Текст книги "Екатерина Великая. Завершение Золотого века"

– Как ты думаешь, как нашим рекрутам придется драться с аглинскими вымуштрованными моряками! Видать, государыне не наскучила здесь Шведская пальба!

Казалось, все было противу Екатерины! Однако, она, не поддаваясь давлению даже Светлейшего князя, благодаря своему отменному мужеству и твердости, сумела отстоять свое непреклонное мнение не уступать никаким чужестранным претензиям. Объявленная Питтом война, заставила напрячься императрицу и князя Потемкина. Они предприняли дополнительные меры по защите своих границ. Через четыре дня императрица утвердила план Потемкина об обороне границ на западе. В тот же день, дабы ее мнение стало известно всему миру, она написала доктору Циммерману, где были и такие строчки:

«…я занимаюсь со свойственной мне энергией и деятельностью приготовлениями к приему, который мне придется оказать грозному аглинскому флоту, собирающемуся посетить нас… обещаю Вам, что Вы будете иметь обо мне известия, если на меня нападут с моря или с сухого пути, и ни в каком случае не услышите, что я согласилась на те постыдные уступки, которые неприятель позволит себе мне предписать»

Императрица, Перекусихина и Протасова молились. И все-таки, паки Всевышний стоял на стороне государыни Екатерины Алексеевны!

Записки императрицы:

Британия объявила нам войну. Адмирал Чичагов вышел на рейд.

Петр Иванович Турчанинов, правитель канцелярии Светлейшего князя, стал кабинет-секретарем при моем кабинете

* * *

Демонстративно, открыто бурлящая, вестимо, недовольная своим государственным положением Речь Посполитая, пользуясь занятостью России войной с Портой, желая преподнесть императрице Екатерине нежданный «подарок» сумела принять новую конституцию аккурат в день её рождения. Дебаты в Сейме достигли белого каления так, что один из депутатов, вынув шпагу, вдруг пригрозил, для чего-то, что заколет собственного сына. Сия новая конституция создала наследственную монархию: властные полномочия передавались курфюрсту Саксонскому и его дочери. Варшава праздновала сие событие под лозунгом «Король вместе с народом». В середине мая императрице стало известно, что партия польских «патриотов» добилась принятия конституции, по которой Польша вновь получила право проводить внутренние реформы без санкции России. Численность их армии к тому времени увеличилась в три раза и составила теперь сто тысяч человек. Таковой исход дела был полностью неприемлем для Екатерины, понеже в результате оных политических изменений восторжествовала враждебная России патриотическая партия. Императрица усматривала здесь угрожающее приближение к российской границе французской революционной заразы. Первым же делом, по получении известия о принятии новой конституции, государыня собрала свой Совет.

– И что же нам предпринять в первую руку? – вопрошала императрица, оглядывая собравшихся членов Совета. Глаза ее, на мгновение остановились на ничего не выражающем, красивом лице Платона Зубова. Засим сразу перебежали на Безбородку, держащего пухлыми руками свой тяжелый подбородок, затем, на бледного «барина», графа Ивана Чернышева и остановились, на, казалось бы, пышущем здоровьем, лице князя Потемкина. Не успела она ему кивнуть, как он заговорил:

– Все, что там происходит, Ваше Императорское Величество – прямая угроза нашим интересам, – сказал он мрачно. – Тем паче, что нам известно о секретной части соглашения между Пруссией и Польшей. За поддержку пруссаков, поляки готовы отдать Фридриху города Гданьск и Торунь. Конечно, Фридрих – Вильгельм, за ради такового подарка, не откажется помочь им.

Екатерина слушала, как всегда, с примерной аттенцией.

– Надобно действовать осторожно, – сказала она. – Нам не нужна очередная война. Что скажете, Иван Григорьевич? – обратилась она к морскому министру.

