Текст книги "Девушка с девятью париками"

Пятница, 18 февраля

«Ты ужасно похожа на вермееровскую девушку – ту, что с жемчужной сережкой”. Это уж получше того, что приходит мне на ум всякий раз, как я вижу свое отражение в зеркале. После долгих экспериментов с лентами для волос Аннабель и лаком из причудливой белой бутылки, который продавался вместе с париком, я спускаюсь в кухню около полудня. Мама и ее подруга Мод пьют кофе. Я улыбаюсь, целую Мод в щеку и ставлю чайник.

“Клянусь, просто вылитая”, – слышу я продолжение разговора. Мама улыбается подруге. Я яростно чешу затылок, безнадежно пытаясь побороть вечный зуд. Мне нужно избавиться от последних волос, с ними моя голова выглядит даже хуже.

Я вновь возвращаюсь наверх, к зеркалу. Передо мной на комоде лежит большой календарь, этакий профессиональный ежедневник. Он посвящен следующим пятидесяти четырем неделям химии и облучения. Моя жизнь в пятидесяти четырех неделях. Первая триумфально перечеркнута.

На девятую неделю запланирована первая контрольная оценка. Мне сделают сканирование, чтобы проверить, пошла ли мучительная тошнота мне на пользу. Я боюсь до смерти. Я не позволяю себе думать о том, что предстоящее сканирование может обернуться чем-то хорошим. Станет только тяжелее, если получится наоборот. Я пытаюсь размышлять над худшим сценарием: опухоли разрослись, рак неизлечим, я в конце пути. Я беру нашу кошку, Саарти, и прижимаю ее к себе, раздумывая над тем, кто из нас кого переживет. За последние недели я впервые в жизни осознала, что смертна. Осознала, что я человек, являющийся частью общего гигантского цикла, естественного процесса жизни и смерти. Как будто я больше не отдельная личность, а деталька вселенского бытия. Странным образом осознание этого успокаивает, но лишь на время.

Сегодня я, накрасив ресницы, впервые достаю парик. По крайней мере, у меня все еще есть ресницы. Когда же и их не станет? Я шаркаю по дому в маминых тапочках и пушистом белом халате, подаренном лучшим бойфрендом в мире. В эти дни я только и делаю, что получаю, получаю и снова получаю. Будь то цветы, подарки или тонны любви. И мне это нужно – я впитываю все как губка. Но мне нечего дать взамен.

К сожалению, бойфренд с халатом не мой, а сестры. Но я по крайней мере хоть что-то имею с этих отношений. Должна признаться, что я сейчас не прочь обзавестись собственным парнем. Мои ночи стали бы чуть менее одинокими. Но у меня хотя бы снова есть сестра. Мне нравится, когда она рассказывает о своей повседневной жизни, но слушать ее рассуждения о будущем – больно. Конечно же, я желаю ей счастья, но это так несправедливо. Я не могу вести разговоры о будущем. Перед глазами сплошной туман.

Я чувствую тяжесть и онемение, хотя мое тело, кажется, исчезает на глазах. Весы показывают, что я потеряла еще один килограмм. Как и во все предыдущие дни на этой неделе. Я открыла новую диету: страх, стресс и опухоль. Все, что вам нужно, – это рак. Ночной пот появился несколько месяцев назад как еще один из необъяснимых тогда симптомов, но он никогда не был таким интенсивным, как сейчас. Я просыпалась по нескольку раз за ночь от того, что плаваю в собственном поту. Впалый живот, вздымающаяся грудь. Все просто сочится потом или слезами. “Раковая лихорадка” – так они это называют. В моем случае она начинается каждый вечер в девять часов. Сегодня в четыре утра я стянула с себя очередную футболку, залитую раковым потом. Рядом с кроватью еще четыре – две грязные и две чистые. Мама развернула свежую футболку и помогла мне ее надеть. Мое тело живет собственной жизнью, реагируя на что-то, чего я не вижу, что с некоторых пор контролирует во мне все. В такие дни, как сегодня, дыхание болезни чувствуется как никогда близко.

