Текст книги "Лесная быль. Рассказы и повести"

– Не отдам тебя! Ни за что! Ты мой, Арстанка!

Арстан засунул мне мордочку под подбородок и вздохнул. Ясно, он хотел остаться со мной. Я вынула чашечку, бутылку и напоила его, чтобы он не запищал. Потом осторожно свернула влево – к речке, в густые кусты орешника и облепихи. В этом месте на каменистой тропинке копыта не оставляли следов, и погоня, а я в, ней не сомневалась, должна была проскакать мимо.

Привязав лошадь, с Арстанкой на руках я пробралась обратно к самой тропинке и удобно устроилась под густым кустом наблюдать.

Действительно, не прошло и десяти минут, как на тропинке раздался топот. Ехал лесничий и с ним Атамкул. Я радостно привстала: Атамкул мой друг, он меня защитит. Но тут же опять спряталась за кустом: в этом месте лошади шли шагом, и я расслышала голос Атамкула:

– Не беспокойся, хозяин. На что он ей, отдаст! Барс твой будет.

– Так вон оно что! – слёзы выступили у меня на глаза. – Ну и не надо, без Атамкула обойдусь! Пускай только вернутся, – поедем с тобой дальше вдвоём, не пропадём, Арстанка.

Прошло не меньше часа. Наконец снова послышался топот, погоня возвращалась, но уже шагом.

– Сама вернётся! – донёсся голос лесничего. – Ночь не поспит, день не поест – вернётся! Завтра барс мой будет.

Я погрозила ему вслед кулаком.

– Ночь не посплю, день не поем, а барс мой будет!

Через несколько минут я снова сидела на лошади.

Вдвоём с Арстанкой по незнакомым горам мы отправились искать дорогу в Арслан-Боб.

Тропа всё поднималась вверх. Ореховый лес сменился арчовым, а часа через два пути я сообразила, что надо было внизу настрелять диких голубей, которые в арчовом лесу не водятся. У меня в запасе была только бутылочка молока для барса.

Ночь застала нас на перевале, под самыми снегами, и обещала быть очень холодной на голых камнях. Для лошади я, расставаясь с весёлой зелёной долиной, нарвала большую вязанку травы. Но воды у нас не было ни капли, а к ручью, шумевшему внизу, в пропасти, нечего было и думать спускаться.

– Тебе ещё не так плохо, – сказала я лошади, – ты закусишь, Арстан попьёт, а вот мне ни выпить, ни закусить нечем. – Я расседлала лошадь, растёрла ей спину пучком травы и привязала к дереву. Потом осмотрелась. В одном месте скала нависала над маленькой площадкой, а на ней лежала большая, совершенно сухая старая арча. Я всмотрелась внимательнее. В этом месте скала не только наклонилась, в ней была ещё выбоина – маленькая пещерка на двух-трёх человек, а огонь на площадке мог защитить ночлежников не хуже запертой двери.

Я втащила в пещеру седло, разостлала потник и уложила барса. Он, видимо, устал и лёжа спокойно следил, как я собирала и подтаскивала к самой пещерке сухие сучья. Разложив костёр, я положила с одной его стороны чурбан и, сунув под лежащий ствол арчи крепкий сук, подняла конец его и навалила на этот чурбан. Теперь конец бревна возвышался над костром и, разгоревшись, должен был гореть всю ночь. Пещера наполнилась теплом и светом. Правда, немного и дымом, но на это мы не обижались. Нам было тепло и уютно.

Арстанка по своему обыкновению смотрел на огонь, положив на передние лапы круглую мордочку. Я со вздохом потуже затянула пояс и получше разостлала потник. Днём я выспалась на привале, чтобы ночью сторожить, вот только поужинать бы…

Ночь была тёмная, а свет костра делал её ещё темнее. В полосе света виден был только бок лошади, а когда ветки не трещали, слышались её мерное дыхание и аппетитный хруст пережёвываемой травы.

Далеко внизу, по камням, шумел ручей. Барс прихрапывал, я перекладывала ружьё с колена на колено, тёрла глаза и уже подумывала, не вздремнуть ли, так, совсем немножко…

И вдруг… в свете костра я увидела, как что-то длинное, гибкое прыгнуло из темноты и опустилось на спину лошади, Раздался крик, страшный, какого я никогда не слыхала. Это кричала моя бедная лошадь. Ещё и ещё раз крикнула она, забилась, стараясь встать на дыбы, и вдруг тяжело упала на тропу. И тогда в наступившей внезапно и потому ещё более угрожающей тишине послышалось чьё-то ворчание, низкое, глубокое. Ружьё у меня в руках точно окаменело, и сама я тоже. «Наестся и уйдёт?.. Испугается костра? И ведь их обычно двое, где же второй?»

