Текст книги "Он не просил меня ждать. Рассказы"

Маленький

…Вот он идет – маленький такой, глаза доверчивые, штаны сползают, идет-идет, сейчас упадет, сейчас-сейчас… грохнулся. Так хочется помочь, но нельзя – он должен сам научиться ходить.

На пересечении двух улиц, там, где сквозь ажурную решетку городского парка можно увидеть яркую витрину магазина для новобрачных, есть мало кому известная калитка – еще один вход в парк. Эта калиточка с одной стороны почти скрыта сильно разросшимися кустами, с другой стороны ее загораживает какой-то аттракцион. К тому же к ней не ведет ни одна из многочисленных аккуратных дорожек в парке. Поэтому сюда мало кто заглядывает. Но если войти в нее – становится ясно, что молодежи из близлежащих домов и учебных заведений хорошо знакомо это место. Кто-то притащил сюда несколько скамеек, явно из тех, что стоят вдоль аллей парка, и даже большую урну. Днем это – «курилка». А вечерами, когда стемнеет, здесь собирается небольшая «тусовка» из посвященных. Посторонние редко сюда заглядывают. Взрослые – еще реже. Иногда забредают маленькие дети, убежавшие из-под присмотра своих гуляющих в парке мамаш.

Летним днем, когда жара уже сменяется вечерней духотой, там, возле самой ограды, стоял маленький мальчик и внимательно разглядывал происходящее на улице. На тротуаре медленно собирались зеваки, но между ними еще можно было разглядеть лежащее ничком на асфальте тело. Судя по длинным волосам и фигуре, это была молодая женщина, скорее даже девушка. Кто-то из наблюдателей догадался вызвать «скорую», но в этот момент в парке раздались истерические крики, а еще через минуту на полянку из кустов вывалилась растрепанная женщина и схватила ребенка за руку. Видимо, это была мать. Выговаривая ему с явным облегчением в голосе, она, не обращая внимания на сборище людей, потащила мальчика прочь.

Сначала я спал. Просто спал. Мне было хорошо и уютно. Впереди была моя жизнь, и я точно знал, что буду в ней победителем. Но скоро в мое сонное существование стали прокрадываться ее кошмары. Очень быстро я понял, что она собирается меня убить. И ничего не мог сделать, чтоб помешать этому – я был еще слишком мал, попросту никто и ничто, она не слышала моих просьб и криков. Я чувствовал, что она не хотела этого и сама, но на ее волю давила другая, более сильная, и она покорно подчинилась ей. А ведь я должен был быть ей ближе всех… Тем не менее, она не дала мне даже маленького шанса на жизнь. Иногда мне чудился чей-то мягкий голос, с недоумением и тревогой предупреждавший меня о чем-то, неодобрительно относящийся к моей ярости, к моему стремлению жить – именно здесь и именно сейчас. В ответ я мог лишь открывать рот в беззвучном крике протеста.

Я не хотела этого. Но кто в это поверит? Когда-то – это было давно – я верила в то, что не буду совершать таких глупых ошибок. Я верила, что моя жизнь будет иной, как многие до меня, и, как многие до меня, ошибалась. Мне было страшно, когда я поняла, что случилось. Мне надо было справляться с этим самой. Мне самой надо было выбирать, чего я хочу. Как будто выбирать легко. Особенно делать такой выбор. И я выбрала то, что было проще всего – спокойствие для всех.

Такое довольно часто случается. Молодая девушка из «хорошей» или просто «нормальной» семьи, вдруг оказывается беременна. В ужасе родители, в ужасе девушка, в ужасе ее юный друг, надеявшийся, что «развлечения» пройдут бесследно и вовсе не жаждущий пока обзаводится семьей и писклявым отпрыском. Всех устраивает только один вариант – аборт. Может быть, сама девушка имеет что-нибудь против, но подчиниться намного проще. В конце концов, и она понимает, как прекрасно все устроилось. Все счастливы. Все довольны. Скоро все забывается.