Я ночую в спальне своих родителей. Не особый повод для хвастовства в двадцать один год, но так уж есть. Я снова стала маленькой девочкой, которой когда-то была.

“Как мне страшно”, – шептала я прошлой ночью в подушку.

Папа обнял меня: “Софи, ты для меня все”.

Я разрешаю ему обнять меня. Мое тело на ощупь влажное. Чуть позже к нам присоединяется мама.

– А что если я умру? – Я крепко их обнимаю и смотрю в щель между занавесками за папиной спиной. Просвет достаточно широкий, чтобы можно было видеть ночь. Облетевшее дерево, лунный свет, темный фон.

– Ты не умираешь, – это голос моей матери.

– Но что если да? Что если мои опухоли никуда не денутся? Я так боюсь этого сканирования, – мне кажется, будто я плачу всем телом.

– И мы тоже, Софи, – папа смотрит на меня как на обреченную. Я чувствую облегчение от того, что он позволяет мне говорить о моем самом большом страхе и не пытается принизить его. Ужасно утомительно все время делать отважное лицо.

* * *

Я все еще стою перед зеркалом и пытаюсь добраться до затылка, чтобы почесать. Несколько прядей по-прежнему цепляются за череп, который чешется как безумный и выглядит нелепо. Я решаю больше не ждать и звоню своей тете Кристин, чтобы узнать, не сможет ли она зайти к нам с электробритвой. Часом позже она уже в нашей прихожей. Мод встает и оставляет нас наедине.

“Это действительно хорошая штука, я взяла ее у друга, который работал парикмахером”, – говорит Кристин.

Они с мамой придерживают зеркало, а я включаю бритву. Мы сидим за кухонным столом. Три пары глаз сосредоточены на руках, бережно, но решительно держащих машинку над моей головой. Хотя брить осталось не так уж и много, я чувствую прилив сил: у меня есть шанс побриться наголо самой, прежде чем меня “побреет” рак.

Через несколько минут все кончено. Во время бритья я старалась смотреть только на свои волосы, а не на лицо. Но теперь все кончено, и моя голова такая же гладкая, как шар для боулинга. Я выгляжу отвратительно. Я говорю себе, что солдат Джейн сделала то же самое, а ведь она была той еще штучкой, но лучше от этого я не выгляжу. Следующие несколько недель я стараюсь обходить стороной все зеркала в округе. Я ненавижу свою новую голову, в парике она или без.

Понедельник, 14 марта

С моего первого посещения С6 прошло семь недель. Сегодня я снова еду в больничном лифте наверх, чтобы записаться на второй курс. За девять недель я должна пройти через химию дважды – в первую и в седьмую неделю. В промежутке я должна ходить на уколы и капельницы в дневной стационар, что отнимает по нескольку часов в день. И эти первые девять недель – только начало. Потом мне назначат еще больше процедур.

Мое расписание столь запутанное, что я с трудом в нем ориентируюсь. Такое ощущение, что докторам нравится все усложнять. Когда у меня нет химии, большую часть времени я отдыхаю или же по пятницам прихожу в больницу на анализ крови. Короче говоря, моя жизнь пациента почти такая же напряженная, как если бы я была обычной студенткой дневного отделения, разрывающейся между лекциями, свиданиями и посменной работой. И все же, когда я не в больнице, я радуюсь повседневным вещам все больше: чистка зубов, поход в магазин, одевание, просмотр телевизора. В сравнении с прозябанием в С6, со всеми этими трубками, торчащими из моей руки, это все равно что грандиозная вечеринка.

Сегодня – день рождения Сне, ей исполняется двадцать пять лет. Четверть века. Я всегда знала, что люблю ее, но знать и чувствовать – разные вещи. Сейчас я ощущаю любовь к ней постоянно – сильнее всего, когда она гладит меня по спине, но также и когда она просто сидит рядом со мной за кухонным столом, погрузившись в свои учебники.