Ворчание перешло в громкое мурлыканье: зверь был доволен. На костёр и на меня он, видимо, не обращал внимания.

И вдруг…

Конечно, так и должно было случиться – у меня за спиной раздался жалобный писк. Мурлыканье разбудило барсёнка, и он бросился к выходу из пещеры.

Не сводя глаз со страшной группы около арчи, я схватила барсёнка и сунула его в мешок из-под травы. Поздно. Круглая голова отделилась от трупа лошади и повернулась в мою сторону. Я машинально всматривалась в чёрные полосы на лбу и белую оторочку ушей – совсем таких же, как у Арстанки. В свете костра ярко блестели глаза жестоким зелёным огнём.

Я сама не сознавала, что делаю. Как во сне подняла ружьё, прицелилась. Костёр бил прямо в глаза, но те страшные точки горели ярче.

Я нажала курок. В пещерке раздался такой грохот, будто скала свалилась мне на голову. Оглушённый барсёнок пискнул и затих. Или я оглохла и не слышу его писка? Я продолжала стоять на одном колене, с ружьём в руках, как в момент выстрела.

Там, у дерева, не слышно ни малейшего движения. Голова больше не поднималась, глаза не блестели. Костёр тускнел, а у меня не было силы выйти и поправить его.

И, однако, это нужно, нужно, чтобы не остаться в темноте.

Наконец, я решилась выйти из пещеры. Не выпуская ружья, одной рукой я нащупала ствол арчи и подкинула на него сучьев. Затем, пятясь, вернулась в пещерку и тут только сообразила, что не перезарядила своей одностволки и она защищает меня не больше, чем простая палка.

Дрожащими руками я выбросила бесполезную пустую гильзу и вставила второй патрон с разрывной пулей – последней.

Напуганный барсёнок так и заснул в мешке. Ничто не шевелилось в темноте, а я до рассвета просидела с ружьём в руках не двигаясь.

Наконец, небо над той стороной ущелья посветлело, зазолотилось и из темноты выступило то, что лежало у дерева.

Вся земля была залита кровью. На трупе лошади лежало длинное, бархатно-серое, с тёмными пятнами туловище, с длинным гибким хвостом в чёрных кольцах. Разрывная пуля разнесла голову, смерть барса наступила мгновенно.

Костёр ещё горел. Барсёнок выбрался из мешка, с писком подбежал было к неподвижной серой фигуре и попятился. Он несколько раз тихо подходил и отходил от неподвижных тел, наконец улёгся в нескольких шагах от них и, положив голову на лапы, смотрел на всё, что я делала, не мигая и ничем не выражая своих чувств. Но изредка, не шевелясь, он тихо и глубоко вздыхал…

Я в последний раз оглянулась на страшное место. На руках у меня был барсёнок, за плечами висело ружьё.

Но идти пешком по горным тропам – это совсем не то что ехать верхом. В этом я убедилась уже к середине дня, когда, задыхаясь, опустилась на тропинку в тени утёса и уронила барсёнка на землю. Голова у меня кружилась от голода, ноги горели и подгибались. Арстанка жалобно пищал, он уже успел проголодаться.

Я вынула из сумки кусок мяса, который, преодолевая отвращение, вырезала для барсёнка из бедра своей лошади.

– Подожди, нарежу, накормлю тебя, бедненький. А сама костёр разведу, только немножко вот тут полежу в тени, отдохну…

– Вставай чай пить, шурпу кушать, – услышала я над собой весёлый голос. А мне так хотелось досмотреть сон: что-то очень хорошее снилось.

– Крепко спишь, кызым, – смеялся Атамкул, – мы приехали – спишь, шурпа готова – спишь, три раза кричал, пока барса кормил.

В одну минуту сон отлетел от меня, а сама я оказалась на ногах и быстро осмотрелась. Горел костёр, в стороне стояли привязанные лошади, а около меня сидел Атамкул, улыбающийся, с барсёнком на руках.

Я так и прыгнула к нему:

– Отдай барса, сейчас же отдай!

Атамкул засмеялся:

– Я барса шурпой кормил, думал, ты рахмат скажешь, а ты – кричать.

И изменник Арстан недовольно запищал и снова полез к чашке, которую держал в руках Атамкул.

Атамкул вдруг сделался серьёзным.

– Шкура там, – кивнул он на свёрток у седла лошади. – А ты джигит, кызым, большой джигит! Я всё знаю, следы всё рассказали!