Нет, у меня все было не так. Мне было не пятнадцать, не семнадцать и даже уже не двадцать лет. Если не считать того, что жила я с родителями, материально я от них не зависела. Но зачем мне проблемы? Один день в клинике – и все. Так говорил он мне, и я старалась ему верить. Без лишних осложнений. Ему тоже не были нужны мои проблемы. А мне было страшно, боже, как мне было страшно. И плохо. Большинство моих подруг – все – успели пережить «это» как минимум раз задолго до меня. И я думала, что теперь «это» со мной уж точно не случиться. К тому же говорили, что у меня «там» какие-то проблемы… И вдруг – раз! «Скоро вы станете матерью». А кто-нибудь спросил меня, хочу я этого или нет? И жалко же маленького, боже, как жалко…

Но себя мне было еще жальче. Меня постоянно то знобило, то тошнило. Едва я узнала о его существовании, он, как мог, портил мне жизнь. И его отец – тоже. При каждой встрече он настаивал прекратить зародившуюся во мне жизнь. Когда у меня почти не осталось времени на размышления, я решилась.

Это был кошмар. Она уснула, но я, я не уснул! Я чувствовал все, что происходило, до самого последнего движения, погрузившего меня, наконец, в темноту и тишину. Кто-то разрезал меня на куски. Я не должен был этого чувствовать, не должен был ничего еще понимать, но я все понимал и чувствовал ужасную боль. А если б вас резали живьем? А если б части вашего тела складывали на столе, чтоб проверить, все ли в наличии? Вам бы это понравилось? Я возненавидел ее и убил бы, если б только мог. Но скоро все кончилось…

Это на самом деле оказалось очень просто, он был прав. Совсем не больно – а я предпочла бы, чтоб мне было больно. Тем не менее, спустя час после того, как я проснулась окончательно, я уже не чувствовала ни малейших признаков «болезни». Можно идти домой и забыть. Но меня продержали в клинике до вечера, а потом он приехал и отвез меня домой. Такой ласковый, такой заботливый, забрал у меня пакет с вещами и донес до машины – небывалое событие. Поцеловал меня, прощаясь – показалось мне или он и в самой деле не хотел меня целовать? Лично мне бы не захотелось поцеловать саму себя. Но я ведь сделала это не только для себя, но и для нас двоих, не так ли. А потом он пропал на неделю, не звонил и не приезжал. Что ж, мне было о чем подумать и без него. Я никак не могла поверить, что это произошло со мной, да, со мной, Мирошиной Еленой Александровной, умницей, красавицей, активисткой. Как же я оказалась такой идиоткой и допустила, чтоб это произошло? Как я могла решиться на убийство собственного ребенка, частицы себя? Как? Впрочем, я вру. Тогда я не думала об этом, мысли пришли позже. Тогда я жила в каком-то странном состоянии отрешенности – как будто все плохое, что могло со мной случиться, уже случилось. Мне больше нечего ждать, но и надеяться, что все изменится к лучшему, бесполезно!

Он появился без всяких объяснений и все пошло по-старому. Я поняла, что это время – эту неделю после – он отвел нам обоим на переживания и раздумья. Он всегда так разумно все разграничивал – работу и удовольствия, развлечения и отдых, секс и эмоции, семью… и личную жизнь. Я подчинялась ему. Он был старше, мудрее, опытнее. А значит, он знает лучше меня. Что лучше для нас обоих. Так банально, не правда ли. Я понимала это. Миллион раз такое уже происходило с кем-то, и будет происходить дальше, каждый раз – первый. Первая любовь, первая боль, первое разочарование, а потом становится все равно. Мне стало все равно, я поплыла по течению.

И только ночью, когда я не могла уснуть в своей красивой удобной кровати, ко мне приходили призраки, чтоб истязать мою душу. Не помню их лиц, не смогу повторить их имен, помню только выкручивающую суставы, ломающую кости, выжимающую меня досуха боль. Я была преступницей. И никого не было рядом со мной – даже того, с кем вместе мы совершили это преступление.