Доктор Л. заходит, чтобы посмотреть, как я справляюсь с побочными эффектами химиотерапии, и оценить цвет лица. Он что-то бормочет; кажется, будто ему неудобно и он хочет поскорее уйти.

“Есть ли у вас покалывания в пальцах рук или ног? – спрашивает он. – Нам нужно внимательно следить за побочными эффектами от винкристина, поскольку вы получаете его очень много”.

Я мотаю головой. Покалываний нет, но с первого дня химиотерапии я постоянно чувствую колющую боль. Как будто борьба с болезнью действительно началась и теперь бушует во всем теле. Интересно, почему мы не говорим “химиопациенты” вместо “раковые пациенты”? Разница между последствиями от химии и от рака едва уловима. Иногда у меня бывает мрачное предчувствие, что рак распространился уже повсюду, но ассистенты доктора Л. усердно стараются убедить меня, что это почти невозможно. Как же обидно, что сам доктор Л. этим даром обделен.

– Ваш гемоглобин – показатель красных кровяных телец – немного понижен, – врачебная интерпретация выражения “а выглядишь ты бледновато”. – Так что в конце недели сделаем вам переливание. С переливанием всегда есть небольшой риск. – Ага, типа один процент на миллион. – Но я предпочитаю сделать переливание вместо ЭПО[3]3
  ЭПО – эритропоэтин, один из почечных гормонов. Физиологический стимулятор эритропоэза, активизирующий выработку и созревание эритроцитов из клеток-предшественников эритроцитарного ряда.


[Закрыть].

– ЭПО?

– Укол гормонов, стимулирующий производство красных кровяных телец в вашем костном мозге. Но вместе с этим он может стимулировать и рост ваших опухолей.

– Ох. Как у велосипедистов “Тур де Франс”?

– Что-то вроде того. А как ваш ночной пот?

Доктор Л. всегда в точности знает, как поддержать разговор. Раковый пот сочится из моего тела все последние недели, заставляя моих родителей цепенеть от ужаса. В худшие ночи моя кровать перестилается трижды, а футболки меняются по пять раз. Я становлюсь все слабее и вместе со всеми жидкостями, покидающими мое тело, теряю все больше веса. “Вроде получше, но прошлая ночь была ужасно влажной”.

– Это не очень хороший знак, – мое упоминание про “вроде получше” осталось незамеченным. – Мы будем следить за этим.

Прошло уже почти два месяца, но, насколько я могу судить, доктор Л. по-прежнему остается страшным, противным человеком, перевернувшим мою жизнь вверх тормашками. Как будто он один виноват в том, что в моем теле рак. Но, в конце концов, он именно тот, кто дал моей болезни имя. На его беджике написано: “Доктор Л.”, но сестры зовут его по имени. Как и я. Звать его в лицо Лузером, наверное, не лучшая мысль. Он заходит практически ежедневно, чтобы посмотреть, как поживает его садик, засаженный раковыми пациентами. Его умение обращаться с больными колеблется между грубым, жестким и неловким. То есть это направлено только на пациентов: я часто слышу, как он смеется и шутит с коллегами. Он точно из тех эскулапов, которые любят прятаться за своим медицинским жаргоном, не давая пациентам даже тени надежды. Он не хочет врачевать душу или взращивать оптимизм; в конце концов, это не то, что можно измерить и просчитать.

Но он также и мой врач, моя надежда, мой целитель. Мой волшебник от медицины. Я имею в виду не волшебную палочку или исчезающих кроликов. Нет, он воплощение медицинской науки: честный и настойчивый, помогающий всем своим пациентам избавиться от ракового кошмара. Ели уж говорить о моем спасителе, то никто и рядом с доктором Л. не стоял. Даже доктор К.

Это первая неделя, когда я, уже лысая, шляюсь по больнице. Не могу понять, кто уродливее, Софи с халой на голове или Софи-скинхед. Так что я наматываю вокруг головы шарф, и вы не смогли бы отличить меня от уборщицы, ежедневно являющейся с ведром хлорки и шваброй. Медбрат Бас теперь зовет меня Болди[4]4
  Производная от английского bald (лысый). Дословно можно перевести как Лыси к.


