Текст книги "Полужизни"

Софи Ханна
Полужизни

Все права защищены. Воспроизведение в любой форме, в том числе на Интернет-ресурсах, а также электронное копирование для частного или публичного использования только с разрешения владельцев авторского права. Книга издана при любезном содействии литературного агентства «Синопсис»

13 декабря 2007 года, четверг

Вообще-то начинать мне не хотелось, но три, нет, четыре секунды назад я сказала: «Ладно», и теперь Эйден выжидающе на меня смотрел. «Почему я? Ты же затеял разговор, почему мне начинать?» – чуть не спросила я, но вовремя сдержалась. Эйден наверняка бы подумал, что я ему не доверяю, а портить такой момент мелкими придирками не стоило.

Воздух от напряжения почти звенел, а наши липкие, плотно переплетенные пальцы подрагивали.

– Не обязательно рассказывать все, – шепнул Эйден. – Просто побольше... – Он умолк, но тут же с нажимом повторил, явно решив, что и этого достаточно: – Побольше!

Его теплое дыхание ласкало мою кожу, словно волна, которая набегает на берег и тут же спешит обратно. Мы сидели в изножье кровати, прямо перед зеркалом, мы не двигались, но мне вдруг почудилось, что Земля вращается все быстрее и быстрее. Наши лица блестели от пота, сердца колотились, словно за спиной – марафонская дистанция, хотя все наши перемещения – за стеклянную дверь отеля, к стойке администратора, к лифту, из лифта, узким, озаренным точечными светильниками коридором к двери с золотым номером 436 – были подчеркнуто медленными. Мы оба знали: в номере ждет то, что нельзя откладывать ни на секунду.

– Побольше, – эхом повторила я слова Эйдена. – А потом никаких вопросов.

Эйден кивнул. Его глаза блеснули в полумраке комнаты, и я поняла, как много для него значит мое согласие. Страх по-прежнему корчился внутри меня, но теперь я могла его контролировать, тем более мы договорились: никаких вопросов. Теперь ситуация в моих руках!

– Я совершила глупый, нет, непростительный поступок! – чересчур громко начала я и тут же понизила голос: – По отношению сразу к двум людям...

Имена я бы не назвала, даже пытаться не стоило. Я ведь даже мысленно называю тех двоих «Он» и «Она».

Эйдену я могла сообщить лишь голые факты, хотя каждое слово той истории насквозь прожигало память. Не сосчитать, сколько раз я ее себе пересказывала, обсасывая одну невыносимую подробность за другой. «Старую рану бередит», – скажут люди и будут не правы. Рана не старая, а свежая, зияющая. До сих пор не зарубцевалась, так часто я ее бережу.

«Совершила непростительный поступок...» Я малодушно надеялась подобрать другое начало, хотя чувствовала: альтернативы нет. Будь я безгрешна, ничего бы вообще не случилось.

– Дело давнее, и за поступок я поплатилась. – Голова гудела, словно в ней работал мощный генератор. – Дорого поплатилась. До сих пор... оправиться не могу... Да и вообще, все так несправедливо. Думала, с переездом полегчает, но... – Я пожала плечами, изображая спокойствие, которого не было и в помине.

– Да уж, гадости – как хвост, куда ты, туда и они, – вздохнул Эйден.

От его сочувствия стало еще хуже. Я вырвала руку и пересела на краешек кровати. Номер у нас ужасный, сущая телефонная будка, на шторах, постельном белье, стульях – почти всюду сине-зеленая клетка с красной каймой. Дольше минуты смотреть невозможно: перед глазами плывет. Готова спорить: в этом отеле «Драммонд» все номера такие! Дополняют интерьер три пейзажа – один над телевизором, еще два на хлипкой стене между ванной и спальней, – такие скучные и безжизненные, что без слез не взглянешь, да и цветовая гамма – само уныние. За панорамным стеклопакетом шумит серый, подсвеченный желтыми фонарями Лондон. Ясно, что заснуть не удастся, а я-то мечтала спрятаться, раствориться в темноте.

Зачем же я терзалась этой псевдоисповедью? Зачем выдавала единственную приемлемую для себя версию – абстрактную «рыбу», подходящую для любой истории?

– Извини, Эйден! Я не скрываю от тебя, просто... не могу произнести. Слова не идут!