И, оглянувшись, он продолжал:

– Мы всё ехали, твой след искали. Лесничий крепко сердился. «Барса отниму», – говорил. Потом крепко испугался, где ты. «Барса не надо, – говорит, – пускай сама живая будет!» Очень пугался лесничий.

Я осмотрелась. Под арчой около лошади стоял лесничий и что-то перебирал в хурджумах[11]11
  Xурджум – две сумки, соединённые вместе куском полотна.


[Закрыть]. Острая рыжая бородка его вздрагивала.

Атамкул отошёл к костру. Ох и аромат же разлился от котла, в котором он помешал деревянной ложкой.

– Готово, – сказал он.

Лесничий как-то бесцельно потоптался на одном месте и вдруг подошёл ко мне. Я невольно взяла барса на руки и отодвинулась.

– Это вы напрасно, – отрывисто сказал он, смотря в сторону. – И я, вообще, того, извиняюсь, погорячился, а вы сдуру поверили, то есть я не так сказал… И вы не рассказывайте никому об этой ерунде! – вдруг добавил он таким просящим голосом, что я невольно засмеялась и сама от этого сконфузилась.

– Ладно, не расскажу… если вы меня шурпой накормите. – И, отойдя от него, глубоко и облегчённо вздохнула. Ночь, барс, выстрел – всё это в прошлом. Сейчас же так приятно было есть шурпу и знать, что дальше мы поедем с Арстанкой не одни.

А он наелся и, сидя на трёх лапках, сердито пробовал умыться четвёртой, нализанной. Дело не выходило: тяжёлая лапа перевешивала, и он с недовольным писком падал на спину. Наконец, сообразил и принялся лёжа умываться то одной, то сразу двумя лапками. От усердия разгладил всю физиономию в разные стороны и одно ухо завернул так, что мне пришлось его выворачивать обратно.

Тем временем объездчики оседлали лошадей.

– А мне лошадь откуда? – удивилась я.

– Тут недалеко аул, – объяснил Атамкул, – за горой, там и достали, а проводник поедет назад, её с собой заберёт.

И опять Арстан оказался на луке седла и снова смотрел в пропасть.

Проводник в чёрной лохматой шапке и кожаных штанах что-то оживлённо говорил, указывая то на барсёнка, то на шкуру у моего седла,

– И-и! – удивился Атамкул и повернулся ко мне. – Слышишь, кызым, это, – он кивнул на шкуру, – барса твоего отец. Здесь они жили. Мать скоро убили, отец совсем дивана[12]12
  Диванú – сумасшедший.


[Закрыть] стал, на всех бросался. Другой барс света боится, этот ничего не боялся. Твоё счастье, стреляешь, как джигит, он всё равно тебя кончить хотел.

Я посмотрела на шкуру и невольно вздрогнула. А малыш, из-за которого разыгралась вся драма, весело играл уздечкой и не знал, как близко от него было этой ночью освобождение… ценой моей жизни.

…От Арслан-Боба мы с Арстанкой пересели на арбу и добрались до Андижана, потом ехали на поезде и на следующий день постучались в ещё закрытое ставнями окно квартиры.

У моих хозяев было шестеро ребят, и каждому хотелось поласкать Арстанку. Приходилось устанавливать очередь. Весь день его был занят ездой на чьей-нибудь спине. Ребятишки устраивали «кучу-малу». Все шестеро носились по саду и вопили: «Арстан, ко мне! Арстаночка, на спину! Эй, не жуль, не твоя очередь! Что, неправда?»

Бац! Затем следовало разбирательство: кого-то тащили, кого-то утешали, а Арстанка, запыхавшийся и весёлый, прибегал ко мне в комнату и лез под кровать.

Однако я была его единственной настоящей привязанностью. Его милая серьёзная разрисованная мордочка так и оживлялась, когда я входила в комнату, и он даже спать с вечера устраивался на кровати, засунув голову мне под подбородок.

Это было приятно, но слишком жарко для жителя подоблачных гор. Полежав немножко, он грузно сваливался с кровати и распластывался на полу, тяжело дыша и часто переходя с одного место на другое – где похолоднее. И только к утру, когда становилось свежее, опять забирался на кровать охранять меня от опасностей.

Кровать была нашим логовом, нашим домом. По всей квартире ходите, но к кровати… Если кто входил в комнату, пока мы ещё лежали, надо было видеть, как морщился серый нос и какое грозное начиналось шипение.

Сначала это было смешно. Ребята протягивали руку и получали сердитый удар лапой. Но скоро Арстанка, вытянувшись около меня, хвостом стал почти доставать до спинки кровати. Тут уж я запретила дальнейшие опыты.

