Текст книги "Нерчинская каторга. Земной ад глазами проповедника"

Вот и все, что я мог сказать вам о Христе.

Сказав это, я сошел с амвона. Арестанты все были в каком-то напряженном состоянии. Гробовое молчание царило в храме. Я вышел из храма и направился прямо на квартиру начальника, где отведена мне была комната. Через полчаса вся местная администрация пришла ко мне. Здесь мы все время до обеда говорили о Христе. После обеда арестанты попросили меня к себе и тут же за подписью нескольких сот человек поднесли мне с разрешения своего начальника адрес. Я был очень тронут их любовью ко мне. Прожил я здесь восемь дней, ежедневно произнося им по две проповеди и беседуя с ними, обходя их палаты и одиночные камеры.

Отсюда я отправился в Мальцевскую тюрьму. Здесь я также остановился в квартире начальника тюрьмы. На следующий день после моего приезда в эту тюрьму, в десять часов утра, насельницы этой тюрьмы были собраны в одной из больших палат, где я едва сказал им слово. Дело было в том, что они своим рыданием прямо прерывали меня. Слово, сказанное мною им, было такого характера:

– Достолюбезные матери и сестры! Я прибыл сюда напомнить вам о том, что земная оценка человеческой личности сплошь и рядом бывает совершенно противоположна небесной Божеской оценке ее, ибо что высоко у людей, то мерзость пред Богом (Лк. 16:15). Господь – не человек, у Него Свои весы находятся в Его руках, коими взвешивает всех и каждого по-Своему. Я думаю, что многие из вас, если не все, сильно чувствуют на себе гнет общественного мнения; многие из вас, находясь под тяжестью, думают о себе, что они всеми отвергнуты, всеми забыты. От многих из вас не только ваши знакомые или друзья, но даже и близкие родные отказались, как от каторжанок.

Арестантки с воплем ответили:

– Верно! Справедливо! Отказались все от нас!

– Но не падайте духом, у вас есть один друг всем угнетенным, друг даже всем грешникам и преступникам. Между прочим Он является и вашим другом – это Христос! Это Иисус Спаситель ваш, это Он батюшка один, это Он, Который сквозь арестантский халат ваш проникает в сердце ваше и с пламенным вожделением ждет, когда вы познаете Его и когда вы скажите Ему: «Превозлюбленный мой, Радость сердца моего, Наставник мой, Учитель мой, Свет души моей, Восторг совести моей, Желанный мой, приди ко мне, вселись в меня, будь всегда со мною, Кормилец мой, Ненаглядный мой, освободи меня из тины моих преступлений, спаси меня от грехов моих, совлеки с меня одежду позора, освободи мою совесть от тяжких моих беззаконий, одень меня в ризу спасения Твоего, оживи меня благодатным Твоим всепрощающим дыханием! О, Царь мой, о, Пастырь мой! Соделай меня сонаследницей Царства Твоего Небесного, введи меня в Твою святую овчарню, отныне я буду Твоей верной рабой, отныне я буду покорной и послушной Твоей овцой!»

Арестантки сильно плачут.

– Возлюбленные мои! Доселе ваши многострадальные жизни целые десятки лет не выходили и не выходят из тесных и тяжелых состояний самых последствий ваших грехов и преступлений. Да, сладок грех, приятен порок, упоительны наши страсти – но как бесконечно горьки и смертоносны последствия их! Поэтому самая тяжелая, самая адская жизнь выпадает только на одного грешника. Грешник как будто для того и рождается, чтобы всегда грешить и всегда с проклятием расплачиваться за свои грехи: минута сладости – десятки лет страданий, мук и проклятий! О, как ужасен грех! Он снаружи представляется прекрасным, прелестным, даже как-будто преисполнен всякого рода блага, но стоит только дотронуться до него, как тысячи смертей выползают из него. Милые мои страдальцы! Не правду ли я говорю?

– Правду! Правду вы говорите! – сквозь рыдания закричали арестантки. – Таков грех сам по себе.