Ложь, чистой воды ложь! Согласиться на игру в исповеди – одно дело, а настоящая откровенность – совсем другое. Если бы я не скрывала, наверняка упомянула бы папку, которую храню дома под кроватью, с протоколом судебного заседания, письмами и газетными вырезками.

– Извини, что почти ничего не рассказала! – пробормотала я. Слезы жгли глаза, не давали дышать, но выплакать их не получалось.

Эйден присел передо мной на корточки, накрыл мои колени ладонями и буквально впился в меня взглядом.

– Разве это ничего? Для меня это очень много. Я поняла, что слово он сдержит и вопросы задавать не станет, и с облегчением выдохнула.

Я молчала, и Эйден явно решил, что моя «история» уже рассказана.

– Что бы ты ни сделала, мои чувства к тебе не изменятся, – поцеловав меня, заверил Эйден. – Я очень тобой горжусь. Теперь нам будет легче.

Что нам будет легче? Впервые заняться любовью? Не расставаться до скончания дней? И то и другое? На прежней жизни я поставила жирную точку, теперь у меня новая жизнь с Эйденом. Увы, какая-то часть сознания упорно, упрямо, даже настырно не желала в это верить.

За секс я не волновалась. План Эйдена сработал, хотя, вероятно, не так, как он рассчитывал. Я рассказала обрывок истории и теперь была согласна на что угодно, кроме разговоров. Секс избавит от болезненных откровенностей? Прекрасно, значит, займемся сексом.

– Подожди! – Эйден встал.

Теперь его очередь «исповедоваться». Не хочу ничего слышать, не желаю! Разве могут прошлые поступки человека не влиять на отношение к нему в настоящем? Я слишком хорошо знаю людей, чтобы, подобно Эйдену, говорить: «Мои чувства не изменятся».

– Много лет назад я убил человека, – объявил он неестественно спокойным, невыразительным голосом.

«Пусть это будет мужчина!» – подумала я и ужаснулась кощунству своей мысли.

– Я убил женщину, – словно услышав меня, проговорил Эйден. Его глаза наполнились слезами. Эйден шмыгнул и часто-часто заморгал.

Душу наполнила боль, такая острая, что дольше секунды не вытерпеть. Внутри клокотали отчаяние, злоба, недоверие – все, что угодно, кроме страха.

– Ее звали Мэри, – наконец сказал Эйден. – Мэри Трелиз.

1
29 февраля 2008 года, пятница

Вот и она! Машина проезжает быстро, и ее профиль я вижу лишь мельком, но почти уверена: это действительно сержант полиции Шарлотта Зэйлер. Если не свернет на стоянку для посетителей, отпадут последние сомнения.

Не свернула. Серебристый «ауди» сбавляет скорость и останавливается в зоне, обозначенной «Только для служащих полиции». Руки покраснели от холода. Я грею их в теплых флисовых карманах куртки и достаю вырезку из «Роундесли энд Спиллинг телеграф». Ничего не подозревающая Шарлотта Зэйлер выходит из машины, а я сравниваю ее со снимком из газеты: те же высокие скулы, тот же аккуратный рот с пухлыми губами и волевой подбородок. Да, передо мной та самая женщина, только без очков и с отросшими до плеч волосами. Сегодня она не плачет, а вот на маленькой черно-белой фотографии видно, как по щекам бегут слезы. Почему она их не вытерла, знала же, что журналисты и фотографы набегут? Может, кто-то посоветовал показать обывателям «человеческое лицо»?

Сержант Зэйлер вешает сумку на плечо и шагает к мрачному квадратному зданию из красного кирпича, отбрасывающему на стоянку такую же мрачную квадратную тень, – управлению полиции Спиллинга. Велю себе следовать за ней, только ноги не слушаются. Я жмусь к машине и дрожу от холода: тепло зимнего солнца ощущается только на лице.

Мрачное здание из красного кирпича не связано с участком, в котором мне довелось побывать, – это нужно повторять про себя, словно мантру. Это просто здание – такое же, как кинотеатр, церковь, ресторан. Бояться нечего! Не боюсь же я проходить мимо спиллингского кинотеатра или бистро «Лавр».

Сержант Зэйлер медленно приближается к входу, двойной стеклянной двери, на ходу роясь в сумке. Сумка ужасная – бесформенная, с кучей молний и выпирающих карманов. Она вытаскивает пачку «Мальборо лайтс», засовывает обратно, достает сотовый и, остановившись, набирает номер длинным ногтем большого пальца. Нагнать ее не составит ни малейшего труда.

