Текст книги "Три высказывания о тебе"

Со временем она рассказала, кому посвящала большинство песен и из-за кого стала бояться подпускать к себе людей. Поведала, что я ей понравился сразу, но, обожжённая раньше, не тешила себя никакими надеждами. Боялась, потому что ей не раз плевали в душу. «Как будто соревновались, кто дальше», – иронизировала она. Удивлялась, почему я достался ей холостым, ведь в этом ей тоже не везло. На самом деле я когда-то был женат, но совсем недолго, потому что всё оказалось не так, как мы с первой женой предполагали. Я долго рефлексировал, затем отпустил и, встретив её, понял, для чего всё сложилось именно так.

Она рассказала, что её связывало с тем довольно взрослым клавишником. Она играла в его любительском оркестре, а он влюбился в неё. Она узнала об этом только после того, как пригласила его в свою группу в качестве опытного музыканта и гениального аранжировщика, но выгонять его было бы глупо. «Мы бы развалились, как группа „The mamas and papas“», – снова иронизировала она.

Она была самым верным и преданным другом, настоящим компаньоном. Самым необыкновенным человеком из всех, кого я знал. Одаренная талантом, способная любить, честная, искренняя и ласковая. Я не мог понять, почему этого никто не оценил.

Мы прожили с ней до следующего года Дракона. Ей было столько же, сколько и мне, когда мы встретились. Её не стало незадолго до нашей двенадцатой годовщины встречи. Подо мной будто сломалась земля. Этот огонь грел меня, а потом кто-то выключил конфорку, резко выкрутив тумблер. Вот так она исчезла.

И теперь, пусть мне осталось застать ещё два, а может три года Дракона, я хотел бы одного. Прожить их подряд рядом с ней, не пережидая перерыва между ними, а потом, выпустив прощальный огонь из пасти, сжечь все мосты и улететь на огромных крыльях в Драконью страну.

Три высказывания о тебе

Написать об этом от руки, или набросать в заметках в мобильном телефоне, или сразу набрать на компьютере? На бумаге честнее, осознаннее выстраивается мысль, хоть и скрюченными буквами, с зачеркиваниями и стрелками, с невозможностью отменить уже написанное слово – даже залив его чернилами, будешь помнить о нём долго.

Сложно не поражаться и не ужасаться тому, как в короткие сроки ещё совсем недавно близкий человек становится чужим. Незнакомцем, каким вроде бы и был в своё время. Параллельно шедшие траектории судеб преломились и слились в одну линию, пока не разомкнулись и не разошлись в разных направлениях, больше не стремясь перпендикулярно перечеркнуть друг друга хотя бы ещё один разок. Незнакомцев тогда и незнакомцев сейчас различает память о присутствии друг друга. Как о написанном, но зачёркнутом слове.

Ты стал чужим, с противностью незнакомца, но сердце по-прежнему способно дрогнуть, если я вдруг встречу лицом к лицу или увижу краем глаза кого-то похожего на тебя. В особенности с так же постриженным затылком и той же формой головы, и фигурой, и походкой, потому что, обернувшись, этот человек может оказаться тобой. Впрочем, не с одним тобой так.

Мне многое есть что тебе рассказать, но я не хочу. И уже не смогу.

Высказывание первое

Тюрьма

С этими трёхметровыми потолками и перенаселённостью, в этой покосившейся сталинке я – мышь, ползущая по паркетному полу, проваливающася в расщелины между досками, нороващая попасть всем под ноги и под колёса Антошкиного велосипеда «Салют», на котором он без устали рассекает по длиннющему коридору. Смело пересекая шебутную коммуналку, по-прежнему полную шума и задора, прямиком ко мне направилась новость: Алексей уволился. Как она сюда проникла? Наверняка кто-то, сняв трубку и услышав, что просят меня, ответил: «Я за неё». Кто это мог передать, почему мне и что бы это значило?

Мы с Лёшей вдрызг рассорились и вновь по ерундовому поводу. В пылу ссоры я настояла на том, чтобы он не приближался ко мне и никак о себе не напоминал: не звонил, не заходил помогать Григорию Афанасьевичу, не общался с моими родственниками. Я понимала, что растрачиваю время, которое могла бы проводить рядом с ним, разменивая его на обиды, но руки не доходили исправить это.

