопровождал муж Рон. Им было за восемьдесят, и их обветренная кожа говорила о долгих днях в африканских джунглях, где они служили врачами-миссионерами.

Они работали в импровизированной клинике в Центральной Африке, где проводили долгие часы и лечили каждого, кто приходил за помощью, а затем по воскресеньям обращались к духовным нуждам людей, живущих в отдаленных деревнях джунглей.

Это была та жизнь, которую они знали, пока возраст не лишил их выносливости, дававшей силы справляться с суровостью лечения тяжелобольных людей с использованием минимума медикаментов и почти без оборудования.

Я сидела в приемном кабинете, как ребенок у ног великих сказителей, с благоговейным трепетом слушая их рассказы об исцелении местных жителей от болезней, о которых я только читала в медицинской школе, и о применении хирургических процедур, которые я никогда не проводила.

Они были такими любящими и заботливыми, что мне пришлось напомнить себе, что не являюсь их пациентом. Они всегда спрашивали о моей жизни: семье, карьере, интересах. Но больше всего их заботило мое духовное благополучие.

– Как вы питаете свой дух? – спрашивал иногда Рон. – Вы в мире с самой собой и с Богом?

Если бы кто-либо другой задал эти вопросы, я бы, наверное, обиделась, но они всегда спрашивали с любовь и искренней заботой. Думаю, что мои ответы оставили у них впечатление, будто я знаю, что есть что-то еще в этой жизни, но определенно не верую так же, как они. Они были совершенной миссионерской парой, делавшей все, чтобы передать другим то умиротворение, которое они ощущали от знания Бога и славной жизни, которую он обещал после смерти.

Я лечила доктора Адель еще несколько месяцев и всегда получала удовольствие от наших встреч. И хотя никогда не видела их за пределами своего врачебного кабинета или больницы, я восхищалась их работой и искренней заботой обо мне, и мы стали хорошими друзьями. У них всегда в запасе была история, способная укрепить веру, и каждый из этих рассказов был более вдохновляющим, чем предыдущий.

Во время последнего визита доктор Рон очень эмоционально поблагодарил меня за заботу о его дорогой жене.

– Веруйте и полагайтесь на веру, – сказал он и пообещал: – Истина со временем откроется вам.

Меня тронула такая искренность, но я не была уверена в его словах.

Вскоре Адель поправилась, и я больше не видела своих друзей-миссионеров. Однако, поскольку мы были связаны с одной и той же больницей, я могла всегда быть в курсе их жизни. Мне сообщили, что у доктора Рона обнаружили рак и он проходил лечение. У меня возникла надежды, что терапия ему поможет и он выздоровеет.

Это произошло 10 марта, в день, когда было запланировано начало трехдневного отпуска в Тусоне. Я не собиралась работать утром в день поездки, но накануне была срочная операция, и мне нужно было навестить пациента после нее на следующее утро. Поэтому в половине шестого я отправилась в больницу.

Когда двери больницы распахнулись, необычный порыв воздуха на время отвлек мое внимание от реальности, и я как будто оказалась в другом месте. Перед моим мысленным взором возник доктор Рон. Он стоял в обычной одежде, и его глаза, казалось, смотрели прямо мне в душу.

Миссионер улыбался так, что это наводило на мысль о выполнении важного личного обязательства.

Обрадованная тем, что вижу его, я выпалила: «Привет, друг!» Вздрогнув от звука собственного голоса и вернувшись к реальности, я огляделась, чтобы посмотреть, не услышал ли меня кто-нибудь. К счастью, это было раннее утро и возле входа в больницу не было никого. Немного смутившись, я продолжила путь, не переставая удивляться, почему же доктор Рон не выходит у меня из головы, ведь я уже давно не вспоминала о нем.