– Теперь перенесусь своим словом на вас. Что вас сюда привело – грех или добродетель? Чья рука заковала вас в кандалы – рука мира сего или пука Христа? Чья воля лишила вас личной свободы – воля ли диавола или воля Господа? О, вы лучше меня знаете, что и кто принудил вас влачить такое столь тяжкое существование. Однако от этого вам не нужно окончательно падать духом, вы еще не совсем погибли, мало того, есть даже возможность для вас совершенно выйти из этого, столь мучительного состояния – это исправление вашей жизни, это внутреннее покаяние вашего духа. Покаяние есть не только совершенный выход из этого переживаемого вами состояния, но оно есть новое возрождение в совершенно новую для вас жизнь! Покаяние – сила, преобразующая каждого из нас в совершенно нового человека. Покаяние есть внутренний выход человека из самого себя и вхождение во Христа. На первых порах предварительные последствия покаяния в кающемся грешнике бывают таковы: спокойствие духа, свобода и радость совести, свежесть и озарение чувств, просветление ума, душевное умиротворение, тихое и безмятежное состояние сердца, благодатное обновление воли, чудесная перемена самого характера и т. п. Это только предварительное состояние кающегося грешника. За этим же состоянием ожидает кающегося грешника еще бесчисленное множество таких состояний его духа, о которых знает только один Господь и сам кающийся грешник!

Милые мои сестры! Вступите на поприще покаяния, – и вы спасетесь! Перемените вашу жизнь, – и вы освятитесь; сбросьте всю тяжесть ваших преступлений и возложите вместо нее на себя иго Христово, – и вы обновитесь, возродитесь и будете новою тварью во Христе!

– Каемся, каемся и хотим сейчас, сейчас хотим каяться! – исступленно кричат арестантки.

К моему горлу подкатывают слезы.

– Смотря на ваше раскаяние, я не могу говорить, жалость сердца моего кладет на мои уста печать молчания. (Пауза). Возлюбленные мои матери и сестры, если такое пламенное желание вы ощущаете в себе к осуществлению вашего покаяния, то ни минуты не медля, сейчас же покайтесь, сейчас же дайте слово Господу, что прежними грешницами вы не будете, что вы остальные дни, месяцы, годы вашей жизни отдадите Христу.

Арестантки не удержались, они начали открыто каяться в своих преступлениях; некоторые даже падали в истерику. К сожалению, в это время при мне не было священника – он был вызван из Зерентуя уже на второй день. Собрав их, он прочел разрешительную молитву, а на следующий день совершил в палате Литургию и всех их причастил Божественными Дарами. После окончания Божественной Литургии меня пригласили к себе на беседу политические арестанты. Придя к ним, я застал их сильно спорящими между собою. Спор их был по поводу моей речи.

Я поздоровался с ними, они предложили мне сесть. Я по следовал ихнему предложению. Некоторые сели вокруг меня, а другие кто на пол сел, кто стоял. Их было чело век около двадцати. Одна из них, лет сорока брюнетка с нависшими бровями, с тонкими губами, по-видимому с большой волей и сильным характером женщина; она села против меня и сказала:

– Мы вас пригласили, чтобы побеседовать с вами.

Я ответил ей:

– С большим удовольствием.

– Так вот, нам хочется знать: может ли Евангелие быть общественной жизнью? – спросила меня эта женщина.

– Вы хотите сказать: может ли Евангелие быть нормативной программой для общественной жизни? – поправил я ее.

– Так, так, – улыбаясь, ответила она мне.

– Да, – сказал я.

– Будьте так любезны, укажите и объясните нам эти места в Евангелии, – сказала арестантка.

Я вынул Евангелие из кармана, открыл Нагорную проповедь Христа и начал ее читать им. К моему удивлению, они с жадностью ловили каждое слово и принимали в сердца свои. Когда я прочел всю Нагорную проповедь, тогда некоторые из них не выдержали и, обратившись к брюнетке, с жаром начали ей говорить:

– Вот видите, вы спорили с нами, доказывая нам, что Евангелие – книга утопическая, что в ней есть только одни сплошные легенды о Христе и только.

– Что же, я ведь давно читала Евангелие, когда была еще в гимназии, поэтому, мне простительно, я все перезабыла, – тихо, но отчетливо, в оправдание себе сказала арестантка.

– Нет! – горячо кричала одна шатенка. – Вы всегда хотите, чтобы все было по-вашему!

– Знамо дело, – поддерживала шатенку блондинка, – коли не знаешь, ну и молчи, а то ведь, подишь ты, зарубила на своем: мол, в Евангелии-то нет такого учения, а оно как раз выходит, что есть!

Брюнетка упорно молчала и ничего им не отвечала.

– Скажите, что такое «нищие духом», – с достоинством спросила меня брюнетка.

– Ради Христа добровольно отрекшиеся от своего «я», – сказал я ей.

– А плачущие? – снова спросила она.

– Кающиеся грешники, – ответил я.

– Позвольте мне ваше Евангелие, – попросила арестантка.

