Текст книги "Пробуждение в Париже. Родиться заново или сойти с ума?"

Часть вторая
Старуха

Дом, милый новый дом

В последние годы я много раз приезжала в Париж, а когда училась в Сорбонне, то жила во французской семье, но в этом районе бывала от случая к случаю и никогда не задерживалась надолго. Теперь-то понятно почему От него веяло жестким страхом и неуверенностью в завтрашнем дне.

При слове «Париж» представляешь площади, зелень бульваров, величественные здания. Здесь все не так. С другой стороны, и наш приезд был более чем необычным. Все пережили потрясение – Париж. Весь наш район. И я. Мы стоили один другого.

Пока Жюльен выгружал наши чемоданы, я набрала код подъезда массивного здания серого камня, и оказалась в прихожей нижнего этажа, как называют во Франции первый этаж. Тишина и покой.

Стоя в прихожей в кромешной тьме, я шарила по стене в поисках выключателя, пока наконец не обнаружила его справа от входа. Стал виден просторный холл с великолепными зеркалами в позолоченных рамах по обеим стенам, в глубине, у задней стены – небольшой лифт. Я еще раз набрала код, толкнула чемоданчиком двери, и они распахнулись.

Когда я обернулась, Жюльен уже закатил в холл последний чемодан.

– Удачи вам, дамы. Будьте осторожнее, – сказал он, весело махнул на прощанье рукой. И исчез.

Мы с Сабриной переглянулись. Только сейчас мы с ней в полной мере осознали, в какой угодили переплет.

– Вот мы и на месте, – постаралась я разрядить обстановку. – Дом, наш милый дом.

Сабрина рассмеялась:

– Хотелось бы верить.

Квартал нас очень смущал, но мы решили идти напролом, наперекор всему. Надо было затащить багаж наверх, на второй этаж, где хозяйка должна была передать ключи.

Взглянув на самый миниатюрный из всех встречавшихся мне лифтов, я поняла, что сможем поднимать только по одному чемодану за раз. Было решено разработать систему.

– Ты загружай по чемодану, а я их там буду встречать, – сказала я. – С последним поднимайся сама.

Наверх вела винтовая лестница с широкими и истертыми за долгие годы деревянными перилами, покрытыми блестящим лаком. Дом был старым, но полным величественного обаяния, к которому нельзя было остаться равнодушным.

За дверями кипел плавильный котел народов, а внутри этого внушительного здания царило старосветское умиротворяющее французское обаяние и благородство. Как же должны были любить его те, кто отпирал и запирал здесь двери, кто полировал перила лестниц.

– Мама, я начну загружаться, – крикнула Сабрина снизу.

Раз за разом я останавливала груженый лифт и выволакивала чемоданы.

На маленьких площадках каждого этажа располагались по две квартиры. Я работала аккуратно, чтобы не шуметь в воскресное утро – не хотелось произвести на соседей плохое впечатление.

Едва была выгружена последняя сумка и Сабрина поднялась наверх, как появилась хозяйка. Впрочем, не совсем так. Настоящий хозяин был продюсером и жил в Бруклине. Здесь всем заправляла его поверенная – Анжелика.

Она была само радушие и доброта, но я не могла не заметить, с каким ужасом она смотрит на груду багажа, сваленную возле дверей.

Она небрежно заметила, отпирая дверь:

– Вы же здесь только на три месяца, верно?

– Да, все правильно, – ответили мы. – На три.

Голуби

Пусть квартал и был более чем подозрительным, мы с Сабриной были готовы занять наши новые «люксовые» апартаменты и с нетерпением ждали, пока Анжелика откроет дверь. Воспоминания о двух изумительных фотографиях на сайте «Эйрбиэнби» будоражили наше воображение.

Но лишь только дверь отворилась и мы вошли в прихожую, как нас придавил груз реальности, Перед нами – грязная стеклянная стена упирается в потолок. За ней был виден внутренний дворик, на дне которого с курлыканьем копошилась серая масса, которая при ближайшем рассмотрении оказалась стайкой вонючих голубей. Они нагло глазели на нас.

Вонь валила с ног. Анжелика поспешила извиниться:

– Да, я знаю. Но вы привыкнете.