«Ну, вперед!» – подгоняю себя я.

На сей раз все иначе. На сей раз я здесь добровольно.

Добровольно ли? Единственной альтернативой было бы отправиться к Мэри домой.

Только бы зубы не стучали, только не сейчас! Во всех пособиях психологи советуют превратить ободряющие фразы в мантры и почаще их повторять. Ерунда! Повторять мантры – это одно, а руководствоваться ими – совсем другое. Почему люди так верят в силу слов?

Вспоминается одна моя подростковая байка. Я представляла себе, как спорю с папой из-за Библии, а потом врала подружкам, что мы действительно поспорили, даже поругались. «Пап, это же одни слова! – якобы говорила я. – Тысячи лет назад кто-то, в одиночку или компанией, сел и написал все эти истории, совсем как Джеки Коллинз!» Соврать оказалось легче легкого, ведь я сотни раз прокручивала остроумные реплики в голове, а вот озвучить их пороху не хватало. Подружки знали: Джеки Коллинз – моя любимая писательница, но не подозревали, что ее книги я храню под кроватью в коробке из-под обуви.

Отвращение к себе заставляет сдвинуться с места: надо же, вспомнила об отце, что угодно, лишь бы от затеи отказаться! Шарлотта Зэйлер вот-вот исчезнет за дверью, и я бросаюсь бежать. Как назло, в туфлю попал камешек, и я чуть не вскрикиваю от боли. Нет, не успеть: пока доковыляю, сержант Зэйлер скроется в неведомом кабинете и, вероятно, даже нальет себе кофе для успешного начала рабочего дня.

– Подождите! – кричу я. – Пожалуйста, подождите!

Шарлотта Зэйлер оборачивается. Поднимаясь по ступенькам крыльца, она расстегивала пальто, и теперь мне видно, что под ним форма. В уголовной полиции не носят форму. Вдруг эта женщина не сержант Зэйлер?

Она шагает ко мне, вероятно приняв за пьянчужку, болтающуюся на стоянке.

– Вы мне? – спрашивает она.

Вокруг столько людей – кто садится в машину, а кто, наоборот, выходит, – и все смотрят на меня, – конечно, мой отчаянный вопль услышали. Сбывается самый жуткий кошмар: я в центре внимания незнакомцев. От ужаса меня бросает то в жар, то в холод, язык немеет. Так хочу я или нет, чтобы эта женщина оказалась Шарлоттой Зэйлер?

– Вы меня зовете? – поравнявшись со мной, снова спрашивает она.

– Вы сержант уголовной полиции Шарлотта Зэйлер? – спрашиваю я, невольно делая шаг назад.

– Когда-то я действительно служила в уголовной полиции, – женщина растягивает губы в вежливой улыбке, – а теперь просто сержант. Мы знакомы?

Я качаю головой.

– Но вам известно, кто я.

Я столько раз репетировала свои реплики, а о том, что может сказать сержант Зэйлер, даже не задумалась.

– Как вас зовут?

– Рут Басси. – Кажется, мое имя ей ни о чем не говорит. Слава богу.

– Очень приятно, Рут. Сейчас я вроде участкового, с местным населением работаю. Вы живете в Спиллинге?

– Да.

– Но, как я понимаю, речь пойдет не об охране общественного порядка, верно? Вы хотите побеседовать с детективом?

Нельзя, чтобы она перепоручала меня кому-то другому, ни в коем случае! Я крепко сжимаю спрятанную в кармане вырезку.

– Нет, мне бы хотелось поговорить с вами. Пожалуйста, уделите мне минуту!

Сержант Зэйлер смотрит на часы.

– Почему вам нужна именно я? И вообще, откуда вам известно, кто я такая?

– Речь о моем... близком друге, – мямлю я. Наверное, начинать разговор в полиции ничуть не легче, да к тому же, если объясню, в чем дело, она перестанет спрашивать, откуда мне известно ее имя. – Он считает, что убил человека, но он ошибается.

– Ошибается? – Шарлотта Зэйлер оглядывает меня с головы до ног. – Хорошо, я вас выслушаю. Только давайте не на улице, а в моем кабинете.

