Текст книги "Невесомый мой паланкин"

Глава первая.

Этика

***

Фотон

  Стук колёс и граффити безличные,

за окном – не родная земля:

что же держите здесь, заграничные

перелески, болота, поля?

Ностальгию познаю едва ли я:

дела Родине нет до меня.

Здесь семья и родился мой маленький:

пару лет здесь не зря разменял.

Целый день: и заботы, и радости.

Сына старшего, вот, повидал.

Хорошо… Не хватает лишь малости…

Капля с неба… И хлынет вода!

И накроет спасительной свежестью

в жаркий полдень среди тополей,

одарив позабытою нежностью

ленинградских тенистых аллей…

Тихим вечером, медленно тающим,

я пишу в электричке стихи;

для вещей незнакомых пристанище —

вещество поутихших стихий.

Улыбнётся спросонок мелькающий

и привычный, вокзальный перрон.

Не прощаюсь со сказкой пока ещё

и жар-птицу держу за перо.

Мне судьбу – сероглазую спутницу —

не искать в неизвестных мирах;

невесомым фотоном, на улице

освещают стихи  полумрак!

***

Бутафория (поэма)

Невесомым фотоном стихи – то ли дар, то ли блажь —

озаряют  по улице детства счастливый вояж

в той стране,  где зима беспокойно быстра на примерке.

Пусть за окнами вновь нам  едят, протезируют мозг

гуманисты в запасе, сминая в расплавленный воск

на вечерней поверке.

Листья ищут тепла. Этих старых парадных уют

как подножье Олимпа, где лифты бессмертье куют,

зажимая дверьми зазевавшихся мам и младенцев…

В них убористый почерк тинейджеров стенки разъел,

и знакомая клинопись там завершает раздел

понадёжней каденций.

Здесь привычны дела. Многотомные сводки властей

и тоскливые своды судьбы между их челюстей.

Потолки натяжные, работа и взрослые дети:

впятером на квадратах родных. А за выслугу лет —

новый шведский диван да на транспорт бесплатный билет;

и всё те же соседи.

Вереницы домов, иномарки, в метро марш-броски,

а у входа старушки:"Купите – бормочут – носки".

На асфальте реклама: ремонты, Содом и Гоморра;

магазины ночные… Народ тащит с дачи мешки.

Бизнесмены на форумах наглые ловят смешки

прохиндея и вора.

Променять на свободу селёдку под шубой готов

тут не каждый четвёртый… Сознание своры котов

поглощает сознание Божьих созданий;

хоть коты, вроде, тоже  от Бога – орут будь здоров,

если сильно голодные – им не хватает кормов

и без счёта свиданий.

Время смоет следы кафкианских пейзажей на дне

рек, текущих под кожей в немыслимой нам глубине,

всё расставит по полкам… Нулями от доли процента

рассчитает свершенья, провалы, законы смертей…

Свойства ангелов, может, а может, чертей

порождает плацента.

Только здесь вроде чёрной дыры; искорёжена ось

обалдевшей планеты и время расплющено вкось.

По дощатым настилам покойники прошлой державы

валом валят отсюда в распахнутый мир голубой,

где с открытым лицом нас встречает прохожий любой,

бомб не ведая ржавых.

Что ещё не порвали Европу на сотни частей

радикалы, мигранты, политики разных мастей,

в это веришь с трудом, находясь в окружении хладном

обращённых к живым, мертвечиной смердящих речей,

ворожбы на костях и омоновских крепких плечей —

диссонансом  досадным.

Что в ментальности вечера? Пегая,  странная грусть —

словно пёс  ошалелый – и город,   в который не рвусь…

Обыватели топают мимо, лелея заботы…

Мне бы в лица вглядеться, но сеется дождик с небес;

вечных луж зеркала отражают  падение бездн

на исходе субботы.

С доброй феей лесною горланить во все времена,

по зелёному лугу бежать и держать стремена

моего удалого коня в дивном сне послезавтра…

Только вряд ли поможет проверенный этот рецепт;

за спиною,  у входа в идиллию тот же концерт

с чашкой кофе на завтрак.

Мы, пожалуй, повсюду,  осколки империи той —

ведь открыты границы – но держится купол литой,

где кончается тень, привлекая и тех, кто уехал

и тем более тех, кто остался, как шарик Фуко;

кто-то сводит концы, кто-то смаху вмерзает в Юкон

на вершине успеха.

Не пора ли увидеть, как бьётся под кожей река,

дотянуться до сжатой материи материка

и  вернуться к себе? эх, мешает короста:

императоры, ханы, тираны, генсеки, князья,—

всё лишь мы, познающие снова оттенки  «нельзя» —

бутафория просто.