[Закрыть]. Когда он так говорит, я смеюсь. Я начинаю звать его сестричкой Бетти[5]5
  Героиня одноименного фильма с Рене Зеллвегер.


[Закрыть] – он единственный медбрат в отделении и, мне кажется, заслуживает специального обращения. И подтачиваний. В восемь часов он будит меня словами “Доброе утро, Болди”, будто на его этаже я такая одна, и помогает мне сменить футболку. Это бывает нелегко из-за трубок, торчащих из моих запястий. А потом он присаживается поболтать, заодно меняя пластырь, которым трубка крепится к руке.

– У меня тут опять все запуталось.

– Ты пытаешься ходить с торчащими из тебя трубками!

Мне вливают два пакета крови, чтобы поднять показатели и превратить вялую Софи в активную. Странная идея – использовать чужую кровь как своего рода лекарство, которое помогает мне поправиться. Может, поэтому в последнее время я чувствую себя иначе – почему я больше не похожа на липкую сладкую булочку или лакрицу? И почему я внезапно полюбила писать? Это одно из изменений, пришедших вместе с раком, – раньше я писать ненавидела. Я даже платила своей сестре, чтобы она вела за меня конспекты. Но на этой неделе я пришла в больницу с ноутбуком. Не чтобы ползать по Сети, а чтобы исследовать собственные мысли. Несколько ночей назад, в очередной раз валяясь без сна, я вылезла из кровати, взяла карандаш и листок бумаги. Не из предусмотрительности, а из острого желания записать кое-какие мысли. К утру я исписала десять страниц. И с тех пор не могу остановиться. Я записываю все, что со мной происходит, цепляясь за правду как за жизнь.

В районе 10:30 я обычно принимаю душ. Я очень долго намыливаюсь, мажу себя кремом для тела и всеми имеющимися в запасе лосьонами, только чтобы убить время. Затем я одеваюсь. Начинаю снизу, иначе мешает капельница. Я все еще тщеславна; в больницу я взяла все самые красивые кофточки на случай, если зайдет доктор К. или еще какой-нибудь секси-доктор. В любой день меня могут отправить из онкологии куда-нибудь еще на анализы. Каждый раз, когда это происходит, я чувствую всеобщее внимание: раковый больной неуклюже плетется, толкая перед собой стойку с капельницей, пакеты с химией раскачиваются туда-сюда. Сдав анализы, я нахожу убежище в своей больничной койке и пытаюсь забыть о том, кто я такая. Пытаюсь забыть все, поскольку, просыпаясь каждое утро, снова и снова выясняю, что на моей голове больше не растет ни одного волоска.

– Привет, солнышко, как ты себя чувствуешь?

Я поворачиваюсь на знакомый голос. Я вижу вплывающую в мою палату фиолетовую орхидею в сопровождении Аннабель.

– Любимая! – взвываю я радостно. – У меня парик не криво сидит?

Без Аннабель я не знала бы, каково это – иметь настоящего друга типа того, с кем можно поваляться на его кровати в Амстердаме и который знает, как одиноко мне в Индии. Того друга, которому достаточно одного взгляда, чтобы понять, что за бардак творится у меня на голове. Того, кто, еще не услышав диагноза, понимал, что со мной что-то не так. Друга, который смело штурмует трамвай в час пик с большой фиолетовой орхидеей в руках, чтобы сделать мою депрессивно-белую палату чуточку более похожей на дом.

Аннабель осматривает меня с ног до головы и улыбается. Она поправляет халу Стеллы как надо.

– Ты когда-нибудь думала о том, что будет, если я умру? – спрашиваю я.

– Ну разве ты сегодня не само очарование? – Она садится в кресло рядом с моей кроватью и достает маникюрный набор.

– Хочу знать, думаешь ли ты об этом, – Аннабель мастерски умеет скрывать свою боль, даже передо мной.