Мы шагаем к управлению. Я пытаюсь каким-то образом переместить камешек, который трет кожу между пальцами, но, увы, безрезультатно. Зато чувствую теплую липкость – кровь. Не обращать внимания! Не обращать внимания! В регистратуре людно. Одни полицейские в форме, другие в синих джемперах с надписью «Полиция» на спине. Сколько синего вокруг: ковровая дорожка «в елочку», два дивана из искусственной замши – стоят в углу перпендикулярно друг другу. Длинная конторка из светлой полированной сосны делит помещение пополам, словно барная стойка кухню.

Сержант Зэйлер останавливается поболтать с седым толстяком средних лет. У него аккуратный подбородок с ямочкой, волосы, напоминающие пух, и живот колесом. Толстяк зовет ее не Шарлоттой, а Чарли. Правая рука моя машинально ныряет в карман куртки и натыкается на вырезку. Как же здесь не по себе. Если бы не стертая в кровь нога, я бы точно сбежала. Хотя Чарли наверняка кинется следом. Конечно, после того, что услышала... Кинется и наверняка догонит.

– Пойдемте! – Наговорившись с толстяком, сержант Зэйлер вспоминает обо мне, и я послушно хромаю следом.

В пустом коридоре куда спокойнее. Из-за голых кирпичных стен он кажется намного древнее приемного помещения. Где-то рядом течет вода. Неужели кран не закрыли? На стенах, примерно на уровне глаз, плакаты в рамках. Справа от меня «наглядная агитация» – плакаты изобличают домашнее насилие и распространение наркотиков, призывают поддерживать общественный порядок и обменивать использованные шприцы на новые. Слева не плакаты, а черно-белые гравюры с видами Спиллинга. На мой вкус, достаточно реалистичные: переданы и легкая клаустрофобия узких переплетающихся улочек старого города, и нервный контур зданий, и даже скользкий блеск мостовой. Художника мне искренне жаль: его работы висят здесь исключительно ради соответствия местной тематике, а не из уважения к их художественной ценности. По сути, та же наглядная агитация.

– Все в порядке? – Шарлотта Зэйлер оборачивается и ждет меня. – Вы хромаете...

– Вчера лодыжку вывихнула... – бормочу я и чувствую, как заливаюсь краской.

– Неужели? – Она загородила дорогу, вынуждая остановиться. – При вывихе лодыжка чуть ли не вдвое распухает, а ваша выглядит нормально. Кажется, проблема со стопой. Вас кто-то обидел? Извините, но напрашивается именно такой вывод. Это ваш друг не сдержался?

– Эйден? – Я вспоминаю, как он целует розовый шрам, который спускается у меня от груди к животу. После памятной ночи в лондонском отеле Эйден ни разу не спросил, откуда шрам... Разве он способен на насилие? Разумеется, нет!

– Эйден? – повторяет Чарли Зэйлер. – Так зовут вашего друга?

Я киваю.

– Так это Эйден вас обидел? – Она скрещивает руки на груди. Теперь мимо мне точно не пройти и вопросов не избежать.

– Нет, это просто мозоль. Боюсь, я стерла ногу до крови.

– Тогда зачем сказка про вывих лодыжки? Отчего было просто не сказать правду?

Господи, почему мне трудно дышать? Теперь саднит не только нога, но и в груди. Не ждала я от сержанта Зэйлер такой подозрительности. Она ведь столько натерпелась, должна же проявить понимание, быть добрее.

– Вот как мы сейчас поступим, – громко и чуть ли не по слогам, словно обращаясь к недоразвитому ребенку, говорит сержант Зэйлер. – Я отведу вас в кабинет, принесу чай и пластырь...

– Не нужен мне пластырь! – взрываюсь я. Над верхней губой набухают бусинки пота. – Я правда в порядке, не стоит...

– ...а потом мы поговорим о вашем друге Эйдене!

Шарлотта Зэйлер чуть ли не бежит, и я едва за ней поспеваю. Может, она специально меня испытывает? Нога теперь болит так, что я без труда представляю камешек, который торчит из кровоточащего пореза и с каждым шагом вонзается все глубже. Дыхание скрежещет в груди, в глазах все плывет.

Чарли Зэйлер сворачивает за угол. В этом коридоре прохладнее, и тут есть окна. Никаких плакатов и гравюр, только дипломы в рамках, с внушительными печатями. Но они висят слишком высоко, а мы идем слишком быстро, чтобы разобрать, что там написано.