***

  Река жизни

    Посвящается Марине Цветаевой…

Вернёшься ты из этой долгой муки,

Меж небом и землёй!

Растопит луч литые льды разлуки —

Безжалостной зимой.

Грядёт поток надежды и спасенья,

Отступит суета.

Ты будешь жить среди стеблей растений

– Прожилками листа!

Ты не уйдёшь, и в этом вихре вечном

Пусть бархатом дождя

Коснёшься нас на перекрёстке Млечном,

Как берега – ладья.

Изящная, как лань, в движеньи чутком,

Наивна и чиста,

Приведшая свободною минуткой,

В знакомые места.

Дубравы шум и птичьи переклики,

И вишни спелой вкус…

– Твой голос здесь – плетеньем ежевики,

Нелепицею чувств!

Нам всем теперь – тебе, созвучной эху,

У томика внимать.

Твои стихи, не просто на потеху,

Как таинство – читать.

Горчит полынь и сладок плод запретный:

Мне грустно и легко,

Твой абрис здесь и силуэт заветный —

Из глубины веков.

Наедине с печальною тобою —

Случайны и смешны

Следы в душе невидимого боя —

Без правды и вины.

Уж сколько лет, как вижу эту бездну

Развёрстую вдали!

Настанет день, когда и я исчезну

С поверхности земли.

–

В финальной строфе использованы строки Цветаевой из стихотворения:

«Уж сколько их упало в эту бездну»

***

Марина

 "В большом и радостном Париже

  Мне снятся травы, облака,

  И дальше смех, и тени ближе,

  И боль как прежде глубока."

                                            Марина Цветаева

Не опоздание, а радость

И неба чистая пастель,

И смех, и тени за оградой,

И ожидание потерь.

Давай, Марина, через годы

Мы о тоске поговорим.

Как эмигрантов пароходы

Вдаль уплывали. Горький дым.

Расстрелы, а затем разруха,

Но всё же Родина – одна!

И без неё поэту – мука:

Ту чашу выпила до дна.

Там запах свежих круассанов:

– Гарсон.

– Мерси, мадмуазель.

Здесь стоны из Чека подвалов

И непримятая постель.

Ждала вестей и не ложилась,

Курила долго, у окна,

И напрягалась шеи жила,

Но всё же, Родина – одна…

И, опустив смирённо руки,

Ты приняла, как божий дар,

Страны родной и вид, и звуки,

Её растянутый удар.

***

 Ночной портье

 Ко мне приходит мой ночной портье,

Мой мрачный стражник, вечный инквизитор,

Из тени незадёрнутых портьер,

Когда не жду и не прошу визита.

Ботинками ступает на палас,

С ухмылкою мне глядя прямо в очи,

Распахивая рта кривой атлас,

Как жэковский, хмельной водопроводчик.

Права качает, душу теребя

И  требуя отчёт за весь период:

Мол, сколько, ненавидя и любя,

Мол, сколько про Владивосток и Рио

Ты написал?…  А я молчу в ответ…

Скукоживаясь,  пропадает доблесть.

Скользят слова,  подобные плотве,

В обрывки снов роняя странный проблеск…

Влекомый им, иду на эшафот —

Без времени, без места, без причины,

Сквозь маски пламенеющий шифон

Узреть пытаясь злобную личину…

Орёт надрывно золотушный грач,

Луна висит размазанною каплей;

Безудержный на волю рвётся плач,

Когда  рублю себя тупою саблей…

***

  Моя душа

Поёт душа и треплет сердце ветер

До слёз, до боли, до звенящих рос…

Ах, кто бы так меня ещё приметил!

Ах, где бы я в родную землю врос!

Гори, гори опять, не вполнакала.

Берёзой белой, небом голубым

И жаворонком в небе запоздалым,

Пожайлуста, чуть-чуть меня люби…

 ***

Я ломтями небо пластал

Я ломтями небо пластал,

Тишину ладонями черпал,

За зелёной плотью листа

Поворачивал к солнцу череп.

Не из тех мы, видно, пока,

Кто малину не рвёт, а просит;

Наминает себе бока,

Окунаясь в ресницы, просинь.

Поперёк Вселенной торчит

С нашим скарбом телега криво;

До нетронутой звёзд парчи

Ковыляет тихонько Клио.

Нарастает звучаний зуд

Беготнёй насекомьих ножек.

Нас давно небеса не ждут —

Жмутся в нас шагреневой кожей.

