Текст книги "Безноженька"

Кирюха самодовольно полюбовался Колей, залез на диван, взял гитару, заиграл и запел густым низким голосом: «Do not forsake me, oh my darling, on this our wedding day»[4]4
  Не оставляй меня, любимая (песня к фильму «Ровно в полдень»).


[Закрыть]. Песня была про то, что ровно в полдень поезд привезёт Фрэнка Миллера и его надо обязательно убить, иначе сам будешь лежать в могиле. «О, моя ненаглядная невеста, не оставляй меня, я не боюсь смерти, но что я буду делать, если ты оставишь меня?»

– Я должен завалить одного попа, и мне нужен сообщник. Ты поможешь мне свести счёты?

– Как это – «завалить»? По-настоящему?

– Конечно. Ну хотя бы припугнуть. Напугать до смерти.

– Вряд ли у меня получится.

– Эх ты, кулёлька! Ладно, смотри неприличное.

Кирюха забрался на подоконник и отодвинул штору. В окнах напротив виднелись картины с голыми девушками. Это была огромная мастерская.

– Если проявить терпение, можно много чего увидеть. Я проявлял годами. У этого дядьки куча красивых моделей. Он не знает, что я за ним наблюдаю. Иногда он их обнимает голых. Рисует, потом лезет обниматься. Некоторые соглашаются. У него и диван имеется. Если воспользоваться этим полевым биноклем… Порнуха в Интернете меня не так увлекает. Тут есть элемент охоты. Какие девушки тебе нравятся? Знаю – толстенькие, Марфуша. Вообще-то я сам собираюсь на ней жениться. Да ладно, шучу. Позеленел. Что ты позеленел?

– Не позеленел.

– Позеленел! Кулёлька, я не встану на твоём пути. Я вижу, что ты ей нравишься. Более того, я благородно организую ей приданое: сундук золота, мешок чипсов из «Пятёрочки» и набор порнографических картинок из Клуни. Хочешь, дам позырить, пока взрослые не видят? Их мама из Парижа привезла ещё до моего василеостровского рождения.

Кирюха взял с книжной полки пачку открыток.

– Видишь, девушка с единорогом, он ликорн по-французски. Она девственница, но между ног у неё уже всё совершенно мокрое, и она с предвкушением держит его рог. Ты бы хотел, чтобы девушка так уверенно держала твой член? Хотел бы? Не тормози!

– Ну, хотел.

– Чувак сделал невесте подарок – шесть шпалер. Шпалера – это коврик. Тут всё про девушку – что она такое, из чего состоит. Вообще-то эти коврики надо не девушке, а мужику дарить, чтобы понимал, с чем, то есть с кем имеет дело. Хотя бывает, что девушка сама про себя не всё знает, приходится ей объяснять. «Из чего только сделаны девочки?» Знаешь из чего? Сейчас всё тебе расскажу. Там, где дрочка рога, – осязание. А здесь она показывает зеркало своему ликорну – посмотри, мудила, на кого стал похож. Это зрение. Для Марфуши зрение – всё, она же художница. Вот цветочек нюхает, это обоняние. А вот играет на органчике, служанка раздувает меха. Что это?

– Слух?

– Ну конечно! Так, дальше вкус – видишь, пятернёй вкусняшки загребает, ну точно как Марфуша. Ей нравится швейцарский шоколад. А вот главная картинка, самая прекрасная, я просто плачу. «А мон соль дезир». Это значит: «Я хочу трахаться только с тобой и рожать детей». – Кирюха дал Коле открытку с двумя девушками разного роста, львом и единорогом. – Видишь, какая эротика, это я обожаю.

Коля не видел никакой эротики: девушки и звери замерли в тишине летнего дня.