Увидев светло-зеленую дверь, я резко останавливаюсь. Однажды я уже шла длинным узким коридором к закрытой двери. К зеленой двери, темно-зеленой...

– Рут! – окликает меня сержант Зэйлер и щелкает пальцами. – У вас такой вид... Что случилось? Нога?..

– Нет. Ничего не случилось...

– У вас астма? Ингалятор с собой?

Астма? Ингалятор? О чем она?

– Все в порядке, – бормочу я.

– Тогда пойдемте!

Сержант Зэйлер берет меня за руку и тащит по коридору. Потом отпирает дверь, волочет меня к стулу и просит подождать. Оставаться одной совсем не хочется, но «Пожалуйста, не уходите!» прозвучит совсем глупо.

Кроме стула, на котором я сижу, в кабинете имеются еще два таких же стула, пластмассовая корзина для бумаг и стол с цветущим белым цикламеном, которому давно нужен горшок побольше. За цикламеном ухаживают, иначе бы листья так не блестели. Нужно быть идиотом, чтобы ежедневно ухаживать за цветком, но не догадываться, что его пора пересадить!

Зеленый... Дверь нашего номера в отеле «Драммонд» тоже была зеленой. Одна-единственная ночь навсегда изменила мою жизнь, и какая-то часть души так и осталась в отеле.

Во всех книгах по психоанализу написано, что жизнь не приемлет сослагательного наклонения. Иными словами, тратить время на «если бы» да «кабы» не стоит. Но что делать тем, кто на них уже подсел? Увы, на этот счет советов не дают, а в аптеках нет пластыря, который, если приклеить на руку, избавил бы от пагубной «сослагательной» зависимости.

Если бы тем декабрьским вечером мы с Эйденом не отправились в Лондон, я бы сейчас так не мучилась.

* * *

– Мой друг утверждает, что убил женщину, но это не так.

– Чтобы разыскать ее, понадобится имя и адрес. – Сержант Зэйлер берет ручку и готовится записать данные, но я подавленно молчу. – Рут, если Эйден сильно избил женщину и она...

– Нет, он ее не бил! – Господи, ну как ей объяснить?! – Она в полном порядке. Никто не пострадал. Я... я уверена, что Эйден пальцем ее не тронул!

– Никто не пострадал? – удивленно переспрашивает Шарлотта Зэйлер.

– Никто!

– Вы в самом деле уверены?

– Абсолютно!

Несколько секунд Шарлотта молчит, а потом расплывается в улыбке.

– Ладно, к вашему другу и той женщине вернемся чуть позже. Если не возражаете, для начала хотелось бы выяснить основные моменты. – Тактика радикально меняется: раздраженности и подозрений как не бывало. Покровительственные нотки тоже исчезли, теперь мы подруги или как минимум приятельницы, вместе участвуем в викторине, и она записывает мои ответы. – Вас зовут Рут Басси, верно? Б-а-с-с-и?

– Да, верно.

– А второе имя?

Она что, шутит? Зачем ей второе имя?

– Зинта.

– Серьезно? – улыбается Шарлотта.

– Моя мать из Латвии.

– Красивое имя! – восклицает она. – Мое второе имя – Элизабет, а я всегда мечтала о чем-то поинтереснее. Теперь мне нужен адрес.

– Блантир-Лодж, Блантир-парк, Спилл...

– Вы живете в парке?

– В коттедже, сразу за воротами парка.

– Знаю, такой забавный домик с черно-белым верхом?

«С гонтовой кровлей», – мысленно уточняю я, но вслух поправить не решаюсь, простого кивка более чем достаточно.

– Я по дороге на работу каждый день мимо него проезжаю. Это ваш коттедж?

– Нет, я его только снимаю.

– Давно смотрю на дом и думаю: откуда на крыше бахрома из красных листьев? Вы в трубу что-то посадили? Когда плющ по стене вьется, это понятно, а вот...

– Какая разница? – резковато перебиваю я. – Коттедж я просто снимаю, никаких плющей не сажала и не собираюсь.

– Кто вам его сдает?

– Мэрия Спиллинга, – со вздохом отвечаю я. Раздражаться и спешить ни в коем случае нельзя. Шарлотта намеренно затянет наш разговор, если почувствует неладное. Ее спокойная решимость как путы: захочет – я тут целый день просижу.