Мы ожидали всего, но такого… Какие там фотографии, какие описания на сайте «Эрнбиэнби»! Время будто застыло. Мы смотрели на голубей, голуби – на нас. Мы с Сабиной недоуменно переглянулись: что тут скажешь?

Молчание длилось секунд двадцать, потом Анжелика вывела нас из оцепенения: не хотим ли мы продолжить осмотр квартиры?

– Разумеется, – сказали мы и сами удивились. Прошли в большую залу. Это была двойная гостиная с потолками три метра шестьдесят и стенами, выкрашенными в цвета мела – в типичном французском стиле. В одной половине, напротив огромной плазменной панели, вмонтированной в стену над мраморным камином, стоял большой низкий диван с грязно-серой обивкой. В другой половине за диваном располагался красивый большой каменный обеденный стол на двенадцать персон. Возле старого разбитого шкафчика с пошлым сервизом висело несколько дешевых ламп.

Заднюю стену занимала писанная маслом пастушья идиллия. На столе в углу – китайские солдаты из папье-маше. В дальнем конце комнаты – три больших окна от пола до потолка, сквозь которые в комнату лился свет. Из окон, занавешенных накрахмаленными до синевы белыми льняными шторами, открывался вид на обе стороны улицы нашего подозрительного района. Окна в какой-то мере искупали убожество самой квартиры, и мы прилипли к ним, как мухи к банке меда.

Потрясающим ловкачом был тот фотограф, который заставил эти две комнаты выглядеть куда величественнее, грандиознее и роскошнее, чем на самом деле. Это определенно был его творческий успех – мы-то въехали сюда.

Онемев, мы с Сабриной ходили за Анжеликой по пятам. Она снова повела нас мимо атриума в дальнюю часть квартиры.

– Здесь ванная комната, – сказала она, показывая на каморку напротив кухни. Там была крохотная душевая кабина, раковина и миниатюрная стиральная машина под столешницей. По другую сторону от атриума расположился туалет – еще теснее.

– А вот и кухня, – продолжала она, резко обернувшись и показывая нишу размером с корабельный камбуз – с микроволновкой возле двойной духовки, однокамерным холодильником и окошком в углу. Все, что нам было нужно, только очень, очень маленькое.

Осмотр продолжался. Мы сделали шаг назад и увидели две столь вкусно разрекламированные спальни.

Строго говоря, спальня была одна, только разделенная посередине временной перегородкой, отчего каждое помещение ужалось настолько, что в них с трудом втиснулось по кровати – односпальная в одну, двуспальная в другую. Какие уж тут чемоданы! В каждой комнатке возле кровати было окно от пола до потолка. Тесненько…

– Это и есть две спальни? – не поверила я.

– Да, – ответила Анжелика с таким видом, будто не понимала, отчего у меня такой тон.

– Они же крохотные, – выдохнула я, когда мы заглянули внутрь. Там едва хватало места на двоих. Мысленно я переместилась в огромную хозяйскую спальню и ванную с джакузи, которую на днях оставила в Чикаго, и на мгновение задумалась: «Где была моя голова, когда я решилась на такой обмен?»

– Для Парижа это нормально, – настаивала Анжелика.

И я знала, что она не обманывает.

– Ладно, – глубоко вдохнула я, – Пожалуй, все. Впрочем, еще один вопрос, – вспомнила я, когда Анжелика уже собиралась уходить. – А где шкафы?

– Шкафы? – посмотрела она на меня как на полоумную. – У нас здесь нет шкафов.

– А куда же прикажете одежду класть? – спросила я, вспомнив об ожидающей нас в прихожей горе барахла.

– Да вот сюда, – Анжелика провела нас обратно в дурно пахнущий атриум у входной двери и указала на стенку из икеевских ячеек, поставленных одна на другую до самого потолка.

– У вас много места для хранения! – Она сияла от радости, что нашелся предмет интерьера, который, по ее мнению, искупает все недостатки нашего нового «гламурного» жилья.

– Здесь можно сложить все вещи.

Мы с Сабриной недоверчиво посмотрели на стенку. Кой черт занес нас сюда? Кто дернул нас внести плату за три месяца вперед?

Хоть плач, хоть смейся.