Заплутавших берём котят

Мы под крыши своих укрытий,—

Как по миру звуки летят,

Я услышу в плену наитий.

Не напившись крови, клинки

Возвернутся в ножны, смиряясь:

В невесомый мой паланкин

Превращается мира завязь.

***

                Моему другу

До дыр износив,

             не выменяю

                      ботинок.

(Старая пара —

          лучше двух,

                   новых.)

Но с радостью двух, длинноногих блондинок

на Рихарда Мора

             выменял бы

                     снова и снова.

Иные удивятся,

           мол,– зануда из зануд —

назовут каким-нибудь обезьянним именем,

и ну, авторитет

            поэтический раздув,

давай насасываться стихирищи выменем.

А мне

    милее

        его скромность,

пускай не засвеченный —

                    человек просто.

Разве

    обязательно

            быть огромным

лиллипутом

        стабильного, рейтингового роста?

Каждый может поднять дактиль,

выжать

     амфибрахия

            сто с лихом,

а вы

   смогли бы

        стихотворческую практику

разложить теоретически

                  совёнку с совихой?

А он сумел

        мою бедную голову

заполнить

      знанием

           высшего

                сорта.

Не просто

      на пляже

            валяюсь голым я:

киплю

    одновременно

             стихов

                 ретортой!

Пускай,

    бронзовея

         колителей

               читачеством,

знающие скажут:

           «От кур в ощип».

Поэзия —

     ближнему

          помочь

              не артачась!

Поэзию —

    поближе

        к сердцу

                ищи!

***

Вороны

Я не вижу огня, не вижу.

За спиною выжжено всё.

Наливается солнце рыжим

Цветом палева. И несёт

Запах гари, да прямо в душу,

А на сердце такая муть:

Не доплыть до желанной суши,

Хоть осталось совсем чуть-чуть.

Что вы лезете оголтело?

Пережил я боль, испытал.

Нате, вороны, рвите тело,

Закаляйте души металл!

***

             Что сумели сберечь?

Пора. Ухожу в мимолётной пылинке

Над тучами слушать блаженную тишь.

И, с неба срываясь, летящей дождинкой

Слепящего света пространство прошить.

Там белая ночь в петербургском конверте

Найдёт адресата на улице Грёз,

Наивная радость застрянет в кювете

Машинкою детской из смеха и слёз.

Там горечь потерь и разлуки страданье,

И чёрная зависть, и лживый навет,

Но солнечный луч невозможных желаний

Подарит надежду, веселье и свет.

Чуть хмурятся тучи, чуть веет прохладой

И тянется клин ожиданий и встреч.

Что было случайным, что было досадным,

А что в нашей жизни сумели сберечь?

***

 Дождит

Она пришла с восходом, до зари,

Остановилась и слегка парила,

Застенчиво, наивно, изнутри

Смотрела и вела через горнило:

"Ты ожидай, когда придёт рассвет,

Исчезну, тихой радости желая,

Пунктирный, мой, размытый силуэт

Не забывай, пока ещё жива я".

Смычки дождя ходили по стеклу,

Играл сентябрь осеннюю кантату,

И плечи серебрились на свету

Так трогательно нежны и покаты.

Хотелось мне покаяться в грехах

И загадать заветное желанье,

Прижаться к ней и отпустить в мечтах,

Она смотрела ясно и печально.

Прожитых лет оконченный наркоз

Мешал понять, что делать с этим счастьем,

А белый лист под радугой пророс

Неповторимой нежностью и страстью!

А за окном ветра плясали твист,

Вступал кларнет и флейты, и гобои,

И плакал я, и гимн играл горнист,

И в сердце жизнь наделала пробоин.

Закончился визит, пришёл рассвет,

Нечаянную радость мне пророча,

И стёрся светоносный силуэт,

А дни летят, а капля камень точит…

***

           Апостол

Что эти строки? – И боль, и радость —

Их отражение размыто.

Подбитой птицей доколе падать?

Не проще ль кинуться в тупую сытость?

Кричать устанешь – зовёшь тихонько,

А слово ластится, порхает рядом:

То лезет слабым, слепым котёнком,

То пышет ядом.

Не раскрывая сакральных истин,

Идти апостолом заставит

Тропинкой лунной. Но только свистни —

Исчезнет, ускользнёт, растает…

Порывы ветра, трава, фиалки —

Всё просто вроде бы – состряпай хокку;

Но почему-то скорбят весталки,

И Ланселот увяз с наскока.

И вещий голос услышишь между

Сердцебиений лабиринта,

На перепутьи, смыкая вежды,

В разрыве спринта!