– Даю искусствоведческий комментарий! Вход в шатёр с отворотами ткани – большие половые губы, они посветлее. Складки платья – нежные, красные, асимметричные – это малые губки. На своём месте вход во влагалище – тёмный круглый цветок. Видишь, откуда она сыплет свои драгоценности? Прямо из матки – вот она, красная, набухшая. А пёрышко на головном уборе? Кулёлька, это клитор! Запомни про него! Клитор – главная часть женского организма. И никакой пенетрации, пока сама не попросит. Сначала петтинг. Всегда и только так. Забудь о себе. Думай лишь о её удовольствии, тебе же будет лучше, когда она расслабится и станет мягкая и мокрая, как дынька «колхозница». В общем, благословляю, будьте счастливы!

Коля с изумлением смотрел на даму с единорогом и не знал, что сказать.

– Я буду всю жизнь думать о Марфуше. Если она овдовеет, позабочусь о ней и детях. Только при одном условии – она не должна пользоваться тампонами. Никогда. Только прокладки. Иначе прокляну. Она дала обещание. Ну что ты пялишься на меня? Ладно, объясняю. Лорен Вассер – это моя дама сердца. Видишь фотку над кроватью? У неё глаза как озёра. Бездонные голубые озёра. Моя любимая девушка. Ради неё я готов на всё. Она меня гораздо старше, но это совершенно неважно. Она меня не знает, и это тоже неважно. Нежная красавица. Девушка с золотыми волосами и золотыми ножками. Самая милая, самая сильная. У неё были месячные, она засунула тампон – и всё, кирдык, отрезали ноги. Представляешь, длинные ноги со смешными квадратными коленками. Они разбухают, синеют, чернеют. Гангрена!

– Бедная. А что – заразный тампон?

– Типа того. Ей сделали ноги из золота. Она бегает, прыгает. Красавица моя. – Кирюха с чувством смотрел на девушку над кроватью. – А Марфуша обещала, так что ты уж проследи… У меня в твоём возрасте уже были женщины. Разные – рыженькие и брюнетки, жирненькие и спички. У меня куча подруг. Я с ними знакомлюсь в «Фитнес Хаусе». Там сауна, бассейн и спортзал. Хочешь в сауну? Боишься. Ну ладно… Завтра я работаю. Помоги матери принести продукты и приходи на шоу Кирюхи Завирюхи. «Это фамилиё такое». Ну пока.

Утром ходили на рынок. Вера Ивановна купила щуку, букет зелени, незнакомые Коле фрукты и овощи. Донёс, сложил сумки на кухне, заглянул к Кирюхе. Тот курил в постели, голым торсом откинувшись на подушки. Нижнюю часть тела, вернее, её отсутствие закрывало одеяло. Он казался мощным и красивым. На плече была татуировка с ястребом и самолётом. Махнул папироской: «Иди прогуляйся. Спасибо тебе. До вечера!»

Марфуша, как водится, спала до полудня. Коля пошёл на Невский и там опять попал в заваруху: в начале проспекта толпились люди, движение было перекрыто, цепь полицейских протянулась от «Штолле» до кондитерской «Север. Метрополь». Коля по стеночке просочился вперёд: митинг, демонстрация, интересно. Толпа стояла и, кажется, собиралась уже расходиться, только один мальчоночка с перекошенной рожицей, шалея от направленных на него фото– и видеокамер, петушком напрыгивал на ближайшего мангалора. Тот разозлился, оттолкнул мальчоночку, махнул дубинкой, заехал по плечу девушке, которая, кстати, стояла себе спокойно. Юный провокатор нырнул в толпу. Людей винтили. Коля решил переждать в кафе – очень не хотелось снова беспокоить Тонываныча. Разглядывал витрину: всё было дорого, не по карману. Попросил чашку чая и пирожок с капустой. «Почти двести рублей, охренеть. У нас в “Талисмане” такое максимум семьдесят. Ну ладно, это же Невский, Петербург». Коля ел свой пирожок. Тут в кафе весело, шумно влетел тот самый петушок с приятелями, взяли капучино и четыре фисташковых с малиной. Петушок разливался соловьем: «Это было роскошное действо! Достойную пенсию моим близким, демократию, свободу слова и убрать таджиков! Любовь побеждает! Большинство не существует! Гомофобия должна уйти! Визам – да! Незваный гость хуже татарина! Кто не в курсе, моя фамилия Хомяков! Мой дедушка – академик! Вы ещё услышите обо мне!» По телефону печально и взволнованно попросил бабулю положить на карту тысячу рублей. Не мог угомониться: «Требую увеличения бюджетных мест!»