– И последнее, – сказала Анжелика, прежде чем уйти. – Включите, и будет тепло. – Она махнула в сторону маленького калорифера, встроенного в стену гостиной. – Но на ночь и перед уходом его надо отключать. Иначе придется доплачивать за электричество, а это очень дорого.

Только теперь я поняла, что мы так и не сняли зимние пальто, а изо рта у нас едва не валит пар – так холодно в квартире.

– Ладно, – ответила я. – Разберемся.

Анжелика передала нам ключи и сказала, что мы, если что, звонили ей, хотя сама она преподает в школе и сможет ответить только после уроков и в выходные.

Едва она ушла, мы занесли чемоданы в квартиру, свалили их у стены, а затем рухнули на диван, придавленные грузом новых впечатлений. Посидели, помолчали, пожали плечами, переглянулись и в один голос сказали:

– Раз уж приехали, засучим рукава. Дело-то небольшое.

И, чтобы не дать унылому жилью победить нас, я бодро добавила:

– Выше голову. Мы в Париже! Плохо ли?

Вдруг Сабрина зашлась от хохота:

– Знаешь, мама? – сказала она отсмеявшись, – Эта квартира похожа на старуху. И пахнет так же.

– Боже, Сабрина. Точно! – расхохоталась я ей вослед. – Вот и будем звать это место Старухой.

Мы расстегнули пальто, подошли к большим окнам и распахнули их настежь, чтобы впустить свежую струю. Видит Бог, квартире это было нужно.

Солидарность

К уходу Анжелики стрелки часов показывали два, и вдруг мы поняли, что проголодались.

– Собирайся, – сказала я Сабрине, стараясь забыть о перелетной усталости. – Найдем, где поесть, а потом, может, купим какую-никакую мебель, обставим квартиру.

Спуститься мы решили по винтовой лестнице, чтобы не тесниться в крошечном лифте. Я едва не покатилась со стертых вощеных ступеней.

Нарезая круг за кругом по лестнице, мы заметили, что на каждом этаже по две квартиры, а внизу маленький дворик, куда выносят мусор. Слева, на нижем этаже, была квартира консьержа.

Практически в каждом здании Парижа есть такой. Его задача – заботиться о доме, содержать его в чистоте, доставлять письма и вообще следить за порядком. Я бывала в домах, где консьержи напоминали питбулей, что стоят за свое добро насмерть – всякий раз, проходя мимо, я дрожу от страха. А бывала и в таких домах, где консьержи – люди милые, добродушные, приятные в общении. Но как бы то ни было, все они – истовые служаки, и с ними всегда лучше дружить – даже если просто проходишь мимо. А уж если тебе выпало быть одним из жильцов… В другое время мы обязательно задержались бы и познакомились, но тогда мы слишком устали и проголодались.

Снаружи люди все шли и шли целыми толпами. Семьи всех национальностей, дети в колясках, большие компании друзей, старики и молодежь. Весь этот поток направлялся к площади Республики, расположенной в X округе, километрах в полутора от нашего дома. Там было сердце манифестации против терактов. Как сказал Жюльен, там соберется весь город, и, судя по тому, что мы видели, он отнюдь не преувеличивал. Туда шли все.

Однако голод повел нас наперерез толпе. К своему удивлению, мы вскоре поняли, что поднимаемся вверх, на Монмартр, к Сакре-Кёр, царящей на холме над городом. Эти извилистые улочки с очаровательными кафе, бутиками и ресторанами, где сегодня обедают главным образом туристы, образуют такой пестрый и волшебный район, что мы и думать забыли об усталости и «люксовой» квартире. В начале девятнадцатого века на Монмартре было полно маленьких художественных мастерских, ночных клубов и кабаре. На рубеже веков, в так называемую Прекрасную эпоху, этот район стал приютом таких знаменитых художников, как Сальвадор Дали, Модильяни, Моне, Тулуз-Лотрек, Мондриан, Писсарро Пикассо и Ван Гог[7]7
  Сальвадор Дали (1904–1989) – испанский художник, скульптор, режиссер, писатель. Амедео Модильяни (1884–1920) – итальянский художник и скульптор. Клод Моне (1840–1926) – французский художник-импрессионист. Анри де Тулуз-Лотрек (1864–1901) – французский художник-постимпрессионист. Пит Мондриан (1872–1944) – нидерландский художник-абстракционист. Камиль Писсарро (1830–1903) – французский художник-импрессионист. Пабло Пикассо (1881–1973) – испанский и французский художник-граф и к, скульптор, театральный художник, керамист и дизайнер. Винсент Ван Гог (1853–1890) – нидерландский художник-постимпрессионист. Прим. перев.