Она взяла его в руки и, водя пальцем по странице, тихо стала читать:

– «Блаженны кроткие…» – это я знаю. «Блаженны милостивые…» – и это знаю. «Блаженны чистые сердцем…» – это я и знаю и не знаю.

– Как это понять точно и правильно? – спросила она.

– Чистые сердцем – святые, подвижники, всегда стремящиеся во всем исполнять волю Господа, подражающие жизни Христа, живущие уставами евангельской нравственности.

– Так, – произнесла она. – «Блаженны миротворцы…» – тихо проговорила она. – Это я как-то мало понимаю.

– Это, во-первых, те, которые, в себе самих всегда стараются сохранить ненарушаемый любовный мир между собою и Христом; во-вторых, это те, которые между собою и другими людьми сохраняют тот же ненарушимый мир; и, в-третьих, это те, которые отрицают войну, отрицают вообще всякое насилие, всякую смертную казнь и не только отрицают, но всенародно словом и делом стараются в человечестве непрестанно сеять мир, мир и мир! – сказал я.

– Ну, дальше, – сама себе сказала брюнетка. – «Блаженны изгнанные за правду…» Скажите, какую здесь Евангелие подразумевает правду? – спросила меня арестантка.

– Самого Христа и евангельское учение, – ответил я.

– А тут нет разве места политической правде? – серьезно спросила меня брюнетка, не сводя с меня своих черных глаз.

– Нет, – ответил я.

– Почему? – возразила она.

– Потому что вообще политическая правда есть стремление к власти, а власть, как власть, есть насилие. Насилие же само по себе есть ужасное зло.

– Екатерина Васильевна! Где она? Екатерина Васильевна! – возбужденно кричала брюнетка. – Екатерина Васильевна!

– Я здесь, здесь, – ответила пожилая арестантка.

– Поздравляю вас!

– С чем? – удивленно смотрит на нее старая Екатерина Васильевна.

– Как с чем? Вы слышали, что этот молодой проповедник сказал? Он не признает никакой власти, он считает всякую власть насилием, злом. Он анархист, как и вы, – развязно сказала брюнетка.

– Я его с большим вниманием и интересом слушаю, – ответила Екатерина Васильевна.

– Ну так вот, мы будем знать теперь, что вы, молодой проповедник, по своим убеждениям – анархист! – тоном важности сказала брюнетка.

– «Блаженны вы», – растянуто читает арестантка, – «когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить за Меня…»

Прочитав это, она быстро спросила меня:

– Христос – Бог. Как же можно злословить за Него людей, признающих Его своим Богом? Разве это можно?

– Всякий безбожник является прежде всего самым ярым врагом Христа; а поскольку он является таковым по отношению ко Христу, постольку он и ненавидит христиан и злословит их, – сказал я.

– Это правда, сущая правда, – подтвердила одна молодая арестантка.

Брюнетка только подернула плечами.

– «Радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда на небесах», – еще растяжно повторила слова «на небесах». – Тут я недоумеваю: почему же только на небесах, а не на земле?

– Позвольте, дорогая, – сказал я. – Христос не сказал «только», так что это слово является вашим вымыслом. Что же касается того, что Христос переносит награду для своих последователей на небеса, то это еще не значит, что последователи Господа будут лишены на земле всяких благ. Я не говорю: всяких удовольствий мира сего, я говорю только «всяких благ». Об этих-то благах в другом месте Христос говорит так: «Истинно, истинно говорю вам: нет никого, кто оставил бы дом или родителей, или братьев, или сестер, или жену, или детей для Царства Божия и не получил бы гораздо более в сие время и в век будущей жизни вечной» (Лк. 18:29–30).

– Что же может последователь Христа взамен всего этого получить? – спросила меня брюнетка.

– Он получил бы за все это прежде всего Самого Христа, а со Христом он получил бы все, – сказал я.

– Что же «все»? – спросила меня Екатерина Васильевна.

– Под этим «все» он получит себя самого уже не в качестве грешника, а в качестве совершенно нового человека во Христе; он, благодаря своей внутренней близости ко Христу, непременно умолит Господа, чтобы его родители, его жена, его дети, его родные, оставленные им ради Царства Божия, все были спасены, все были подобны Господу; он, благодаря своей любви ко Христу, будет еще в этой жизни преисполнен всякого духовного блаженства, всякой благодатной радости и всяких таких творческих духовных сил Всесвятого Духа, при наличии коих он столько сделает здесь и людям, и животным, и вообще всей твари добра, что обыкновенным людям это даже и никогда не приходило в голову! – сказал я.

– Это фантазия – ответила мне брюнетка.