С соседнего столика откликнулись – там знали Хомякова: «А своё бюджетное отчего не сберёг? Тебя же вышибли за прогулы! Во лжи борьбу начинаешь!» Внук академика задрал курточку – показал синяк на боку: «Я кровь проливаю за вашу пенсию, за ваше будущее!» – «Лучше мы без пенсии останемся, чем такое чмо, как ты, нам счёт потом выкатит».

На Невском рассосалось. Коля пошёл на Васильевский. Дома у Кирюхи была торжественная обстановка: на мраморной столешнице красиво разложены щука, овощи, баночки, ножи, сверху камера поставлена и лампа. Тут же хлопотал Боренька. Выглядел необычно – в белой курточке и колпачке. Появился Кирюха – усики закручены, причёска – плотные кудри. Белая рубашка, цветной жилет.

Коля вжался в спинку «трона» и, боясь пошевелиться, смотрел, как Кирюха с Боренькой перед камерой готовят рыбу. По сюжету это была кухня Кирилы Илларионовича – лучшего повара ресторана «Палкинъ». Готовили палкинскую щуку. Вдруг до Коли дошло – да ведь это шоу, которое смотрела Настюша Никитина! Как, Кирюха и есть тот самый блогер с миллионом подписчиков? Точно, он самый.

В камеру попадали только рабочая поверхность и всё, что творится на ней и над ней. Зрители видели Кирюхины волшебные руки, красивую голову с идеальным пробором, и никто не знал, что под мрамором вместо ног два обрубка. Вот те на! Молодец, Кирюха!

Главный повар «Палкина» ловко снимал цельную кожу с щуки и травил байки про известных людей, которые обедали в этом ресторане и вообще жили в Петербурге. Боренька ему помогал. По задумке он был ученик-поварёнок. После щуки Кирила Илларионович показывал, как готовить мороженое разных видов, грибное суфле и котлеты из зайчатины…

«Всем пока, ставьте лайки, бейте в литавры, трубите в трубы, подписывайтесь на наш канал! Берегите себя, чаще целуйте мамочек, радуйте близких и, главное, улыбайтесь! Ждём вас на следующем шоу. Вкусно кушайте с Кирюхой Завирюхой и верьте в себя!»

Шоу закончилось. Утомлённый Кирюха закурил. Боренька бережно мыл кузнецовскую посуду и накрывал на стол. Пришла Вера Ивановна, пришли Марфуша и её родители. Ужинали большой компанией. Коля никогда не пробовал такой сложной еды и страшно боялся загадить белую скатерть. Тонываныч наливал всем без исключения. Боренька с видом знатока смаковал бургундское. Коля кинулся подавать Марфуше хрен и задел рукавом бокал. Пролил, расстроился до слёз, Кирюха обзывался кулёлькой. Позвонила бабэ, она хотела пообщаться со всеми, кто сидел рядом с Колей, поблагодарить за заботу, ведь внук был с совершенно чужими людьми, которые принимали его как родного. С бабэ говорил Кирюха, включив видеосвязь. «Главный повар» спрашивал бабэ:

– Чем вы его кормите? Что он у вас ест?

– Он у меня любит толкушку.

– Это что за блюдо?

– Наварю чугунок картошки, растолку и пачку масла туда! Вот это он у меня ест.

– А из сладкого?

– Молочный кисель.

– А кулёльки?

– И кулёльки!