[Закрыть]. Позднее район пришел в упадок, и в мои студенческие годы это место скорее отталкивало, чем привлекало. Однако в последние годы Монмартр пережил период бурного возрождения, молодые художники и современные предприимчивые люди ставили торговые палатки, открывали художественные галереи, трендовые рестораны и модные кафе. Их заведения соседствовали с более традиционными, в стиле Прекрасной эпохи, где предлагались классические меню, что создавало неповторимую парижскую атмосферу смешения классики и современности.

Блуждая по тесным улочкам, мы быстро воспрянули духом. Куда ни посмотри, всюду красиво, увлекательно, загадочно и заманчиво. Мы шли от одного кафе к другому, не решаясь зайти – уж больно изысканно все смотрелось – и я чувствовала себя Алисой в Зазеркалье.

Через несколько минут мы уже облизывались на кафешку с четырьмя столиками внутри, откуда доносился запах жареного чеснока и горячего хлеба.

– Может, здесь? – спросила Сабрина.

– Я голодная, устала и больше выбирать не могу, – согласилась я.

Надо было подкрепиться, да и усталость после перелета давала о себе знать. Кроме еды я отчаянно нуждалась в большой кружке кофе с молоком – в противном случае ноги бы отказались нести меня дальше.

На наше счастье в кафе почти никого не было. Меню привело нас в полный восторг – спаржа, чесночный суп со свежими сливками – его-то восхитительный аромат и заманил нас сюда. Сегодняшним блюдом дня был зеленый салат латук, маленькие креветки, свежее авокадо и кусочки винограда. Какое чудо!

Мы поспешили заказать по супу, салату и две большие чашки кофе с молоком, чем несказанно удивили гарсона – видно, кофе здесь пьют только по утрам. Да нам все равно. Еда и кофе с молоком были так хороши, что, казалось, мы едим в изысканном пятизвездочном ресторане, а не в крошечном кафе, приткнувшемся на боковой улице у холма.

– Боже мой, Сабрина, этот суп просто исцеляет душу, – сказала я, мгновенно уничтожив содержимое тарелки.

– Точно, – сказала она. – Просто фантастика. Закажу-ка еще тарелку.

– И я.

– Благодарим вас, благие ангелы, – сказали мы вслух, определенно чувствуя присутствие любящих невидимых сил, направляющих нас на нашем новом жизненном пути.

Этот Париж больше не был тем невинным городом нашего прошлого. До теракта он чувствовал себя в безопасности, был оазисом красоты и вдохновения, творчества, искусства и возможностей. Это и привело нас сюда. Мы ждали, что Париж прольется бальзамом на наши изболевшиеся души. Однако теракты ранили город, ослепили его, наполнили ненавистью, и это пугало. Раньше о таком и помыслить было нельзя.

Допив вторую чашку кофе с молоком, я взглянула на Сабрину и сказала:

– Надо идти на площадь Республики, где сейчас весь город. Теперь здесь и наш дом тоже, присоединим наши голоса к хору призывов к миру и единству.

– Верно, – сказала она. – Пошли.

Мы расплатились, и пошли вместе с людским потоком к площади Республики – сердцу и душе Франции. Пока мы шли, все случившееся здесь, в Париже, и в моей жизни вдруг накрыло меня с головой и отдалось в спине.

Я не знаю что и как, но определенно мы не случайно приехали сюда именно в этот день. Все это, без сомнения, не дает мыслям снова и снова возвращаться к моей личной боли. По крайней мере, в эту минуту.

К моему удивлению, из глаз брызнули слезы. Вид потрясенных, испуганных, оскорбленных, разгневанных людей проник мне в самое сердце. Возможно, у нас имелись свои причины для участия в манифестации, но, в конечном счете, наши чувства были общими, мы не хотели гасить светоч в наступившей тьме.