– Вы правы, государыня! Надобна осторожность и последовательность, – подобострастно согласился генерал-адмирал Чернышев. – Следует дать указание генералу Николаю Васильевичу Репнину, дабы он сделал все возможное и объединил дружественные нам силы в Польше, кои смогут противостоять, так называемым, «патриотам»…

Перебивая его, Потемкин, с едва скрываемым раздражением, изразился:

– Осторожничать мы, конечно, можем. Однако с нами никто не церемонится: к примеру, Британия, завоевавшая чуть ли не одну треть суши, завидует нашим успехам, тому, что мы завоевали Крымское ханство, кое всегда было по отношению к России разбойничьим. Тем не менее, им не нравиться, что русские освободились от их векового насилия. Аглинский флот безраздельно господствует везде и, в том числе, в водах Балтийского моря, контролируя корабли, везущие нам товары с востока и Европы. Нас же, завоевавших Черное море, вынуждают торговать обходными путями с Европой, но и оное их не устраивает! Король Георг требует возвращение Порте, завоеванной нами, Очаковской области. И не инако!

– И грозит нам, вместе с Фридрихом-Вильгельмом, объявить войну! – послышался возмущенный звонкий голос Валериана Зубова, коему, по просьбе Платона Зубова, было разрешено присутствовать на Совете.

– Мыслимо ли таковое отношение к нам? – возвысился громовой голос Светлейшего князя. – Нет, это нам надобно ставить им ультиматум!

– А мы – их же салом, да по их же мусалам! – сухо и спокойно прокомментировал граф Александр Сергеевич Строганов.

– Стало быть, опять угроза начала новой войны, – заметил осторожно Чернышев, – может статься, стоит пойти на какие-то уступки?

Екатерина, дотоль слушавшая каждого, обмахиваясь веером, резко его сложила и хлопнула им по ладони.

– Нет, Иван Григорьевич! – твердо сказала она. – Никаких уступок! Не для того русские солдаты и матросы положили свои жизни! С чего это? Не подобает нам никому уступать! Мы сумеем поставить поляков на место такожде, как и преодолеть сей, надуманный чужеземными умниками, «Очаковский кризис»!

– Да мы, оную крошечную Аглинскую землю, сходу потопим! – паки звонко, по-ребячьи, заявил Валериан Зубов. Сидящий рядом с ним Платон, незаметно одернул его.

Все смотрели на императрицу. Она, глядя поверх голов, поправляла свои рукава. Безбородко предупредительно поднес ей воды в хрустальном стакане.

– Сей же час, сегодняшним днем, мы составим правительству Уильяма Питта ультиматум, – заявила государыня. – Пора унять аглинскую черную ненависть к России. На крайний случай, я уверена – наши солдаты сумеют отразить любые неприятельские атаки. Мы воевали на два фронта и все же победили. Русский народ непобедим, господа!

– Однако, с Фридрихом-Вильгельмом шутки плохи, надобно бы с ним договориться, – упрямо ввернул Светлейший.

Екатерина сверкнула глазами.

– И слышать не хочу, князь! С сим толстокожим королем не о чем договариваться, тем паче, что сие бесполезно!

Больше Светлейший князь не стал спорить, тем паче на виду у всех, ведал – бесполезно Екатерину переупрямить в такие моменты.

Озабоченное лицо Екатерины Алексеевны к концу совещания, после составления ультиматума, выглядело еще более обеспокоенным, но она, улыбнувшись, бодро изрекла:

– Что ж, стало быть, будем ждать. Посмотрим, что за ответ мы получим на наш ультиматум. А там и с Польшей разберемся. Будем осторожны, но в меру. Начнем с объединения верных нам поляков. Чарторыжские и Потоцкие всегда были на нашей стороне.

После Совета, усевшись в карету с Платоном Зубовым, она наигранно весело говорила ему:

– Ничего! Мы поставим и Британию на место! Я не сумневаюсь – они струсят. А засим, возьмемся за Польшу, князь Потемкин здесь, он найдет, как оное учинить.

– Пора б уже ему что-то и придумать, – угрюмо заметил Зубов и отвернулся к окну.

– Что ж, ты полагаешь, Платон Александрович, ультиматум ни к чему не приведет?

– Скорее нет, чем да, – ответил, не задумываясь, самоуверенный любимец императрицы.