«Пусть перед всеми, но мне бы в душу

Ты – аз и есмь – воздай крылатым.

Среди Вселенной, мир не нарушив,

Живи…

             всегда…

                            невиноватым…»

***

   Этика

Корябать душу саблей перочинной

Тебе доколе в лучшем из миров?

Ведь этот мир является причиной

Твоих поступков, разума и снов.

 Не продавай свободу – ни мгновенья,

           Не потеряй способность сострадать

                              И, может быть, поймаешь вдохновенье,

                                              И прочитаешь Божию тетрадь.

***

   Меганом

Я триста песен написал,

Я триста раз себя распял.

Я был жрецом, я был пророком:

Пускай, мне это вышло боком,

Не стал соперником Ему.

Но жизни спелую хурму

Вкушал, от сладости балдея,

Но сказки слушал берендеев!

Там обретал, а здесь терял

И рвался, вновь, на пъедестал,

И горю не сдавался, смея,

И в небо, ввысь, воздушным змеем,

Воздушным змеем улетал.

Что жизнь земная – суета.

Вот счастье, видишь – цвета вербы.

На Меганоме буду первым!

А стопы давят тормоза,

А по щеке бежит слеза…

Я триста песен написал,

Я триста раз себя распял…

мыс Меганом-одно из сакральных мест в Крыму

Глава вторая.

Письма

***

Последнее

Я бросил душу на ножи, лица овал

Мне листопад наворожил, наколдовал.

Проходит жизни суета,

Игра в вине:

Остаться с Вами я мечтал

Наедине!

Не бойтесь, Господом прошу,

Моих проказ,

Послышится дубравы шум

Последний раз.

Прощаться с осенью грешно,

Продлить бы миг,

Но что решил, то решено,

Письмо – не крик.

Прощаться с Вами целый век

Я был бы рад;

Лишь ожидания завет —

Последний взгляд.

Чиновник – графам не чета.

Что может тень?

Ответных писем не читал

Ни разу в день.

И этот опус напоказ

Не выставлял,

Он не дойдёт уже до Вас,

И в наст – земля…

Металась белая метель —

Бумага зла —

Рвалась со скрипом дверь с петель,

Молилась за.

Лакей, отказанный приём;

Пишу – зачем?

Сперва сорвалось остриё

Пера – затем —

Пронзило грудь, забилось вдруг

Там сердце, в такт!

Кончаю драму, милый друг,

Последний акт.

Камней граната алый блеск

Почти угас,

И лишь слова, последний всплеск

Меня для Вас,

Восстали с белого листа,

Как со стерни,

Собратья первые Христа —

В благие дни.

Их, трепетных, не смог распять,  оставил жить;

Уже поставлена печать, свистят ножи.

по мотивам повести  А.И. Куприна «Гранатовый браслет».

***

     Письма

Листая старые страницы писем,

Смахни вдруг набежавшую слезу,

Душа устала и не просит истин,

И превратилась в гибкую лозу…

***

      Напиши мне письмо, напиши

Напиши мне письмо, напиши.

Пусть оно в синем небе растает

И голубкою белою станет;

Полететь на восход разреши.

Будет мчаться она в небесах,

День за днём по минутам считая,

Ожиданием ночь наполняя,

Выпадая росой на листах.

Той росою акриловый луг

И нефритовый стебель напьются,

Лепестки у цветка разойдутся,

Привлекая живое вокруг.

Стихнет ветер и шмель у пруда

В чёрно-жёлтом мохнатом наряде

На махровую завязь присядет

И добудет пыльцу без труда.

Понесёт он её, загудит,

И встревоженно сердце забьётся,

Распахнуть ящик почты придётся

И прижать твой конвертик к груди!

***

         Соколиная почта

   Мой кречет предо мной,

            Мой вестник горделивый,

                        Вслед за моей стрелой

                                  Лети в небесный путь

                                   И будь всему виной

                       Надменный и ретивый,

         Развеянной золой,

  Письмом сожжённым будь.

Глава третья.

Нет войне

Война ведь где-то там…

«Над пропастью во ржи» с поникшей головою…

Ну чтоб не жить, как все, складируя годки?

Война ведь где-то там, а здесь и зверь не взвоет,

Когда дробят гробы земли сырой комки.

Что в имени твоём? Чело рябое века,

Полки зашитых ртов, глазниц поротный марш;

Иль ясность на пути, пути потомков веха,

Отечества тепло – не сказка, не мираж.