Он говорил, что устал от своей работы и силился полюбить её заново. Не помогали ни отпуск, ни командировки, ни новые инициативы, ни тихий саботаж. Меня накрыла тревога: это не похоже на его смелый шаг. Здесь не всё чисто.

– Тоня, – вкрадчиво обратился ко мне Григорий Афанасьевич, приблизившись, – Лёшу не уволили. Ему грозит тюрьма за политические взгляды.

Я знала. Я остерегала. Он не лез на баррикады, но, как тихий бунтарь, мог попасться в любой момент. Этот момент всегда случается тогда, когда не ждёшь, всегда не вовремя, к нему невозможно подготовиться.

– Где он? – спросила я, удивившись, что язык меня слушается.

– Я думаю, он будет бежать, – будучи опытным актёром, ведущим мастером сцены, Григорий Афанасьевич произнёс это с непередаваемо страшной, убедительной и спокойной интонацией. То ли я ждала, что он это скажет, то ли он передал мне это силой мысли, то ли я ему это приписала, но я мгновенно осознала: найди его прямо сейчас.

– Антошка, – обратилась я к мальчику. Его просили забыть про клаксон, когда он ездит дома, раз отговорить его от езды по коридору не получалось, но в те минуты, воспользовавшись общей суетой, он довершал гам повизгиванием гудка, поэтому меня не слышал. Я кинулась под колесо, и Антошка остановился. – Антошка, одолжи велосипед на день, пожалуйста. Мне очень нужно.

Как парень добрый и сочувствующий, он быстро уловил во мне не просто праздное желание проехаться по району, а острую нужду в транспорте, и без попыток выторговать что-либо взамен слез с седла.

Так глупо, как в тот день, я больше никогда не распоряжалась заимствованными ресурсами. Едва выйдя из подъезда, я тут же оседлала велосипед и, совершенно не осознавая маршрута, рванула через четыре района и опомнилась только через полтора часа, оказавшись перед домом, где жили его мама и сестра. Мама вовсе меня не знала, сестра знала только моё имя и как я выгляжу. Я же знала только куда выходят окна их квартиры и почувствовала себя крайне нелепо. Я представила, как поднимусь к ним на этаж, как позвоню в дверь и начну допрашивать малознакомых женщин: «Людмила Александровна, Оксана, подскажите, пожалуйста, где Алексей, он мне очень нужен». Они окинут меня ненавидящими взглядами, неуместную гостью, сомнительную невесту их мальчика. Постояв несколько минут напротив длинного, мрачного коричнево-серого дома, я развернулась и поспешила обратно. Если суждено встретиться, судьба это подстроит. Я струсила, не попытавшись бороться.

Пока я ехала обратно, небо стало заволакивать тучами, и солнце, взбрызгнув золотом молодую липкую зелень, скрылось в реке, как раз когда я пересекала её по мосту. Близилась первая в году гроза, она обещала застать меня раньше прибытия домой и окатить целиком.

Вырос вестибюль «Каширской», светящийся на фоне чёрного неба, поодаль неравномерно, словно шифр, загорелись окна огромной блохи-коробкиНамёк на Центр онкологии им. Блохина.. Коричнево-синее небо вспыхнуло, пропустив через себя клокочущий электрический разряд. В этой предапокаполиптичной обстановке во мне зародилось неопределённое предчувствие, но не такое, что заставляет припустить в сторону дома.

Незнакомый голос окликнул меня по имени с другой стороны проезжей части. Надвигающаяся гроза мгновенно сдула с улиц всех, и я легко разглядела приближающийся ко мне чёрный силуэт. Я спрыгнула с велосипеда и бросила его на тротуаре.

Мы бежали друг к другу, и тут грянул дождь такой силы, что я почувствовала струи, стекающие по коже головы, как когда поливаешь себя из лейки душа, и так громко, что стало слышно только шипение воды. Он обхватил меня за голову и стал быстро-быстро, горячо-горячо покрывать поцелуями всё лицо, как никогда раньше: щёки, глаза, лоб, нос, подбородок, а прикосновения его губ тут же смывал холодный поток воды.