Так они и ехали, каждый смотрел в свое окно и думал о своем. Граф Зубов думал о том, как он ненавидит оного Светлейшего, и как бы он был счастлив, естьли б тот вовсе не приезжал, и духу его бы не было в столице. Екатерина же благодарила Бога, что у нее есть человек, с которым она чувствует себя уверенно, коий все может решить блестяще, поскольку для него не существует никаких Гордиевых узлов. Пример сему, взятие Очакова и Измаила.

Записки императрицы:

Князем Потемкиным получен репорт князя Репнина об удачной экспедиции за Дунай. Корпус князя С. Ф. Голицына и корпус М. И. Голенищева-Кутузова 28.III под Мачином разгромили крупный отряд турок. Взято 27 знамен, 26 пушек. В плен попал трехбунчужный паша Арслан. Сии донесения от 21.IV.1791.

* * *

Свое презрение подковерной возне своих врагов, Потемкин положил показать проведением грандиозного праздника в честь взятия Измаила. Подготовку оного он начал с самого начала своего приезда, в подаренном императрицей, недавно отстроенном, по ее указу, для него доме в Конной гвардии, который он намеревался назвать Таврическим дворцом. Новое здание являло собой двухэтажный корпус, с шести-колонным портиком, с простирающимися от него, двух длинных флигелей. Фасад простого, но весьма вместительного и великолепного по размаху творения, архитектора Ивана Старова, долженствовал показать власть и величие Светлейшего, что и хотела подчеркнуть императрица Екатерина Алексеевна. Праздник устраивался в огромной молдавской зале, где двойной ряд колонн почти составлял круг. Два портика разделяли его посредине, и между ними был зимний сад, великолепно освещенный скрытыми лампами. Там было много деревьев и цветов. Главный свет падал с круглого потолка, посередине которого князь собирался поместить вензель Императрицы, сделанный из стразов. По плану князя, сам вензель, должон был освещен скрытым источником света, дабы он блестел как можливо ярче.

Князь Григорий Александрович любил не просто праздники, а представления грандиозные, в которых были бы показаны блеск, красота, торжественность, великолепие, мощь, богатство отечества и, конечно же, его неординарная персона. Но пуще всего оного, он любил планировать и организовывать их именно сам, понеже здесь он мог показать всю силу своего необычного воображения, ума, распорядительности и все другие свои достоинства. Сей новый праздник вызван был, прежде всего, заметной переменой к нему в расположении государыни, понеже он, как и все, отметил, что уж не так часто императрица призывает его к себе в кабинет, и, естьли он отсутствовал на приеме, али званом обеде, она редко о нем спрашивала. При его появлении, не всегда обращала свой заинтересованный взгляд в его сторону, не часто приезжала к нему в гости, реже вела с ним беседы. Вестимо, Потемкин встревожился. Что бы сие означало? Уж не грядущую ли опалу? Ужели его замыслы и победы более не удовлетворяют Екатерину? По крайней мере, он и сам увидел подтверждение доходивших до него слухов о перевесе влияния Платона Зубова. Откуда токмо взялся сей, без году неделя, новый любимец, и ужо, посмотрите – известное лицо в Российской империи! Сердце князя Таврического сжималось от болезненной тоски и тайного предчувствия. Сии чувства снедали его внутренности и он, замыслив новый, необыкновенный, неслыханный праздник в своем дворце, положил испытать последнее средство вернуть прежние чувства императрицы: доказать, что в преданности к ней никто не может с ним сравняться. Он положил дать ей в своем дворце праздник посвященный победе в битве за Измаил, коий, неслыханным великолепием и грандиозностью, должен затмить все прежние празднества подобного рода.