Через 45 минут мы вышли на площадь Республики. Посередине величественной открытой площади стоит огромная бронзовая статуя Марианны, аллегория Французской Республики, а под ней девиз «Свобода. Равенство. Братство». Она воплощение гордости французского народа и ценностей, милых его душе.

Собрались тысячи людей всех возрастов, всех цветов кожи, всех социальных слоев, они пели: «Все вместе: христиане, евреи и мусульмане».

У подножия статуи горели свечи, многие молодые люди взобрались на нее и скандировали сверху Те, кто стояли вокруг статуи взялись за руки и во весь голос запели национальный гимн, взметнувшийся над тьмой, готовой затопить город. Кто-то, скандируя: «Мы все вместе», потрясал над головой кулаками. Никто не остался безучастным. Маленькие дети кричали вместе с толпой.

С одного конца площади неслись еврейские напевы, на другом играла группа регги. Тысячи людей держали зажженные свечи, скандировали и пели. Уже смеркалось, хотя было всего половина пятого.

Площадь засияла как в праздничный день, но настроение витало вовсе не праздничное. Это был вызов. «Мы не хотим бояться». «Нас не запугать». «Мы не погасим свет». «Мы живем ради мира и единства». Толпа скандировала эти фразы, но одну: «Я – "Шарли Эбдо"» мы слышали чаще прочих. Проталкиваясь вперед, заметили листовки с этой же фразой, которыми были облеплены витрины, фонарные столбы, скамейки – словом, все вокруг. Похоже, она стала национальным девизом свободы. Исламистские экстремисты напали на журнал за то, что он нанес оскорбление их вере, и народ Франции бросил этот клич, чтобы доказать, что ничто не станет на пути безусловной свободы прессы и свободы слова – дорогих и близких их сердцу идеалов. И если мы хотели остаться жить здесь, тоже должны были стать «Шарли Эбдо».

Добро пожаловать, мадам

Когда мы вернулись в квартиру, в ней стоял лютый холод. На такие площади миниатюрного калорифера явно было мало. Ха! Да нам-то что! Ярые поклонницы домашнего уюта, мы захватили с собой пару шерстяных одеял. Друзья крутили пальцем у виска, когда мы укладывали их в чемодан, – посмотрим теперь, кто из нас прав.

Сабрина направилась в свою комнатку у дальнего конца самопальной стены. Портьеры были плотными, но она сказала, что и так сойдет. Рассмеявшись, мы пытались протиснуться между кроватью и стеной, да не тут-то было. Хотели было обойти кровать с моей стороны – с тем же успехом.

Тогда мы раскрыли чемоданы и достали пижамы. В сумке Сабрины лежали несколько шоколадных батончиков, которые мы и слопали на большом диване перед выключенным телевизором. Пора было начать привыкать к новому месту. Мы постановили считать квартирку превосходной. Если забыть о голубином соседстве, то чуточку тепла, любви, несколько ароматных свечей – и она станет нашим домом. Нашим милым домом.

Мы просидели еще с час, и в восемь разошлись по своим углам. Пожелали друг другу спокойной ночи. Я едва успела добраться до постели, как меня сморил сон.

Через несколько часов меня растолкала Сабрина.

– Мама, подвинься. Я буду спать здесь, – напугала она меня спросонок.

– Что вдруг? – спросила я сквозь сон.

– Я сплю у ледяной стены, подо мной бар, на улице орут пьяные. Не заснуть.

Я так крепко спала, что просто перевернулась и пробормотала:

– Залезай, залезай. И принеси одеяло. Я тоже замерзла.

Через две минуты мы обе крепко спали, обнявшись в отчаянной попытке согреться.

Утром мы поднялись с рассветом. Сабрина пошла в душ, а я начала распаковывать чемоданы. Я смотрела на шкафчики и недоумевала: как распихать эту гору вещей по таким крохотным ящичкам?

Тут раздался крик.

– Что случилось? – я бегом бросилась в ванную. Сабрина съежилась на полу.

– Почему ты сидишь внизу? Ты подождала, пока пойдет горячая вода?

