Текст книги "Три высказывания о тебе"

– Точно? Не убежишь? – Женя смеётся, вторя: «Точно».

На трамвае они доезжают до дома Киры, но Женя настаивает на том, чтобы довести Киру до квартиры. «В подъездах сейчас тоже опасно!» – категорично произносит он. Они поднимаются по еле освещённым ступеням на третий этаж.

– Давай я тебя за смелость чаем угощу? – остановившись у собственной двери, спрашивает Кира.

– Чай? – переспрашивает Женя. – Это я люблю!

Кира, звеня связкой ключей, вставляет один из них в замок, но тот почему-то не поддаётся. Женя и Кира застывают в молчании, в двери начинает щёлкать замок. Свет из прихожей слепит глаза, и его не может загородить хрупкая фигура Кириной мамы, открывшей дверь.

Кира и Женя переступают порог – мама не любит здороваться через него.

– Привет, – устало произносит она. – Как собрание?

– Нормально, – отвечает Кира. – Меня чуть не исключили, но Женя меня защитил. Я пригласила его на чай.

– Приятно познакомиться, Евгений, – вежливо произносит Женя, помогая Кире снимать куртку.

– Надежда Моисеевна, – кланяется женщина. – Тогда мойте руки и идите на кухню.

Разговорчивый Женя за чашкой чабрецового чая рассказывает историю от начала до конца. Надежда Моисеевна выслушивает его с серьёзным лицом, иногда машинально поддакивая. В один момент Кира отлучается, оставив Женю один на один с мамой, и слышит сквозь стену, что они о чём-то беседуют, но о чём – не может разобрать.

Кира волнуется напрасно: Женя сдерживает слово. После семи уроков не так темно, как после элективов, но солнце уже почти покидает небосвод.

– Ты уже придумал, какой альбом возьмёшь? – интересуется Кира.

– Если честно, ещё не решил. Может, поможешь мне? – заговорщицки улыбаясь, спрашивает он.

Им в глаза бросается, как хищник на добычу, символичная дисперсия на обложке «The Dark Side of The Moon» Pink Floyd.

– Я так люблю этот альбом! – в унисон восклицают оба.

– Превосходно! – довольно произносит Женя. – Его и возьму.

– По-белому тебе завидую! – признаётся Кира. Парень решительно берёт с полки блестящий чёрный квадрат с незатейливой и уже родной для каждого меломана дисперсии в треугольнике. – Ты же дашь мне её послушать?

– Конечно. А ты мне – тот самый, этого…

– Марвина Гэя, – подсказывает Кира.

Молодые люди идут к кассе, а после – выходят на улицу, где их встречает крепчающий декабрьский мороз.

– Погуляем на каникулах? – спрашивает Женя выжидающе.

– Обязательно, – улыбается Кира. – Как будто здесь мог быть другой ответ…

Женя смеётся.

***

До нового года считанные минуты. Кира, отдыхая от приготовления полуночного праздничного ужина, переслушивает «How Deep Is Your Love» и вспоминает встречу с Женей в магазине пластинок. Кажется, это было так давно, а тогда казалось, что до нового года ещё жить и жить.

Двенадцать раз бьёт торжественный набат кремлёвских курантов, а в бокалах Надежды Моисеевны и Киры шипит игристое вино. После помпезного гимна, звучащего совсем непразднично, Надежда Моисеевна выключает телевизор в нежелании услышать очередной в своей жизни пресловутый «Голубой Огонёк».

– Давай подарки смотреть, – с неожиданной энергичностью произносит мама и встаёт. Кира следует за ней в гостиную, где стоит ёлка. Подарков под ней никогда не было много, и Кира уже ничего особенного не ждёт. Она находит небольшой праздничный пакет, на котором написано: «Кире». Сердцебиение учащается. Девушка заглядывает внутрь и… находит перевязанную атласной лентой чёрную пластинку с радугой дисперсии. «Женя! Хитрец!» – восклицает Кира про себя и находит под лентой открытку.

А на открытке написано: «Дашь послушать?»