Эпитеты вставлять да воспевать сирени —

Что к делу не пришьёшь – пустое баловство.

Палаческой руки не тяготиться рвеньем,

Когда твоё лицо вдруг озарит родство.

Не падать, не всходить спиралью света длинной. —

Нет пустоте ствола и щёлканью рожка! —

Дыханием весны, кантатой соловьиной

До страха, до вранья, до идола-божка

Добраться бы… пройдя полотнами Шагала —

Теченью вопреки сгибающихся спин —

Ведя учёт и строй адамова кагала

От терниев Христа на каторжный распил…

Сладкоголосы вы, экранные победы,

То Киев, то Дамаск, а люди, что  жнивьё…

„Война ведь где-то там“, – мне тихо шепчут Веды…

Когда бы знать ещё, зачем мы

                                                     здесь

                                                                     живём.

«Над пропастью во ржи»– роман американского писателя Джерома Сэлинджера.

„Отечество“ – Слово отечество,  в древнерусском и средне-великорусском языке до XVII в. значило не только «страна отцов», но также «род».

***

Вокзалы и пристани

Великой Победе посвящается…

И к вокзалам, и к пристаням есть дорога одна:

Тут не скажешь, а выстонешь, вся тут наша страна.

Только матери, матери помнят вечно, всегда

Похоронки на скатерти… И до смерти – беда.

Как вокзалы, вокзальчики провожали на бой

Рано выросших мальчиков – их надежду и боль,

Рассказала мне пристанька на крутом берегу.

Эту повесть неистову сколько лет берегу.

Были песни и проводы, был и трус, и герой,

Для прощания – поводы, но рассыпался строй.

Эти сбритые чубчики не забыть, не найти…

«До свидания, мальчики», шли на запад пути.

Эшелоны, теплушечка и буржуйки дымок…

Ты послушай, послушай-ка волжский тот говорок.

Всё про радости первые, а на горе начхать:

«Мы вернёмся наверное и долюбим опять.»

Где с утра до полуночи страшной жатвы страда,

Там мужчинами юноши становились тогда:

Под бомбёжкою первою и в боях день за днём,

Засыпая бессмертными под снарядным огнём.

А в минуту затишия вспоминается дом:

И махорку нелишнюю всё ж курили вдвоём,

Чтобы другу рассказывать за изящество дам

Да наркомовских, разовых  опрокинуть сто грамм.

Ох, работа тяжёлая им досталась тогда.

И совсем невесёлая жизнь окопная та.

Только, хоть и не быстренько, одолели, смогли

И вокзалы, и пристани всей Европы прошли…

А назад кавалерами, все в цветах и слезах,

Кто с головушкой белою, кто калекою так.

Рельсы шпалами скрещены… И встречают – толпой.

И кричали им женщины: «Мой вернулся ль живой?»

А потом на полуторках до села, до реки…

От проверок аж муторно, только ноги легки.

До родного пристанища, до родимой земли:

За спиною – пожарище, дом сожжённый – вдали…

В 1986 году «Метеор» отвалил от берега Амура и увидел я наверху маленькую, скособочившуюся пристаньку. А сколько их по России до сих пор?

Запало.Ещё раньше в 1978 смерть деда от осколка с войны.Фильмы.Книги.Песни.

Ассоциации.Так оно и написалось.

Мой дед командовал батареей, прошёл всю войну…

***

    Королевское озеро

Облака завязли на вершинах,

Между гор застыло озерцо:

Цветом малахита завершила

Речка путь свой начатый Творцом.

Лёгкий дождь случившихся желаний

Тихо моросит в отрогах Альп,

Над водой склоняются жеманно

Ели, рассыпая хвойный тальк.

 В глубине мальки потоком льются;

Берега – извилистой каймой —

Охраняют мир без революций,

Без насилья, без вражды, без войн.

***

   В пивной

 „Дождаться бы мне третьей мировой,

ох, доберусь на танке до Европы“,—

у столика, в прокуренной пивной

танцмейстер борщик посыпал укропом.

„Ты слушай, слушай, нос не вороти“,—

втолковывал ему сержант ОМОНа:

„на табаку, цигарочку скрути,

да коньячок-то заедай лимоном.

Армейская,  прославленная рать

пройдёт катком по прежним, нашим странам

и будешь польку-бабочку плясать

в самой Варшаве ты по ресторанам!“

Cемён Борисыч слушал визави,

а думал о задержанной зарплате,

как всё обрыдло, даже,– чёрт возьми!—

земная твердь на солнечной лопате…

Он, не спеша в привычный свой мирок,

к своим балам и ритма талисманам,

сметану добавлял в тарелку впрок,

на красном белым выводя лиманы…

***

       Алые паруса

В портовом южном городе с бульварами и скверами,

С гуляющими парами и набережной вдоль

Простора моря синего, ветрам и бурям верного,

Жила простая девушка по имени Ассоль.