– Подождала я, подождала – шампунь ел ей глаза. – Только что текла горячая. А потом хоп – и ледяная. А на полу я сижу потому, что лейка слишком низко.

Тут до меня дошло. Я увидела, как ее корежит под ледяной струей из лейки, рассчитанной на ребенка. И не удержалась от смеха.

– Плюнь, Горошинка. Представь, что ты в детском лагере и играешь в игру кто быстрее смоет с себя мыло.

– Черт! – вспылила она зажмурившись. – Какое паскудство. Где горячая вода?

Взглянув наверх, я увидела самый маленький в мире водонагреватель. Он вполне соответствовал лилипутской обстановке в квартире.

– Бобик сдох, – сказала я.

Лихорадочно смыв с себя мыло, Сабрина пулей вылетела из душа. Ее трясло от холода. Она подхватила полотенце:

– Ничего так день начинается!

Я только головой покачала:

– Мы больше не в Канзасе, моя дорогая.

Через двадцать минут мы оделись, горя желанием исследовать этот район. Первым пунктом в повестке дня значились поиски кафе и завтрак. Хотелось есть.

Руководствуясь навигатором в айфоне, Сабрина привела меня в кафе за углом, в паре кварталов от дома на пути к Сакре-Кёр. Всего-то пять минут пешком, и из нищего эмигрантского квартала мы перенеслись в старомодную и обаятельную Прекрасную эпоху.

Возле кафе на улице Лепик мы заметили несколько столиков, за которыми сидели мужчины в длинных темных пальто и шарфах, элегантно обернутых вокруг шеи. Они курили и прихлебывали эспрессо. Читали газеты, болтали, наблюдали за происходящим вокруг. Казалось, холод был им нипочем.

Нас же холод пробирал до костей, так что мы не присоединились к ним, а вошли внутрь и уселись на красный кожаный диван у окна. Стены были увешаны зеркалами в золоченых рамах, расписанными от руки панелями и затейливыми канделябрами. Вокруг столики, в дальнем углу – длинная блестящая металлом барная стойка. За ней стоял бариста и, не прерывая разговора с собравшимися вокруг него господами, принимал заказы на кофе. Прямо как в кино.

Пришлось долго ждать, прежде чем единственный гарсон соизволил принять заказ. Он захлопнул меню прямо у нас под носом, повернулся и исчез прежде, чем мы успели пожелать ему доброго утра. Случись такое в США, мы бы здорово обиделись. Но это Франция. Здесь так живут.

Он вернулся через пять минут.

– Говорите, – буркнул он, не соизволив даже повернуться к нам – словно готов был удалиться на полуслове.

Мы засуетились:

– Два омлета, два кофе с молоком и круассан.

На слове «круассан» он уже был в двух шагах от нас.

Куда он так торопится? Ведь мы единственные посетители! Мы переглянулись, посмотрели по сторонам и вспомнили, что мы в Париже. Такие уж здесь гарсоны. Мне этого не понять, но раздражаться не стоило. Здесь было так интересно, да к тому же обычно в такую рань я не имею привычки расстраиваться из-за грубого обхождения.

Через пять минут он метнул на стол круассан с самыми восхитительными в мире омлетами, приправленными веточками эстрагона, и тарелку сыра эмменталь, рассыпчатого, как блин.

– Получите! – объявил он и унесся прочь.

Круассан был еще теплым, слоеным и таким маслянистым, что буквально таял во рту. «О-о, – сразу подумала я, облизывая пальцы. – Это слишком хорошо. Стоит последить за собой, так и растолстеть недолго». Омлет был таким вкусным, что я проглотила его почти не жуя.

Принесли две большие чашки кофе с молоком – горячий эспрессо с топленым молоком. Парижский кофе бывает двух видов – либо приводит в полный восторг, либо оставляет равнодушным. Иногда он изумительно вкусен, а иногда отвратителен.

Нам повезло. Сегодняшний кофе был изумительно вкусным. И обжигающе горячим. Много лет в разных городах Франции мне доводилось пить кофе с молоком, и почти всегда он был чуть теплым. Я или покорно пила то, что принесли, или отваживалась попросить заменить на более горячий. Но перспектива погрузиться в склоку всегда пугала, все зависело от моей настойчивости, которая, в свою очередь, всегда зависела от настроения.