Арстанка не боялся ничего, кроме… встречи с курицей. Это было первое и единственное поражение в его жизни. В саду у нас жила курица с большим хохолком и целой кучей жёлтеньких шариков-цыплят. Она любила их всем своим горячим сердечком и не знала страха, когда надо было биться за жизнь и честь семьи.

Они встретились в первый же день нашего приезда. Пушистые шарики понравились Арстанке, и он, осторожно распластываясь и притаиваясь, решил отправиться на свою первую охоту. Но почти у цели он наткнулся на Хохлатку.

Расправив крылья и превратившись сама в огромный шар, она кинулась в битву. Барсёнок не разобрал, что случилось дальше: ослеплённый, оглушённый, он закрыл глаза лапками, а Хохлатка танцевала на нём танец ярости – клювом, крыльями и когтями раздирая его шубку.

Хохлатка до крови расцарапала мне руки, пока я поднимала с земли моего бедного барсёнка. Вся шубка его была перепачкана грязью, он дрожал и без всякого стыда прятал мордочку в надёжное, испытанное место – мне под подбородок.

И вот с некоторых пор большой красивый барсёнок весело бегал за мной по Ташкенту.

Трамвай его не пугал, он караулил его и одним прыжком перемахивал рельсы перед самым его носом. Но от наседки с цыплятами здесь же, на улице, он с жалобным мяуканьем лез прямо на меня, рвал платье, царапался, пока я не брала его на руки и не прижимала к груди.

Был у Арстанки ещё враг, много его огорчавший. На дворе жил молодой баран со звёздочкой на лбу. Инстинктом он чуял, что серый пушистый кот с кольчатым хвостом – извечный враг всего их бараньего рода. И чуть ли не первый день нашего приезда начался трагедией. Увидев барса, баран отошёл в конец двора и принял вызывающую позу. Он нервно топал передними ножками, размахивал головой с крутыми рогами и, наконец, разбежавшись, с размаху ударил Арстанку рогами, придавив его к земле. Но если курица – новый, непривычный враг для барса, то баран – его исконная добыча. И в Арстанке проснулось всё мужество его предков. Он встал, отряхнулся и, высоко подняв голову, ударил лапой по земле.

Баран принял вызов и, отбежав, затопал копытцами, готовясь к новому бою. Однако Арстана можно было убить, но не обратить в бегство. Он стоял твёрдо, высоко закинув голову, и созерцал позорное бегство барана. В дело вмешался третий боец – Николка, с крепкой палкой в руках.

То же повторилось и на другой день, и на следующий. «Повелитель гор» выходил во двор и вызывал барана Карьку на бой, дерзко хлопая лапой по земле.

«Карьку надо отправить к дяде Мите на дачу, а то он забодает Арстанку», – решила детвора и с этим вопросом отправилась к матери. Вскоре Карьку на верёвке торжественно протащили мимо удовлетворённого барса, и он исчез из нашей жизни на целое лето.

Исчезла и буйная Хохлатка. Её со всем выводком продали соседу. И Арстан воцарился во дворе, в саду, в комнатах полным хозяином и любимцем всей семьи. Добродушная мать шестерых озорников тоже полюбила его. «Арстанка! – слышался голос утром, когда я ещё только открывала глаза. – Кто молока хочет?» Он хорошо знал – кто, бежал к двери, царапался в неё, пока она сама не открывалась.

Настоящий голос барса мы услышали не скоро. Это случилось за обедом. «Пии-пии», – скулил Арстанка, теребя меня за ногу и пытаясь влезть на колени, и затем вдруг басом «мяаауу!».

Это было целое торжество. Хохот, крик и дополнительная чашка молока приветствовали пробуждение зверя.

Время бежало. Барсёнок уже получал рисовую молочную кашу и суп с макаронами – очень полезную для барсов еду. Чёрные пятна на серой его шкурке так и лоснились, длинный хвост почти волочился по земле, и сад и двор становились ему тесными. Но, вырвавшись на улицу, он не убегал далеко, возился тут же с ребятами или забирался в соседние квартиры – посмотреть, как люди живут.

Однажды днём он куда-то запропастился. Старшие ребята в волнении разбежались на поиски, а младшая пара устроила во дворе потасовку.

– Это всё ты! Всё ты! – кричала шестилетняя Нина и отчаянно колотила полотенцем черноглазого толстого Юрку.

– Неправда, неправда! Он простил, ты сама видела, я ему косточку дал! – кричал тот и громко ревел от обиды и боли.

