Текст книги "В стране кораллового дерева"

Глава вторая

Иногда, проснувшись утром, Анна понимала, что возненавидит этот день. После того как девушка стала работать в фирме «Брейфогель и сын» и получила первую зарплату, она решила, какие долги следует оплатить в первую очередь. Она вымыла маленький дом, где жила ее семья, постирала грязное белье и позаботилась о том, чтобы каждый день хоть что-то было на обеденном столе. По дороге с работы Анна нашла лимон, очистила его от кожуры и приготовила напиток для Калеба. В комнате до сих пор пахло плесенью, но теперь чувствовался и легкий лимонный аромат, что было несравнимо лучше, чем вонь от гнилья, стоявшая в тесных переулках. Источником смрада были скотобойни, превращавшие близлежащие кварталы как бы в отдельный город. С юга к ним можно было пройти по Калле-Лагра. Калеб тоже несколько недель работал на одной из скотобоен, но вскоре стал слишком слаб для столь тяжелого труда.

– Кроме того, – сказал он Анне как-то вечером, – там ужасно. Столько крови, столько смертей… Дома мы раз в год закалывали одну или две свиньи, иногда резали курицу. Но там их сотни, сотни животных… Их убивают каждый день. Их сотни…

Калеб покачал головой, шепотом рассказывая, как убегающую скотину ловят лассо, прежде чем перерезать ножом горло и четвертовать прямо на месте.

– Мы обрабатывали туши, – в ужасе произнес он, – а животные еще не околели до конца. Их глаза были открыты, а из них вместе с вытекающей из тела теплой, парной кровью уходила жизнь. Все нужно делать быстро, понимаешь? Быстро, быстро, быстро… Иногда я стоял по колено в крови. Она была повсюду: на нашей коже, в воздухе, на языке.

Все, что производили скотобойни, в большинстве своем направлялось в Европу, Америку или на Карибские острова. Жир использовали в лампах для освещения, из остатков кожи, костей и меха варили клей. В районе Ла Бока, известном домами на сваях и чем-то похожем на лигурийскую деревню, по словам Луки, шкуры складывали стопками, а мясо засаливали для дальних перевозок.

Порт Ла Бока располагался в устье Риачуэло, впадавшей в Ла-Плату. Здесь было столько пароходов, парусников, барок и лодок, что иногда не было видно воды. Всюду висел тяжелый едкий запах дубленой кожи. Большие продовольственные склады располагались возле пульперий. Рядом с опрятными гостиницами лежали горы шкур, бочек, камней и бревен.

Анна вздохнула. После того как она потеряла работу у Герти Вильмерс, ее мать и сестра подрабатывали уборщицами в зажиточных домах квартала Сан-Тельмо. Пришлось приложить много сил и упорства, но Анне удалось уговорить мать и сестру пойти работать на испанское подворье. Нельзя было допустить, чтобы ими овладели страх и равнодушие. Именно равнодушие чувствовала Анна с первых дней в Буэнос-Айресе, но она твердо решила не позволять себе этого. Поэтому она регулярно скоблила стол и пол – Анна не хотела допустить, чтобы их жилище вновь выглядело разоренным. Девушка достала новую мешковину для окон: стекол давно уже не было. Она почистила ведро и следила, чтобы в нем всегда была свежая вода, которую покупала у водовозов на улице, громко нахваливавших свой товар. Анна также прибралась в маленькой комнате, проветрила и вытряхнула одеяла.

Несмотря на идеальный порядок, тесное жилище оставалось тесным жилищем. У многих домов в нищих кварталах была лишь одна комната, самое большее – две, как у семьи Бруннеров и Вайнбреннеров. В большинстве комнат кровати стояли на простом утрамбованном земляном полу, и счастлив был тот, кому доводилось спать на кровати. Все пожитки сéмьи хранили в сундуках. Украшений в большинстве домов отродясь не видели. У соседей рядом с крестом и мисочкой со святой водой Анна заметила зеркало в раме. В соседнем окне Ленхен разглядела изящные фарфоровые статуэтки, которые жадно рассматривала детвора.

Анна не видела смысла в бесполезном хламе. Она боролась за будущее, чтобы жить без равнодушия и с высоко поднятой головой. Анна видела, что происходит с людьми, которые живут без цели изо дня в день. Они ничем не отличались от крыс, которые с наступлением сумерек выбирались из нор и искали падаль и объедки.