– Ах, Сабрина. Прекрасное утро. Прекрасный омлет. Прекрасный кофе с молоком. Сказочный масляный круассан. Я счастлива. Прогуляемся по округе, купим что-нибудь на обед, – сказала я, потягивая вторую чашку кофе и готовясь к предстоящему дню.

Оставалась еще одна проблема – как расплатиться. Мы никак не могли добиться внимания гарсона с тем чтобы получить счет. Казалось, он из кожи лез, лишь бы не встретиться с нами взглядом, а стоило ему принести нам кофе, так он и вовсе забыл о нашем существовании.

Мы тщетно пытались привлечь его внимание, звали его, но без толку. Он разговаривал с баристой, прохаживался взад-вперед, выходил из кафе, заходил обратно, осматривал заведение, поправлял на столах салфетки и столовое серебро. Через четверть часа я сдалась. Подошла к бару и попросила счет. Тогда я еще не знала, что в игру «Счет, пожалуйста» мы теперь мы будем играть каждый день.

Через две минуты гарсон подошел к столику, швырнул счет на поднос и готов было снова ускользнуть.

– Месье, – закричала я, пока он не ушел слишком далеко. – Мы хотим расплатиться.

Гарсон вернулся. Чувствуя себя глупее, чем до его бегства, я торопливо выхватила деньги. Он взял счет, покопался в кармане жилетки в поисках сдачи, надорвал при этом случайно купюру, которую и всучил ее нам.

– Получите, – снова объявил он, как и ранее, повернулся и исчез прежде, чем мы успели вымолвить хоть слово.

Мы вышли, так и не решив, понравилось нам здесь или нет. Еда великолепная. Кофе горячий. Гарсон противный. Скорее все-таки понравилось.

«Если мы хотим быть счастливыми, – рассуждала я про себя, – то пора забыть свою американскую чувствительность». Надо наблюдать за поведением парижан и учиться на их примере. И помнить, что не стоит все принимать на свой счет. Впрочем, если вспомнить, какими ранимыми и чувствительными мы тогда были, задача казалась непростой.

Переполненные адреналином и кофеином, мы принялись исследовать наш новый «модерновый» район и приобрели все необходимое для домашнего обихода.

Когда мы плелись обратно в свою скорбную обитель, то на пересечении улиц Клиньянкур и Кристиани, чуть выше бульвара Барбес-Рошешуар, были поражены прекрасным зрелищем. Нам навстречу шли красивые, статные африканки в традиционных цветастых хлопчатобумажных платьях и не менее роскошных головных уборах. Перед собой они толкали коляски с младенцами, дети постарше бежали рядом с сумками, с колясок свисали радиоприемнички, гремящие музыкой. Дамы шли по своим утренним делам.

На спуске по улице Клиньянкур к бульвару располагался огромный универмаг «Тати», более дешевый вариант гипермаркета «Таргет» – наш первый пункт назначения. Чуть ли не у самых дверей магазина сидели на пластиковых коробках мужчины-мусульмане в коричневых халатах до пола с четками в руках. Одни молча смотрели вдаль, другие оживленно переговаривались и курили, кто-то продавали дешевые чемоданы, горой сваленные здесь же на тротуаре. Напротив «Тати» располагается станция подземки с бурлящим овощным рынком, битком набитым людьми со всего мира. Продавцы расхваливали свой товар на арабском и французском, их выкрики звучали для нас чарующей музыкой. Иммигранты из Северной Африки, парижане и туристы прокладывали путь локтями сквозь толпу. Мы хотели спуститься вниз, но поостереглись. «Может быть, попозже, – решили мы, – когда обживемся».

В «Тати» мы запаслись стиральным порошком, хозяйственным мылом, дешевыми хлопчатобумажными полотенцами, салфетками, губками, бумажными полотенцами и всем таким разным. Самым ценным приобретением была сумка на колесиках. Французы называют ее коляской. Мы сложили в нее покупки, и решили, что нам без нее не обойтись в следующий раз, когда мы пойдем за едой и прочими насущными вещами.