Замыслив торжество, Григорий Потемкин желал предусмотреть все его детали, в том числе, и, заблаговременно, договориться с пиитом, дабы он достойно отобразил будущий праздник. Прежде, все его победы и деяния неизменно воспевал в своих одах Василий Петрович Петров. Потемкин был доволен ими, тем паче, что он и без того благоволил к пииту за то, что в самом начале его отношений с императрицей, Петров передавал ей его письма из действующей армии. Однако, на сей раз, князь положил обратиться к Гавриилу Державину, понеже у всех на устах были слова императрицы, коими она изволила одобрить при встрече с пиитом его оду «На взятие Измаила». Ее изречение: «Я не знала по сие время, что труба ваша столь же громка, как и лира приятна», способствовало тому, что теперь он становился, в некоем роде, придворным пиитом. Почитатели поэзии были почти единодушного мнения, что Державин достойный стихотворец, а вот к Петрову, последователя Михаила Ломоносова, публика мало благоволила, понеже стихи его были, хоть и умны, но тяжелы для восприятия. Потемкин сам придерживался оного мнения. Приглашая Гавриила Державина воспеть свой праздник, князь Таврический, помимо желания поставить на место всех своих явных и скрытых врагов, хотел, как прежде, заново очаровать императрицу. Ему не хотелось верить, что Екатерина безвозвратно влюблена в ничего не стоящего красавца, коий избегал его взгляда и откровенно лебезил перед ним, хотя князь не мог скрыть свою к нему неприязнь. В письмах Екатерина просила его быть к Зубову снисходительным и любезным, и он обещал, но на деле у него оное не получилось, понеже, не надобно иметь семи пядей во лбу, чтобы узреть, что сей кавалер – ничтожество. Григорий Потемкин видел его насквозь: обыкновенный карьерист, иждивенец, не имевшие в себе ничего, опричь смазливого лица, апломба и высокомерия. Что ж, Светлейший князь еще покажет, кто властен над сердцем императрицы! Колико он убрал с пути своего фаворитов императрицы, и этого молодца не составит большого труда убрать с дороги.

* * *

Потемкин напряженно готовился к торжеству. Окончание переустройства дворца, оборудование парка и площади перед дворцом, рытье каналов, внутренняя отделка помещений, подготовка спектаклей и балетных представлений были осуществлены под его непосредственным наблюдением в течение двух месяцев. Первоначально он планировал устроить праздник ко дню рождения Екатерины, приходившемуся на Фомин понедельник, второй после Пасхи. Однако, несмотря на свое редкое умение все предусмотреть и организовать ко времени, ему все-таки не хватило недели, дабы все было готово в должном объеме. Тем не менее, к концу апреля, дворец и, прилегающий огромный парк, сияющий в иллюминации, ожидали своих гостей.

Рядом с дворцом были устроены качели, карусели и даже лавки, где бесплатно выдавались маскерадные костюмы. У дворца были поставлены деревянные бочки с вином и закуски для простого народа, которого собралось у его дворца около пяти тысяч. От сей огромной толпы исходил глухой шум. Князь приказал открыть доступ к столам, как токмо появится императрица. Однако, по ошибке дворецкого, принявшего карету одного из придворных за царскую, был подан знак, и толпа ринулась к столам.

В проливной дождь, в понедельник, через неделю после своего дня рождения, Ея Императорское Величество Екатерина Алексеевна изволила предпринять высочайшее шествие в дом его Светлости князя Григория Александровича Потемкина-Таврического. Императорская и Великого князя кареты с золочеными гербами, остановились перед освещенным множеством факелов, великолепным дворцом Светлейшего. У дворца царило таковое буйное движение, что Екатерине, из головы, коей не уходили тревожные события во Франции, на мгновение показалось, что народ взбунтовался. Она с облегчением перевела дух, когда узнала причину многоголосного шума. В окне кареты Екатерина видела, стоявших в два ряда лакеев в ливреях лимонного цвета, с серебряными галунами. Один из них кинулся к карете, но дверцу императрице открыл сам князь Потемкин-Таврический.