– Я к вам приеду. Угостите меня киселём и кулёльками? Дадите мастер-класс?

– Ну конечно! Приезжайте все!

Все хором кричали: «Приедем!» Потом с бабэ говорил Тонываныч. В общем, было весело. Коля сидел рядом с Марфушей, чувствовал её резкий девичий запах, любовался круглым личиком и томился от возбуждения.

После ужина Марфуша повлекла Колю в «другой парадняк» – смотреть старые витражи: «Они чудом уцелели, пережили революцию, пережили войну! Смотри, какие сказочные цветы». На подоконнике под сказочными цветами Коля обнимал Марфушу, под рубашкой у неё были потные складки и плотный лифчик. Коля впервые обнимался с девушкой. Набравшись смелости, тронул между ног. Марфуша вскрикнула и села на корточки. Он сел рядом и поцеловал потный лоб. Вдруг наверху со скрипом открылась дверь – на площадку вышел средних лет мужчина:

– Ребята, помогите! Помогите, пожалуйста. Я отблагодарю. – Мужчину потряхивало, вид у него был совершенно больной.

– А что надо сделать?

– Сходите в магазин. Сейчас надо сходить. Я дам деньги.

Марфа с Колей поднялись и заглянули в квартиру. На стуле молча сидела старушка в платочке.

Мужчина трясущимися руками достал из кошелька пятьсот рублей:

– Купите бу-бутылочку беленькой.

– Это что?

– Это водка. Бу-бутылку водки, какая будет. Надо сейчас идти, может, у-успеете. Скоро десять часов. Сдачу себе а-аставьте.

Коля и Марфуша зачем-то взяли деньги, дошли до «Ароматного мира», купили водку, паспорт никто не спрашивал. Отнесли трясущемуся мужику. Он ждал на лестнице. Схватил бутылку, открыл и тут же отпил из горлышка. Стал совать ребятам деньги, они не брали. Вышла старушка. Сокрушённо качала головой:

– На прошлой неделе скорая приезжала. Ему укол делали.

Тут до Коли дошло, что не надо было водку покупать.

– Вам нельзя!

Он протянул руку к бутылке, но мужчина закрыл её, повернулся спиной и заворчал, как пёс.

Ребята вышли на лестницу. Марфуша не до конца понимала, что произошло, думала совершенно о другом, удивлялась тому, какое там у неё всё мокрое, а Коля твердил:

– Я совершил преступление. Я совершил преступление.

Перед глазами пьяный Стен ругался с беременной женой и запихивал её в багажник, автомобиль летел с моста в воду. Обниматься больше не хотелось.

Ночью Коля просматривал выпуски кулинарного шоу Кирюхи Завирюхи, разные рубрики: невероятная уличная еда со всего света, домашняя еда, еда из лучших ресторанов, еда из фильмов, из мультфильмов. Под каждым видео – тысячи лайков. Коля не мог заснуть. Пошёл в сортир, почувствовал от входной двери запах Кирюхиного табака. Вышел на лестницу – снизу поднимался дым. Кирюха сидел в своём потрёпанном кресле, завернувшись в клетчатый плед.

Коля опустился рядом на корточки. Прощупывая затылком холодную стену, смотрел в одну точку.

– Я совершил преступление.

Рассказал про мужчину на лестнице с витражами.

– А, знаю его. Он живёт в коммуналке под развратным художником. Я вижу его окна через двор. Да, к нему пару раз приходила «белка». Ну не расстраивайся так. Он всё равно бы долго не продержался. Его выводят из запоя, но он срывается. Твоё преступление не такое тяжкое, как моё.

– В смысле?

– Я убил человека.

– Как?

– Тоже не со зла. По глупости. Перед тобой настоящий преступник, которого давно надо было вздёрнуть на рее. Но сначала я должен тебе рассказать, как остался без ног. Я же не родился инвалидом. Я родился румяным целым ангелочком. Слушай!

И Кирюха Завирюха поведал Коле следующую печальную историю.