Закончив обход, я собралась и поехала в аэропорт. Отпуск был спокойным и помог мне снять стресс. Три дня пролетели слишком быстро, и вскоре я уже оказалась в международном аэропорту Тусона, чтобы отправиться домой. Никогда не проверяю свою электронную почту в отпуске, чтобы избежать каких-либо неприятных новостей. Но теперь, уже на пути домой и в ожидании, пока самолет остановится возле выхода на посадку, я открыла свой почтовый ящик.

Там было сообщение от вице-президента больницы. Меня переполнили эмоции. В сообщении было сказано: «С большим сожалением сообщаю о смерти доктора Рона Эштона 10 марта. Доктор Эштон доблестно сражался с раком. Он был другом нашей больницы и по Божьей миссии помогал бедным людям в Африке вместе со своей женой более пятидесяти лет. Нам всем будет его не хватать».

Это произошло в тот день начала моего отпуска, утром, когда я вошла в двери больницы и он предстал перед моим мысленным взором. Рон выполнил обещание сделать очевидной правду о том, что есть что-то после земного существования, и выражение его лица заставило меня поверить, что это была кульминация его миссионерской жизни.

Глава 11
Десятицентовик

Стивен Дж. Грэм, доктор медицины

Появилась мысль, не связана ли необычная татуировка на руке Джона Уолтерса с печалью в его глазах. Я принимал его в отделении неотложной помощи, у него были боли в животе. Сначала было неловко спрашивать его о татуировке, но любопытство взяло верх.

– Это что, монета? – спросил я, указывая на его предплечье.

– Да, – ответил он.

– Это немного необычно, – осторожно сказал я, не желая его обидеть.

– Это десятицентовик, – объяснил он. – Я сделал ее из-за своего сына Робби.

Он сделал паузу и перевел дыхание. Вскоре я понял, почему задел такую глубокую эмоциональную струну.

– Он погиб, – сказал пациент и снова замолчал, чтобы собраться с мыслями. – Это было ужасно, несчастный случай на автостраде более десяти лет назад. Он был моим… единственным сыном. Мой мальчик любил монеты, и у него была невероятная коллекция. Мы вместе перебирали мелочь, чтобы найти пятаки и десятицентовики для его коллекционных книг. Мы с женой дарили ему самые редкие экземпляры на день рождения и Рождество. Его любимой коллекцией были десятицентовики, у него была необычная способность находить их везде. Мы ходили на игру «Кабс»[23]23
  Чикаго Кабс – профессиональный бейсбольный клуб, выступающий в Центральном дивизионе Национальной лиги Главной лиги бейсбола.


[Закрыть], и он находил десятицентовик под сиденьем или на тротуаре возле любимой рождественской витрины.

Всякий раз, когда мы делали что-то особенное вместе, он находил десятицентовик. Это было просто поразительно.

Он помолчал и продолжил:

– Знаю, что вы, наверное, не поверите мне, но после того, как он покинул нас, я тоже начал находить десятицентовики. Каждый раз, когда делаю что-то, что показалось бы ему особенным, попадаются эти монетки: на каникулах, во время ужина вне дома, на спортивных мероприятиях. Они появляются на полу, под тарелкой или где-нибудь еще. Теперь я почти могу рассчитывать, что найду десятицентовик, и думаю, что это его способ общения. Сын присматривает за мной, как ангел-хранитель. Хотелось бы, чтобы Робби знал: я понимаю, что он рядом, поэтому и сделал эту татуировку на руке. Если вы посмотрите на нее, то увидите год рождения и его имя прямо здесь, Р-О-Б-Б-И.

– Это очень трогательная история, – отозвался я, стараясь не показывать своего скептицизма и в то же время желая, чтобы это было правдой. Но Джон верил, и это самое главное.

После того как я закончил осмотр, пациент пошел на компьютерную томографию, которая выявила незначительную инфекцию.

– У меня хорошие новости, – сказал я ему после того, как позвонил рентгенолог с отчетом. – Вам не нужно ложиться в больницу. Это простая инфекция. Выпишу антибиотики, и через три дня вы должны будете обратиться к терапевту. И спасибо, что поделились со мной историей Робби, – добавил я, уже разворачиваясь, чтобы выйти из кабинета.