– Тоня, Тонечка, как же хорошо, что я тебя встретил! Как я счастлив, что мы не разминулись!

– Лёшечка, куда ты? Что с тобой теперь будет?

Я плакала, и он целовал дорожки слёз прямо под глазами.

– Я завтра уеду. Куда – не говорю никому, даже тебе не могу, чтобы обезопасить на случай допроса. И к тому же тебя будет тянуть туда, ко мне, и однажды ты можешь сорваться. Но я больше ни с кем не собирался прощаться, только с тобой. Однажды режим падёт, и я смогу вернуться.

– Мне нравится, когда ты меня так целуешь.

Мы целовались, но уголки рта сводило от плача. Потом он крепко сжал меня, чмокнул в макушку.

– Мне пора. Нельзя оставаться на виду. Пока, моя Тонька.

Я взяла его за руку в попытке остановить, но он лишь коротко сжал её в ответ и отпустил. Он быстро исчез в мельтешении водопада грозы. «Я тебя люблю», – прошептала я вслед, еле размыкая онемевшие от холода губы.

Высказывание второе

Вечеринка

Музыкант не переставал удивлять своим отношением ко мне, то приближая к себе, то отталкивая, но так искусно и трогательно привязывая к себе, что у меня не оставалось мотивов ни сердиться, ни обижаться. Порой мне становилось плевать на него и это разгильдяйское пренебрежение, и он тут же возвращался, словно чувствовал перемену на расстоянии, так сладко подзывал к себе, что я тут же сдавалась. Тогда я дала себе обещание, что покажу ему: я не робкого десятка и выдержу эту центрифугу, и это совсем не значит, что у меня нет уважения к себе, и я позволяю по себе топтаться, наоборот, это я на нём топчусь, и у меня ещё таких, как он, в каждом городе по сто штук – посмотрим, кто ещё первый взвоет. Такая сделка с самолюбием.

Музыкант жаловался на всех, кто устраивал ему подобные качели, но сам будто бы издевался надо мной и испытывал меня на прочность. Я молчала, но он каялся сам: «Прости, Тонечка, я болван. Я могу просто всё пробалаболить, но я тебя люблю, просто знай это. Я так тебе рад». Я же лишь засекала время.

Мы с Лёшей знали Музыканта с незапамятных времен, но оба его недолюбливали. А судьба, любительница щёлкать по носу и переубеждать нас, приговаривая, какие мы заблуждающиеся дураки, впоследствии распорядилась так, что мы с Музыкантом сблизились, я узнала его получше и даже прониклась его обаянием. Теперь продолжительность нашей дружбы практически достигает тех же сроков, что я относилась к нему неприязненно.

Впервые за долгое время обещаний Музыкант позвал меня на закатываемую им у себя дома вечеринку. Собирались беспрецедентно рано: до заката белого предосеннего дня оставалось много времени.

Практически не освещённый жёлтой лампой лифт вёз меня на один из последних этажей многоквартирного дома, одного из намноженных по району гигантских бело-бордовых, бело-жёлтых, бело-синих панельных близнецов. Я осознавала, что скорее не волнуюсь, чем волнуюсь: в квартиру Музыканта стекались все его знакомые, среди которых и те, кого я знаю и так, и те, с кем мне хотелось познакомиться и пообщаться. Загорелась прямоугольная оранжевая капсула с нужным числом, и я оказалась на этаже. Входная дверь в квартиру Музыканта была дружелюбно и гостеприимно приоткрыта.

– Тоня! – кто-то меня узнавал, и, пока я в прихожей разувалась и снимала плащ, мы успевали обменяться словами о радости встречи и дежурными резюме относительно качества жизни: «Живём, как и все сейчас, справляемся потихоньку».

Музыкант никого встречать не выходил, и я пошла искать его сама, чтобы поздороваться и отметиться, что пришла.