– Я появился на свет в Кулёминском роддоме. Ты ведь тоже там родился, да? Про мою доисторическую – доинтернатскую – жизнь мне рассказывал дядя-алкоголик, он меня навещал пару раз в ДДИ, потом, когда мне было лет восемь, окончательно спился и пропал, может быть, умер. Какого-то определённого отца у меня не было, а мать, мягко говоря, злоупотребляла спиртным. Кроме меня, у неё было двое детей, два моих старших брата. Они тоже росли в интернате, но для нормальных детей алкоголиков. Сейчас в строительном бизнесе, ставят коттеджи из говна. Я им писал во «ВКонтакте» от имени братца-безноженьки – не кулинарного бога с миллионом лайчочков, так они меня знать не хотят. В общем, мать пила и за мной не следила. Зимой, когда мне был год, ушла в запой, забыв про меня на несколько дней. Печка остыла. Какие-то алкаши меня навещали, поили из бутылочки, но дом как следует не топили. Я пил и ссался, пил и ссался. Когда меня обнаружили тверёзые люди, я лежал головой к чуть тёплой печке, а ногами – к разбитому окну. Всё моё ссаньё замёрзло вместе с ползунками. Ноги спасти не удалось, они были отморожены, их отрезали. Но елда осталась! Но елда осталась… Коля, на этом месте ты можешь сказать: «Аймрилисори».

– Мне очень жаль.

– Плачешь, что ли? Спасибо, меня радует, что ты такой чувствительный, кулёлька! Но я не был несчастным. Всё-таки меня спасли, не били, не унижали. Правда, Пахомий, сука, совратил моего лучшего товарища. Я этого ему не прощу, близится час расплаты. Действительно несчастным я стал год назад. Вот уж когда я познал истинное страдание. Сейчас расскажу.

Кирюха медленно свернул новую сигарку. Пошёл дождь. В открытое окно влетел ветер, запахло мокрым льдом и асфальтом.

– В пятнадцать лет я придумал шоу Кирюхи Завирюхи. Раз в неделю перед камерой сооружал мороженое с хересом и телёнка с шафраном. Меня же полстраны знает. Завирюху обожают дети, подростки, домохозяйки, даже десантники. Я учу кушать дорого и очень дорого, дёшево и почти бесплатно, но всегда элегантно. Всегда элегантно! Я говорю – поверьте в себя, полюбите себя, готовить совсем не сложно, вы достойны вкусной еды, берите от жизни лучшее и берите любое говно. Превращайте говно в золото – вот моя поварская алхимия. Не брезгуйте ничем… Ты знаешь, Марфуша делала изумительные коллажи из обрывков полиэтилена. Я купил её коллекцию, по тысяче рублей за работу – ох, как она обрадовалась! – и сделал фальшивый сайт знаменитой художницы. Людей обмануть очень просто. Наврал про вернисажи и аншлаги, придумал несколько интервью, выложил фотки полиэтиленовых работ и устроил аукцион. Всё до последнего втюхал богатым пипищикам! Кое-что добавил и приобрёл трёхдверную французскую малышку в ретростиле. В ней пока смешной Тонываныч катается, своя машинка не такая классная. Потом дочке отдаст, когда она права получит. Это я к тому, что сделать вкуснятину из огрызков – легко. Деликатес из говна – это просто! Нет шпината и спаржи? Проживаете в Мухосранске? Вас утешит пхали из сныти! Солёный орляк – это песня, сморчки в сметане – симфония, омлет с крапивой – гимн Российской Федерации. Я нащупал путь к сердцам разных слоёв населения. Мой кулинарный привет долетел до самой дальней глубинки. Все благодарят меня за рецепты. У повара должны быть чистые руки, холодная голова и горячее сердце. Я могу любого порадовать, утешить. Ко Дню ВДВ я набил татуху, надел полосатую майку, натянул берет с кокардой и в таком видосе учил народ вялить мясо и рыбу без мух. Прикинь, мне написал парашютист из Рязани, сказал, что такую татуху могут носить только настоящие десантники, а не сраные блогеры, что он приедет в Питер, ноги мне оторвёт и в хлёбове моём утопит. Как Микки Рурк в «Сердце ангела» мужика утопил, помнишь? Я вышел с ним на связь, показался по секрету в полный рост, изобразил ему мой коронный брейк-данс на руках. Он расчувствовался, братком своим назвал, теперь мы дружим. Сказал, что за меня любому ноги оторвёт, я говорю – не надо, врагу не пожелаю, разве что Пахомию. Чтобы его порадовать, сделал передачу про рязанскую кухню: там у них «разбредуха» – это всё разварное, «ушник» – суп из кишок, кисломолочная «тянучка». Они, рязанцы эти, и сами не знали, какая у них еда, пока я не объяснил… Меня не смущает слово «кушать». Маму передёргивает. Но это старое слово. Кушать, откушать, кушанье. Маленькому ребёнку не хочется говорить: «Ешь». Кушай кулёльки, Коля. Гостям не скажешь: «Ешьте». Кушайте, угощайтесь. Кушайте на здоровье. «Ешьте» звучит грубо.