– Как давно вы живете в коттедже?

– Почти четыре года.

– Арендную плату своевременно вносите?

А это тут при чем? Только ведь она неспроста спрашивает.

– Своевременно.

– А приобрести жилье не думали? Наконец-то собственницей стать?

– Я... (Что за идиотский вопрос?!) Я пока не готова...

– Не готовы осесть на месте и пустить корни? – с улыбкой подсказывает Шарлотта. – Мне самой тоже долго так казалось. – Она стучит ручкой по блокноту. – А до Блантир-Лоджа где жили?

– Я... Можно воды?

– Сейчас чай принесут. Так где вы жили до Блантир-Лоджа?

Вперив глаза в стол, я называю старый адрес:

– Попл-стрит, 84, Линкольн.

– Тоже в съемном доме?

– Нет, тот был у меня в собственности.

– Значит, в Линкольне вы пускали корни. Почему же переехали?

Уже открываю рот, чтобы соврать, но вовремя вспоминаю, чем закончилась выдумка про вывих лодыжки.

– Зачем вы задаете все эти вопросы? – недоуменно спрашиваю я, вытирая липкие ладони о джинсы. – Разве важно, почему я уехала из Линкольна? Я пришла поговорить о своем друге...

Закончить не дает распахнувшаяся дверь. На пороге стоит высокий худой юноша, на вид едва ли не школьник, с двумя кружками, в зеленую и коричневую полоску. Неужели кружки фарфоровые? Мне достается с зелеными полосками и сколотыми краями. – Спасибо, очень вовремя! – Сержант Зэйлер улыбается молодому коллеге, потом мне. Парень что-то шепчет в ответ и показывает на блокнот. – Судя по всему, никто не пострадал, – она устремляет на парня взгляд, значение которого мне не понятно. – Спасибо, Робби! – Едва Робби исчезает за дверью, Шарлотта вновь сосредоточивается на мне. – Пейте чай, Рут, и попробуйте успокоиться. Спешить некуда. Знаю, вы пришли по важному делу, и мы обязательно до него доберемся. Вопросы я задаю стандартные, переживать не стоит.

Иными словами, от вопросов не отвертишься! А я, дурочка наивная, решила, что Шарлотта Зэйлер человечнее других полицейских. Да после всех испытаний небось вырвала человечность с корнем и дыры листовой сталью залатала! Я сама пыталась сделать нечто подобное и понимаю, чем это чревато.

К счастью, о причине отъезда из Линкольна Шарлотта больше не спрашивает. Теперь она хочет выяснить, есть ли у меня работа. Я склоняюсь над чашкой, и пар от чая согревает лицо. До чего же приятно.

– Я работаю на моего друга, – сообщаю я.

– Как его зовут? – впившись в меня взглядом, уточняет Шарлотта.

– Я уже говорила.

– Эйден?

– Да.

– А фамилия?

– Сид.

– Чем же занимается Эйден?

– У него свой бизнес, «Багетная мастерская Сида».

– Да, я видела вывеску. Мастерская у реки, недалеко от бара, как же его...

– Да, там.

– И давно вы работаете на Эйдена?

– С августа.

– А прежде где работали? Сразу после переезда в Спиллинг?

«Скоро все это кончится, – успокаиваю себя я. – Даже пытки не длятся вечно».

– Сразу после переезда я не работала, а потом устроилась в Галерею Спиллинга.

– Багетчицей?

– Нет! – Я чуть не плачу. Как же мне надоел этот бессмысленный допрос! – В то время я понятия не имела, как делают багеты и рамы вообще. Этим занимался мой босс. Я была менеджером – общалась с посетителями и продавала картины. Когда перешла к Эйдену, он всему меня научил.

– И теперь вы умеете делать багеты! – Шарлотта Зэйлер явно рада моим успехам. – А в Линкольне чем занимались?

– У меня был собственный бизнес.

– Рут, я же не ясновидящая! – ободряюще улыбается Шарлотта.

– У меня было свое маленькое агентство по ландшафтному дизайну. Называлось оно «Райские кущи», – быстро отвечаю я, надеясь избежать дополнительных вопросов.

– От ландшафтного дизайна к багетам – вот так перемены! А как звали вашего босса в Галерее Спиллинга?

– Сол Хансард, – безжизненным голосом отвечаю я.