– Где Музыкант? – спросила я у одной давно, но не очень хорошо знакомой мне белокурой женщины с красивой укладкой, радостно приветствовавшей меня на пороге.

– Здесь есть кто-то, кого ты будешь рада увидеть. Он как раз сейчас вместе с Музыкантом.

Она проводила меня до комнаты, где и сидел, опираясь на подоконник локтями и куря свой «Мальборо», Музыкант. А слева сквозь заливающийся в комнату ледяной белый свет проступили черты лица моего Алексея. Я вошла, и он встал и попытался приблизиться ко мне.

– Ты…

Никто не ожидал. Неизвестно даже, кто ожидал этого меньше: все остальные или я сама. Взвешенная, спокойная, сдержанная Тоня не способная на такое, но тем не менее она закричала, хамски вытянув в его сторону указательный палец:

– Что он здесь делает?! Я его ненавижу!!!

Все ринулись успокаивать меня. Алексей сначала замер, затем сделал шаг назад. Все знали меня и впервые видели меня такой. В том числе и я.

– Пусть убирается вон… Вон!

Высказывание третье

Прощание

Запах ладана всегда оседает на стенках дыхательных путей и преследует ещё несколько дней, время от времени напоминая о себе.

Чёрное облачко пришедших попрощаться окружило гроб подковой. Не все, кто знал нас и кого знали мы, сами дожили до этого дня. Притом никто не успел состариться.

Я встала с краю, чтобы не раздражать вдову. Они с дочкой лет десяти стояли как раз на изгибе «подковы»: потерянные, с покрасневшими носами. Рядом с ними Людмила Александровна и Оксана – Лёшины мама и сестра.

Немногие осознают необратимость времени где-либо кроме похорон. В моём сознании пресловутое «Carpe Diem» высечено раскалённым лезвием, но с Лёшкой осознание пришло слишком поздно, несмотря на то, что наши долгие, многочасовые дискуссии на любые темы в моей комнате в ветхой коммуналке на Каширском, давным давно стали невозможны, хотя мне казалось, что ещё могут возобновиться. Сменились десятилетия. Мы наломали дров. Режим пал, он вернулся, но не ко мне.

Когда мы долго не виделись, его образ как бы растворялся для меня. Он говорил: «Я же не умер».

В этом тёмном и сыром зале я – тень, скрывающаяся ото всех и рискующая быть узнанной. Внимания совершенно не хочется. Хочется в последний раз поцеловать глаза, щёки, лоб, губы и нос, некогда бесчисленное количество раз мною зацелованных. А поговорим мы, как обычно, мысленно.

Земные обстоятельства помешали нам быть вместе, но в высшем измерении, в недоступных никому сферах нам предназначено соединиться. Лишь эта мысль сдерживала меня в те годы и держит меня до сих пор.

Тёплые слёзы прокатились по замёрзшему лицу.

Я пыталась улучить момент, когда о покойнике настолько разговорятся, что забудут на него смотреть, и подойти. Но вдруг все стихли и стали разбредаться, а в полуметре от меня материализовалась его жена.

– Здравствуйте, вы Антонина? – спросила она строго, но не враждебно. Я кивнула. – Я Наталья, жена Алексея.

– Очень приятно. Жаль, что знакомимся при таких обстоятельствах. Примите мои соболезнования.

– И вы примите мои. Я хотела только сказать, что именно с вами Лёша был по-настоящему счастлив.

– Что вы такое говорите? Бросьте. Это было давно. Всё за годы обрастает романтическим флёром.

– Я знаю, что говорю. Поверьте, – сдавленно сказала она. – Прощайте, Антонина.

Наталья отошла к дочери, свекрови и золовке. Я решила, что это вряд ли спланированная диверсия. Похороны всегда провоцируют сложносочинённые чувства, а ладан так воздействует на нервы, что становится тяжело себя контролировать.

Я подошла к гробу. Внутри он был белый, как колыбель.

– Твои взгляды – мои взгляды. Твои слова – мои слова. Мы правда были счастливы, и даже миг этого счастья стоит целой жизни. Прости меня, любимый.