Девушка почти не видела отца. Рано утром, когда она шла на работу, он еще спал в своем углу или же его уже не было. Когда Анна возвращалась домой, отец все еще шатался по переулкам или возле трактиров и приходил домой, когда дочь спала. Однажды вечером, когда Анна как раз вернулась с работы, отец вдруг появился на пороге ее комнаты. Он взглянул на Анну налитыми кровью глазами.

Его редкие сбившиеся волосы стали совсем седыми. Веки отяжелели.

«Он исхудал, – подумала Анна, – и кожа у него обвисла и побледнела».

Отец покачнулся, не сводя с нее глаз. От него разило алкоголем. Анна знала, что каждый день он захаживает в трактир, где пропивает все до последнего грязного бумажного песо, которые зарабатывал, если была возможность, а то пропивал и деньги жены. Свои деньги Анна с самого начала тщательно прятала.

«Я не позволю, чтобы мои тяжело заработанные деньги отец тратил на дешевую сивуху, – пронеслось у нее в голове. – Я не допущу, чтобы он утащил нас всех на дно».

Эта неожиданная мысль очень испугала ее. Анна не спускала с отца глаз.

– Анна? – промямлил он заплетающимся языком. – Хорошо, что ты здесь, Анна.

– Добрый вечер, отец.

Девушка не знала, что делать дальше, и еще раз вытерла тряпкой чистый стол. Она купила хлеб, несколько помидоров и немного фенхеля – продукты, из которых собиралась приготовить блюдо, о котором ей рассказала Мария.

Генрих, качаясь, подошел к столу. Анна невольно отпрянула. Отец часто был в дурном настроении. Прежде он все видел в мрачном свете, но никогда не распускался. В Буэнос-Айресе это, очевидно, изменилось.

Отец взглянул на овощи, лежащие на столе. Анна заметила шлейф слюны, прилипший к обросшему щетиной подбородку. Кусочки кожи отшелушивались с пересохших губ. Над левым виском Анна увидела покрытое коростой пятно, которое отец с наслаждением почесывал. Неожиданно ее затошнило. Еще утром она вдруг почувствовала слабость и у нее началась рвота. Запах пищи, доносившийся с заднего двора, внезапно перестал вызывать у Анны аппетит.

– Что ты собираешься с этим делать? – пробормотал Генрих. – Ты не можешь купить нормальной немецкой еды? Я хочу мяса с картофельными клецками и краснокочанной капусты, а не этого чужого дерьма. Мы немцы, деточка!

Анна видела, как отец покачнулся, потом вытер тыльной стороной ладони рот и нос.

– Все едят мясо, даже самые нищие, только мы не можем себе этого позволить. Только мы настолько глупы, что лишаем себя лакомого куска. – С его губ полетели брызги слюны.

Анна уставилась на сочные красные помидоры. Овощи оказались очень вкусными. Она даже подумывала о том, не высадить ли помидоры на заднем дворе. Многие так делали. Она могла бы выращивать помидоры и тем самым сэкономить немного денег, пополнив их скудный рацион. Нужно спросить у Марии, которая наверняка в этом разбиралась. Анна решительно положила руку на хлеб.

– Я сейчас приготовлю еду, отец, – твердо сказала она.

Генрих покачал головой – осторожно, медленно, – видимо, она у него болела.

– Ты слишком часто бываешь у итальянского сброда. Немцу нужно мясо, картофель и капуста, разве я этого не говорил? Да и твоему Калебу хорошо бы съесть что-нибудь питательное, а не эту дрянь. – Генрих ткнул пальцем в помидор.

«Калеб почти ничего не ест последнее время, – подумала Анна. – Он говорит, что не голоден». Но она знала, что он не ест, потому что не работает и не приносит домой деньги. В этот вечер Анна хотела заставить его поесть, хотя и догадывалась, что ей это не удастся.

«У моего мужа есть своя голова на плечах. И мне это нравится», – неожиданно подумала Анна, и на ее лице появилась улыбка.

Отец со стоном повалился на лавку, которая жалобно скрипнула под его костлявым телом.

– Скажи-ка, девочка, а зачем ты вообще ходишь к этим грязным итальяшкам?