Шарлотта откладывает ручку с блокнотом и смотрит на меня, крутя кольцо на безымянном пальце левой руки. Кольцо золотое с бриллиантиком, обрамленным тонкими золотыми зубцами. «Помолвочное», – догадываюсь я.

Ее личное счастье меня не касается, и я отлично это понимаю. Это прекрасное доказательство того, как сильно меня изменила памятная поездка в Лондон.

Чем лучше себя знаешь, тем проще измениться, – именно так пишут в моих книгах по психологии.

– Значит, вы с Эйденом Сидом вместе делаете багеты в мастерской у реки. Вас как, не затапливает там? – бодро спрашивает Шарлотта Зэйлер. – Бар-то затапливает периодически. «Звезда» – вот как он называется! Я и вашу вывеску видела, «Багетная мастерская Сида», но решила, что бизнес заглох. Сколько ни проезжаю мимо, у вас постоянно закрыто и табличка висит.

Я пристально смотрю на Шарлотту Зэйлер. Все, мое терпение иссякло! Вскочив, я неловко толкаю столик и проливаю чай – больше из ее кружки, чем из своей.

– Эйден считает, что убил женщину по имени Мэри Трелиз, – во второй раз объявляю я. – Но мне точно известно: это не так.

– Скоро дойдем и до этого, – обещает Шарлотта Зэйлер. – Пожалуйста, Рут, сядьте и ответьте на мой вопрос: «Багетная мастерская Сида» еще не закрылась?

– Нет, не закрылась, – пунцовая от унижения, цежу я. – Мы с Эйденом работаем по шесть, а то и по семь дней в неделю. На табличке написано не «Закрыто», а «Прием по записи». Мелкие заказы нам неинтересны. Порой люди по часу выбирают раму и паспарту для одной-единственной картины. Если выслушивать каждого, много не заработаешь!

– Понятно, – кивает Шарлотта Зэйлер. – И кто ваши клиенты?

– Господи, какое это имеет значение?! Местные художники, музеи, галереи... Есть несколько корпоративных клиентов...

– Как давно Эйден занимается изготовлением багетов? Его мастерская появилась сравнительно...

– Шесть лет, – перебиваю я. – Что вас еще интересует? В каких школах учились мы с Эйденом? Девичьи фамилии наших матерей?

– Это – нет, а вот где сейчас живет Эйден, интересует. Он живет с вами?

– Да, фактически.

– Как давно?

– Два... нет, уже два с половиной месяца, – отвечаю я, а про себя добавляю: «С той ночи в лондонском отеле». – У Эйдена есть и своя квартира, совсем маленькая, при мастерской, хотя она больше похожа на склад. – Все, хватит, и так наговорила больше, чем нужно!

– Многим холостякам и в грязной пепельнице уютно! – ухмыляется Шарлотта Зэйлер. – Эйден снимает эту квартиру или он владелец?

– Снимает. – Я решительно откидываю волосы с глаз. – Предвосхищая следующий вопрос, сообщу: арендную плату он вносит своевременно.

Шарлотта скрещивает руки на груди и улыбается.

– Спасибо, Рут, спасибо за терпение! А сейчас, пожалуйста, расскажите об Эйдене и Мэри Трелиз.

Выдержала я этот странный экзамен или завалила – непонятно. Ллихорадочно беру себя за шиворот и уверенно сообщаю:

– Эйден ее не убивал.

– Позвольте уточнить еще раз: вам известно, что ни Эйден, ни кто другой не убивал женщину по имени Мэри Трелиз, верно?

Я киваю.

– Она цела и невредима?

– Да, можете проверить...

– Проверю непременно.

– ...и убедиться.

– Тогда почему Эйден считает, что убил ее?

– Не знаю... – Из груди вырывается тяжелый вздох. – Он не говорит.

– Это что, шутка? – Шарлотта недоуменно вскидывает брови.

– Увы, нет. Страшная нелепость, которая превращает нашу жизнь в ад.

– Так, мне нужны подробности! – Шарлотта решительно хлопает ладонью по столу. – Кто такая Мэри Трелиз? Чем занимается? Где живет? Сколько ей лет? Где вы с Эйденом с ней познакомились?

– Мэри – художница, живет в Спиллинге. А насчет возраста не могу сказать точно... Вероятно, ей, как и мне, под сорок, может, чуть больше.