Я поцеловала его губы, кончик носа, переносицу, коротко сжала его руку и отпустила. Сейчас я доберусь до дома и буду писать о нас.

Мальчик с антоновкой

Ноябрь и Декабрь – месяцы-близнецы. Тяжеловесное ночное, истинно московское, коричневое небо, запоздалое сонное утро, праздничные огни, мерцающие в особенной джазовой расслабленно-суетливой ритмике и особые предчувствия… Как у любых братьев-близнецов, и у Ноября с Декабрём есть свои отличия. Ноябрь немного размереннее и рассудительнее, а словно опаздывающий куда-то Декабрь закручивает каждого в лихом вихре, окутывает вереницей разных дел, потому что его конец венчает новое начало.

Люди любят праздновать это новое начало. Поднимая в воздух своей суетой пыль старого года, они сами себе учиняют сложности, скупая всё с прилавков в попытке угнаться за лучшими подарками и не оставить никого из окружения не одаренными; поднимая списки планов на год, не выполненных даже на четверть, и стараясь хоть на сколько-нибудь это исправить; составляя меню новогоднего стола так, будто ожидается приём эксперта Мишлен.

Каждый год похож на трамплин. Словно поезд, берущий постепенный разгон, год медлителен в январе и феврале, оживляется к весне, к июлю бежит трусцой, а с октября скачет галопом. Бег обрывается за чертой первой полуночи и снова оборачивается неспешными ходом.

Прежде чем замедлиться, предстоит не раз отметить приближение нового манящего начала, любоваться этим бриллиантом за бронестеклом, которого нельзя коснуться, пока им не инкрустируют кольцо.

В блюз-кафе в центре Москвы, на закате позднего месяца года, гуляла корпоратив команда издания «Акула». Независимую от чего– и кого-либо жизнь они проживали достойно, чётко осознавая свою непростую, незавидную участь, хоть она и накладывала отпечаток опасности на всех участников процесса.

Когда рассеялась сдержанность начала, и вечер растворился сам в себе и в гаме, в гардеробе, собираясь покурить, ожидали очереди четыре дамы: три постарше, лет за сорок, а одной на вид не больше двадцати, что не мешало им общаться наравне.

– Анька, ну чего ты всё без мужика-то? – пьяная Юлианна положила Ане руку на плечо. Такой вопрос звучал отнюдь не впервые. Аня, наслушавшись о страданиях Юлианны – та не один год встречалась с женатым – не очень-то жаждала вступать в эту проблемную схему, именуемую отношениями. Бесспорно, хотелось бы и нежности, и романтики, и заботы, но дел хватало и так для её девятнадцати лет.

– Юль, – осекла Наташа, заглядывая за плечо Юли в зеркало.

– А никто не хочет чистить мне гранаты, – бойко ответила Аня, чем уже никого не удивила.

Номерки были обменяны на шубы, пальто и пуховик, и дамы стали одеваться напротив зеркала. Аня надела куртку и стала ждать в стороне.

– А передайте мне, пожалуйста, мою антоновку, – прозвучал, что называется, бархатный баритон, да такой, что Аня не могла не поднять взгляда.

– Эти яблоки? – спрашивал гардеробщик, протягивая пакет, сквозь который просачивались очертания деревянного ящика и блестящих яблок с чёрными глазками, шатену в элегантной бежево-коричневой тройке.

– Не думал, что у вас есть ещё какие-то, – отшутился молодой человек. «Вау», – только и успела подумать Аня, как парень взмыл со своей сочной ношей по винтовой лестнице.

– А кого это ты взглядом провожаешь? – игривость Юлианны зашкаливала. – Внимаешь советам боевой подруги?

Аня решила не отвечать. Женщины поднялись, гудя тяжёлыми шагами. Пока остальные курили, Аня определила для себя, что отринет принципы и первой подойдёт познакомиться – наверняка он ей ещё встретится в холле клуба.