Не вымысел-сказание, случилась та история

Не в годы стародавние, а вроде бы сейчас,

Сошёл моряк вразвалочку, бывалый волк просоленный,

На берег, и отправился, куда ведёт компас.

Таверны все исследуя, по улочкам извилистым

Гулял шатен обветренный, а может быть брюнет,

И, увидав под горкою обшарпанную вывеску:

«Торговля сувенирами», заметил силуэт.

Вошёл и сразу к девушке, не промах наш-то парень, и

Внезапно сердце девичье пронзило остриём,

Зарделась раскрасавица, Ассоль, (ах, где же парусник?)

Откуда знать, не Грей ли он? Фуражка ведь при ём.

Нет времени задуматься о том, что будет правильно,

Всё заморочки глупые и прочий раскардаш,

Совсем не до романтики, когда мужчина справный, но

Пока что неизведанный, берёт на абордаж.

– A, Вы, мне не покажeте браслет старинной выделки,

Кулон, тризуб из золота.

– Цена?

– А что цена?!

Нам, за полгода плаванья, ведь, жалованье выдали…

Простите, не представился, с морфлота, капитан

Григорьев.

– А по имени?

– Иван, с эсминца «Северный».

Кулон дарю, красавица, пусть счастье принесёт.

Как звать тебя-то, милая?

– Ассоль…

– Да, ну, не верю я!

– Надолго к нам-то прибыли?

– До завтра, вот и всё.

В глазах Ассоли, радостных, плескалась синь лазорева,

Сиял на шее девичьей подаренный тризуб,

И солнце било сквозь стекло, а за окошком, зорями,

Всего-то пару лет назад, дышал и пел Гурзуф.

***

          Братья

Нас погонят, как прежде в бараки,

Заменив человечность и честь

На безумные войны и страхи,

Бесконечные споры и месть.

Кто-то скажет, что ложь – это правда,

Кто поймёт, что молчание – зло:

Выбирать – это каждого право,

Так с рождения нам повезло.

Пораскиньте же люди мозгами,

Потревожьте вы память, молю,

Стали кровные братья врагами —

Может это во сне? Я не сплю!

У кормила – заблудшие души.

Сердца слышу гремящий набат!

Пусть заходятся в крике кликуши,

Но мой брат – мне по прежнему брат!

***

     Девушка из Батаклана

Посвящается Изобель Бовдери и всем погибшим 13 ноября 2015 года

Перекрещенных пулями долго нам узнавать:

Между рампой и стульями чей-то сын, чья-то мать.

Кто мы, люди? Прохожие? Льётся кровь на паркет,

Меж телами скукожился человеческий свет.

То ли мёртвою кажешься, то ли, правда, мертва;

Хоть не верится, каждая быть тобою могла.

«Просто вечером пятницы счастье, танец и смех

Вдруг разрушили пятеро, убивая нас всех.

На незримых распятиях – бесконечная боль,

У любимых в объятиях погибала любовь.

Крики горя и ужаса, лужи крови и страх;

Но достало мне мужества дорогая сестра.

Затаила дыхание: ни жива, ни мертва,

И сдержала рыдание. Cтрах меня не порвал.

А затем – одиночество, но родные глаза

Не оставили, отчие… Прокатилась гроза…

Брызги крови на маечке – многим не повезло —

Просто девочки, мальчики, да безликое зло.

Дали маечку чистую, дорогие друзья.

Оставаться лишь числами нам на свете нельзя!

Эту чёрную пятницу, смерти злобной в укор,

Я раскрашу – пусть пятится – в мой любви триколор.»

–

Перекрещенных пулями нам теперь не вернуть;

Не встревоженный улей – мы, а бесстрашия суть!

Isobel Bowdery пережила резню в клубе"Батаклан". Невозможно остаться безучастным, когда 22летняя девушка описывает то, что не поддаётся разуму – и это тронуло миллионы людей.

В фэйсбуке Isobel Bowdery написала про террор в концертном зале.

Поначалу это был только прекрасный вечер для посетителей концерта – вскоре он превратился в ад. Это случилось вечером пятницы, 13 ноября 2015 года.

Хотя Isobel Bowdery прошла через этот ад, в её словах не слышно призывов к мести. Гораздо больше это обращение к миру с просьбой о любви. Слова благодарности всем, кто поддерживал её в трудные часы после теракта.