– Разве фантазия то, что христианство победило мир? Разве фантазия, что только одно христианство рождает гениев? Разве фантазия, что природа только одним христианам открывает свои тайны, вроде тех или других физических законов? Где вы нашли, чтобы еврею или магометанину, или буддисту, или какому-нибудь шаману природа открыла тот или иной свой закон? Кроме сего, факт налицо, – что все гении порождаются на почве христианства.

– Почему на почве христианства? – почти раздраженно спросила меня брюнетка.

– Только потому, что оно свою творческую силу заимствует исключительно от одного Христа, – сказал я.

– Ну, ладно, – сказала брюнетка, – пойдемте дальше по Евангелию.

– Хорошо, – согласился я.

Брюнетка тихо, почти про себя прочитала с тринадцатого по двадцатый стихи пятой главы по Матфею. Следующие же стихи: двадцать первый и двадцать второй она прочла громко и подряд два раза. Потом остановилась и куда-то далеко-далеко ушла мыслью. Я не сводил с нее глаз. Минута, другая, третья – пауза.

– Да, – вздохнув, проговорила она. – Ничего подобного я не читала. Это для меня просто откровение. Как же я раньше этого даже в самом Евангелии не находила? Знаете: мне очень не хочется сознаться в превосходстве Евангелия над всеми специальными существующими идеями и мне сейчас просто хочется, чтобы Евангелия не было в мире и чтобы его никто не знал. Так что, откровенно говоря, я сию минуту чувствую страшное бешенство в своем сердце против Евангелия. Но против своей воли прошу вас: дайте мне ваше Евангелие только на одну ночь, завтра я вам его верну. А теперь – до свидания.

Я вышел с какою-то внутреннею радостью от этих политических узниц. На следующий день я опять произнес проповедь всем арестанткам на тему: «Сын Давидов, помилуй меня!» (Мк. 10:47). По окончании проповеди, политические арестантки опять позвали меня к себе. Брюнетка, отдавая мне Евангелие, говорит:

– Есть, над чем задуматься.

И сама горько заплакала.

– Что с вами? – спросил я.

– Это моя тайна, – ответила она.

Екатерина Васильевна сидела тоже какая-то задумчивая, с опущенными глазами.

– Что же, о чем будем сейчас беседовать с вами? – спросил я.

Брюнетка вздохнула и начала говорить:

– Я сегодня не спала всю ночь, всю свою жизнь не раз перебрала по косточкам. Это меня заставило так все передумать, пересмотреть – только одно Евангелие. Подруженьки мои, здесь находятся такие принципы человеческой общественной жизни, каких ни Маркс, ни Энгельс, ни Лассаль, ни Кропоткин, ни другие вожди социализма совершенно не имеют. Так, например: «Я говорю вам, что всякий гневающийся на брата своего подлежит суду; кто скажет брату своему «рака» – пустой человек, подлежит синедриону (верховному суду); а кто скажет: «безумный», подлежит геенне огненной». Я не знаю, что такое геенна огненная? – спросила она.

– Истребление, – ответил я. – Вот один из многих принципов. Представьте себе: по учению Евангелия, гнев есть начало убийства или, лучше сказать, самое семя убийства. Не будь в нас гнева – не было бы между нами ни раздоров, ни взаимной ссоры, ни убийства, ни смертной казни, ни самой страшной войны, ни даже какого бы то ни было со стороны друг друга умаления личности, вроде того: ты – дурак, ты – негодяй, или ты – никуда не годный. Удивительный принцип! Дальше: «Итак, если ты принесешь дар твой к жертвеннику и там вспомнишь, что брат твой имеет что-нибудь против тебя, оставь там дар твой перед жертвенником и пойди, примирись с братом твоим и тогда приди и принеси дар твой. Мирись с соперником твоим скорее, пока ты еще на пути с ним, чтобы соперник не отдал тебя суду, а судья не отдал бы тебя слуге, и не ввергли бы тебя в темницу. Истинно говорю тебе: ты не выйдешь оттуда, пока не отдашь последний кодрант». – По-моему, это значит, что христианин безусловно обязан даже в других против себя подавлять с корнем вырывать силою мира, силою самоотверженной любви, какое бы то ни было чувство неудовольствия, чувство вражды и т. д.

– Я не совсем хорошо понимаю, – шепеляво возразила высокая, стройная, молодая девушка-арестантка.