Анна не ответила. Это его не касалось. Его не касалось то, что она жаловалась Марии на свои проблемы, а подруга просто слушала ее. Его не касалось то, что, когда Анна сидела на солнце перед маленьким домиком Марии и Лукаса, напряжение тут же отпускало ее. Там никто не ждал, что она все сможет уладить. Там на нее не смотрели глазами, полными надежды, Элизабет и Ленхен и не требовали от нее принимать решения. Там она была настоящей: отчаявшейся, печальной и уставшей, такой уставшей…

– Ну и хороша же она, – вдруг добавил Генрих и провел в воздухе руками, вероятно, изображая ее фигуру. – Мария, – промямлил он.

Снова с его губ слетели капли слюны, и Анна впервые заметила в облике отца что-то страшное. Она решительно развернулась и ушла.

На следующее утро Генрих снова был трезв, но пребывал в еще худшем настроении. Он жаловался на тесноту, на табурет, который поставила Ленхен и о который он споткнулся, на скудную пищу, на влажность, на жару, на шумных детей.

– Сегодня я найду себе работу, – с надменным видом заявил он.

Женщины даже не переглянулись. Не в первый раз Генрих это говорил, и они уже перестали на это реагировать. Первая же дорожка приведет его в какую-нибудь пульперию, в которой он пропьет то немногое, что ему посчастливится заработать. Может быть, он даже выклянчит что-нибудь у одной из них.

«Дома у нас дела шли лучше, – подумала Анна. – Денег много не водилось, но мы и не нищенствовали. У нас был чистый маленький дом и работа. Мы знали, что в нашей жизни ничего не изменится ни к лучшему, ни к худшему. Здесь я ни в чем не уверена. Я не знаю, что мне делать, когда воздух так угнетающе жарок, что едва можно дышать. Я не знаю, кто мне будет помогать, если у меня родится ребенок. Я не знаю местного языка. Я даже не понимаю, что мне кричат на улице и почему смеются».

Она вспомнила тот день, когда отец пришел домой и предложил им уехать из страны. Это был теплый и многообещающий день, как нельзя лучше подходящий для того, чтобы строить грандиозные планы. Несколько недель спустя они встретились с одним из агентов эмиграционной службы. Через три месяца отец уже почти решился ехать и вскоре убедил Калеба. А это оказался карточный домик, разрисованный всеми цветами радуги. И как же быстро он разрушился!

– Пойми же, Анна, – сказал ей однажды Калеб, когда они лежали рядом после воскресной церковной службы. – Это шанс заполучить участок земли или построить собственную мастерскую. Им нужны столяры, плотники и подсобные рабочие. Йост рассказал мне, а ему написал об этом зять. Там нет несметных богатств, но есть хорошая земля, которую может купить любой честный человек, заработав деньги своими руками. Может быть, однажды у нас даже появится собственное подворье. Помнишь, люди уезжали еще десять лет назад… в Санта-Фе. Может, мы тоже найдем себе землю в Санта-Фе. Свою собственную землю, представляешь? Да, нам придется тяжело работать, но там, Анна, человек всего может достичь собственным трудом. Здесь я никто и останусь никем.

Его руки описали большую дугу. Анна знала, что Калеб думает о маленьком участке земли, который ему придется делить со своим братом после смерти родителей. Слишком много смерти, слишком мало жизни. Это было их последнее лето в Германии.

Но обещания не сбылись. Почти всю хорошую землю либо уже раздали, либо ее практически невозможно было получить. Что делать с участком где-нибудь в глуши, куда не ведет ни одна дорога, а выбраться оттуда вообще невозможно? С ними случилось нечто подобное. К тому же им нужны были деньги, а их после путешествия и первых неудачных месяцев в чужом мире осталось мало. Может, они были слишком неумелыми, ведь другим людям удалось построить свое счастье?

Анна нагнулась и еще энергичнее стала тереть стол – вымещала на нем злость, разочарование и отчаяние.

За день до этого, когда она чистила щеткой Диабло, в конюшне объявился двадцатилетний сын Брейфогеля, Йорис. О нем Анна до сих пор только слышала, но никогда не видела.

Молодой парень был вылитый Штефан Брейфогель, впрочем, черты его лица были мягче, чем у отца, а волосы были каштановые. Как говорили, этим он был похож на свою мать, Кандиду Брейфогель, наполовину испанку, которая, по слухам, видела в каждой женщине рядом с сыном опасность. Анна продолжала работать, не спуская глаз с Йориса. Парень, ухмыляясь, наблюдал за ней.

