Текст книги "Екатерина Великая. Завершение Золотого века"

– Говорят, граф Федор Григорьевич Орлов, уже изрядно обосновался там. К нему даже заезжал его брат, граф Алексей. Все восхищались рысаками, впряженными в его сверкающую карету.

Екатерина заинтересованно взглянула на Строганова.

– Красавцы говорите? А каковые выносливые! Граф Алексей Григорьевич показывал мне свой конезавод. Он большой знаток лошадей, я бы сказала – гениальный. Вывести две новые породы рысаков и верховых лошадей, не так-то просто!

Безбородко заметил:

– Орловские лошади показывают свои достоинства недалеко от конезавода, на Орловском лугу, но думаю, уже пора им показаться на ипподромах всего мира. Не понимаю, отчего граф Алексей Орлов скромничает, считает, что еще не готов к оному.

Строганов осудительно качнул головой:

– Он лелеет своих лошадей, больше, пожалуй, своей малютки, дочери Анютки, кою обожает. Так они ему дороги, боится, кабы не сглазили, не навели порчу завистники. Завистников он стал бояться особливо после смерти младенца-сыночка.

Екатерина грустно вздохнула:

– О чем вы, граф! – возразила она. – Орловы ничего на свете не боятся. Они всегда призовут обидчиков, даже колдунов, к ответу.

* * *

По плану Суворова крепость Измаил должно было быть взята единовременной атакой, разделенных на три группы, войск. Западную часть крепости, по его замыслу, должны были атаковать до семи с половиной тысяч человек под командованием Павла Сергеевича Потемкина. С противоположной стороны на штурм следовало послать группу войск в двенадцать тысяч под руководством Александра Николаевича Самойлова. Наконец, группа из девяти тысяч Осипа Михайловича де Рибаса должна была бы произвести высадку с кораблей и повести атаку со стороны Дуная. Состоять сии три группы долженствовали из девяти колонн под командованием генерал-маиоров Сергея Лаврентьевича Львова, Бориса Петровича Ласси, Федора Ивановича Мекноба, бригадира Василия Петровича Орлова, атамана Матвея Ивановича Платова, Михаила Илларионовича Кутузова, Николая Дмитриевича Арсеньева, Захара Алексеевича Чепеги и секунд-маиора Моркова Ираклия Ивановича. Таким образом, до половины всех русских войск наступало бы со стороны реки, где оборона турок была наиболее уязвимой. По плану, в начале, необходимо было взять внешние укрепления и токмо потом, одновременно, приступить к уличным боям и захвату внутренней части крепости.

Седьмого декабря, в полдень, в Измаил был направлен парламентер от Суворова с предложением почетной капитуляции, коий был написан адъютантом Суворова под его диктовку: «От Генерал-аншефа и кавалера Графа Суворова-Рымникского. Превосходительному Господину Сераскиру Айдозли-Мехамет-паше, командующему в Измаиле; почтенным Султанам и прочим пашам и всем чиновникам. Приступая к осаде и штурму Измаила российскими войсками, в знатном числе состоящими, но соблюдая долг человечности, дабы отвратить кровопролитие и жестокость, при том бываемую, даю знать чрез сие Вашему Превосходительству и почтенным Султанам! И требую отдачи города без сопротивления. Тут будут показаны всевозможные способы к выгодам вашим и всех жителей! О чем и ожидаю от сего через двадцать четыре часа решительного от вас уведомления к восприятию мне действий. В противном же случае поздно будет пособить человечеству, когда не могут быть пощажены не токмо никто, но и самые женщины и невинные младенцы от раздраженного воинства; и за то никто как вы и все чиновники перед Богом ответ дать должны».

Через некоторое время, генерал-аншефу передали слова одного из помощников турецкого паши, который разговорившись с парламентерами заявил: «Скорей Дунай остановится в течении и скорее небо упадет на землю, нежели сдастся Измаил».

После победы под Рымником, имя Суворова наводило на турок ужас, и ни один турецкий командующий не осмеливался говорить с ним непочтительно. Посему, Айдозли-Мехмет-паша просил Суворова дать не двадцать четыре часа, а десять суток перемирия, дабы запросить визиря об условии сдачи Измаила. Суворов представил сей ответ на рассмотрение военного совета, созвав его девятого декабря. Военный совет посчитал ответ сераскира тактической уверткой, предназначенной для того, чтобы укрепить Измаил пуще прежнего, а русские войска, из-за скудости съестных запасов, токмо потеряли бы больше своих сил. Совет постановил: «Сераскиру в его требовании отказать. Приступить к штурму неотлагательно». Турецкого парламентера вернули с письмом:

«Сераскиру, старшинам и всему обществу.