Не знаю точно, в какой момент началось это мое призрачное существование. Сначала я считал, что я – это она. Я долго жил ее жизнью, ее мыслями и даже ее снами до того, как осознал, что я – некая отделенная от нее сущность, бесплотная тьма ее тела. Потом я понял, что я и есть ее «мальчик», «малыш», «маленький», словом, тот, кого она оплакивала ночами, лежа без сна. Каким-то образом я не умер, как считала она, а остался жить в ней внутри. Это было странно и страшно. До того, как я вспомнил, мне было жаль эту женщину, с которой мы составляли одно целое. Такая молодая, глупенькая… мне казалось – я много старше ее. Наверное, оттого, что я должен был родиться мальчиком. А она могла по часу выбирать наряд для встречи с человеком, который должен был стать моим отцом, и еще полчаса тратить на размышления о цвете губной помады.

Однажды у нее закололо в боку. Это оказался аппендицит, она попала в больницу, наркоз… Совсем как тогда. Пока ее резали, я был в ней, я вспомнил. Что было до того, как мы вместе стали пробираться между белых пушистых облаков. Жалость к ней испарилась вместе с остатками наркоза. А она ничего не подозревала.

Со временем я перестала терзать саму себя. Я уже поняла, что на самом деле никаких призраков не было и все мои мучения – лишь выбросы чувства вины. Через полгода окончательно прошла мучавшая меня бессонница. Тут бы мне и жить спокойно. Но отчего-то не жилось. Он никогда не вспоминал об этом убитом нами ребенке – по крайней мере, вслух. Но откуда мне было знать, сколько уже на его совести таких убитых детей. Ведь я была далеко не первой его любовницей и возможно, не последней. Наверное, со временем привыкаешь жить с этим. К тому же мужчины все воспринимают по-другому.

Все случилось, как я хотела – он развелся, оставив без отца еще двух детей. Мы должны были пожениться, и я уже официально познакомила его со своими родителями, только дата нашей свадьбы все откладывалась и откладывалась по разным причинам. А я и не огорчалась. Я все думала о том времени, когда я стану его законной женой. Сколько месяцев будет в моем распоряжении, пока он не начнет разграничивать семью и личную жизнь? А нужны ли будут ему мои дети? Если, конечно, я смогу их ему родить. Мне вдруг страстно захотелось того – несвоевременного, ненужного ребенка. Бедный малыш, не знавший, что его убьют за то, что его родители были неосторожны, и он мог бы родиться на год раньше, чем им было нужно.

Рядом с предприятием, где я с 8 до 5 стучала по клавишам компьютера, находился городской парк. Там, в парке, находилось одно заветное местечко, облюбованное молодежью и хорошо знакомое мне с юности – жила я тут же недалеко и помнила еще, как мы стайкой одноклассников собирались здесь перед дискотекой, чтоб принять необходимую для веселья дозу алкоголя. Прошли годы, одноклассников разметало по городам и весям, – кто учился, кто женился, – а я все бегала сюда покурить вдали от глаз и языков. И иногда встречала здесь старых друзей, зашедших с той же целью. Конечно, я уже никогда не появлялась здесь вечерами. Место нашей «толпы» заняли другие – такие же юные и глупые, приходившие сюда для того же, что и мы когда-то. Днем в парке было тихо. Дремали на скамейках старики, бродили какие-то случайные люди, и конечно, здесь всегда были родительницы с колясочками. Эти собирались здесь в любое время года – ведь детям необходим свежий воздух и меньше шансов, что расшалившийся малолеток угодит под машину. Матери собирались в кучки, обсуждали недостатки подгузников, рецепты каш и преимущества грудного вскармливания. Детишки бегали по аллеям. Если кто-нибудь ускользал из пределов материнского взгляда, сразу же раздавался крик, а спустя время – звуки энергичных шлепков и мяуканье, разрывающее сердце. И я могла сидеть среди них. И у меня…

И у меня мог быть такой же пацан с поцарапанным носом, что неожиданно вылез сейчас из кустов, перебивая мои мысли, и с интересом смотрел на худую, унылую тетку с сигаретой в одной руке и пакетом булочек, которые я купила для полуденного чаепития на работе, в другой.

– Привет! – сказала я осторожно.

– Пливет! – ответил он, совершенно меня не испугавшись. Наверное, мать еще не успела внушить ему, как опасно доверять незнакомым людям. И судя по всему, заболтавшись с подружками, еще не успела заметить, что ее ребенок пропал.