– У меня было такое чувство, что вы можете мне помочь, – ответил он. – Спасибо.

История Джона резонировала в моей голове, но я все еще не мог смириться с тем, что умерший любимый человек может общаться со своими близкими с того света.

Я вернулся в ординаторскую и сел за компьютер, чтобы закончить заметку о пациенте, но что-то на полу привлекло мое внимание. Я потянулся за предметом. Десять центов!

Внезапно меня охватило жуткое чувство. Затем я улыбнулся.

– Спасибо, Робби, – пробормотал я себе под нос, – что присмотрел за своим отцом… и что помог мне поверить.

Глава 12
«Хватай дефибриллятор!»

Фред Боллхоффер, доктор медицины

– Это Глен Эллин. Номер машины «скорой помощи» – 17. Везем мужчину 62 лет с болью в груди и изменениями ЭКГ, характерными для инфаркта миокарда. Расчетное время прибытия – двенадцать минут. Беспокоит его сердечный ритм и частая желудочковая экстрасистолия.

– Принято, – ответила медсестра-диспетчер. – Мы открываем дверь в отсек номер два. Готовы принять вас, – она посмотрела на меня, подмигнув и улыбнувшись. Девушка знала, что как дежурный врач отделения неотложной помощи я всегда должен быть готов. Она также понимала, что я уже опоздал по графику на час и у меня было три пациента, которые должны были ждать, пока я окажу помощь новоприбывшему больному.

Меня обеспокоило замечание фельдшера о сердечном ритме. Обычно довольно проницательный, он знал, что такой ритм может привести к желудочковой тахикардии или фибрилляции, а это уже опасно. Своим замечанием он предупредил меня.

Ровно через двенадцать минут «скорая помощь» въехала в отсек номер два. Ожидая, пока каталку выкатят в палату А2 (кардиологический кабинет), я попытался закончить несколько графиков на компьютере. Поняв, что из машины «скорой помощи» никто не выходит, я немного занервничал и решил, что лучше сбегать туда и посмотреть, что происходит.

Еще до того, как залезть в машину «скорой помощи», я услышал: «Раз, два, три, четыре», – это фельдшер проводил сердечно-легочную реанимацию[24]24
  Сердечно-легочная реанимация – комплекс неотложных мероприятий, направленных на восстановление жизнедеятельности организма и выведение его из состояния клинической смерти. Включает компрессии грудной клетки на глубину 5–6 см со скоростью 100–120 нажатий в минуту.


[Закрыть].

Случилось самое худшее. Началась фибрилляция желудочков, и сердце пациента перестало биться. Он умирал.

– Хватай дефибриллятор! – закричал я, наступая на задний бампер машины и хватаясь за ручку, чтобы пробраться внутрь. Наружный массаж сердца приостановили, когда один фельдшер втирал в грудь контактный гель, а другой осторожно прикладывал один дефибриллятор к правой стороне грудины, а другой – слева от грудины на область ниже груди. – Отойди подальше!

Все тело пациента содрогнулось, когда две сотни джоулей энергии прошли через его сердце. Пахло палеными волосами, но мужчина тут же сел и огляделся. Я вздохнул с облегчением, хотя и знал, что беда еще не миновала.

– Давайте отвезем его в палату! – сказал я медсестрам, которые уже ждали у дверей машины.

Его быстро переместили в отделение неотложной помощи, но как только отправили в кардиологический кабинет, медсестра, следившая за его телеметрией, закричала: «Фибрилляция желудочков!»

Сердце снова остановилось. Глаза закрылись, кровь отлила от лица, сделав его призрачно-белым.

Я схватил дефибриллятор.

– Всем отойти!

Снова разряд – и человек открыл глаза и огляделся. Но вид у него был такой, словно он находился где-то далеко и не участвовал в том, что происходило в палате. Пациент выглядел слишком спокойным.