Я с войсками сюда прибыл.

Двадцать четыре часа на размышление – воля.

Первый мой выстрел – уже неволя.

Штурм – смерть».

Вручив турецкому парламентеру сие послание, ему было сказано изустно, что естьли после срока не выбросят белого флага, то войска русские пойдут на штурм.

Генерал – аншеф Александр Васильевич Суворов – Рымникский положил провести последний, важный, по его разумению, военный совет. Он хотел, чтобы каждый военачальник исполнился, как и он сам, решимости взять крепость или умереть. Одевшись в свой парадный мундир, увешенный орденами, он вышел к своим генералам, которые встретили его стоя. Посадив и бросив на них свой проницательный взгляд, он, необычно хриплым голосом, обратился к ним:

– Как все вы ведаете, господа генералы, русские войска дважды подступали к Измаилу и были отбиты. Негоже нам, чтоб оное случилось и в третий раз. Сия крепость, хоть и неприступна, но мы должны его взять любыми путями, не жалея живота своего.

Суворов сделал паузу, взглядывая то на одного, то на другого генерала. Он видел, что все, как один, они наполнены решимости идти на врага. Он, исполненный гордостью за своих генералов, продолжил:

– Вы ведаете не хуже меня, что отступление произведет сильный упадок духа в войсках, порадует наших записных врагов и особливо высокомерных турок, кои будут гоношиться пуще прежнего. Оного не должно нам допустить во имя России и Императрицы!

Генерал-аншеф паки сделал паузу, теперь не вглядываясь в лица своих подчиненных, он смотрел на свои сцепленные пальцы. Наступила полная тишина. Наконец, он взволнованно обратился к ним с последними словами:

– Я решил овладеть крепостью или погибнуть под его стенами. – Суворов, неожиданно для себя, судорожно сглотнул. – Сие все, что я желал вам сказать.

Патриотическая речь многоуважаемого главнокомандующего вызвала еще больший подъем воодушевления в генералах, кои приготовились отдать свои жизнь за победу. Первому, кому дали слово высказать свое мнение был донской казачий бригадир Матвей Платов. Он не встал, а вскочил, воскликнув: «Штурм!», тут же порывисто встал со своего места Михаил Кутузов с твердым словом: «Штурм!». За ними, все до одного, решительно повторили то же самое: «Штурм!» После оного военного Совета целый день и всю ночь более пятисот орудий – с суши, с острова Сулина и с флотилии Осипа де Рибаса, со стороны Дуная, беспрерывно вели огонь по крепости. В небо взвивались ракеты, которые Суворов специально приказал пускать каждую ночь, чтоб противник не знал, когда именно будут запущены те, которые поведут на штурм. Белого знамени со стороны турок так и не показалось.

Мало кто спал в ночь перед штурмом. Не спал и Суворов. Он ходил по бивуакам, вступал в беседу, особливо, с офицерами из любимого Фанагорийского полка, названного в честь завоеванного когда-то им городка в устье реки Кубань. С оными гренадерами, Суворов разбил вдесятеро сильнейшего неприятеля и получил титул графа с почетной добавочной фамилией – Рымникского. Граф шутил, вспоминал былые победы, обещал успех и в штурме Измаила. Его окружала большая свита адъютантов, ординарцев, гвардейских офицеров, молодых знатных иностранцев, многие из которых желали принести пользу во время штурма и прославить свои имена. Они находились здесь, дабы учиться у знаменитого полководца.

* * *

Назначенному на одиннадцатое декабря штурму, который держали в секрете, предшествовал длительный двухдневный артиллерийский обстрел. Накануне приступа, с восходом, русские открыли сильнейшую канонаду: сорок орудий с суши и сто – с острова Сулина и сто пятьдесят с гребной флотилии громили Измаил с раннего утра до позднего вечера. Турки отвечали тем же. От рева орудий земля стонала. С наступлением темноты стало известно, что несколько казаков перебежали к туркам, стало быть, нападение уже не могло быть неожиданным.