Когда она решила выйти из конюшни, Йорис преградил ей дорогу, и девушке пришлось протискиваться. Анна почувствовала его теплое дыхание на щеке. Сама того не желая, она взглянула на него. Йорис улыбнулся и поцеловал ее. Анна стала сопротивляться, и он ее отпустил.

– Ну, над этим нам еще нужно поработать, – произнес он, и Анна поняла по его глазам, что он не ожидал отпора.

«Мне нужно избегать его, – думала теперь Анна и терла стол, который просто не хотел становиться чище. – Но поможет ли это?»

Йорис сын Брейфогеля, и эта фирма – его дом. Он покидал его, только когда уезжал по коммерческим делам отца или же отправлялся к матери на маленькую эстансию, расположенную за пределами Буэнос-Айреса.

– Сегодня воскресенье, – вдруг услышала Анна за спиной голос матери и обернулась. Мать серьезно смотрела на нее, в ее глазах читались упрек и покорность. – Тебе следовало бы чтить день Господа, – продолжала Элизабет.

Внезапно Анна почувствовала, как в ней закипает гнев. И она тут же накричала бы на мать, если бы та не стояла прямо перед ней – хрупкая, со светлыми волосами и узкими зелеными глазами, немного похожая на кошку.

«Ты ведешь себя так, словно ничего не изменилось, но все теперь иначе, мама, – подумала Анна. – Наша жизнь стала другой. Нам нужно вертеться, чтобы выжить, тянуться и барахтаться, чтобы не утонуть в этом дерьме. Не важно, будний это день или воскресенье». Анна сдержалась.

– Где Ленхен? – спросила она, проигнорировав слова матери.

– На воскресной службе.

– Она хотела мне помочь.

Элизабет подняла брови.

– Она делает то, что нам следует делать в день нашего Господа.

– Тогда почему ты здесь, мама?

Элизабет не ответила, лишь внимательно взглянула на старшую дочь.

– Анна, ты ждешь ребенка?

Анна испугалась. Неужели она так изменилась за это короткое время, что беременность уже всем заметна?

– Как же так, Анна? – продолжала мать, не дождавшись ответа. – И когда ты наконец скажешь нам об этом? Ты же знаешь, как нам тяжело. Как мы будем заботиться об этом ребенке? В такое-то время! Давно это случилось? Скажи мне! И кто отец, кто его отец?

Упрек в словах Элизабет был словно нож в сердце, и на этот раз Анна не смогла сдержаться.

– Этот ребенок мой и моего мужа Калеба. Такое случается у женатых людей, мама. А ты как думала? Я сама недавно узнала о своей беременности. И что мне было делать? Я работаю, и буду работать, пока смогу.

«Я не буду висеть у вас на шее», – добавила она про себя. Анна надеялась только на то, что сможет работать долго, что ее живот не увеличится слишком быстро, что она сможет и дальше шнуровать корсаж, чтобы скрывать беременность. Каждый вечер она будет благодарить Бога за те дни, когда могла работать, и каждый вечер будет умолять о новом рабочем дне.

Мать пристально посмотрела на дочь.

«Ей никогда не нравились трудности и перемены, – подумала девушка. – У нее все было просто, и всегда виноват кто-то другой. Все время находился человек, который все брал в свои руки. У моей матери всегда были помощники. Всегда кто-то таскал каштаны из огня для этой хрупкой особы».

Тошнота подступила к горлу, но Анна сдерживалась. Дрожащими пальцами Элизабет убрала волосы со лба.

– Но ты же единственная… – с упреком начала она.

Анна вздохнула.

– Да, знаю, я единственная, кто приносит в семью хорошие деньги. И я буду их приносить и дальше, пока это будет возможно.

Анна постаралась взглянуть на мать без пронизывающей ярости.

«Она не может иначе», – подумала Анна. Когда-то ее старший брат рассказывал, что отец их матери был зажиточным крестьянином, который разорился в один день.

– Ты должна понять, Анна, – сказал он, – за один день ее жизнь изменилась, перестала быть прежней. Я даже не знаю, хотела ли она выйти замуж за нашего отца.

Да, наверное, Элизабет вообще не хотела выходить за Генриха Бруннера. Тогда она потеряла уверенность в себе, превратилась из ухоженной красотки в ту, кем является сейчас – в женщину, которая не идет к цели прямым путем, которая ошибается, проявляет слабость и не любит никаких перемен.

Анна заметила, как мать отошла и внимательно смотрит на нее.