Следующая станция: «Красные ворота»

Скромное торжество завершилось, и, пока коллеги ждали внизу, чтобы вместе дойти до метро, они поднимались в его кабинет. Он – чтобы забрать свои вещи. Она – чтобы вручить ему подарок без посторонних глаз и ушей. И ещё – сказать кое-что важное, к чему она, спустя два с половиной года, наконец чувствовала себя готовой. Ей вдруг стало безразлично, что он ей ответит, тем более, не оставалось сомнений, что он ответит ей взаимностью. Затяжные крепкие объятия, взгляд, скользящий по толпе и цепляющийся за неё, горячие приветствия, внезапные ночные сообщения; угощения, улыбки, вопросы, внимание, нежность, нескончаемые комплименты, пусть даже иногда тривиальные. Он явно восхищался ею, хвалил её глаза, ум, наряды, профессиональные навыки. Сначала она чувствовала, теперь – знала наверняка.

– Теперь обещанный подарок от меня, – она протянула тёмно-синий подарочный пакет с тонкими серебристыми ленточками.

– Спасибо! – он взял пакет и, едва коснувшись её плеч, чмокнул не то в висок, не то в ухо. – Ну-ка, что там…

Повернувшись к ней полубоком, он потянул ручки пакета в стороны и заглянул внутрь.

– А в прошлом году не заглядывал… – говорила она, улыбаясь. – А вообще по этикету…

Он захлопнул пакет.

– …по этикету положено заглядывать.

Он вновь нырнул головой в картонные стенки.

Они были знакомы уже много лет, но его день рождения праздновали только второй раз. Он долго скрывал дату, и ей не сразу удалось её выяснить. Зато она быстро запомнила его увлечения: он коллекционировал часы и походные принадлежности. Он показывал ей особо интересные предметы, рассказывал о них подолгу, с большими любовью и трепетом. В прошлом году она подарила перочинный ножик покойного деда-фронтовика, а в этом – наручные часы с встроенными песочными, секундомером и календарём. Она прекрасно понимала, что это плохая примета. Год назад она потребовала от него рубль, и он моментально нашёл в бумажнике пятидесятирублевую купюру, на которой синей ручкой было нацарапано: «Тимур 8 (903)».

– Какие же дорогие подарки ты мне даришь! Что в прошлом году, что в этом. Нельзя же так, ты меня балуешь…

Она обхватила его руку чуть выше локтя и прижалась головой к его плечу. Он замер. Воздух вокруг искрился.

– Это всё потому…

Нет, она сказала это не прерываясь. Смело, уверенно, честно.

– Я дарю тебе дорогие подарки потому, что люблю тебя.

Искры градом упали на пол и растворились. Он стоял на месте.

Она и забыла, как представляла себе этот момент, и было всё равно, что сказала это не глядя в глаза, как хотела.

– Ты услышал, что я сказала? – спросила она, не отрывая щеки от его пиджака.

– Услышал.

Он наконец пошевелился и начал прятать пакет в портфель, с хрустом сминая картон. Ей пришлось разомкнуть руки и отпустить его.

– Я сказала это не потому, что выпила. – В этот момент она не чувствовала досады.

Он не реагировал и не поворачивался лицом.

– Пошли. – Он подошёл к выходу, выключил свет и открыл дверь.

Между вторым и первым этажом, пока они ещё были вдвоём, она переспросила:

– Ты точно услышал, что я сказала?

Она увидела его серое лицо.

– Угу.

До метро они шли большой компанией. Она по обыкновению взяла его под руку: однажды во время гололёда он предложил ей опору в своём лице, и вот уже полтора года они ходили так в любую погоду.

Он шутил, но она чувствовала, что между его смехом и им самим – дубовая кора. Слова звучали где-то вдалеке, капли начинающегося дождя покалывали щёки.

Они спустились в метро, проезжали станцию за станцией, коллеги прощались и выходили из вагона. Так он и она вновь остались одни.

Ей – ехать в совершенно другом направлении, но попрощаться она не могла: разговор только предстоял. Они будто негласно о нём договорились. Он даже не поворачивался в её сторону.