В три часа ночи одинадцатого декабря под черным небом Измаила взвилась ракета и тридцать одна тысяча русских войск под командованием генерал-маиоров Ивана Гудовича, Павла Потемкина и Александра Самойлова, а такожде флотилия под начальством Осипа Михайловича де Рибаса направилась в сторону крепости.

Сухопутные войска, дойдя до нее через два с половиной часа, девятью колоннами, приготовились штурмовать крепость. Саженей за триста-четыреста турки встретили их бешеным огнем. Небо и земля горела, вдобавок, в довершение ужаса по всему валу раздавался страшный утробный, раздирающий душу крик турок, взывающих к аллаху: «Ал-л-л-а-а-а, Ал-л-л-а-а-а!».

От сих нечеловеческих звуков, колонна Павла Потемкина оробела, но генерал сумел их подбодрить, и все бросились вперед, забросав ров фашинами. Измайловского полка прапорщик Гагарин приставил лестницы, по которым стали подниматься и первыми вошли на стену маиор Неклюдов, начальник стрелков, и генерал Борис Ласси. Турки яростно набросились на них с кинжалами, саблями, копьями. Многие русские солдаты падали, но на место павших, уже бежали другие, успевали закрепиться и, не спускаясь в город, двигаться по стене влево, как было приказано, к Хотинским воротам. Француз, граф де Дама, во главе одной из колонн, атаковавших о стороны Дуная, одним из первых поднялся на стену у Дуная. Сторона крепости, обращенная к реке, действительно оказалась слабейшей. Со стороны суши в город прорвались две колонны, в направлении главного удара шли пятая колонна бригадира Матвея Платова и шестая колонна генерал-маиора Михаила Кутузова. Он вел пять батальонов егерей и гренадеров и тысячу казаков на Кильские ворота Новой крепости – самой мощной цитадели Измаила. Отряд Кутузова, под градом картечи, дважды был отброшен назад, здесь рядом с ним погиб, сраженный пулей, армейский любимец, храбрый бригадир Иван Рибопьер. В бою на крепостной стене был ранен генерал-маиор Безбородко, племянник тайного советника императрицы, командовавший двумя казачьими колоннами Платова и Орлова. Командование вместо него взял на себя расторопный тридцатилетний казак Матвей Платов. Он отразил атаку янычар, разбил их батарею, захватив несколько пушек. С боем его казаки прорвались к Дунаю и соединились с речным десантом генерала Арсеньева. При штурме особливо отличились колонны генералов Львова и Кутузова. Генерал Львов и его помощник Лобанов-Ростовский получили сильное ранение, на их место заступил любимец Суворова полковник Василий Иванович Золотухин, командир фанагорийцев. К несчастью, короткие русские пики под турецкими ятаганами дробились в щепки. На пути к стенам Измаила, русские солдаты гибли, кто по пояс в воде во рвах, кто, гроздьями, падая с лестниц, и с плеч друг друга, но, несмотря ни на что, вовремя поспевала подмога, такожде в тяжелый момент выручали резервы. Наибольшие трудности испытала третья колонна генерала Мекноба. Им пришлось под огнем связывать две лестницы, понеже на их пути ров был сильно углублен. Батальон Херсонских гренадер под командованием полковника Валериана Зубова овладел весьма крутым подъемом и потерял больше половины солдат. Отбитый во второй раз, бесстрашный Кутузов вынужден был отправить генерал-аншефу графу Суворову сообщение, что взять крепость нет возможности, но Суворов вернул к нему офицера, чтобы поздравить Михаила Илларионовича со званием коменданта крепости, в случае его завоевания. Причем офицеру было приказано сообщить Кутузову, что гонец с оной вестью уже отправлен в Петербург. Собрав последние силы, реорганизовав их, с третьей попытки взлохмаченный, изрядно ослабший, потерявший повязку на глазу, Кутузов, наконец, сумел пробиться за стены крепости. Русским воинам помогал густой громовой голос атамана Платова, перебивавший турецкий «Ал-л-ла», выкрикивавший то там, то здесь: «С нами Бог и Екатерина!» Сей возглас громогласно подхватывали все солдаты и, воодушевленные, с именем Екатерины, храбро шли вперед, пробивая себе дорогу мощными руками, вооруженными неудобными короткими штыками.