Прибежала мать, прибежала я, разняли, допросили.

– Он Арстанке на хвост банку привязал, – со слезами кричала Нина, – большую банку, и Арстанка испугался и по полу катался. А я отвязала, а он обиделся и совсем убежал в барсиные горы жить.

– Он простил, – плакал Юрка, – я же ему косточку…

Часа через два на улице раздались радостные крики и злое мяуканье. Выл Арстан, а Николка с Петей тащили его за ошейник.

– Иди, иди, – уговаривали они его, – что ещё дальше-то будет, старушка помирает.

Я похолодела от ужаса – какая старушка? Мальчишки совсем захлёбывались, новость распирала их. Я крепко потрясла Николку за плечи.

– Рассказывай всё по порядку! С вами с ума сойдёшь!

– Он туда вон залез, – заторопился Николка, – вон на то крыльцо и под стол от мух спрятался, да и заснул, и никто его не видел. А как все сели чай пить, он проснулся и бабушку за ногу лапой. А она заглянула под стол да как закричит: «Ай! Ай! Это смерть за мной пришла!» – и со стула свалилась. Сейчас в кровати лежит с испуга. Кто говорит, за доктором надо послать, а другая бабушка говорит – за священником.

Пришлось мне побежать, попросить у старушки прощения. Три дня пролежала она в постели и, только когда хорошенько разглядела Арстанку, выздоровела. Очень уж испугалась!

Как-то осенью ребята взволновались:

– Софья Борисовна, есть у вас верёвка? Сегодня барана с дачи привезут, привязать его надо, а то опять будет Арстанчика бить.

А Арстанчик, уже со среднюю собаку ростом, весело валялся во дворе и ловил свой гибкий хвост.

– Мы его не дадим обижать, – волновался Петя, – из барана только плов делать, а барс…

– А барс и на это не годен! – смеялась я. – А вот и дядя Митя!

Действительно, ворота распахнулись, и в них въехала знакомая телега.

Кто целовал дядю Митю, кто тащил с телеги корзину с виноградом, а кто развязывал барана.

Освобождённый Карька встряхнулся, отбежал на середину двора и оглянулся: всё знакомое, даже серая кошка-задира и та здесь.

У барана по-боевому зачесались рога. Затопав копытцами, он помотал головой – дерзкая кошка не испугалась. Карька разбежался и нагнул голову – раз, два, но на «три» барс лёгким прыжком вскочил ему на спину и запустил в неё острые когти.

С жалобным криком Карька заметался по двору, а Арстанка драл всеми четырьмя лапами его курчавую шкуру.

Густая шерсть выручила: мы поймали бедного барана прежде, чем барс догадался, кроме когтей, пустить в ход и зубы и отведать свежей крови. И с тех пор, выходя во двор, барс ударял лапой о землю и вызывающе шипел, а баран, опустив голову, убегал к себе в хлев.

Прошло ещё два месяца, Арстан стал уже опасным товарищем для моей шестёрки: йод и бинты для царапин от его когтей во время игр покупались пачками.

Я сидела в своей комнате в глубоком раздумье и гладила круглую полосатую голову.

– Что мне с тобой делать, Арстанка?

Он положил мне на колени передние лапы, на коленях он уже не помещался.

– Что же мне с тобой делать? – повторила я почти со слезами и крепко его обняла.

– Отпустить со мной в горы, на родину, – проговорил за спиной знакомый голос.

Арстан с радостным мурлыканьем прыгнул навстречу гостю. Он его любил, этого высокого человека со спокойным голосом и ласковыми руками.

– Я уезжаю в экспедицию на Памир на два года, – говорил тот, опускаясь на стул. – Арстан меня любит, почти как вас. Не в город же вам его с собой брать, в тесную комнатку! А мне он будет неоценимым помощником: к сонному никого не подпустит, может быть, и из беды выручит.

Это был мой хороший знакомый, путешественник и учёный. Он сказал правду: барс его любил и охотно бегал с ним в далёкие прогулки. Что мне было делать?

Арстан опять подошёл ко мне и положил голову на колени.

Они оба ждали ответа.

– Возьмите, – с трудом проговорила я. – Только сейчас. Я уйду из дому, чтобы не видеть. Он за вами пойдёт, он вас любит. Ему на Памире, конечно, лучше, чем здесь. Только не прощайтесь и не благодарите.

И я убежала. В дождь, без пальто, я долго бродила по городу, а вечером устроила себе постель на террасе, не заходя в осиротевшую комнату.

Они уехали через два дня. Им было хорошо. Где они теперь – я не знаю.