Её склонность придумывать свою жизнь наперёд позволила проиграть в голове тысячу сценариев этого дня. Каждый раз события развивались по-разному. Почти всегда она пыталась настроить вселенную на позитивный исход. Сейчас сценарий писался начисто, и все черновики и наброски оказались утеряны.

Они вышли на станции, на которой он пересаживался на свою линию. Встав у красно-синей стойки информации, он начал что-то говорить.

– Я не слышу! – она перекрикивала поезда.

– Давай поднимемся, – прочитала она по губам.

Когда они поднимались по эскалатору, уже она смотрела на встречных пассажиров, а он – на неё.

– Ну ты, конечно, меня удивила! – прозвучало осуждающе.

– Да, понимаю…

Он стоял на ступеньку выше.

– Да… Ты меня поразила… – повторил он.

– Я понимаю, что это неожиданно, – словно оправдывалась она.

Они вышли из метро. Лил тёплый проливной дождь. Они спрятались от него под аркой и встали лицом друг к другу.

Она не чувствовала ни страха, ни волнения. Ей уже просто хотелось поскорее с этим закончить.

Он постоянно отводил взгляд, как пристыженный мальчишка. То подолгу молчал, то внезапно произносил: «Не ожидал я от тебя такого…»

Наконец прозвучала новая реплика с неожиданно ясной вопросительной интонацией:

– Что будем с этим делать?

Она развела руками, улыбнулась и ответила вопросом:

– А что обычно люди делают в таких ситуациях?

– Нет, ну, ты что предлагаешь с этим делать? Чего ты хочешь?

– Ну чего может хотеть человек, когда он любит? Проводить вместе больше времени, делиться друг с другом переживаниями, ходить куда-то вместе…

– А делать-то нам с этим что? – не унимался он. – Нет, ну ты меня поразила…

Она чувствовала, что круг замкнулся, а собеседник начал напоминать ей хомяка в прозрачном шаре. Хомяк в панике истошно пищал, желая выбраться из заточения, но лишь судорожно дёргался и раскачивал шарик, который всё быстрее и быстрее катился по лужам.

– Пошли, – сказал он после десятиминутного молчания, и они вновь вошли в метро. Пока они переходили на его линию, он еще несколько раз пробурчал что-то о своём изумлении. Они неспешно брели по платформе, и вдруг он заговорил довольно связно:

– Понимаешь, с первой женой я прожил четыре года, со второй живу восьмой год, и поэтому любовь для меня – понятие эфемерное…

Сейчас он ей уже напоминал строителя, который скрупулёзно укладывает кирпичи, только плёнка перематывается назад, и кажется, что человек последовательно разбирает кладку.

Какая пошлая ситуация. Ни обручального кольца, ни единого упоминания семьи за годы дружбы. Лишь кокетство и заигрывание.

Поезд с грохотом въехал на станцию. Они встали между колоннами.

– Чего ты хочешь, интимных отношений?

– Ну, в том числе… – ей уже эта мысль стала отвратительна. Но не брать же слова назад. – Это же не главное… Точнее, не единственное…

– Нет, это главное. Ты просто женщина и не понимаешь, а я – мужчина, у меня другие ценности. А для этого что нужно? Квартиру какую-то снимать. Для отношений на стороне нужны деньги. И время, а времени у меня вообще нет. И вообще, ты как себе это представляешь, вот я приду и скажу: «Наталья Николаевна, я сегодня иду в театр. Один. Без тебя». Нет, ну это как-то странно…

А сейчас ей казалось, что она сердцем протёрла пыль под шкафом. Поезд уехал, только гул доносился из тоннеля. Снова молчание, вдали завибрировало приближение следующего поезда.

– Ну, ты подожди. Может, через два-три месяца само пройдёт?

Она пожала плечами.

– Ну ладно, тебе уже домой пора. Напиши, как доедешь.

Он крепко обнял её и не отпускал, пока поезд не остановился и не раскрыл двери. Он махнул рукой, бросил: «Пока!» и впрыгнул в вагон.

– Следующая станция: «Красные ворота».

Абсурдность сновидения

«Если тебе когда-нибудь понадобится моя жизнь,

то приди и возьми её» —

А. П. Чехов, «Чайка».