Измаил штурмовали много иностранных офицеров: граф де Дама, Маразли, Кобье, состоявший адъютантом при Суворове – Шарль де Линь, сын принца де Линя, младший брат генерала де Рибаса – Эмануэль Рибас и многие другие. Они бросались на турок с рыцарской отвагой, показывая таковую же беспримерную храбрость, с каковой сражались русские солдаты. К рассвету все колонны поднялись на крепостной вал, но не все еще проникли в город. Наконец, они, страшным атакующим потоком, ворвались в крепость… К восьми утра турки были сбиты на всей линии крепостных сооружений, после чего начался ожесточенный бой на улицах города, закончившийся через несколько часов. Постепенно тьма рассеялась. С дневным светом, штурмующим стало ясно, что вал взят, турки, вытесненные со стен крепости, отступают во внутреннюю часть города. Послышались громовые русские «Ура!» С большими потерями, преодолев внешние укрепления, суворовские войска завязали бой за внутреннюю часть крепости, который оказался не менее кровопролитным. В ходе уличных боев активно использовалась артиллерия: по приказу генерал-аншефа Суворова были подвезены двадцать орудий, которые картечью отражали контратаки турок и вели штурм укрепленных зданий.

Обезумевшие, свирепые турки не уступали шагу без борьбы. Они стреляли из окон, дверей, с крыш, из-за высоких земляных заборов. Однако, к полудню почти весь город контролировали русские войска. Токмо в Табии, в мечети, еще держались отряды турок. Рукопашный бой между шестью десятью тысячами солдат с двух сторон достиг своего человеческого предела, но даже и к полудню исход битвы не определился: Измаил являл собой страшную кровавую сцену. Ко всему, вдруг из подземных конюшен вырвались четыре тысячи лошадей и носились, топча живых, мертвых и раненых, пока их также не перебили. Сераскир, Айдозле-Мехмед-паша, с четырьмя тысячами солдат, защищал последний бастион под развивающимся зеленым флагом. Чрез некоторое время турки все же начали слабеть. Русские с криками «Ура!» и «Да здравствует Екатерина!» ринулись добивать их.

Татарский князь, победитель австрийцев, гордый потомок Чингизхана – Каплан-Гирей, и его пятеро крепких сыновей, стояли на своем бастионе до конца. Отец пал последним, окруженный их телами. С ними находился и потомок Чингизхана – Максуд Гирей, он сдался лишь тогда, когда русские перебили половину его отряда.

От обилия крови, потерявшие над собой контроль, казаки надевали на себя одежду своих жертв, понеже холод был неимоверный. Громили лавки, и все, что попадалось на их пути. Из разбитых и разграбленных лавок неслись ароматы восточной еды. Разбой продолжался до четырех часов дня.

Старик-сераскир, Айдозле-Мехмед-паша, засел в каменном хане близ Хотинских ворот с двумя тысячами янычар. Полковник Золотухин атаковал их батальоном прославленных фанагорийцев. Штурм продолжался около двух часов, пока не выбили ядрами ворота. Гренадеры ворвались внутрь помещения, перебили многих турок, а остальные запросили пощады. Их вывели на двор и стали отбирать оружие. Между ними находился сам сераскир. Пока отбирали оружие, английский моряк на русской службе захотел поживиться богатым кинжалом паши. Он протянул было руку вырвать его из-за пояса, как стоявший сзади янычар выстрелил по нему, и попал в офицера, отбиравшего оружие. Моряка пронзили полтора десятка штыков янычар. В суматохе солдаты приняли сей выстрел за измену и, рассвирепевши, перекололи почти всех турок. Там же погиб главнокомандующий турецких сил.

Двадцать пять тысяч защитников Измаила пали мертвыми, еще две тысячи умерли на следующий день, девять тысяч попали в плен. Было захвачено двести сорок пять орудий, три тысячи пудов пороха, сорок два судна. Русские потеряли убитыми и ранеными около десяти тысяч человек. Так была завоевана одна из главных крепостей Оттоманской империи. В один день погибло почти две трети двух армий. Сразу после того, как Измаил был взят, Суворов написал Потемкину:

«Нет крепчей крепости, ни отчаяннее обороны, как Измаил, падший пред Высочайшим троном Ея Императорского Величества кровопролитным штурмом! Нижайше поздравляю Вашу Светлость».

В тот же день командующий армией генерал-аншеф Суворов рапортовал Потемкину:

«Генерал-маиор и кавалер Голенищев-Кутузов показал новые опыты искусства и храбрости своей, преодолев под сильным огнем неприятеля все трудности, влез на вал, овладел бастионом, и когда превосходный неприятель принудил его остановиться, он, служа примером мужества, удержал место, превозмог сильного неприятеля, утвердился в крепости и продолжал потом поражать врагов».