– Вы в порядке? – спросил я.

Мужчина начал было отвечать, но не успел: его глаза снова закатились, и он обмяк. Сердце остановилось в третий раз.

Я еще раз взялся за дефибриллятор.

– Разряд! – закричал я.

Я огляделся вокруг, чтобы убедиться, что никто не прикасается ни к нему, ни к его кровати. Снова мощный разряд – и сердечный ритм немедленно вернулся к норме. Мы наладили постоянное внутривенное капельное введение лидокаина, чтобы предотвратить повторное ухудшение состояния, и он наконец стабилизировался.

Монитор теперь показывал нормальный пульс. Медсестры вручили мне на подпись протокол приступа. Я взглянул на листок и увидел имя – Роберт Эндрюс.

– Привет, Боб, – поздоровался я. – Я доктор Боллхоффер. – Я пожал ему руку. Мне показалось немного странным знакомиться с человеком, которого мы трижды воскрешали из мертвых.

Учитывая обстоятельства, пациент улыбнулся так вежливо, как только смог, и затем, казалось, опять погрузился в свой внутренний мир. Мне стало интересно, осознает ли он, что произошло, или был так напуган, что решил опять забиться в свою раковину. За многие годы работы я часто сталкивался с чрезвычайными ситуациями в отделении неотложной помощи, но такое было впервые.

– Боб, – окликнул его я. – Вы в порядке? – он не ответил, и я снова спросил: – Вы в порядке? Вам должно стать лучше, но, наверное, вы сильно напуганы тем, что произошло. – Я старался успокоить его, как только мог.

– Вы знаете, доктор, – сказал он. – Мне совсем не страшно, и, думаю, как раз из-за того, что только что пережил.

Когда сердце остановилось, мой старший брат пришел прямо сюда, в эту палату. Я видел его так же ясно, как вижу сейчас вас.

Выражение его лица было успокаивающим, но он ничего не сказал. Мой отец тоже вошел в комнату и направился ко мне. Потом к нему присоединилась моя бывшая жена, и на ее лице появилось такое же приветливое выражение. Они все вместе стояли рядом со мной.

На глазах пациента выступили слезы.

– Должно быть, это очень утешительно, – сказал я. – Поэтому вы были так спокойны? Они будут вас навещать здесь?

– Это и странно, – отозвался он. – Когда я умер и сердце остановилось, они, кажется, пришли забрать меня домой. Видите ли, мой старший брат, отец и жена умерли много лет назад.

Часть третья
Исцеление

Глава 13
Ушел на рыбалку

Джон Месситт, доктор медицины

Было очень трудно смотреть на безжизненно лежащего в палате интенсивной терапии Боба, который перенес тяжелый инсульт и находился в глубокой коме. Мы были друзьями и часто делились рыбацкими историями в комнате отдыха для докторов ранним утром перед обходом. Он занимался семейной практикой[25]25
  Семейная медицина – медицинская специальность, посвященная комплексному медицинскому обслуживанию для людей всех возрастов. Специалист назначается семейным врачом.


[Закрыть] и иногда, используя меня как акушера, звал на помощь при трудных родах. Но думаю, что его настоящей страстью была рыбалка. Он мог бы сказать, какую приманку использовать для каждого водоема в Штатах, а также в некоторых зарубежных странах.

– Мы планируем отключить систему жизнеобеспечения, если через три дня не увидим прогресса, – сказал врач отделения интенсивной терапии, проходя мимо его палаты. – Он совершенно не реагирует на раздражители, и, по сути, его мозг мертв.

Это были леденящие душу слова, ведь всего несколько дней назад мы с Бобом смеялись вместе. Я остался наедине со своим старым другом и придвинул стул поближе к изголовью кровати, коснувшись его руки. Я чувствовал себя беспомощным. Неужели ничего нельзя сделать?