– Да. Я думаю об этом. Может, я и выгляжу сильной, но каждую ночь плачу у Барта на плече. Но, пока еще есть надежда, я стараюсь не думать о худшем.

– Ох, – во мне растет признательность, но, если честно, я очень рада ее словам. Чем больше она плачет, тем больше любит меня. – Мы всегда были вместе, – говорю я.

– И всегда будем.

– Еще две недели. Страшновато, да?

– До сканирования?

– Ага.

– Значит, сегодня нет никаких причин задаваться дурацкими вопросами, правда же? – она наклоняется и продолжает делать маникюр.

Четверг, 24 марта

Мы с Аннабель охотимся за париком, в котором я не буду напоминать чванливую Стеллу Я хочу найти такие волосы, с которыми буду похожа на себя хотя бы отдаленно. Я устала прятаться под париком, в котором похожу на кого угодно, только не на молодую женщину, или под шляпой, которая бьется в лицо всякого, с кем я целуюсь при встрече. Может, у меня и рак, но я отказываюсь не быть собой. Возможно, хороший парик вновь заставит меня почувствовать себя девушкой.

Кое-кто из друзей подарил мне набор DVD с “Сексом в большом городе”. В последних просмотренных сериях Саманта каждый вечер носит разные парики, один лучше другого. Если она способна так здорово выглядеть, болея раком, может, и я смогу. Мы отправляемся в театральный магазин на другом конце города. Это место буквально набито париками от пола до потолка. Аннабель внимательно их изучает, пока продавщица, в ужасе от Стеллы, стоит позади меня. Это напоминает мне о днях, когда мы были девчонками и в продуктовом магазине вовсю таращились на чернику, малину и голубику, прежде чем набить ими наши корзинки.

Аннабель впервые увидит мой лысый череп. Я боюсь, что это ее напугает. Я нервно сглатываю и медленно стягиваю парик. Аннабель улыбается, а затем несколько раз проводит рукой по розовой коже. “Мягкая и нежная”, – говорит она. Я захлебываюсь слезами.

Продавщица примеряет на меня кучу разных париков, и вдруг появляется она – Дейзи. Мы втроем замечаем ее сразу; Дейзи – спасительница. Я смотрю в зеркало на странную девчонку с длинными светлыми кудрями, спадающими на плечи. Как здорово пробежаться пальцами по густым вьющимся волосам, о которых раньше я могла только мечтать. Мое лицо выглядит совсем по-другому, внезапно из старой зануды я превращаюсь в озорную хохотушку. Я чувствую себя так, будто это кто-то другой носит Дейзи. Кто-то, кто больше озабочен жизнью, нежели смертью.

Аннабель повязывает розовый шарф на моей новой прическе и принимается изучать остальные парики. Она возвращается с коротким ярко-рыжим экземпляром. Он тоже выглядит великолепно. Рыжие локоны оживляют мое бледное лицо. А дерзкая линия стрижки вдруг пробуждает во мне смелость. Мы тут же решаем назвать ее Сью. Не знаю почему – имя просто само пришло мне в голову. Может, потому что оно такое короткое: Сью. Сильная и решительная.

Я ухожу из магазина с двумя новыми париками, двумя новыми персонажами. Что как нельзя лучше подтверждает теорию Аннабель о Близнецах: они вечно не могут решиться на что-то одно. Я начинаю радоваться этой игре в перевоплощения. Поход в театральный магазин не так уж сильно отличается от похода в Н&М.

В скором времени я прихожу домой с Блонди – короткой и сексуальной стрижкой. Это мой единственный парик, сделанный из настоящих волос. Это значит, что он еще и самый дорогой: 800 евро. Убийственно. Но, когда я надеваю его и провожу рукой по голове, мне кажется, что я глажу собственные волосы, обработанные тоннами кондиционера. И вновь парик заставляет меня чувствовать себя по-другому. Дейзи во многом похожа на Барби, Сью упрямая, Блонди же кажется независимой женщиной, даже если на деле это совсем не так.