– Как тебя зовут?

– Дима, – произнес он и улыбнулся.

Представ, какие чувства сейчас будет испытывать его мать, я решила, пока не поздно, вывести его из-за кустов. Вдруг…

Я видел этого ребенка ее глазами и от души завидовал ему. Ведь у него есть мать, не стоявшая в свое время перед выбором, или сделавшая выбор в его пользу – но мне-то от этого не легче. Я подумал, а что…

А что, если мне попробовать стать им. Пусть не получится – я ведь могу попробовать. Есть же во мне какая-то злая сила, которая сумела выжить после гибели физического тела – если можно назвать физическим телом эмбрион. Так почему бы ей не захватить себе чужую жизнь? И я рванулся прочь из своей клетки, вытек из ее глаз черным сгустком материи, вырвался из ее живота проросшей в нем паутиной и вошел в него, ощутив при этом жутковатую боль своего рождения.

Наконец-то я смог ее увидеть. Она стояла прямо передо мной, и на лице были написаны удивление и страх. Я успел подумать, что она действительно красива. Какое измученное, затравленное выражение вдруг появилось у нее в глазах, как поникли плечи. Теперь я мог исполнить свое заветное желание – отомстить. Она повернулась и побежала прочь, я следом. Но я опять был слишком мал… Нащупав рукой обломок кирпича, я швырнул его ей в спину. Мне не хватило сил, обломок даже не перелетел через ограду. Она молча, без криков о помощи, выбежала на тротуар, как вдруг упала, сраженная невидимой силой. Я стоял и смотрел, как вокруг нее собираются недоумевающие люди, кто-то перевернул ее лицом вверх, кто-то неумело щупал пульс. Красивая, здоровая на вид девушка вдруг падает и умирает посреди дороги. Но не я убил ее, нет. Я почувствовал слабость и усомнился в правильности своих выводов. Но женщина, которая кричала на меня и больно схватила за руку, была вполне реальна. Это была моя мать.

Я почувствовала ту самую боль, которой мне так не хватало когда-то. Тогда я придумывала ее сама, мучаясь не меньше, чем от реальной. Что-то покинуло меня с этой болью, и это «что-то» выглянуло из мальчика напротив. На миг он стал похож на меня и на него… он смотрел так зло и отчужденно, что я поняла – сейчас он на меня кинется. Не раздумывая, я побежала вон из парка. Но не успела.

– Ты, зая? Ну, привет. Как там твой мелкий, не шалит? Ох, не говори, маленькие детки – маленькие бедки. Я от своего скоро совсем с ума сойду. Что ли обиделся на меня – третий день молчит, не разговаривает вообще. До этого так потешно болтал, только картавил слегка, а вообще он у меня уже хорошо разговаривал. Ну, не говори… После чего? А вот помнишь, Ленка из восьмого дома как умерла, да так странно – молодая такая, замуж, говорят, собиралась, вдруг на тебе – упала и умерла посреди дороги. Ну… В этот день и мой замолчал. Я тогда отругала его сильно – не успела отвернуться на минуточку, а он и убежал, еле нашла. Слушай, дети в этом возрасте так быстро меняются. Димка на свои фотографии последние и не похож уже. Ну? И твой, говоришь, тоже?..

Иду навстречу

– Алло, я слушаю. – Алло, я здесь.

– Где – здесь? Она назвала место. Он прикинул – до угла было три минуты пешком.

– Иди навстречу!.. – Хорошо.

Он сунул телефон в карман пальто и понял, что не сказал – куда именно навстречу. Ускорил шаги. И вдруг в один миг увидел её всю: и прядь волос в вольном полете, и лицо, и кисть руки, полуприкрытую мехом, на ремешке сумочки…

Они пошли в кафе, пили чай с пирожными. Она курила. Он рассказывал, что только приехал из Парижа и что снова собирается туда – скоро. А если в этой стране и дальше все будет так же плохо, то, может быть, переберется туда навсегда. Она говорила о том, что приехала в Питер всего на несколько месяцев, может быть на год, что ей надо разобраться в себе и что ищет работу. А потом очень внятно произнесла адрес своей квартиры.