– Еще ничего не видно.

– Я же говорю, что сама только недавно узнала об этом.

Элизабет покачала головой.

– Может, нам повезет. Может, ты его все-таки потеряешь.

Анна лишь сжала кулаки, хотя еще недавно сама подумывала об этом. Cейчас она впервые почувствовала связь с живым существом, которое росло в ней. Девушка не могла найти подходящих слов. Она не хотела возражать матери.

Анна с облегчением обернулась к двери, которая вдруг распахнулась. Вошла Ленхен, стараясь скрыть улыбку на лице. Что же она делала? На воскресной службе сестра явно не была.

Беременность шла своим чередом, но Анна хорошо скрывала растущий живот. Наступила середина июля. Она была уже на пятом месяце, но оставалась такой же стройной и чувствовала себя хорошо.

Начался очередной рабочий день на фирме Брейфогеля. Во двор въехал экипаж. Кучер бросил поводья поджидавшему конюху. Анна помогла распрячь коней, оттащила тяжелую сбрую на место, принесла воды и дала животным первую порцию овса.

Пот выступил у нее на лбу, когда она принялась вычесывать щеткой первую лошадь. У входа в контору появился Йорис и взглянул на девушку с самодовольной улыбкой.

«Мне нужно быть осторожнее, – подумала Анна, – нельзя оставаться с ним наедине». Сын Брейфогеля словно прочитал ее мысли. Он широко и недвусмысленно ухмыльнулся. Анна продолжала работать, подавляя растущую злость, и размышляла.

Бывали и другие, хорошие дни, когда она гуляла по городу. Бывали дни, когда после работы она бежала в порт, к зданию таможни, и смотрела на пенную или спокойную воду. По воскресеньям Анна могла бесцельно бродить по богатому кварталу Сан-Тельмо, разглядывая красивые дома. Иногда с улицы ей удавалось заглянуть в патио. От Ленхен Анна знала, что в богатых домах есть внутренние дворики, к которым примыкали разные строения. Комнаты прислуги, кухня и подсобные помещения находились в задней части дома. В Буэнос-Айресе был налог на фундамент под фасадом дома, поэтому большинство строений оказывались длинными.

Вечером в богатых кварталах становилось тише. Перед домами попроще сидели обычные ремесленники, хозяева лавчонок, мелкие торговцы и коммерсанты средней руки. Они выносили стулья, чтобы послушать гитариста, рассказчика или певца.

Иногда богачи жили рядом с простым людом. По другую сторону Калле-Дефенса переулки соседствовали с грязными трущобами на островках, недалеко от побережья, а респектабельные дома строились рядом с борделями. Чем дальше на север, тем проще одевались женщины, которые предлагали на улицах свои услуги; было множество борделей и казино.

Да и в центре города жили не только богачи. В магазинчиках розничной торговли, кофейнях, государственных учреждениях и церковных организациях работали необразованные люди наряду с владельцами и чиновниками высокого ранга.

Анне казалось, что в Буэнос-Айресе сделки купли-продажи товаров не прекращаются никогда. Узкие улочки с витринами лавочек, непрерывно толпящиеся продавцы и покупатели… Уже ранним утром бродячие торговцы раскладывали на лотках товар. И вскоре в воздухе распространялся запах жареной рыбы, которую выставляли на продажу в основном женщины. Другие торговали всякой мелочью – пряжей, иглами и пуговицами. Повсюду царили шум и оживление, кто-то смеялся, бранился, кому-то грозили кулаком. Движение на улицах было адское – из-за слишком узких тротуаров народ шел прямо по проезжей части, среди лошадей, повозок и экипажей.

Особенно тяжело было разъехаться на перекрестках: там дороги сужались и было не видно, что находится за углом. Многие торговцы открывали пульперии именно там. У входа в питейные заведения стояли крупные парни, гаучо из сельской местности в разноцветных пончо и светлых штанах длиной в три четверти – чирипах. Они пили, глядя перед собой, пока их товарищи внутри пропивали свое добро.

В Буэнос-Айресе каждый год приходилось бороться с наводнениями, поэтому в кварталах строили много домов на сваях. Лачуги и высокие тротуары виднелись вокруг Плаца-де-ла-Викториа, где, чтобы ступить на мостовую, нужно было спуститься по ступенькам, которые так истерлись, что ребятишки с веселым гиком скатывались по ним, как по перилам.