Алекса любила это место: его интерьер скорее подошёл бы дому на средиземноморском побережье, чем квартире в европейской стране с неуютным климатом. Желтовато-белые стены с миниатюрными акриловыми пейзажами в рамках, плетёная светло-коричневая мебель, панорамные окна, растения с распахнутыми зелёными веерами.

Алекса не успела понять, как вошла в близкий круг этой уважаемой семьи. Более всего удивлял тот факт, что её избрала именно Гелла.

Заочное представление Алексы о Гелле было полностью опровергнуто после знакомства. Она предполагала, что они во многом похожи, особенно своей невзрачностью. На деле ничего из того, что Алекса нафантазировала, не подтвердилось. Это была значительная, влиятельная женщина. Особенно поразил её неожиданно низкий гипнотический голос.

Эту внезапно образовавшуюся связь оказалось невозможно объяснить.

Алекса давно обратила внимание на брата Геллы. Звали его созвучным сестринскому именем Мэл. Но вряд ли это послужило толчком к их с Геллой странной дружбе.

Не могла Алекса разгадать и отношения к себе, в котором читалась и холодная покровительственность, и тёплая благосклонность.

Поэтому Алекса не могла выбрать, что об этом думать: либо ей не хватило умственных способностей, чтобы разгадать головоломку причинно-следственных связей, либо памяти, чтобы запомнить цепочку событий.

Вот и сейчас Алекса сидела в полном внешнем комфорте на кресле с мягкой подушкой перед овальным столом, уставленном разнообразной снедью и приглашающим к угощению, но в нарастающем внутреннем дискомфорте.

Негласной целью этого пиршества оказалось сватовство Алексы и Мэла. По всей видимости, Геллу внезапно озарила мысль о блестящей партии. Эта мысль, которую Алекса считала отринутой, неозвученная летала по комнате, нетерпеливо искрилась в ледяном взгляде хозяйки, плавала в напитках, присвистывала в паузах между репликами малознакомых гостье трёх взрослых женщин, приглашенных к столу и оттеняющих скучность невесты.

Мэла ждали, поминутно интересуясь у напольных часов, скоро ли он приедет. Мужа Геллы Симона, встреча с которым вгоняла Алексу в тревогу, ждали с чуть меньшим рвением.

Когда-то на заре студенческих лет Алекса встречалась с Симоном.

Человек, с которым ты хотя бы однажды даже просто лёг рядом спать, доверив ему себя в беззащитном состоянии, уже становится для тебя особенным. Удивительно, как волнует упоминание о том, кого ты любил, спустя много лет.

Алекса помнила всё. Его взгляд, его слова, вкус его губ. Совпадение во взглядах, интересах, ритме. Уважение. Дружба. Чувства. Перехватывали мысли друг друга, делились личным, советовались. Было всё, чтобы их отношения стали чем-то большим. Но почему-то не стали.

Сейчас она чувствовала себя преступницей, хотя Симон уже давным-давно состоял в благополучном браке с Геллой. Она в свою очередь не могла об этом знать, и такой предлог для образования дружбы с Алексой тоже не вписывался в логическую цепочку, которую она силилась построить.

В этой квартире Алексе порой мерещится шум моря.

Гелла что-то говорит низким, властным голосом, наполняя мудростью пустой разговор. Алекса крепче стискивает челюсть от страха и преклонения перед ней. Начинает болеть голова. Извинившись, Алекса уходит в соседнюю комнату и прячется за книжными стеллажами.

Шум прибоя набирает громкость и, достигнув фортиссимо на несколько секунд, обрывается. Его сменяет писк в ушах. Опередив Мэла, приехал Симон.

Стоило бы вернуться к столу. Не будет же она вечно прятаться от него, особенно если выйдет за Мэла. В конце концов, они станут родственниками, будут «женой брата жены» и «мужем сестры мужа». С этими мыслями, изобразив глубокомысленный взгляд, Алекса изучает корешки книг.

Входит Гелла и приглашает гостью снова к столу, аргументируя необходимостью знакомства с мужем. Глядя в пустоту, Алекса неловко вплывает в комнату трапезы и вновь садится за стол, и хозяйка представляет её супругу.