Вечером он пришел в первый раз. Она угостила его каким-то невероятно вкусным соусом из полуфабрикатов. Опять пили чай, он пересказывал анекдоты, и вдруг, глядя на её пушистый затылок (она сдавленно хохотала, уткнувшись в колени), отрешенно подумал, что ей нужны деньги. За эту убогую квартирку она наверняка отдала все свои сбережения, а надолго ли их хватит? Уходя, спросил нерешительно: – Если тебе нужны деньги?.. Она удивилась: – Деньги? Да нет, не нужны, – а про себя подумала, что деньги берут с похотливых стариков и богатых придурков, а с друзей и любимых денег не берут.

Он был другом.

На следующий день она нашла работу. Не самую лучшую, но на жизнь хватит.

Он приходил раз в неделю, два раза в неделю, каждый день, иногда один, иногда с друзьями, которых она классифицировала как Принца и Профессора. Принц был красив, как узкая и породистая собака – гончая, например, или далматинец. В жизни у него была одна проблема – женщины. Умные и красивые женщины охотно с ним спали, общались и вообще пользовались. Глупые и красивые не могли придумать для него другого практического применения, как немедленно выйти замуж. Или, как минимум, переехать на его жилплощадь. После этого они разочаровывались в Принце – природа предназначала его для чего-то другого и хороший муж из него не получался. В основном разлад новоиспеченной семьи начинался с того, что на Принца вешались женщины вообще. «Но это же наивно – надеяться, что он может принадлежать только одной…» – сказала по этому поводу одна из его бывших любовниц, умная и красивая. Некрасивые Принцу как-то не попадались. По жизни. В этой своей основной жизни Принц был заместителем редактора не очень большой газетки и довольно ценный профессиональный кадр. Вот только женщины…

Профессор был, мягко говоря, непривлекателен внешне: плотный лысоватый коротышка в очках, всегда какой-то помятый. (В браке первый и наверняка последний раз, трое детей. Пока трое.). Но когда он начинал говорить, очень медленно, с обаятельным прибалтийским акцентом, хотелось смотреть только в его всегда усталые глаза и слушать только его печальный голос. В этом у всех троих было нечто общее: их слушали, не перебивая. Видимо, сказывался опыт педагогической деятельности. Принц до газеты успел поработать в каком-то ВУЗе, Профессор и был профессором. А он!..

Когда его друзья пришли в первый раз, она поняла: решено. И Принц, и Профессор относились к ней с неким старомодным уважением и интересом. Так мужчины уважают любимую женщину друга. Она могла бы легко сделать их своими, но зачем?.. Всё равно уезжать. Когда-нибудь. Хватит с неё одного друга-любимого, одной болезненно-прочной ниточки в сыром и сером городе.

Дождь шел, кажется, уже несколько недель, не переставая. Утром это была морось, которая приятно холодила лицо. Вечером – ливень, он мочил подол пальто и продукты в пакете. И это ужасное серое небо за квадратами окна. Она задергивала шторы, садилась в скрипящее кресло с ногами, читала и ела – бутерброды, семечки, фрукты.

Уже спустя пару месяцев её съемная квартира была точь-в-точь как она сама, нищета и роскошь. На стене с обоями грязноватой совковой расцветки – ажурный светильник, чтоб было удобно читать в постели. Пушистый темно-синий плед. Ни радио, не телевизора – зато пачками валяются газеты, журналы и книги. На одной стене юношеская акварель Принца в деревянной рамке. На столе подарок Профессора: очень приятный на ощупь плюшевый медведь с ладонь величиной. На кухне то же самое: очаровательная ведьма на метле, изделие каких-то дружественных славян, и мятые алюминиевые кастрюли, брошенные за ненадобностью прежними хозяевами квартиры. Воду для чая она долго кипятила в кружке, пока кто-то не принес ей миниатюрный электрический чайник. Ни одной картофелины и горы кожуры от мандаринов, в квартире всегда чуть-чуть пахнет Новым Годом. На работу она носила одни и те же непритязательные джинсы со свитером. А под джинсами – кружевное бельё. Зато домашняя одежда немаркая и практичная. Не считая, конечно, двух шелковых пеньюаров… которые она надевала после ванны.