Императрица Екатерина Алексеевна, в богатом русском, терракотового цвета, платье с длинными широкими рукавами, с сияющей диадемой на голове, к счастью, почему-то без графа Зубова, сразу оказалась под балдахином, укрывавшем ее от дождя. Князь опустился на колени перед государыней. Она наградила его ласковым взглядом и подняла его, он взял ее руку. Светлейший князь выглядел нарядным и мужественно неотразимым в красном фраке и наброшенном на плечи черном с золотом и бриллиантами плаще. Пройдя промеж двух рядов, пышно одетых лакеев, они оказались в вестибюле, чрез который Потемкин и Екатерина, прошли под музыку духового оркестра. Как в поднебесье, звучал многоголосый хор, исполнявший полонез на оду «Гром победы», написанную Державиным, положенный на музыку композитором Козловским. Екатерине он зело нравился, и она про себя положила, чтобы впредь сей «Гром» звучал на важных церемониях. Она и Григорий Потемкин проследовали в огромный, овальной формы, колонный зал. Их выход объявил церемониймейстер и сразу же три тысячи знатных гостей приветствовали их глубоким поклоном. Среди прочих, Екатерина увидела всех своих вельмож, промеж коих выделялись, склоненная длинная фигура пиита Державина, разряженные Барятинский, Чернышев, оба Нарышкина, Безбородко и даже Дашкова, в прекрасном бело-голубом платье. В глаза бросились некоторые блестящие красавицы, особливо гречанка София де Витт. Екатерина ни разу не оглянулась на следующих за ними Великого князя с женой и сыновьями – настолько она была занята, представшей пред ней, картиной. И было, отчего не оторвать глаз: в центре зимнего сада был воздвигнут род жертвенника из восьми тонких колонн. Посредине его, на подножии из красного мрамора, стояла сама Екатерина в образе божества в длинном римском одеянии, высеченная из белого мрамора в полный ее рост. Вестимо, сие впечатляло! Князь, желая видеть реакцию Екатерины, не спускал с нее глаз. Она, проходя мимо скульптуры, милостиво улыбнулась своему фавориту. Не останавливаясь, они, легко скользя по полу, инкрустированному редкими породами дерева, прошли мимо огромных мраморных ваз. С потолка свисали люстры черного хрусталя, как шепнул ей Светлейший князь, некогда приобретенные у герцогини Кингстон. Пятьдесят шесть люстр давали толико света, что сам зал казался ярко золотисто-красного цвета. Князь Таврический подвел императрицу к покрытому персидскими коврами трону под шелковым балдахином в левой части зала, и, усадив ее, сам расположился по правую руку.

Екатерина заметила про себя, что она не видела здесь прежде огромные мраморные вазы, как и свисающие с потолка люстры черного хрусталя. Гости, разбившиеся на маленькие и большие кружки, восхищенные красотой и богатством убранства дворца, с интересом рассматривавшие все детали помещения, обменивались промеж собой восторгами по оному поводу. Императрица, поблагодарив князя, обратила всю свою аттенцию на открывшийся перед ней, за балконными окнами, огромный иллюминированный зимний сад. Как поведал Светлейший князь, он был самым большим в Европе – площадь его равнялась площади дворца. Стеклянные своды поддерживали колонны в виде пальм со скрытыми в них трубами с горячей водой. Шедевр его любимого садовника, Уильяма Гульда, являл собой джунгли из экзотических растений, цветов, гиацинтов и нарциссов, миртов и апельсиновых деревьев. В стеклянных гроздьях винограда и фруктах прятались светильники. Высокий потолок был расписан прозрачными небесами. Но пуще всего императрицу поразила то, что через залитый светом, колонный зал, она могла видеть зимний сад и далее, через его стеклянные стены, простирающийся до самой Невы, парк с беседками и мраморными фигурами вдалеке. Весь дворец во многом демонстрировал греческие мотивы: о том говорили и колонны, и пальмы и виноградные лозы и много других деталей. Григорий Александрович, явно желал напомнить своей государыне, что их совместная мечта, «Греческий прожект», не забыт.

Нет, такой метаморфозы она не ожидала! Дворец, творение его любимого архитектора, был, конечно, прекрасен, но толико перемен за короткий срок она не ожидала. Наконец, Ея Величество обрела дар речи:

– Как же ваши джунгли не мерзнут, Светлейший князь?