– А мы же, вроде, виделись, – живо произносит он. Алекса наконец решается посмотреть на Симона и замирает, – в студенчестве. Я тебя помню.

Алекса кивает и говорит: да, кажется, общались.

Гелла предполагает, что всё может быть.

Симон, по-видимому, смущён не меньше Алексы.

Алекса думает, что с приездом Мэла станет легче. Хотя она знает его поверхностно, но подозревает у него талант смягчать обстановку одним лишь присутствием. Если учитывать, как напряжённо его ожидают, эта теория кажется Алексе правдоподобной.

– Гелла, можно тебя на минутку? – просит Симон, поднявшись со стула.

Они уходят. Алекса понимает, что это отличный шанс снова уединиться с книгами и оставить возрастных дам. Она возвращается в библиотеку и слышит, как тикают ходики в соседней комнате.

Но и тиканье, и писк, и шум прибоя в ушах прерывает доносящийся из-за двери голос Симона:

– Я так устал на работе… Ну просто прошу: поцелуй меня! Меня это расслабит.

Алекса чувствует, как на неё опрокидывается абсурд, присущий лишь сновидениям.

– Мне сейчас так хочется нежности и ласки…

Алекса думает, так это странно – увести жену от гостей, чтобы она тебя поцеловала… И Гелла как раз это ему сейчас объясняет.

«Для мужчины это неадекватно, – думает Алекса, – но если я так думаю, неадекватна уже я».

– Но почему?..

Алекса видит, как Гелла уходит. Следом из комнаты выходит Симон.

– Я тебя поцелую, – говорит Алекса, приблизившись к нему. Он улыбается, заправляет ей прядь за ухо и наклоняется. Нет, ему не важно, кто его сейчас поцелует. Нет, наоборот, ему важно, чтобы его поцеловала именно Алекса, а не Гелла.

– Не здесь, – она обхватывает Симона, и они вплывают на залитую жёлто-зелёным светом веранду.

– Чтобы никто не увидел.

Алекса хватает его за воротник и вновь чувствует вкус его влажных губ.

Но вдруг отрывается и оборачивается на соседнее окно.

Гелла всё видит.

Песня для Учителя

После такой знойной весны осень действительно случилась рано. Раскалённый воздух подсушивал листья до хруста корочки на пироге, и они осыпались, как крошки слоёного теста. Сентябрь тоже долго не остывал, но охладился мгновенно.

Девочка ждала этой осени и покупала свитера. Наступление сентября положит конец большой разлуке, невыносимой из-за жары и тоскливого, ленивого московского июля. Она скучала по своему Учителю.

Вылавливая прохладные вечера после дождя, она брала наушники, надевала их и, не включая песен, шла на прогулку, пересекая одну восьмую московского яблока. Ноги несли её куда-то, а думалось только о том, как придут пронизывающие ветры, тяжелые облака и беспроглядные вечерние дожди, но на фоне непривлекательной картинки вернётся в ее жизнь что-то светлое и настоящее: музыкальная школа и занятия ансамбля с ним, Учителем.

Музыку в наушниках она не включала, но затыкала уши, чтобы ничто не отвлекало её от сочинения песни, песни для Учителя. После репетиции она попросит его остаться и выслушать: отложит в сторону инструмент, уверенно подойдёт к полированному роялю, поднимет крышку, сядет, нажмёт на педаль, пальцы умело извлекут густые звуки, бегло заскользят по клавишам, а голос нежно пропоёт признание в любви. Учитель придёт в восторг: восхитится её игрой на фортепиано и вокалом, которых никогда не слышал, и спросит: «Чья это песня?» Она смущённо ответит: «Я сочинила её сама». Он удивится: «Да ты что! И текст, и музыку?» – «Да», – «Ну ты талант! Это же хит! Нам нужно взять её в репертуар! Хочешь, я сделаю переложение для ансамбля? Конечно, хочешь, никаких вопросов, тебе нужно петь!» Она улыбалась своей фантазии, рисующей вполне реалистичный исход.