Весь оставшийся вечер затянулся поволокой волнительного предчувствия, впрочем, характерного для конца года. Аня несколько раз выходила в холл и в уборную, поднялась во второй зал, искала глазами этого мальчика. Спустилась в гардероб и спросила у парня, знает ли он того молодого человека, что забирал антоновку. Но тот лишь пожал плечами, мол, через меня столько незнакомцев проходит. И вдогонку отшутился: для меня существуют только цифры и одежда. Возвращаясь домой на метро и прислонившись виском к холодному поручню, Аня долго думала и решила принять всё как есть.

«Акула», как и любая уважающая себя редакция, не считала новогодние праздники весомым поводом, чтобы останавливать работу и предаваться гедонизму. Тем не менее некоторая часть сотрудников отправилась по отпускам, и редакция оказалась полупустой. Ане нравилось и состояние кипящей работы, циркуляции энергии, всплесков адреналина и дамоклова меча приближающегося дедлайна, но в полузатемнённой редакции с пустыми столами, ненавязчивым мерцанием гирлянд, отражённым в стёклах, мониторах и столешницах, серым излучением мансардных окон, была своя неоспоримая прелесть. И не было старика Савелия, подходящего к аниному столу дважды в день, чтобы выдать: «Нюся, я на тебе женюся», чем, скорее, смешил, а не докучал. Ане разрешили тихо ставить музыку, и она с любовью составила джазовый плейлист продолжительностью в восемь суток непрерывного прослушивания.

Атмосфера царила расслабленная, но отдел расследования готовился к очередной напряжённой командировке, куда отправлялась и Аня. Аня небеспочвенно гордилась своей причастностью к отделу расследований: чтобы там оказаться, нужно быть проверенным профессионалом.

Аня Дмитриевская взяла высоту, придя в редакцию пятнадцатилетней школьницей с новостной заметкой о шахматном турнире. Главред Игорь Антонович Большаков прочёл заметку не без удовольствия, замаскированного выражающей скептицизм гримасой. В окно курила крупная во всех смыслах женщина, издательница и генеральный директор «Акулы» Ирина Анатольевна Гран. Они с главредом были друг на друга похожи, как воплощение одной личности в разных полах: похожие имена и отчества, и даже фамилии – Большаков и Гран, подозрительно похожее на французское grand.

Игорь Антонович неторопливо прочёл заметку, обвёл лист неодобрительным взглядом. Это уже потом анин сочный, густой слог и цепкий взгляд нахваливали, но тогда акулы пера всей физиогномикой выражали сомнения, хотя тексту требовалась лишь лёгкая редактура.

– А вы откуда, Анна Артуровна, столько про шахматы знаете? – Игорь Антонович смотрел на неё поверх спущенных на кончик носа очков.

– Я кандидат в мастера спорта по шахматам.

Игорь посмотрел на Ирину и передал ей листок. Последовали стандартные вопросы: что привело вас сюда? когда почувствовали тягу к писанине? не пишете ли, случаем, стихи? какую музыку слушаете? на какие оценки учитесь? что читаете? чем интересуетесь? Остроумные анечкины ответы откликались грудным, низким смехом Ирины.

Сначала Аня заведовала узким сектором шахмат в отделе спортивного обозрения, но вскоре попросилась в отдел оперативных и всемирных новостей, к которому относились десять из двенадцати работающих тогда журналистов, но лишних рук там не бывает никогда, поскольку у каждого немало работы в своих отделах. Будучи стажёром, Аня быстро закрепилась в коллективе. То, что называется «экологией», было в полном порядке: с Аней общались как с равным собеседником. Она регулярно приносила оригинальную повестку, которой больше никто не располагал, инициировала создание отдела подкастов и стала продюсировать их выпуски.

После первого курса, когда Ане исполнилось восемнадцать, её приняли в штат на полставки, а спустя чуть больше года, в минувшем сентябре, позвали в отдел расследований, и она только оправдывала возложенные ожидания.

На этот раз расследовательская группа из пяти человек отправлялась в Свердловскую область, чтобы собрать материал о хищениях, коррупции и нецелевых растратах одного из местных крупных чиновников, и собиралась на планёрки все праздники. Никто не гладил их по голове и за другие статьи, очевидно подрывающие авторитет органов власти, но в этот раз всем пятерым отменное журналистское чутьё подсказывало, что это расследование сулит опасность и перемены.