Потемкин, взглянув в сторону сада, ответил довольным тоном:

– Для поддержания нужной температуры, государыня-матушка, за теми зеркальными стенами (он показал глазами), находятся специальные печи, откуда в трубах нагревается вода.

Удивленная императрица, качнула головой, при этом, сиянье диадемы, озарив ее лицо, слегка ослепило князя. Екатерина с недоверчивой иронией молвила:

– Очень разумно придумано, ужель у нас еще один Иван Кулибин объявился?

Потемкин насмешливо заметил:

– У нас, Ваше Величество, как известно, голь на выдумку горазда. Да и Кулибиных на Руси, чай, через одного найти можливо.

– Сие так, князь Григорий Александрович! И, зрю, твой любимый Старов постарался так, что сей зал, на нынешний день, самый огромный во всем мире, люди в нем просто теряются. Колико человек, князюшка, приглашено?

– Пред вашими прекрасными очами, три тысячи, государыня.

Императрица повела бровью:

– Знатно! Вот это, однако, размах у вас, Светлейший князь!

Екатерина понимала, что вся оная красота стоит бешенных денег, взятых, вестимо, из казны, но с другой стороны: пусть мир знает, как богаты Российские вельможи.

– Это ли размах, государыня! Для вас играют музыку триста музыкантов, а танцуют лучшие молодые, благороднейшие и знатнейшие дворяне.

Екатерина еще не насмотрелась на красоты зала, как из «тропического леса», по знаку Светлейшего, появились двадцать четыре красивые девицы в греческих костюмах и толико же кавалеров в гишпанском наряде, танцующие кадриль. В первой паре танцовал Великий князь Александр Павлович, во второй – Константин Павлович. Стройные, не по годам, высокие, довольно упитанные фигуры подростков – Великих князей, необычайно подчеркивали гишпанские костюмы. Юный внук государыни, Александр, вел красавицу Екатерину Протасову, племянницу фрейлины Анны Протасовой. Они протанцовали несколько танцев. Государыня Екатерина Алексеевна не сводила с них восхищенных глаз.

– Ну, как вам, государыня-матушка? – вопрошал довольный Потемкин.

– Не можно вообразить себе, – воскликнула Екатерина, – ничего более великолепного! И кто поставил оную красоту? – и тут же сама ответила, – разумеется, наш блестящий первый танцор Шарль Ле Пик!

– Разумеется! – ответствовал, почтительно склонившись, князь. – Как изволите видеть, государыня-матушка, сей француз просто волшебник танцовального мастерства.

* * *

На грандиозном празднике, устроенном Светлейшим, присутствовали высшие чины двора, дипломатический корпус, генералитет. Все весьма быстро заметили, что не было никого из Зубовых. Фаворит государыни сказался хворым. Вот оно! Сей молодец ревновал князя к государыне Екатерине Алексеевне и не хотел видеть соперника во время его триумфа. И сей факт весьма грел душу Светлейшего князя. Он не отходил от императрицы, буквально исторгая из себя всю ту любезность, на кою был способен токмо он один. Вестимо, улыбка не сходила и с лица императрицы.

Толпы приглашенной знати буквально терялись в овальном зале. Она была примерно двадцать саженей в высоту, около семидесяти в длину и двенадцать в ширину. Двухъярусные окна озаряли светом все помещение, а вдоль северной стены выстроились в два ряда тридцать шесть ионических колонн. Когда в парке стемнело, князь Потемкин провел императорскую фамилию в Гобеленный зал, где шпалеры, в аллегорической форме, представляли историю библейской Эсфири. Сей историей князь желал намекнуть Екатерине о возможных предательствах вокруг ее престола, и, дескать, токмо едино он – верный и преданный ее слуга. Сожалительно, но он не мог знать, восприняла ли сей намек императрица, али вовсе нет?

В зале, предназначенной, для театральных представлений, посреди диванов и кресел, стоял золотой слон в натуральную величину, покрытый изумрудами и рубинами. Сидевший на слоне арап, подал сигнал, и сей же час взвился занавес, и открылись театральная сцена и ложи. За двумя французскими комедиями и балетом последовал парад народов империи, а за ним пленные – Измаильские паши, произведшие изрядное впечатление на зрителей своим гордым и воинственным видом.