В первый раз он остался ночевать как-то ненарочито, почти случайно: взял да заснул на диване. Только что листал альбом с видами города, только что говорил… – а вот она исчезла на минуточку в кухне, чтобы налить чаю… вернулась – он уже спит, полулежа, полусидя, и альбом на полу раскрытый. Она села перед ним на корточки, всмотрелась в лицо. Темные реснички лежат на щеках, как приклеенные. Дыхание спокойное. Тихо-тихо, чтоб не звякнула ложечка, поставила чашку на журнальный столик (сама смастерила из широкой доски и картонной коробки, накрыла куском ткани до пола, вот вам и стол). Любимый пеньюар лежал на другом конце дивана, под одеялом. Вышла из ванной, потушила свет и улеглась рядом. В квартирке не были предусмотрены другие спальные места.

Ночью они нашли друг друга. Подумалось было потом, ближе к утру: а не по ошибке ли. Мало ли кто и где заснул. Нет, нет. Всё так. Все правильно. Если б не сегодня, то – завтра.

Иногда не приходил день, два, три, неделю. Оставалось только гадать: в командировке? Заболел? Впрочем, разве она ждала, покупая свечу вместо перегоревшей лампочки.

Когда хронически не хватало денег и ужина, натягивала единственное платье и ехала в центр, шла по проспекту. Никогда не надо было идти слишком долго: всегда кто-то подходил. Представлялась первой частью своего имени, так её называли учителя, и то недолго, а больше никто. Едва подняв глаза, она уже знала, что будет, и честно платила по счету, если его предъявляли.

С самого первого раза она придумала себе историю, которую повторяла потом при необходимости, не запинаясь. Номер телефона не давала: домашнего не было, а мобильный с собой не брала. Жила якобы у родственников, якобы не работала. Как-то попала в эпицентр пьяной разборки, и то: замахиваясь на потаскушку, крутой вдруг оробел, увидев спокойное бледное лицо, и опустил руку. Видно, оттого, что не просила, в сумочку по утрам совали купюры, крупные и не очень. Она не отказывалась, а в чем же иначе была суть? Не огорчалась, когда купюр не было. Не встречалась больше со своими случайными любовниками, не привязывалась к ним после проведенной вместе ночи. Ехала домой, переодевалась и никогда не опаздывала на работу. Думала: приходил он накануне? Пропущенные вызовы на телефоне: от него никогда.

Он приходил на следующий день, с вином и апельсинами, курицей гриль и пакетом овощей. Иногда с цветами: роза на длинном стебле, сиреневые ромашки – именно ромашки, не герберы, мелкий букетик первых фиалок, строгие, плотно завернувшиеся в себя малиновые тюльпаны. Сначала она ставила их в литровую банку. Потом Профессор принес ей узкую серебристую вазу. Она чувствовала в нём родственную душу по отношению к красивым вещам, не имеющим большого практического смысла, будь то плюшевые медведи, вазы или роскошно изданные альбомы фотографий.

Они никогда не говорили о том, приходил ли он, когда её не было дома. Приходил. Звонил в дверь, стучал – звонок был тихий, в ванной она могла ведь его не услышать. Выходил на улицу, смотрел в тёмные окна. Сидел на площадке между этажами и жалел, что не курит. Чувствовал боль оттого, что не может спросить, просто спросить, где была она вчера. Возможно, на то была сотня благовидных причин. Где-то в пригороде живут родственники, ездила в гости, заболела племянница – мало ли? Не спрашивал. И она молчала.

Однажды он остался у неё на целую неделю. Она удивилась еще, когда он не поднялся по первой пронзительной трели будильника, обычно он вставал раньше. Попыталась поднять его завтракать, он лишь махнул рукой: «М-м-м». Прислушалась к памяти вечера накануне: да нет, все как обычно. Оставила на кухонном столе второй ключ.

На улице было по-прежнему серо и размыто, одно и то же что утром, что вечером. И жизнь похожа на сон.