Получив известие о взятии Измаила, Потемкин, вне себя от радости, чуть ли не потерявший самообладание, приказал салютовать из пушек. Он собирался сам приехать в захваченную крепость, но, от сильного волнения, занемог и слег. Вместо себя, он отправил своего советника, бригадира Василия Степановича Попова. Первая мысль после радостного известия явила ему надежду, что грандиозное поражение турок подтолкнет Порту к скорому заключению мира на самых выгодных для России условиях.

Между тем, в Константинополе началась настоящая паника. До их столицы оставалось всего ничего: достаточно было форсировать Дунай и уже ничто не могло остановить русские войска до самого сердца Турции. Султан Селим Третий во всем обвинил Великого визиря Шарифа-Хассана-пашу. Его голову выставили у ворот султанского дворца.

* * *

Отведя войска в Галац, и, оставив комендантом Измаила генерала Михаила Илларионовича Кутузова, Александр Васильевич Суворов, через неделю после штурма, поехал в Яссы. Главнокомандующий князь Григорий Александрович Потемкин приготовил покорителю Измаила торжественную встречу у себя во дворце. Но Суворов приехал инкогнито, въехав на двуколке с обратной стороны дворца, и сразу отправился к потемкинской резиденции. При встрече у входа во дворец, они расцеловались.

Радостный и довольный встрече, князь Григорий Потемкин, низко поклонившись генерал-аншефу Суворову, испросил:

– Чем мне наградить заслуги ваши, граф Александр Васильевич?

Суворов, понимая значимость победы и преисполненный, вдруг нахлынувшей самолюбивой гордости за свои неоценимые заслуги, неожиданно, даже для себя, ответствовал:

– Ничем, князь! Я не купец и не торговаться к вам приехал. Окроме Бога и государыни, никто меня наградить не может.

Намек, на то, что Главнокомандующий в его глазах ничего не значит, Потемкин прекрасно понял. Суворов, опомнившись, прикусил язык, да уж поздно было.

Потемкин, изменившись в лице, круто повернулся и, направившись к дверям дворца, вошел в залу. Войдя следом, Суворов подал ему строевой рапорт. Оба походили по залу, не глядя друг на друга и, не сказав более и слова, едва раскланявшись: князь Потемкин с лицом-маской, граф Суворов с выражением некоей насмешливости, разошлись. Сие, вестимо, означало разрыв с всесильным вельможей, с коим несколько минут назад они расцеловались, а, следовательно, разрыв и с императрицей.

Генерал-аншеф Александр Суворов, бессомненья, мечтавший о независимости от Светлейшего князя Потемкина, понял, какую шутку он выкинул, на сей раз, сам себе: разорвав теплые отношения с князем Таврическим, он автоматически терял покровительство самой императрицы, понеже она не любила, когда оскорбляли ее фаворита. Результат своей выходки Суворов прочувствовал довольно скоро: за Измаил он ждал от императрицы фельдмаршальского жезла или, по меньшей мере, звания генерал-адъютанта, но получил лишь звание подполковника Преображенского полка. И, хотя полковником оного полка, была сама императрица, для себя новое звание Суворов посчитал постыдным, ибо среди десятка других подполковников было немало персон, не имеющих никаких других заслуг, опричь долгой службы или особливого расположения императрицы. Он понял, как все еще необыкновенно силен князь Потемкин, хотя знал, что у Екатерины появился другой фаворит, соперник князю, молодой и красивый Платон Зубов. Приверженцы Зубова уже долгое время неназойливо обхаживали Суворова, нашептывали, что Потемкин потерял свое влияние на государыню, и другие люди теперь в фаворе, кои смогут по заслугам вознаградить завоевания генерал-аншефа. Опричь того, родной брат Зубова, Николай, подступал к генералу с предложением жениться на его дочери. Отнюдь не неискушенный интригами, Суворов поддался их влиянию, поелику и выпалил князю необдуманные слова.