Покупка моющих средств поселила покой в моей душе. Для работы мне всегда требуется твердая почва под ногами, а коль скоро пока почвы не было вовсе никакой, уборка квартиры должна была помочь мне почувствовать себя в Старухе более или менее комфортно.

Мы накупили моющих средств всех мастей и побрели домой, влача за собой коляску. По пути мы пристально изучали район. В большинстве магазинчиков на улице Клиньянкур шла оптовая торговля средствами для ращения волос – видно, сюда стекаются все парикмахеры пополнить запасы. В Париже много таких специализированных районов, где во всех магазинах продается более-менее однотипная продукция. Как ни удивительно, львиная доля средств на витринах предназначались для африканских волос. Еще нам попались несколько парикмахерских, студия по уходу за ногтями, между ними притулились пара магазинов чемоданов и контора крысоловов – в окне были выставлены трупики крыс и мышей, чтобы ни у кого не возникало сомнений, чем тут занимаются. Посередине длинного дома находился гипермаркет «Карфур» – одна из главных торговых сетей в городе, куда мы решили наведаться позже и купить что-нибудь к ужину.

У продуктовых магазинов, на сплющенной картонной коробке, расположилась семья из четырех человек, окруженная сумками. Молодой отец тридцати лет, мать с обернутым вокруг головы шарфом, маленький мальчик лет четырех-пяти и ребенок на коленях у отца. На улице холод, а на них не было почти никакой теплой одежды.

У меня сердце упало. «Господи, помилуй. Они что, живут здесь?» – недоумевала я.

Отец с улыбкой достал рваный и грязный бумажный стаканчик и попросил милостыню. Я запустила руку в карман и, потрясенная их образом жизни, отдала ему всю мелочь.

Мужчина горячо поблагодарил меня. Мне было ужасно жаль их, и все же, оставляя их я заметила, что они, несмотря на свое плачевное положение, вовсе не выглядели несчастными.

Бог весть, почему они оказались на улице.

Может, цыгане, может, беженцы. А может, и французы, от которых отвернулась удача. Впрочем, трудно судить по одному лишь виду. Кто знает? Но они смеялись, играли, неплохо проводили время – и это поразило меня больше всего. Вот уж, воистину, не было счастья, да несчастье помогло. У них было чему поучиться.

Дальше по улице, мы нашли прекрасный цветочный магазин, островок изящества и элегантности, приткнувшийся между офисом мобильной связи (по совместительству китайской кухней на вынос) и булочной.

Вот тут-то я поняла, за что так люблю Париж. В Париже красота – это не случайность, а неизбежность, нужная как еда и воздух. А может, и поболе. Парижане прекрасно понимают, что красота питает и исцеляет душу, она нужна, чтобы выжить. И свежие цветы были частью этой красоты. Цветы для парижан – что хлеб. Это часть их рациона, скрепы жизни. Мне захотелось, чтобы и для меня цветы стали такими скрепами.

Магазинчик принадлежал доброму мусульманину, и его радостная улыбка сопровождала нас все время, пока мы разглядывали его товар. Фиолетовые и белые орхидеи ослепительной красоты, розы всевозможных оттенков, яркие всполохи фрезии и прелестные букеты экзотических цветов наполняли воздух таким прекрасным пьянящим ароматом, будто это была не цветочная, а кондитерская.

Когда подошла наша очередь (владелец неторопливо обслуживал клиентов, они тоже выбирали не спеша), мы назвали себя и сказали, что только что въехали в дом напротив. Добряк тепло поприветствовал нас и представился Файядом. Мы попросили два ароматных букета, потому что наша квартира провоняла голубями. Хозяин расхохотался. Затем с любовью составил нам два сказочных ароматных букета из белых лилий, фрезий и эвкалипта, аккуратно обернул их ленточками, обложил зеленью и проводил нас словами: «Мадам, добро пожаловать в наш округ и будьте здоровы».

Мы вернулись домой счастливые, что теперь у нас есть, чем освежить Старуху, и весь остаток дня наводили уют в наших новых апартаментах, придавая им вид дома.

Мы были довольны – назло голубям, назло отсутствию тепла, назло грохоту из бара под комнатой Сабрины, назло ледяной воде, а также отсутствию шкафов и царящей крохотности. Мы сделали это. Мы в Париже. Верилось с трудом.