– Кирюха, как ты стал несчастным?

– Ну вот. Я разбогател. Я смог покупать себе и моим близким – все они живут в этом доме, ты их знаешь – самые дорогие шмотки, лучшие гаджеты, лучшие подарки. Я всех хотел отблагодарить. Сколько раз Тонываныч пёр меня по этой лестнице, сколько мать моя приёмная меня таскала: хорошо помню её дыхание, стук сердца. Она же интеллигентная женщина, работница ума. А тут – я: «Возьми меня, Вера Ивановна!» И Марфуша – добрая, весёлая. Ей всегда было пофиг, что я без ног. Она меня не жалела. Это очень важно, что девчонка меня не жалеет. Это я её жалею. Я, инвалид, развлекаю её по жизни, бабки даю на крылышки с колой. Тонываныч ведь нищеброд, хоть и главный редактор. Я богаче его.

– Кирюха, как ты стал несчастным?

– Ну так вот… Я потом тебе расскажу. Когда ты уезжаешь?

– Послезавтра.

– Это очень скоро, я не готов с тобой расстаться, у нас же столько дел!

– Каких?

– Ты видел море?

– Нет, только речку и озеро.

– Завтра поедем на залив. Вдвоём. Ну ладно, я расскажу, чтобы ты понял моё опустошение и досаду – на себя, на весь грёбаный мир. Три года назад, в твоём, кстати, возрасте, я заработал много денег. За вычетом наших с матерью семейных расходов и моего персонального мотовства осталось пять миллионов. Знаешь, что я задумал? Я решил построить матери дом – нет, не Вере Ивановне, а моей родной матери, из которой я вылез, по вине которой остался без ног. Я нашёл её в социальных сетях. С ней общались мои братаны, они ей простили своё тяжёлое детство, возили на озеро, я видел убогие фотки, они жарили свой шашлык-машлык. Судя по всему, мясо замачивали в голимом уксусе. Хотя, какое тебе дело до правильного маринада. Итак, к братьям я сунулся безответно, а вот матери писать боялся. Хотя она себе аккаунт завела. Решил ей открыться, когда дом будет готов. Она завязала с алкоголем, неплохо выглядела – знаешь, не так, как классические алкоголички со стройным телом и раздувшейся мордой. Ей не было пятидесяти лет. Интересно, какого я был бы роста с ногами? Какой у меня мог быть размер обуви? Я бы заказал итальянские кеды из настоящего аллигатора. За четыре тыщи евриков.

– Кирюха, так как ты стал несчастным?