Аня опять оказалась на кухне в неподходящий момент: если в одном пространстве Юлианна и Наташа – жди ожесточённых споров. Обе находились по разные стороны баррикад: Юля, как уже упомянуто выше, была любовницей женатого мужчины, а Наталья наоборот, разводилась с неверным мужем. Всеми силами мысли Аня торопила кофе-машину, в ответ та лишь насупленно фыркала и плевалась.

– …Мы расстались, потому что он написал, что ему хочется вызвать в номер девочек, и вообще был очень невнимателен ко мне, я ему это предъявила, типа ты жене бы тоже так написал, и мы перестали списываться.

– Ну и слава богу, Юль! Давно пора было! Надеюсь, в этот раз окончательно, – отвечала Наталья без воодушевления уже, кажется, по неоднократно использованному трафарету.

– Наташа, ты не понимаешь, мне сначала было так легко, а теперь я снова тоскую по нашим вечерам вместе… – заламывала руки Юлианна, – я так хочу вернуть всё назад, предвкушать встречи, чувствовать наше единение, его объятия и любовь…

– Юля, да какую любовь? Сколько раз тебе нужно повторить, чтобы ты поняла, что он тебя использует? Ты себя совершенно не ценишь и позволяешь к себе такое отношение. Ты явно неспособна брать ответственность за взрослые отношения, поэтому ищешь чего-то не обязывающего, на полставки.

– Это всё неправда, у нас будет семья! Он сам так говорил! Мы предназначены друг для друга, не может же быть столько совпадений у людей просто так!

– Может, – буркнула Наташа.

– Просто сейчас такое трудное время… Я верю ему, когда смотрю ему в глаза. Почему ты думаешь, что он не может меня любить?

Наташа встала.

– Он врёт, чтобы ему было удобно: получать секс тут и бытовую идиллию дома. Он не будет ничего предпринимать, чтобы быть с тобой! Я не понимаю, как ты, финансист, не видишь, что это идеальная экономическая схема! Он врёт тебе и врёт дома, где тебя для него уже не существует, уж поверь мне, – забрав кружку, Наташа ушла.

Только тогда кофемашина закончила своё булькание, и Аня уже заняла позицию низкого старта в сторону своего рабочего места, но тут Юлианна её остановила возгласом:

– Ань, ну рассуди нас!

Аня подняла руки – «сдаюсь»:

– В отношениях не разбираюсь и не считаю правильным их обсуждать публично, – и засеменила из кухни.

Аня вернулась за стол, усмехнулась наивности Юлианны и продолжила обдумывать материал про свердловского чиновника. Только вчера они вернулись из командировки, из-за которой Ане пришлось досрочно сдать сессию, зато сейчас, в каникулы, она может посвящать работе полную смену. Перевела фокус на новости, чтобы вернуться к расследованию с другим взглядом. Работа одновременно вдохновляла и почему-то стопорилась. Аня взяла кружку кофе и ушла к начальнику отдела Серёже Данилову.

На следующее утро Серёжа нанёс Ане ответный визит: никогда ещё его обычно загорелые мышцы не были так бледны.

– Анька, началось, – он сел на стул задом наперёд, сложил руки на спинке и выдохнул.

– Серёж, что случилось? Кукла вуду в почтовом ящике? – не шутливым тоном спросила Аня.

– Можно считать, что так. Гвозди под колёсами, и одним из них под замком нацарапано: «машина бездаря Данилова».

– Во как, – Аня откинулась на спинку кресла.

– Я думаю, это связано с расследованием, – произнёс он вкрадчиво. – Если не с этим, так с одним из предыдущих.

– Тогда я понимаю, чего нас всех так колбасило. Мы попали под прицел, – для убедительности Аня зачем-то прищурила глаза.

– Я уверен. Но я давно знаю Иру и Игоря: они не прогнутся и курса не изменят.