* * *

Отпраздновали день рождения Великого князя Александра Павловича, коий был бальзамом на сердце императрицы, понеже она видела, как ее любимый внук счастлив среди общего веселья в честь него. Прошли и пышные новогодние праздники, кои по многим причинам не совсем радовали императрицу, но весьма развлекали ее любимца Платона и всех ее внуков, кои и заряжали ее хорошим настроением. Александр и Константин вырастали в рослых и приятных собой вьюношей. Особливо ее воодушевлял, конечно, стройный и красивый старший внук, наведывающий свою бабушку в любое время дня. Сегодни, он явился после урока с Лагарпом. Екатерина любовно оглядела его. Пригладила ему русые с легкой рыжиной волосы, поцеловала в затылок:

– Хорош ты у меня, Александр Павлович, будущий Русский император! В свои тринадцать лет, ты хоть куда: хоть на трон, хоть в армию генералом!

Внук, целуя ее руки, смеялся и ответствовал:

– Слышу слова любящей мамушки, а на самом деле, не дорос еще я ни до чего. – Он покосил веселые глаза на государыню. – Да и не перейду же я дорогу Великому князю, отцу своему.

Екатерина приложила палец к губам своим:

– Сие – как Бог укажет! Никто ничего на сем свете не знает, что будет завтра. А ты учись всему, чему токмо возможно. Вспомни своего Великого прадеда.

– Петра Великого?

– Его самого. Видишь, какой памятник ему установила твоя бабушка?

– А я тебе еще лучше установлю, – сказал внук, с искренним пылом, глядя ей в глаза.

Императрица мягко улыбнулась, обняла его. Ведала она весьма хорошо, что внук ее любимый, искренен токмо с ней и более ни с кем, понеже крепко и нежно любил ее.

– Не так моя слава меня волнует, как твоя, милый мой Саша. Ты – мое наследство для России. Коли будешь следовать праведными путями, станешь таковым. Поелику и ставлю тебе в пример Петра Великого.

– А дед, Петр Третий, твой муж?

Екатерина взглянула на него своим светлым проницательным взглядом, тем самым, который цесаревич любил больше всего: он говорил о том, что разговор будет сугубо конфиденциальным, токмо между ними двоими.

– Твой дед был очень противоречивым человеком, Саша. Как тебе сказать? Отнюдь не злым, но часто и не добрым, не дурак, но часто глуп, то ли верил в Бога, то ли нет, то ли имел вкус, то ли не имел… Не стремился учиться, вникать в государственные дела. Хотел легко и просто прожить свою жизнь. Но разве, сынок, таковое возможно?

Александр, повернув к ней лицо, внимательно слушал. Он любил, когда бабушка называла его сыном.

– Твоя бабушка, – продолжала Екатерина, – с юности стремилась во всем приближаться всегда, как можливо больше к правде, а дед твой, с каждым днем от нее удалялся до тех пор, пока не стал отъявленным лжецом.

Екатерина погладила внука по руке, пожала ее и сказала:

– Так как способ, благодаря которому он им сделался, довольно странный, то я сейчас его приведу. Может статься, он разъяснит тебе таковое направление человеческого ума. Сей пример может послужить к предупреждению, или к исправлению подобного порока, хотя, Сашенька, у тебя его вовсе нет.

Екатерина взглянула на внука, он внимал и кротко улыбался.

– Так вот, слушай.

И Екатерина подробно рассказала, все, что имела и давно положила ему рассказать о покойном муже, но прежде никак не могла собраться. Расставались они в тот день, как всегда, довольные друг другом. Екатерине показалось, что, пожалуй, Александр правильно оценил бабушкино повествование.

* * *

Первое донесение о взятии Измаила Главнокомандующий армией, князь Потемкин-Таврический отправил государыне Екатерине Алексеевне с Валерианом Зубовым через неделю. Год назад Григорий Потемкин, дабы избавиться от оного кавалера, послал его в Петербург с известием о взятии Бендер, за что тот был пожалован флигель-адъютанотом, такожде произведен в полковники, награжден подарками и деньгами на двадцать тысяч рублев. Теперь же, гораздо отличившись при штурме Измаила, где храбро атаковал турецкую батарею, несмотря на сильный огонь неприятеля, Валериан Зубов паки был послан с долгожданным славным известием к императрице. Щедрая государыня наградила его орденом Святого Георгия 4-класса и произвела в бригадиры. Опричь того, он получил чин секунд-ротмистра Измайловского лейб-гвардии полка.