Пока гости наслаждались сим зрелищем, в других залах слуги меняли обстановку и зажигали еще полторы сотни тысяч плошек и двадцать тысяч восковых свечей. Когда императрица вернулась в колонный зал, он снова сиял светом. Не токмо все окружающие с удивлением оглядывали залу, но и сама Екатерина, не узнавая превращенный зал, недоверчиво оглядываясь, вопрошала:

– Ужели мы тамо, где были прежде?

Светлейший князь, улыбаясь, ответствовал:

– Именно тамо, государыня-матушка, не сумневайтесь!

Сто тысяч огней внутри дома: карнизы, окна, простенки – все было усыпано чистыми кристаллами горящего белого воска. Фонари свешивались с высоты, отражая свет в хрустале и камнях… Стены, окна были усыпаны горящими звездами, цепями из драгоценных сверкающих каменьев. Эффект роскошной красоты, света и теней – все оное завораживали взгляд присутствующих и некоторое время стояла необычная тишина. Гости не могли насмотреться на искусственные рощи апельсинов, лимонов, винограда, на ананасы, лилии, тюльпаны. Далее пуще того: пред глазами явились пруды, золотые рыбки, соловьи, песнь коих смешивалась с нежной музыкой. Паки, взяв руку Екатерины, Потемкин провел ее в зимний сад и новое явление – Храм! Здесь, пред алтарем со статуей императрицы, изображающей Фелицу, в присутствии гостей и двора, Светлейший князь Таврический паки опустился на колени и в самых искренних словах поблагодарил Ея Величество Екатерину Алексеевну за ее благодеяния. Императрица подняла его и сердечно поцеловала в лоб. В наступившей тишине, Екатерина обратилась к хозяину дома с небольшой речью, в которой выразила ему свою полную доверенность, и дала понять присутствующим послам о готовности России к непоколебимой защите своей чести и достоинства. С последними ее словами грянул хор Державина: «Гром победы, раздавайся! Веселися, храбрый Росс!» Все замерли: пожалуй, каждый ощутил минуту необыкновенного торжества и гордости за принадлежность к русской нации. Екатерина Алексеевна и Григорий Александрович улыбались друг другу.

Засим, хозяин торжества дал знак оркестру и начался бал. Екатерина некоторое время, обмахиваясь веером, наблюдала сей, необыкновенный по пышности, блестящий бал. В основном, взор ее был направлен на любимого старшего внука, танцовавшего то с одной, то с другой красавицей. Светлейший князь Таврический пригласил ее в Гобеленовую залу, где она, вместе со своей невесткой Марией Федоровной, села играть с ним и Львом Нарышкиным в карты. Гости веселились, что называется, от души. К государыне Екатерине Алексеевне подходили то один, то другой вельможа, вокруг нее толпились ее приближенные из старой гвардии: Александр Нарышкин, Александр Строганов, Федор Барятинский, Александр Безбородко, Екатерина Дашкова и статс-дамы. Из молодых – Федор Головкин, Андриан Грибовский, Дмитрий Трощинский и молодые фрейлины.

В десять тридцать, утомленная императрица, не выдержав, удалилась отдохнуть. Потемкин имел покои в ее дворцах, такожде, как и Екатерину всегда ждала спальня в его жилище. Комната императрицы находилась в том же крыле, что покои Светлейшего князя. Дверь, спрятанная под ковром, вела в спальню и кабинет Потемкина. Его спальня была проста и уютна, со стенами, обитыми однотонным серо – голубым шелком. Протасова раздела Екатерину и подала тонкую, голубого цвета, французского шитья, ночную рубашку, которая была когда-то подарена Потемкиным. Хозяин дома тоже незаметно поднялся наверх. Протасова еще раскладывала платье государыни. Потемкин полоснул ее взглядом, и она быстро исчезла за дверью. Он опустился на колено перед постелью Екатерины, но она, усталая, уже посапывала. Губы ее как-будто улыбались. Не желая ее разбудить, Потемкин лишь слегка коснулся их.