– Ну вот. Я купил землю недалеко от моего родного и, по словам агента, совершенно раздолбанного дома, в котором младенчиком скулил когда-то, прощаясь с бедными ногами. Мать продолжала там жить. Заказ на строительство сделал братьям, чтобы они заработали кучу бабла и впоследствии испытывали по отношению ко мне чувство благодарности и восхищения. Вот такой я козёл. Соблюдал инкогнито. Козёл-инкогнито. Они не знали, кто именно заказал дом и для кого он строится. У них была бригада отборных алкашей. Всё сделали хреново: говняный фундамент, сырые брёвна, сраная электрика. Такие у меня братки. Но я в них верил, я не терял надежду. Два раза посылал деньги на то, чтобы всё переделать. Думаю, они удивлялись – какой лох их терпит? Они же понимали, что строят говно… Мама Вера не обижалась. Или не подавала виду, что ей всё это неприятно. Она считала, что я волен распоряжаться честно заработанным богатством, и молчала в тряпочку. А ведь я мог бы ей построить домик, ей, положившей на меня, инвалида, много лет своей немолодой уже жизни. Чудный домик с шиповником и жасмином. А ещё я мог бы разобраться с ногами – новыми ногами. Но я решил сначала поставить дом в родных Говнищах – выпендриться перед матерью и братьями. Вот такой я урод. Выпендриться и эффектно сорвать маску я не успел: получив новое жильё со всеми потрохами – там даже блендер был, – мать на радостях запила. Я не знаю, поняла ли она, что это подарок от безноженьки. Может, решила – материнский капитал, премия правительства? И что подумали братья, когда сдали объект и в него въехала собственная их родительница? Возможно, о чём-то догадывались, делали предположения. Чёрт его знает. Я ничего не успел – через месяц после новоселья и три недели чёрного запоя мать заживо сгорела вместе с новым домом. Пожарные сказали, что, возможно, сигарета упала на одеяло или на плите была оставлена кастрюля, но скорее всего – проводка. Херовая проводка, сделанная рукожопым алкашом за бутылку водки. Я не хотел её убивать, однако всё это очень похоже на страшную месть безноженьки. Угробить мать руками братьев. Угробить бросившую меня, ни разу не навестившую в ДДИ мать руками не захотевших знать меня братьев. Мне в голову не мог прийти такой расклад. Мама Вера говорила потом, что боялась несчастья, но не вмешивалась «из этических соображений»: мол, это деньги мои, она соваться не имеет права. Хотя имела она право. Это ведь и её деньги. Это наши семейные деньги. Она дала мне всё – Васильевский остров, Марфушу, Бореньку, поэзию. Она без конца читала стихи. Тащит меня по лестнице и повторяет: «Озарённый лучом, я спускаюсь в овраг. Чёрнопыльные комья замедляют мой шаг». Я мог бы на филологический вообще без проблем поступить. Ей очень хотелось. Тут недалеко. Только зачем? Так я стал несчастным. Почему Бог это допустил – вот что мне интересно. Иногда мне кажется, что Пахомий влез на Его место и гадит с неба. А боженька спит под кустом в виде дяди Жоры… Мне не нравится белок в окрошке. Только растёртый желток и немного горчицы. Полба – недооценённая крупа. Пахомий, сука. Самое поразительное, что недавно я увидел на его странице моих братьев. Эти двое из ларца шли с хоругвями, представляешь! Они в приходе у Пахомия, ручку ему целуют и что-то вроде телохранителей. Сначала я подумал, что строят на его территории, но нет, похоже, в охране. В чёрных рубашках. В чёрной рубашке, с лицом как вымя. И у себя на страницах всё божественное постят. Не могу на них смотреть, как же это мучительно.

– Ну так не смотри, не ходи на их страницы, забань, забудь! Зачем ты себе рану расковыриваешь? У тебя другая жизнь. Это чужие люди. Что ты им хочешь доказать? Что объяснить? Надо быть с теми, кто тебя любит.

– Какой ты умный и правильный, кулёлька. Буду тебя одного слушаться. Смотри, уже светает.