В последние годы город разрастался в основном в западном направлении. В кварталах появлялись новые площади – места, где можно раздобыть товары, получить услуги, узнать новости. Улицы в западных кварталах еще не были вымощены брусчаткой; тротуары и указатели улиц встречались редко. В зависимости от времени года улицы могли превратиться в болото. Иногда ветер поднимал тучи пыли, что усложняло жизнь пешеходам.

Дома на окраинах города строились дешевые. На немногих свободных участках между строениями жители выращивали овощи, так что можно было подумать, будто это какая-то деревня.

Но если идти на восток, к реке, то вид разительно менялся: рабочие, служащие и нарядные дамы фланировали по мощеным улицам. Здесь уже были тротуары, хотя об освещении улиц пока приходилось только мечтать.

Однажды вечером Анна в очередной раз остановилась перед витриной одного из самых дорогих ресторанов города. Она часто там стояла, наблюдая за тем, как нарядные мужчины и дамы входят в заведение, а потом смотрела через окно, как они беседуют за столиками. Если изловчиться, можно было оставаться незаметной, и тогда тебя не прогонят. Анна ловко проделывала этот трюк, ведь ей так хотелось принять участие в роскошном представлении, которое разворачивалось каждый вечер за большими стеклами.

Стало прохладно, но Анна ничего не чувствовала. Она устала сильнее, чем обычно, была измождена. День выдался напряженный. Утром отец разозлил ее колкими упреками, мать и сестра беспрестанно жаловались. Днем, во время работы, она не отдыхала. Анна вычесывала лошадей, кормила их, чистила стойла. Один из конюхов попросил ее взглянуть на очень пугливую лошадь.

После того как работа в конюшне закончилась, Штефан Брейфогель задержал Анну и попросил ее убрать в конторе. Ей предстояло навести порядок даже на письменном столе.

В какой-то момент, когда рядом никого не было, Анна, дрожа, потуже затянула шаль, положила руки на полированную поверхность стола и стала любоваться маленькой статуэткой какой-то греческой богини, которую Брейфогель использовал как пресс-папье. Девушка с облегчением подумала о том, что Йорис Брейфогель уже несколько дней разъезжал по окрестностям в поисках земельного участка – Брейфогель-старший мечтал разводить овец, – и поэтому Анна могла беспрепятственно насладиться покоем и теплом конторы, не опасаясь поползновений Брейфогеля-младшего.

«Как давно я не размышляла о своем будущем! – задумалась Анна. – С тех пор как жизнь превратилась в ежедневную борьбу – борьбу за семью, борьбу за Калеба, которому не становится лучше». Она уже привыкла к тому, что ее красивый муж превратился в развалину. Ей нужно было свыкнуться с мыслью, что он умрет.

В следующий же миг, когда Анна стояла у полированного стола и смотрела сквозь чистое окно на двор, в ней зародилось стремление – желание жить так же. Она обязательно будет сидеть за таким же письменным столом и читать деловые бумаги.

Позже, днем, Кандида Брейфогель отправила Анну за покупками, из-за чего господин Брейфогель с ней повздорил.

– Это моя рабочая сила, – кричал он, – посылай своих девчонок! У тебя их предостаточно.

Анна все еще стояла немного поодаль, понурив голову и держа в руках корзину с покупками. Кандида Брейфогель возразила мужу резко и громко. Анна ничего не поняла. Она все еще недостаточно хорошо понимала испанский, когда на нем говорили слишком быстро. Потом двери распахнулись, но, вопреки опасениям Анны, Штефан Брейфогель ничего ей не сказал.

Анна озябла, пока рассматривала посетителей ресторана – красивых женщин в широких юбках из блестящих разноцветных тканей, расшитых шалях из тонкого льна и видных мужчин в дорогой одежде. Она видела брюнеток и блондинок, каштановые локоны и даже рыжую шевелюру, принадлежавшую, наверное, англичанке, которых в многонациональном городе было не так уж много.

Анна, в общем-то, уже давно рассчитывала быть дома, но просто не могла отвести глаз от яркого зрелища за большими окнами. Газовые лампы превратили зал в море огней. Опрятно одетые официанты сновали между столиками. Гости наслаждались вкусными блюдами, разговаривали друг с другом и смеялись. Да еще как смеялись!