Все мои ответы только вредят нам с Эйденом. Шарлотта Зэйлер это еще не поняла, но скоро поймет, и тогда... Страшно подумать, но тогда она махнет на меня рукой.

На Шарлоттином лице написано чувство, давно ставшее моим вторым «я», – полное замешательство.

– Попробую разобраться... – наконец говорит она. – По вашим словам, Эйден... Кстати, как давно вы вместе?

– С августа.

– То есть роман начался, как только вы стали у него работать.

Я киваю.

– Эйден считает, что убил Мэри Трелиз, а вам точно известно, что она не только жива, но и невредима?

– Верно. – Я откидываюсь на спинку стула, довольная тем, что меня наконец поняли.

– Не знаю, может прозвучать глупо, – Шарлотта Зэйлер прищуривается, – но вы говорили Эйдену, что Мэри Трелиз жива?

– Конечно. – По щеке сползает слеза. – Не просто говорила, а до мозоли на языке повторяла.

– А он что?

– А он... Он лишь качает головой и твердит, дескать, Мэри не может быть живой, потому что он ее убил.

– Вы искренне пытались ему втолковать?

– Сотни раз. Говорила, где она живет, предлагала ему съездить туда и собственными глазами убедиться, но он не желает. И сам не едет, и меня не слушает. Честное слово, руки опускаются!

Шарлотта Зэйлер тыкает ручкой себе в щеку.

– Рут, ваша история звучит очень странно. Надеюсь, вы понимаете, как странно она звучит?

– Разумеется, я же не идиотка!

– Где познакомились Эйден и Мэри?

– Не знаю...

– Великолепно! – бормочет Шарлотта. – Вдруг Эйден вас разыгрывает? Он вам про это убийство не первого апреля рассказал? – Наверное, выражение моего лица красноречивее любых слов, потому что она вмиг перестает ерничать. – Когда он вам рассказал? При каких обстоятельствах? Простите, Рут, но история кажется... едва ли не фантастической.

– Про убийство я услышала тринадцатого декабря прошлого года во время поездки в Лондон.

– Почему вы отправились в Лондон именно в тот день?

– Чтобы сходить на выставку.

– Ясно, продолжайте, – кивает Шарлотта.

– Случилось все в отеле. Было поздно, мы поужинали в городе, вернулись в номер около половины десятого, и... Эйден рассказал про убийство.

– С бухты-барахты? Взял и выложил: знаешь, Рут, я хладнокровно убил человека.

– О «хладнокровно» речь не шла. Эйден просто сказал, что убил Мэри. И не с бухты-барахты. Он переживал, что если мы не раскроем друг другу все секреты, то наши отношения не сложатся. Раскрывать этот секрет ему явно не хотелось. Я чувствовала: он боится. И сама тоже боялась.

– Почему? – Шарлотта Зэйлер подается вперед. – Как правило, откровения близких, особенно любимых, страх не вызывают. Многим женщинам даже нравится их слушать! У вас были причины думать, что Эйден способен совершить тяжкое преступление?

– Никаких причин не было! – качаю головой я. «Многим женщинам...» Шарлотта явно имеет в виду тех, для кого слово «секрет» ассоциируется с чем-то заманчивым и соблазнительным, а не с болью и муками.

– Как именно выразился Эйден?

– «Много лет назад я убил женщину, – зажмурившись, вспоминаю я. – Ее звали Мэри. Мэри Трелиз».

– «Ее звали Мэри Трелиз», – задумчиво повторяет Шарлотта Зэйлер. – Он явно считал, что вы с Мэри не знакомы. Он не подозревал, что это совсем не так?

Такого вопроса я не ожидала!

– Я не знаю Мэри, – бормочу я, чувствуя себя выброшенной на берег рыбой.

– Что?

– Я не знакома с Мэри Трелиз.

– Тогда... Извините, Рут, возможно, я что-то пропустила, но если вы не знакомы с Мэри, то откуда знали, что она жива, когда Эйден впервые обмолвился об убийстве?

Шарлотта все равно не поверит! Тем не менее я пошла бы на откровенность, но тогда встреча с Мэри наверняка встанет перед глазами. Меня же от одной мысли в дрожь бросает! Я смотрю на остатки чая, морщусь и жду нового вопроса. Но сержант Зэйлер его не задает. Она ждет ответа.