Радость императрицы поистине не знала границ, счастье ее было безпредельным. Она находила, что все подвиги мировой истории были теперь превзойдены Россией! Собственно, она была недалеко от истины, так мыслили многие не токмо в России. Государыня Екатерина Алексеевна поспешила направить Светлейшему князю Таврическому благодарственное письмо:

«Друг мой сердечный Князь Григорий Александрович. Прошедшее воскресение рано приехал Валериян Александрович Зубов и привез мне твои письмы от 18 декабря. Я тотчас приказала после обедни отправлять молебствие за взятие Измаила с большой пушечной пальбою. Я и вся публика наша сим произшествием чрезвычайно обрадованы. Поздравляю тебя ото всего сердца с сим щастливым успехом и отлично удачной кампанией, как сам о том пишешь. Измаильская эскалада города и крепости с корпусом в половине противу турецкого гарнизона, в оном находящемся, почитается за дело едва ли еще где в гистории находящееся, и честь приносит неустрашимому Российскому воинству. С нетерпением ожидаю Генерал-Маиора Попова с подробностями. Дай Боже, чтоб скорее лишь приехал. Что урон был более Очаковского, о том весьма жалею. Дай Боже, чтоб успехи Ваши заставили турок взяться за ум и скорее заключить мир. При случае дай туркам почувствовать, как Прусский Король их обманывает, то обещая им быть медиатором, то объявить войну нам в их пользу, якобы та и другая роля могла бы итти вместе. Все сие выдумлено токмо для того, дабы турок держать как возможно долее в войне, а самому сорвать где ни на есть лоскуток для себя. Я думаю, что теперь последует смена визиря, а при сей откроется тебе случай открыть переписку с новым визирем, а может быть, и трактовать о мире безпосредственно. Оба дворы здесь уже сказали, что не настоят уже более о медиации.

По аттестатам твоим и присланным от тебя я Валерияну Александровичу Зубову дала крест Егорьевский 4 класса. Его предостойный брат чрезвычайно обрадован, что ты брату его подал случай оказать его усердие. Пожалуй, напиши ко мне: поручил ли ты Фериери трактовать о чем в Вене? Сейчас он ко мне прислал курьера и щет в 3000 и столько червонных, кои издержал, и говорит о своих негоциациях с самим Императором, который ему будто сулит пушек, и орудия, и людей. Естьли ты ему ничего не поручил, то его унимать я велю, а то аптекарских щетов наделает, а сам деньги проест.

Спасибо тебе, мой друг сердечный и любезный, за все добрые и полезные дела, тобою поделанные, за порядок и неустрашимость войск. Скажи им спасибо от меня, а о награждении себе предоставляю говорить по получении чрез Попова подробностей и твои представления.

Я здоровьем поправляюсь, боли реже чувствую и не столь сильные, но не совсем еще миновались. Прощай, Бог с тобою, желаю тебе всякого добра и поздравляю тебя с Новым годом

Екатерина».

Светлейший, еще раз пробежал глазами по письму. Да, впереди Новогодние праздники, о коих он совсем забыл. Вестимо, Петербург счастливо и торжественно отпразднует их, тем паче, что русские войска одержали еще одну сериозную победу над бусурманами. Ему вдруг нестерпимо захотелось оказаться в уборной Екатерины, дабы стать свидетелем обычного ее, десятиминутного туалета. В это время ее парикмахер, Никита Козлов, убирает ей волосы в простую, невысокую прическу с буклями на затылке. Следом, глухая Мария Алексеева подает ей лед, коим государыня натирает лицо, засим гречанка, Анна Полокучи, накалывает флеровую наколку, а две сестры Зверевы подают ей булавки. Сии десять минут Екатерина проводила в разговоре с Нарышкиным, Строгановым и нередко с ним, Потемкиным. Зато он один мог присутствовать при ее переодевании к обеду, когда она уходила в спальню. Остальные мужчины не имеют такового права. Переодевали ее те же женщины и Перекусихина.