Когда она вернулась, он читал одну из её книг. Быстренько сообразили ужин. Хорошо было вдвоём поужинать, и помолчать, и лечь спать так, как будто бы давным-давно они живут вместе, и он моет посуду, а она стелет постель.

Спустя пару дней она заметила, что он постоянно прислушивается. Он вздрагивал, когда у соседей вскрикивал ребенок или резко сигналила машина на улице. Она поняла: ждёт звонка. Его телефон звонил иногда, это был Профессор или Принц, или с работы. После этих звонков она видела у него на лице лёгкое чувство стыда, и разочарования, и облегчения – целый коктейль. Опускала глаза, молчала, давая время опомниться. А потом как обычно: тихий вечер.

Однажды пришел Профессор. Едва заметные паузы в разговоре подсказали, что нужно делать. Она уронила на пол солонку и пошла к соседке за солью. Попила там кофе, мучительно поболтала ни о чем, выкурила чужую невкусную сигарету. Проскальзывая в дверь, услышала насмешливый голос Профессора: – Ты думаешь, она не понимает? И скрип кухонного шкафа. Она точно знала, на самом видном месте там стоит пачка соли. Просто потому, что больше ничего нет: основной запас продуктов в холодильнике, посуда – вся на столе.

Звякнула брелками и все стихло.

Еще через два дня она нашла второй ключ от своей квартиры в почтовом ящике. Подумала: наконец-то позвонил тот, а скорее та, которая давно должна была позвонить.

Ключ этот он увидел в первый же день, когда проснулся ближе к обеду. Жизнь катилась непонятно куда; на работе предложили взять больничный или в счет отпуска; и только здесь – такой хрупкий мирок. Оазис. Пережить, переждать… Вставил ключ в замок, повернул – подходит. Хмыкнул и включил чайник. Выходил иногда в магазин, чтобы купить то, что она любила. Она не благодарила, разве что поначалу, и глаза не светились щенячьи восторгом: принимала как должное. А если б и не покупал, верно, не попрекала бы. Это задевало немножко – что же нужно, чтоб засияла и на шею кинулась?

Целый день он потратил на то, чтоб выбрать подарок. Ходил по бутикам и ювелирным салонам, косметическим магазинам и книжным лавкам. Трогал серебряные фигурки кошек, толстые переплёты книг, вертел в руках хрупкие безделушки, особенно присматривался к кольцам – знал, что она любила кольца, но отходил от витрин снова и снова: в кольце – как будто намек, что-то невысказанное вслух и похожее на сожаление. Звонил сначала Виктору (Принцу), а потом Михаилу Эммануиловичу (Профессору), но они не могли подсказать дельного, говорили только новые адреса. Он ехал, а там было то же – серебряные кошки, кольца, вазы… Браслет? Цепочку? Хороший кулон, если судить по цене – но два бриллианта, что за пошлый намек. Никуда не годится. Магазины были полны вещей, одинаково прекрасных и бесполезных, и всё это было не то. Устав выбирать, в парфюмерной лавке он купил самый дорогой флакон.

– Прекрасный подарок, – защебетала продавщица.

Что может быть эфемернее запаха.

Однажды он не приходил долго, очень долго. Он был в Париже, а может быть в Махачкале, или в Мельбурне. Когда пришел – окна были темны. И на следующий вечер, и три дня спустя. А потом дверь ему открыл мускулистый парень в тренировочных штанах. В районе солнечного сплетения явственно почувствовалась дырка, которая не успела преобразоваться в черную воронку: парень прямо заявил, что вселился только сегодня и понятия не имеет, кто здесь жил раньше и куда съехал…

Телефон звенел долго, противно. Не хотелось отвлекаться от работы. На экране светился совершенно незнакомый номер.

– Я слушаю вас, – с интонацией «девушки-в-офисе», которая постоянно отвечает на звонки.

– Я здесь, на вокзале.

Это его голос.

Приехал.

Нашел.

До вокзала по прямой – пятьсот метров.

– Иди мне навстречу… Заметалась – шубка, перчатки, сумочка…

Куда – навстречу? Он пошел вперед, все ускоряя шаги.