В полночь Екатерина вышла к ужину в приподнятом расположении духа, и юные танцоры повторили для нее две кадрили. Стол императрицы, поставленный на возвышении, был окружен сорока восьмью вельможами. Екатерина окинула взглядом все четырнадцать столов, расположенных вокруг ее царского стола. Все они освещались шарами из белого и синего стекла. На одном из них высились огромный серебряный кубок и две вазы.

– Каковые дивные вазы и кубок! – паки восхитилась Екатерина. – Откуда они у вас?

– Тоже из коллекции герцогини Кингстон, – последовал ответ Потемкина. – И они принадлежат вам, Ваше Величество: завтра же они будут в ваших покоях, государыня-матушка!

Екатерина благосклонно, улыбнулась.

– Вы весьма щедры, Светлейший князь!

Князь паки, глубоко и почтительно склонился пред ней:

– Кто может сравниться с вашей щедростью, кормилица моя! Я бы охотно преподнес к вашим ногам весь мир, государыня-матушка!

Князь Таврический сам прислуживал Екатерине за креслом, пока она настоятельно не упросила его сесть рядом. После ужина музыка и танцы возобновились. Екатерина с умилением наблюдала за повзрослевшими внуками.

– Через год женю Александра, – поделилась она с князем.

Потемкин не ложно удивился:

– Не рано ли, Ваше Величество?

– А что, разве он не ладно развит? Да и принцессу я уже присмотрела для него.

– И кто же оная счастливица?

– Принцесса Баденская, Луиза-Мария-Августа.

Потемкин, поморщив лоб, согласно кивнул:

– Вы, Ваше Величество…, вы ему мать, вам виднее, когда и на ком его женить.

Они еще долго перешептывались, доденже, в два часа ночи, Екатерина, наконец, встала, чтобы уехать.

Князь упрашивал её остаться еще. Императрица возразила:

– Все, милый мой друг, не в силах я более. Не забывай колико мне лет, дорогой мой.

Нехотя, с усилием, князь Григорий поднялся проводить ее. В вестибюле, он опять преклонил колено, демонстрируя сановникам империи и представителям Европы свою смиренную покорность перед монаршей волей. Уже подана были императорская карета. Потемкин, подавая знак, приложил руку к сердцу, и внезапно, послышалась, сочиненная им самим много лет назад, нежная печальная песня, с тихими звуками органа. Все, остановившись, внимали, спрятанному за разноцветными стеклянными фонарями, хору, воспевающему императрицу Екатерину. Князь Потемкин склонил не ложно опечаленную голову. Были подготовлены две мелодии – одна на случай, естьли государыня соблаговолит остаться, другая – естьли станет уезжать.

Екатерина остановилась. Необычайный праздник, проникновенная грустная мелодия и вид неотразимого коленопреклоненного князя не могли не тронуть ее. Слезы покатились из ее глаз. Князь Таврический, глядя на нее, прослезился тоже. Он снова и снова целовал ее руку, пока она мягко не отняла ее.

– Довольно, друг мой, – молвила она, одарив его все понимающим взглядом, – мы же не прощаемся. Завтра же с тобой увидимся.

* * *

Екатерина, под руку с князем Григорием Потемкиным, прошла к карете. Последний раз, поцеловав ее руку, князь закрыл за ней дверцу. Он стоял на пороге дома, пока ее золоченая с гербами карета не выехала со двора. Перевозбужденные и благодарные гости тоже потихоньку стали разъезжаться. С некоторыми из них Потемкин дружески попрощался. Для него, сия необычайная праздничная ночь в его доме, на самом деле, была, в некотором роде, подведением почти тридцатилетнего итога лет, проведенных им рядом с императрицей. Не малый срок! Особливо, естьли учесть, что годы те были необычайно богаты событиями, как внутри государства, так и за его рубежами, в коих она – императрица Екатерина и он – князь Григорий Потемкин принимали самое непосредственное участие.