С минуту поразмышляв, Потемкин придвинул писчую бумагу, и, взявшись за перо, принялся писать государыне ответное послание:

«Яссы. 13 генваря 1791

Матушка родная, Всемилостивейшая Государыня. Обрадованы Вы взятьем Измаила и, правду сказать, есть чем. В большом числе отборная армия наголову истреблена, чего никогда не случалось. В Кагульскую баталию не убито ни трех сот турков. Кампания, по милости Божией, знаменита нам и поразительна для турков. Они, по меньшей мере, потеряли 50 тысяч человек, а что пушек, изволите усмотреть из ведомости. Прибавьте, в какой ужас приведены они столь храбрым действием. Что изволили ознаменовать большой пальбою, сие справедливо и нужно и ради уязвления недоброхотов, и ради справедливости, должной храброму Вашему войску, не касаясь меня, ибо я на себя не беру ни знания, ни хитрости, искусству принадлежащей, хотя действии постелено произведены были на пространстве, почти четверть глобуса составляющем, везде с успехом и предусмотрением, а движения были скрыты так, что и свои обманулись, не только чужие. Я не должен гордиться, относя успехи Богу. Ему только, матушка, изволь благодарить. От меня же бывают токмо погрешности, по которым предлежит мне кротость. Убегая быть спесиву, следуя Вашему матернему совету после прошлой кампании, должон ныне еще более смириться, поелику кампания сия несравненно знаменитей и редкая или, лутче сказать, безпримерная. Евгении, Короли Прусский и другие увенчанные герои, много бы таковою хвастали, но я, не ощущая в себе качеств, герою принадлежащих, похвалюсь токмо теми, которые составляют мой характер сердечный: это безпредельным моим усердием к Вам, и тою благодарностию, что я чувствую к щедротам Вашим, которых Вы от самой первой молодости моей ко мне не прерывали, и тем подали право именоваться Вашим питомцем. Естли во мне что хорошее, то низдано Вами! Мог ли я оказать свою годность? На то Вы подали способы. Я тем похвалюсь, чем другой никто не может: по принадлежности моей к тебе все мои добрые успехи лично принадлежат тебе. О потере жалеть изволите, но что это значит: в прошлую войну Журжа, не стоящая одного бастиона измаильского, стоила нам вдвое.

Что касается до внушениев туркам, чтобы не щитали они на ломании прусские, не упускаю я всегда до них доводить. Но что делать, ничто не помогает: ослепление султана или, может быть, его рок ведет к потере. Варвар и тиран ожесточенный, не внемлет ничему. Рейс-эфенди от визиря ездил ему описывать худое состояние дел ради приклонения к миру, но чуть не потерял головы. Четыре курьера, отправленные от визиря с известием об Измаиле, не допущены до Царя Града, а отрубили им головы. Теперь его манят, что Англия пришлет флот, а ему лишь бы был претекст себя манить, то он и рад. Верьте, что генерально все риджалы желают мира, но никто не смеет рта отворить. Потому-то для принятия мер должных и открытия моих усердных и полезных мыслей должен я необходимо, хотя на самое кратчайшее время, приехать к Вам. Теперь пора глухая, в которую ничего предпринимать нельзя, ибо по Дунаю нельзя осмелиться ходить до февраля, чтобы льды не захватили где, и то до конца февраля. Ежели турки, как я и ожидаю, пришлют с предложением об перемирии, то сего им никак не дам без утверждения требуемых границ. Ходить за ними – вредно для нас. И так должно от них ждать.

Матушка родная, я приказывал Валериану Александровичу, ежели бы воля Ваша была мне позволить приехать, то бы я прискакал на малое время. Но нет мне на сие ответа, что меня много связывает, а нужно и очень нужно мне самому с Вами говорить. Описать всего невозможно, тем более, есть много за и против. Я здесь оставлю Князя Репнина на время моего отсутствия. И дело ничего не потеряет в краткое время. Есть вести, которых я не могу вверить бумаге, да и объяснять письмами мудрено.

Пруссаки натянули все способы видимые и невидимые, чтобы меня повредить у Вас. Я не сумневаюсь в Вашей непременной милости, но старания их велики, чтобы Вас привести в колеблемость, а меня вывести из терпения. Нужно мне обозреть строение судов на Днепре и для того отправлюсь и остановлюсь, чтобы в ближнем месте на пути петербургском получить позволение Ваше и тем сократить дорогу.

Генерал-Маиор Попов сегодни отправляется. Сего же курьера нарочно отправил, прося о повелении мне на самое малое время приехать. Во всю жизнь

вернейший и благодарнейший

подданный

Князь Потемкин Таврический»

* * *

В генваре Светлейший князь Потемкин-Таврический своим приказом назначил контр-адмирала Федора Федоровича Ушакова командующим флотом и военными портами под общим руководством Главнокомандующего. Стало быть, адмирал подчинялся токмо ему, Военному министру, князю Потемкину. Сие назначение отдавало в руки Ушакова не токмо все плавающие корабли, но и тыловые материи флота.