В фэйсбуке рассказывает Isobel Bowdery эту печальную историю: „ты думаешь, что такое не может случиться с тобой. Ведь это был всего лишь рок-концерт вечером пятницы. Все танцевали и пели. Когда террористы устремились в зал через передний вход, начались крики – мы наивно подумали, что это часть шоу.

Это не было только терактом. Это было резнёй. Непосредственно передо мной были застрелены дюжины людей. Лужи крови на полу. Крики взрослых мужчин, которые держали своих мёртвых подруг в объятиях, потрясли маленький концертный зал. Людям отнять их будущее, разбить сердца семей – в один момент. В шоке, оставшись одна, я притворялась мёртвой в течение часа.

Я лежала между людьми, которые смотрели на своих погибших любимых.Я задержала дыхание, попробовала не кричать, не плакать – только бы не показать террористам, тот страх, который они так охотно увидели бы.

Мне невероятно повезло.Я выжила. Но очень многим не повезло.

Глава четвёртая

Амурыч

***

Зимнее

Двадцатая бесснежная зима

невдалеке от вечного Гольфстрима.

Притихший мир… До Третьего ли Рима?

И жизнь, в итоге данная сама

себе одной (в эпоху перемен

так водится). Привычные детали.

Моя рука касается не дали —

твоих колен.

Твоё лицо взрывает тишину,

грохочет мир по рельсам наважденья,

прошедших лет являя отраженье…

Удачей, не поставленной в вину,

ты – для меня, до ямочки щеки;

за окнами мятущиеся тени

от нашей годы длящейся метели

так далеки…

***

         Рождение

     "Избави Бог от смерти и любови,

       Со всем другим я справлюсь как-нибудь" (Надежда Коган)

Ты выжила, хотя я точно умер:

не так давно, десяток лет назад…

За дверью – синий, непрерывный зуммер,

да у стены – трёх серых стульев ряд.

Движения замедленная лента:

фигуры, лица, мысли и слова.

Рождалась жизнь – моей эквивалентна;

шла кругом от тревоги голова.

Чужая кровь в твои вливалась жилы,

кетгутной ниткой связывались швы.

Мы, умирая, оставались живы.

Я, умирая, оставался жив.

Ежесекундно во вселенский холод

орал без слов тебе одной:"Живи!"

Причастия дрожал и бился всполох —

за кровью крови на родной крови.

На эолийский плуг ложилась темень,

рубиновая гасла каланча —

когда наполнилось слезами время —

увидел

           сына

                  на руках врача.

***

    Любовь господствует беспечно

Любовь господствует беспечно

И в этом мира долговечность:

Всегда рождается из тлена

Одна и та же бесконечность!

 ***

Не помню

Не помню: год и два, и десять лет,

В маршрутке, на работе или дома…

Не помню черт лица и слов, примет

Ненужных более не помню…

Мелькнёт вдали размытый силуэт,

Штрихует дождь забытые сюжеты…

«Пока»,– скажу я на твоё: «Привет».

Нажму Delete в моём гаджете…

***

Дай мне немного

Дай мне немного радости и солнца.

Из тёплых рук, приветливых, желанных

Позволь принять покой, траву, деревья.

Где Тибр течёт, где рукоплещут толпы,

Одним остаться – это ли не счастье?

Фортуна дарит редко свет Амура.

Твоя улыбка – горная прохлада.

Твой смех – ручей звенящий в чаще,

Иссохшей ящерки прикосновенье.

Конкордия, грохочут легионы.

Услышат консулы:“Memento mori“,

А жизнь идёт, великая весталка.

Из атриума есть одна дорога…

Не жди на ней благоволенья Весты.

В моей груди зажжёшь огонь Венеры!

***

    Всё пройдёт

Всё пройдёт

И снова дождь стучит по крыше,

Всё пройдёт,

Оставив сладость спелых вишен,

Всё пройдёт,

Прохожие спешат по лужам,

Всё пройдёт

И ты опять кому-то нужен.

Джаз дождя,

Ты и я,

Всё пройдёт…

Всё пройдёт,

По лестнице слечу, как в детстве,

Всё пройдёт,

Растает лёд, сковавший сердце,

Всё пройдёт,

И даже дождь проходит, знаю,

Он пройдёт

И солнце улыбнётся маю.

Джаз дождя,

Ты и я,

Всё пройдёт…

***

 Большое кино

Ласкает кожу татуировка,

Огни сверкают на дискотеках;

И в наслажденьи нужна сноровка,

Любовь и счастье – не ипотека.