Девочка гуляла по окраине города, конструируя мелодию и прилаживая к ней текст. Нота за нотой, буква за буквой, и вот эмбрион песни уже сформировался. Она возвращалась домой в темноте, которая летом настаёт поздно, включала стоящий на подоконнике синтезатор на минимальную громкость, чтобы не накликать гнев соседей (домашние ее музицирование поддерживали беспрекословно), и подбирала звучные аккорды. Поутру она садилась за пианино и придумывала вступления педали. К середине лета родилась песня в стиле джаза с ритмичным фортепианным аккомпанементом.

Появилась новая задача: песню нужно отрепетировать до безупречного исполнения, и везде, где Девочка обнаруживала пианино, тут же садилась за клавиши и заводила свою шарманку. Приглашала домой подруг и играла им, даже на свадьбе брата исполнила в качестве концертного номера. Родители без устали повторяли: «Дочка, ты сочинила шедевр». Песня нравилась всем, и к концу лета стала достойной самостоятельной единицей.

Сентябрь в первой половине мало уступал августу и был мало похож на осень температурой, но не настроением. Начались долгожданные репетиции ансамбля, но решиться на свой шаг Девочка никак не могла, неизменно трепеща перед взглядом Учителя, дружески обращённым к ней, и восхищаясь его благородными размышлениями о высшем предназначении Педагога.

Только накануне октября погода стала приближаться к пасмурной. Имело ли это отношение к смелости Девочки? Перед последней репетицией сентября она подошла к Учителю и сказала:

– Я хочу показать вам свою песню, – и смутилась от его взгляда.

– Ну давай.

– Нет, после репетиции. Сейчас тут люди…

– Как скажешь.

Чем дольше длилась репетиция, тем холоднее становилось в зале и противнее становилось за окном. Девочка мёрзла, её знобило и лихорадило, как полгода назад, перед тем, как она заболела гриппом. Она закуталась в шаль и унимала дрожащие пальцы.

Репетиция закончилась, и все паковали инструменты по кофрам. За окном стало совсем тёмно-серо и сыро. Учитель весело переговаривался с мальчишками, а Девочка ждала, пока они оставят их с Учителем наедине. Но Учитель, кажется, сам собрался уходить.

– Но я же хотела… показать песню…

– Ах, да, извини, – он небрежно шлёпнул портфелем об стол, – валяй.

Девочка оглядела пацанов, стоящих рядом, и почувствовала першение в горле. Переохладилась, простудилась…

– Надо к роялю.

– Пошли к роялю.

Задрожало всё тело. Учитель и мальчики облепили рояль. Девочка села на скамейку, закопошилась с регулировкой высоты и вконец разволновалась. Всё шло не так, как она навоображала.

Песня зазвучала на непривычных тугих клавишах. Хорошо, хоть и менее уверенно, чем дома. Из-за страха и посторонних, Девочка не смогла вложить всех чувств в слова и утратила их смысл, и неожиданно быстро прогремел заключительный аккорд.

Девочка подняла глаза на Учителя, ожидая его оценки. Он опёрся на рояль, сложив руки прямо у пропасти со струнами.

– Ну что, – обратился он к парням, – пошли?

Девочка опешила.

– А что вы думаете про мою песню?

Учитель прочесал затылок.

– Понимаешь, песня неплохая, но… Хм-м… ты как будто и не в теме немного. Тональность совершенно неподходящая, надо её поднять на тон.

– Но это будет обычный ля-минор!

– Ну и что? И голос у тебя слабоват, а гармонии нужно переделать, – он подошёл к клавишам и сыграл примитивные трезвучия. – Вот так у тебя? Ну, в общем, надо поработать. А о чём песня?

– Я вам расскажу…

– Понятно. Ну, пошли, – он взял портфель и выключил в зале свет.

Девочка прихватила кофр и засеменила за ним на ватных ногах. Разыгралась мигрень, и голова стала тяжелее остального тела и твёрже развалившегося на волокна сердца.

Моросил дождь, и Девочка мокла под ним. Учитель утратил авторитет.

«Это моя песня, и мне она дороже».