Вглядываясь в их лица, Анна разрывалась от желания то ли рассмеяться вместе с ними, то ли залиться слезами. Это был другой мир, роскошь которого разворачивалась у нее на глазах. Мир, к которому она никогда не будет принадлежать. Анна еще не чувствовала себя настолько чужой в этой стране, как в тот день. Она быстро провела рукой по глазам.

Деньги к деньгам, – так говорил Калеб в хорошие времена, и они вместе над этим смеялись.

«Но ведь он был прав, – подумала Анна, – все так и есть: что бы я ни делала, все напрасно, как бы ни старалась, я не двигаюсь вперед. Но я хочу идти вперед».

Анна подняла руки и взглянула на царапины, шрамы и синяки. В тот миг она не смогла сдержать слезы. Вдруг она заметила движение, которое показалось ей странно знакомым. Девушка снова потерла глаза, потом присмотрелась внимательнее. Нет, она не ошиблась. За одним из крайних столиков сидел Юлиус. Он как раз повернулся к собеседнику, сидевшему слева от него. Этот костюм она видела еще на корабле – Юлиус надевал его на званый ужин у капитана, куда были приглашены только богатые пассажиры.

Анна уставилась на Юлиуса и не могла пошевелиться. Она напряженно смотрела, как он сидит и разговаривает. Его волосы были тщательно зачесаны назад. Он дружелюбно улыбался, двигался раскованно и изящно. Девушка наблюдала за тем, как Юлиус поднял хрустальный бокал с вином и поднес его к губам. Анна подумала о Калебе, которому становилось все хуже. Никто не знал, не умрет ли он в ближайшее время. Он становился все слабее, часто кашлял кровью и не мог встать с постели. Ходить в гости к Луке и Марии они не могли уже давно.

– Долго это не продлится, – коротко сказала мать. – И что ты потом будешь делать?

Анна не ответила на упрек Элизабет. Ее мать видела лишь свое горе. Изо дня в день она упрекала дочь в том, что та беременна.

– Анна, ты ли это?

Она вздрогнула. Девушка не заметила, как Юлиус поднялся со своего места и оказался перед дверью. Она медленно отвела взор от счастливых людей за стеклом. Юлиус стоял всего в нескольких шагах от нее, склонив голову набок. Его глаза расширились от удивления.

«Только не подходи ближе, – подумала она, – только не подходи ближе. Этого не должно случиться. Наши миры никогда не должны пересекаться. Нам не стоило знакомиться».

– Анна, – повторил Юлиус.

Ничего не ответив, она развернулась и бросилась бежать.

– С кем вы там разговаривали, господин Мейер?

Вернувшись на место, Юлиус принялся задумчиво ковырять стейк. Аромат трав и пряностей, который только что вызывал в нем приятное чувство, в один миг потерял для него всякую прелесть. Теперь Юлиус и смотреть не хотел на сочный кусок мяса, лежащий на тарелке. Аппетит окончательно улетучился. Решив не привлекать к себе внимания, Юлиус поднял голову и вздохнул.

– С человеком, которого, как я думал, знаю. С моей прежней родины. – Он вновь взял в руки нож и вилку.

– Это женщина?

Старый коммерсант, в конторе которого Юлиус работал с начала года, взглянул на него, вопросительно подняв брови.

– Да, с корабля. – Юлиус пожал плечами. – Но, наверное, я ошибся.

– Да. – Собеседник отрезал большой кусок мяса и отправил его в рот. – Обычная попрошайка, не так ли? – произнес он, жуя. – Таких в городе хоть пруд пруди. Повсюду натыкаешься на тунеядцев. Она хотела денег?

Юлиус взял бокал. Очевидно, его собеседник не заметил, что девушка убежала от него.

Он сделал глоток, потом отрезал кусочек мяса и положил его в рот. Юлиус жевал и думал о происшедшем. Он не ошибся: Анна стояла снаружи и наблюдала за посетителями ресторана. Она выглядела бледной и немного печальной. Худое лицо, впалые щеки. Не было никаких сомнений: для нее год после прибытия в Буэнос-Айрес прошел не очень удачно. Но где же она живет? Без сомнения, в каком-нибудь бедном квартале. А что делает ее муж? Анна так любила его, так много рассказывала о том, какой он энергичный и ревнивый. Что же с ними, черт побери, могло произойти?

Юлиус вздохнул и постарался вернуться к разговору, который теперь казался ему пустым, бессмысленным. Он нашел женщину, которую любил, хотя и не должен был этого делать, и снова потерял. Юлиус решил не отступать.