Я закрываю глаза и вижу

Твою улыбку, картины света;

И этой ночью мне стала ближе

Татуировка – любви примета.

Попробуй просто, душой на волю,

Из тела вырвись, помчись желаньем;

Такая видно досталась доля,

Магнитом тянешь на расстояньи.

Не ощущая голов круженье,

По крышам будем бродить с луною,

Бессмертны станем, и без сомненья

Я душу с телом делю с тобою.

Мы держим крепко за хвост удачу,

Руки любимой прикосновенье

Вмиг окрыляет, а это значит,

Парить свободно – не наважденье.

Навечно вместе, назло запретам,

Всё, что желаю, найду я рядом.

Магнитом тянет любви примета,

Ты раздеваешь одним лишь взглядом.

Переполняет эмоций море,

Почуствуй счастье – не в кинофильме,

На парашюте парим над миром;

Мы неразучны, любовь всесильна.

Желаньем страсти пылает кожа,

Из тела вырвись, со мной растай-ка

И без дыханья, у звёзд прохожих,

За руки взявшись, откроем тайну.

***

          Переход Гостинки

Переход Гостинки. Скрипка плачет

И зовёт на много лет назад,

Где звучал оркестром, не иначе —

Днём и ночью – город Ленинград.

Отворю чугунные ворота.

Память – лишь движение руки,

Столько раз вот тут, у поворота,

Ждал тебя, сгорая от тоски.

Вот опять, сбежав с последней пары,

Вдоль собора – да по мостовой,

Мы идём, и нам Кутузов старый

Снова машет бронзовой рукой.

Так пройдём, по Невскому гуляя,

До Фонтанки и до Моховой,

Посидим в «Сайгоне»*, где заварят

Самый лучший кофе нам с тобой.

На углу, у станции Поэта

Постоим, не в силах разойтись,

«Ну пока,» – ты скажешь мне, и где-то

Вдруг взовьётся скрипки голос ввысь.

Музыкант мелодию выводит,

Виртуозно по судьбе скользя,

Счастье скрылось в этом переходе,

Жаль вернуться в прошлое нельзя.

Так играй, играй, скрипач усталый,

Молодостью душу береди,

Мне теперь, по правде, надо мало —

Жизнь моя осталась позади.

«Сайгон» – жаргонное название очень популярного в 80-х годах прошлого века, кафе недалеко от станции «Маяковская».

***

   Эос

Расцветиться заря из мрака горделива,

Ты встанешь поутру и улыбнёшься дню

Наивна и смешна, девически стыдлива —

Храм Спаса На Крови тебе я отдаю!

Я отдаю тебе дворцов крутые своды

И ночь белее дня одной тебе дарю,

И Стрелку, и коней неукрощённых Клодта,

И родинку твою рукой боготворю.

***

    Весна

Кружится и падает листок на плечи мне,

Я в каком-то необычном и волшебном сне.

Там в лазурно-бесконечной дали у ручья,

Просинь неба канет в вечность тихая, ничья…

Перепутаны тропинки жителей лесных,

Голос нежный и высокий у моей весны,

Льётся песней голос милый рядом, за ручьём,

За деревьями, у дома, где с весной живём.

Глава пятая

Истории

***

Марь Ивановна

 Детский дом на Бухарестской,

Марь Ивановна,

Колбаса да сыр нарезкой,

Каша манная

Да горячее какао

Перед школою —

Пусть не с острова Макао —

Порошковое.

Тут родные палестины,

Снег с иголочки —

Открывает враз машины

Юрка-форточник.

Неприятны разговоры

С воспитателем,

Но мальчишку учат воры

Обстоятельно.

В детском доме вся семейка —

Сёстры с братьями.

Мать киряет на скамейке —

Демократия.

Десять деток у мамаши —

Каша манная.

Мамой кличут дети наши

Марь Ивановну.

***

   Эскимо

Он жил на шестом, ну а я  –  на восьмом;

Столкнулись случайно на лестничной клетке,

Когда забежала,  неся эскимо,

К подружке с шестого –  Алине-соседке.

Проход заслонив,  посмотрел на меня

Улыбки не пряча,  открыто и честно,

И эта улыбка,  как пряжка ремня,

Хлестнула по сердцу:

– Откуда, невеста?

– С восьмого, к Алине…

– К Алине, ну что ж… Я с нею ведь рядом, по центру квартира. Ты, может, ко мне от Алины зайдёшь?

– Зачем?

– Да шучу, не ведись, Катерина.