Когда я наклонился к безжизненному телу, слова начали приходить, сначала медленно и тихо, как шепот, а затем громче и смелее.

– Боб, – начал я, – хочу рассказать тебе о недавней рыбалке на северо-западе Канады. Мы прибыли в Хей-Ривер, а оттуда на маленьком одномоторном самолете пролетели мимо Большого Невольничьего озера[26]26
  Большое Невольничье озеро – второе по площади озеро в Северо-Западных территориях Канады.


[Закрыть] к реке Маккензи. Это место было слишком далеко от посадочной полосы, поэтому мы приземлились прямо на реке.

В этот момент я по-настоящему проникся этой историей.

– Казалось, что это будет очень веселая поездка, пока мы не коснулись воды и не подпрыгнули. Когда самолет (и я вместе с ним) раскачивался взад-вперед, было очень страшно. К третьей попытке сесть я был рад, что не был обычным пассажиром…

Я инстинктивно искал улыбку на лице друга, но, конечно же, не находил.

– Когда мы наконец пришвартовались, я с облегчением ступил на прочный причал. Наш проводник выгрузил багаж и привел нас в однокомнатную бревенчатую хижину с дровяной печкой в центре. Первое утро началось с того, что солнце поднялось над водой и прогнало туман с реки. На небе висели клочья облаков, словно художник водил кистью по темно-синему холсту. После завтрака лесоруба[27]27
  Завтрак лесоруба – традиционный завтрак в Канаде. Обычно в него входят яйца, ветчина, бекон, сосиски и панкейки.


[Закрыть] мы пошли по вечной мерзлоте к лодке. Для ловли использовали крошечные приманки, самые маленькие, которые я когда-либо видел, и только течение реки подталкивало нас. Боб, я не уверен, что даже ты использовал такие крошечные наживки.

Такой типичный рыбацкий «выпендреж» вызвал улыбку на моем лице.

– Первую удочку я забросил с восьмидюймовой[28]28
  20 см.


[Закрыть] приманкой, чтобы потренироваться и убедится, что леска не запуталась. Но прежде чем я успел смотать ее, кто-то попался на крючок. Это был хариус. Река кишела этой голодной рыбой. Они весят около трех фунтов[29]29
  1,3 кг.


[Закрыть] и довольно сильно сопротивляются. Ты когда-нибудь ловил его?

Я инстинктивно замолчал на секунду, как будто ожидая ответа.

– Казалось, все, что нужно было сделать, – бросить наживку в воду, и рыба будет поймана. К концу дня руки болели от наматывания лески. Мы освободили большую часть пойманной рыбы, и это сделало день непохожим на все остальные. Боб, я бы хотел, чтобы ты как-нибудь съездил туда со мной.

Я обернулся убедиться, что никто не вошел в палату и я все еще был наедине со своим другом-рыбаком.

Я знал Боба уже десять лет. Мы никогда не ходили вместе ни на рыбалку, ни куда-либо еще. Общение проходило в больничной обстановке по утрам, когда мы делились не только нашими рыбацкими историями, но и рассказами о детях и внуках, их интересах, занятиях и жизненных устремлениях. Мне хватило одного его приступа, чтобы понять, насколько мы сблизились.

Жизнь – такая забавная штука. Ты не ценишь то, что имеешь, пока оно не исчезнет.

Теперь мои рассказы были единственным способом сохранить связь, но так, как я никогда не представлял себе.

Помимо семьи, медицины и рыбалки, Боб еще любил свою теплицу. На самом деле он так обожал растения, что однажды позвонил мне в три часа ночи. Когда я ответил на звонок, в голосе друга звучало возбуждение.

– Джон, – сказал он. – Это Боб.

– Слушаю, – отозвался я сонным голосом.

– Ты должен прийти и посмотреть на это! – уверил он.

Я встал и уже собирался одеться, чтобы пойти и помочь ему с родами, но речь шла не о неотложной акушерской помощи.