Я называю свои парики по именам, потому что все они принадлежат разным персонажам. Разным женщинам. Я больше не Софи, но Стелла, Дейзи, Сью или Блонди. Блондинки в моей коллекции преобладают, поскольку они более веселые. Интересно, думала бы я так же, если б у меня по-прежнему были собственные светлые волосы. Теперь-то я все об этом знаю. Блондинки привлекают больше внимания, им достается больше бесплатной выпивки, они чаще добиваются своего. Ну а если говорить о мужчинах, то вокруг блондинок их полно.

Воскресенье, 27 марта

Снаружи все еще зима. На часах половина пятого вечера, но, когда я выглядываю в окно, там уже темнотища. После долгой недели на крючке у больничной капельницы я устроилась дома на диване, обхватив колени руками и с выражением “не думаю, что надо принимать душ, поскольку все равно скоро спать”.

С компьютером на коленях, в платье и со свежим красным педикюром я одним глазом смотрю по телевизору “Дневник Бриджет Джонс”, другим в компьютер, на котором печатаю. Классическая история для девушки двадцати одного года. Такие вот развлечения лучше всего отвлекают от мыслей, которые заезженной пластинкой вертятся в голове: сканирование, осталось всего четыре дня. Я встаю и снимаю Дейзи. Глазами ищу Сью – с ней я чувствую себя сильнее, – правой рукой поглаживая череп. Может, выглядит он ужасно, зато на ощупь кажется странно приятным и нежным. Мельком вижу свое отражение в зеркале. К счастью, мои щеки вернулись к своим обычным пропорциям, рыбу фугу временно сдули. Силюсь разглядеть симпатичную девушку, которой когда-то была, но не могу. Пытаюсь увидеть, что я – это я, но тоже тщетно. Я быстро надеваю Сью и запрыгиваю обратно на диван.

Парик – это не просто копна волос. Каждый из париков что-то дает мне. Они отвечают не только за то, как я выгляжу. Они влияют на мое самоощущение. Неважно, Стелла я, Дейзи, Сью или Блонди.

Когда я надеваю Дейзи, я полностью преображаюсь. Длинные кудри каскадом спадают на плечи. Вместо итальянских сандалий – сексуальные шпильки, вместо джинсов – обтягивающая мини-юбка, а некогда скромное декольте теперь приковывает взгляды. Лучший выход Дейзи – это когда она опаздывает, а на ее голове переполох. Каждый хочет знать, кто скрывается под этими сказочно-золотистыми локонами.

Как Дейзи мне нравится привлекать к себе всеобщее внимание: встряхивать волосами, легкомысленно смеяться над каждой шуткой, пить молочные коктейли вместо томатного сока и обильно красить губы. Я предпочитаю просмотр “Отчаянных домохозяек” чтению Вергилия, а педикюр совершенно точно должен быть красным. Я мечтаю о романтическом свидании с доктором К., хотя именно эта фантазия вообще не зависит от того, какой на мне парик.

Когда я Сью, у меня есть то, чего нет у большинства женщин, – невероятно рыжие волосы. С ними легко производить впечатление; не нужно смеяться над глупыми шутками и встряхивать головой.

Стелла заставляет меня понять, кем я не являюсь и как здорово твой образ отражает то, кто ты есть на самом деле. Она не тот человек, который поедет в Тибет или Иран. Она не засиживается с друзьями в баре до закрытия. Она ужасно непорочная и чистая, а ее волосы всегда в идеальном порядке. Я предпочитаю быть немного более неряшливой.

А вот Блонди делает меня незаметной – в хорошем смысле. С такой прической не выделяются. Она идеально подходит для тех дней, когда я не хочу быть в центре внимания. Если хочется пофлиртовать или чтобы меня заметили, я ношу Дейзи или Сью.

У этих четырех барышень есть кое-что общее. В каждой из них есть чуть-чуть Софи. Софи, которая растет, понемногу вдохновляясь каждой из них. И Софи, которая может увидеть перемены в себе, наблюдая за тем, как эти дамы справляются со своей жизнью. Вместе Дейзи, Блонди, Сью и Стелла образуют новую Софи.