В последующие дни с редакцией стали происходить странные вещи. Любовь, начальницу отдела маркетинга, кто-то преследовал в её тёмном дворе, и она едва спряталась в подъезде. Екатерине, начальнице отдела распространения, подложили под входную дверь труп крысы. Игорю Антоновичу в лобовое стекло прилетели три резиновые пульки. Сисадмин Вова, поскольку ему, как первому приходящему на работу, было вверено открывать офис, обнаружил замок обгоревшим, будто в него вставляли зажжённую спичку или направляли газовую горелку.

Вскоре на корпоративную электронную почту пришло письмо с очень странного адреса. В копию были дополнительно поставлены юридический отдел, отдел маркетинга, отдел распространения, персонально Гран, Большаков и Данилов. Письмо носило угрожающий характер: в нём рассказывалось, что будет с «Акулой», если они выпустят готовящееся расследование, и закрытие издания будет из этого самым безобидным, и не стоит забывать, как и чем порой заканчивается жизнь журналиста, поэтому остановиться надо немедленно. Но немедленно только организовали собрание редколлегии.

Говорила Ирина Анатольевна, стоя в центре офиса:

– Друзья, господа и просто дорогие мои коллеги, – её голос был как всегда спокойным, брезентовым, – многие из вас столкнулись, мягко говоря, со свидетельствами анонимной недоброжелательности. Хочу вас успокоить, что в наших принципах отстаивать каждого, я подчеркну: каждого из вас. Это во-первых, во-вторых, вы понимаете, мы заходим с нашими расследованиями в глубокие воды. Но мы должны плыть, а не утопать в зыбучих песках! Поэтому мы продолжаем производство расследования. Вы должны всегда помнить, что журналист обязан ставить выше всего только правду.

Она обвела взглядом больших, выразительных глаз, всех присутствующих.

– Но нам грозит опасность, – возразил Виталик из спортивного отдела. – Надо остановиться.

– Да, Виталя, и перестаньте открыто симпатизировать любимым командам: вы должны быть беспристрастны. Всем журналистам грозит опасность. Анна Политковская знала, что её ожидает, но продолжала говорить правду, почему мы должны останавливаться? Продолжайте работать, мы придумаем, как обезопасить всех вас.

Пожалуй, не припомню такого раскалённого января, думалось Ане в метро дорогой домой. Начался февраль, первый месяц года закончился отнюдь не размеренно и оставлял ощущение тревоги и усталости. Аня шла по переходу как в бреду, тело утяжелилось, и мир стал двумерно картонным и звучал где-то далеко. На эскалаторе, не отдавая себе отчёта, направила взгляд в лица людей, едущих в противоположном направлении. И тут, как заряд бодрости, лицо, кажущееся знакомым… Аня расправила спину и вгляделась, бестактно прищурившись. Мальчик с антоновкой! Гудит гонг в голове. Она и при первой встрече разглядела его лишь мельком, а сейчас ей оставалось только проводить это лицо, выражающее недоумение, взглядом. Как можно было вот так встретиться? Их разделял какой-то метр, но разве возможно было догнать? Не спускаться же ей по направляющимся вверх ступенькам! Аня выдохнула. Теперь тело не безвольно висело, а дрожало. Она зашла в вагон и забилась в угол. Раз было суждено встретиться, они встретились. В многомиллионном городе в час пик, именно на этой станции и именно в это время. Если суждено будет нечто большее, оно случится.

Ане снова не повезло: она со всей осторожностью зашла на кухню, предусмотрительно заглянув в неё и обнаружив там только Наташу, но через четверть минуты туда заявилась Юлианна.

– Девчонки, хорошо, что вы тут! Хочу поделиться радостью: мы с Арсюшей снова вместе! Он написал мне, что скучает, мы встретились, поплакали, ну и… – Юля кокетливо отвела взгляд.

– Арсюша… – фыркнула Наташа и отхлебнула чай. – Поздравлять не буду.

– Да, знаю я твоё отношение! – Юля мгновенно завелась. Аня, не успевшая ещё запустить кофе-машину, попыталась по стеночке проскользнуть.

– От меня муж ушёл к любовнице, какое у меня должно быть отношение? Твой Арсюша, извини, мудозвон, а тебя мне просто жалко.

– А-а-ань?