– Он прекрасен, и этот запах не похож ни на что, что ты когда-либо чувствовал! – воскликнул он.

Теперь мне действительно стало интересно, о чем он говорит.

– Ночной цереус в полном своем великолепии цветет в теплице! Он раскрывается только раз в год ночью, и сейчас произошло именно это. Ты должен прийти и посмотреть на него!

Я положил брюки обратно в шкаф и со вздохом облегчения вернулся в кровать.

– Спасибо, – поблагодарил я. – Но я посмотрю утром. Спокойной ночи.

Я попросту не мог разделить его восторг из-за цветка. Но это был Боб. Он был страстным во всем.

Каждый день при визите в палату интенсивной терапии я надеялся, что он чудесным образом выздоровеет, но знал, что это невозможно. Он пробыл в отделении уже три дня, а состояние не улучшилось, поэтому врачи планировали утром отключить его от аппаратов. Каждый день я делился с ним очередным рассказом. Моя жена и друзья сомневались в моем здравомыслии, ведь я рассказывал истории человеку, который не имел ни малейшего шанса услышать их, но у меня была странная потребность продолжать. Это было, вероятно, единственное, что я мог сделать для друга.

В последнее утро его жизни все происходило как в замедленной съемке. Я осторожно вошел в отделение интенсивной терапии с ощущением пустоты в груди. При входе в палату стало понятно, что уже слишком поздно. Его кровать была разобрана, и в комнате было темно и пусто. Должно быть, он умер ночью. Мне было грустно, что не было возможности попрощаться с ним, но я улыбнулся, вспомнив наши счастливые минуты вместе.

Выйдя из отделения интенсивной терапии с опущенной головой, я увидел одну из медсестер на посту.

– В котором часу умер Боб? – спросил я.

Сначала ее смех показался мне неуместным.

– О, он не умер, – выпалила она. – Вчера Боб очнулся, и мы перевели его в другое отделение!

Я стоял там, не в силах осознать эти слова.

Мне потребовалось несколько минут, чтобы понять: он только что вернулся из мертвых.

Я поспешил в его новую палату, но обнаружил, что друг спустился вниз, чтобы пройти несколько тестов. Боба выписали и направили в реабилитационный центр еще до того, как я смог его увидеть. Спустя почти неделю я вошел в комнату отдыха для врачей, и там он, как в старые добрые времена, стоял на обычном месте и ел овсянку.

– Боб! – удивился я. – Ты отлично выглядишь!

– Джон, – ответил он с улыбкой, подходя ко мне ближе, – я хочу поблагодарить… тебя… за то, что ты приходил ко мне… каждый день. – Ему было тяжело говорить, речь была прерывистой из-за инсульта, но он явно хотел сказать что-то важное. – Ты был единственным, кто… говорил со мной, и ты… ты не знаешь, как сильно… как сильно я ждал твоих… историй. Моя любимая была… о северо-западе Канады и о… хариусе. Ты никогда не рассказывал мне ее… раньше. Это была… твоя лучшая история.

Он был очень взволнован, когда говорил это. Боб мог даже повторить мельчайшие детали каждой истории, которую я рассказывал, пока он был в коме. Я до сих пор думаю, не было ли в них чего-то еще, чего я тогда не понимал. Есть ли определенный момент, когда человек, столь близкий к смерти, принимает решение остаться или уйти? Могут ли несколько простых рыбацких историй, рассказанных другом, что-то изменить? Я никогда этого не узнаю.

Но я точно знаю, что два человека, связанные дружбой, встречались каждое утро при обычных обстоятельствах, чтобы поделиться впечатлениями о том, что они любят, и оба уходили, чувствуя себя лучше. Думаю, именно в этом и заключается смысл жизни.

Боб выздоровел в течение следующих нескольких месяцев и прожил еще много лет.

Если вам интересно, он так и не добрался до реки Маккензи в Канаде и не ловил там хариусов. По крайней мере в этой жизни.