– Это значит, – говорю я ей, – если вы знаете, что кто-нибудь питает к вам какую-нибудь злобную мысль, то вы, как христианка, во что бы то ни стало, должны примириться с ним или с нею и своею любовью к нему или к ней, точно огнем, сжечь и искоренить в нем или в ней всякое находящееся в нем или в ней нехорошее чувство к вам, хоть бы для этого и пришлось поступиться своим самолюбием и даже своею невинностью перед ним.

– Теперь я понимаю, – ответила молодая арестантка.

– «Вы слышали», – снова начала читать читать брюнетка, – «что сказано древним: «не прелюбодействуй» (Исх. 20:14). А я говорю вам, что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем. Если же правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя; ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из твоих членов, а не все тело твое было ввержено в геенну. И если правая рука твоя соблазняет тебя, отсеки ее и брось от себя; ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твое было ввержено в геенну. Сказано также, что если кто разводится с женою своею, кроме вины и прелюбодеяния, тот подает ей повод прелюбодействовать; и кто женится на разведенной, тот прелюбодействует». Вот подумайте об этом принципе учения Христа, как я сегодня ночью думала, – и вы придете к такому заключению, что если бы христиане исполняли этот принцип учения Христа, то не было бы никакого разврата, никакого насилия над женщиной и никакого сифилиса. Мало того, тогда не было бы и никакой проституции, не было бы публичных домов и никаких абортов, не было бы и проклятой ревности, не было бы и самоубийств и убийств, не было бы самого вырождения человечества. Развод, – произнесла брюнетка, – да этот развод, по учению Евангелия, есть ужасное потворство разврату.

– Ну а если они не сошлись характерами, тогда-то как? – спросила блондинка.

– Ах, Анюта, Анюта! Все это ложь, наглая ложь! Не сошлись характерами! Сплошь и рядом это «не сошлись характерами» бывает только оттого, что он женится на приданом, или она выходит за толстый бумажник, или не знают границ в удовлетворении своих похотей – вот и все! – властно сказала брюнетка.

– Я с этим согласна, – тихо и положительно сказала Екатерина Васильевна.

– «Еще слышали вы, что сказано древним: не преступай клятвы, но исполняй пред Богом клятвы твои (см.: Лев. 19:12; Втор. 23:21). А Я говорю вам, не клянитесь вовсе: ни небом, потому что престол Божий, ни землею, потому что она подножие Его ног, ни Иерусалимом, потому что он город великого царя; ни головою твоею не клянись, потому что не можешь ни одного волоса сделать белым и черным, но да будет слово ваше: да, да, нет, нет; а что верх этого, то от лукавого». – Из этого принципа видно, что Христос запрещает Своим христианам какую бы то ни было произносить клятву. Значит, здесь нет места и присяге. Это хорошо, очень хорошо сказано. Все эти клятвы, да еще именем Божиим, именем Того, Кто раз и навсегда отверг их, сколько делается зла! Сколько из-за присяги пролито человеческой крови, сколько было и еще будет всяких войн! Да, вот где правда, так правда! – сказала брюнетка.

– Пойдем дальше: «Вы слышали, что сказано: око за око, зуб за зуб (Исх. 21:24). А Я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую; и кто захочет судиться с тобою и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду; и кто принудит тебя идти с ним одно поприще, иди с ним два. Просящему у тебя дай и от хотящего занять у тебя, не отвращайся». По моему, это значит, что на всякое насилие христианин должен отвечать не только непротивлением, но и даже любовною готовностью в несколько раз больше услужить своему врагу, чем он требует от христианина. Удивительное учение Христа! Последуем вперед: «Вы слышали, что сказано: люби ближнего твоего и ненавидь врага твоего (Лев. 19:17–18). А Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящих вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас, да будете сынами Отца вашего небесного, ибо Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных. Ибо если вы будете любить любящих вас, какая вам награда? Не то же ли делают и мытари? И если вы приветствуете только братьев ваших, что особенного делаете? Не так ли же поступают и язычники? И так будьте совершенны. Как совершен Отец ваш небесный». Это, скажу, не золотые принципы жизни, а какие-то небесные, если можно так сказать. В самом деле, как все это полно, закругленно, кратко и бесконечно содержательно! Вот поставьте жизнь человеческую на эти принципы – и на земле будет блаженство.

– Механически ее нельзя поставить на эти Христовы принципы, их можно чисто биологическим путем осуществлять на земле, – сказал я.

– Ну заторочили по какому-то чертовскому языку: механически, биологически… Да говорите по-нашенскому тамбовскому языку-то, щешь вы, немцы, ще ли? Тут ведь очень интересно слушать да понимать, – сказала одна сморщенная старушка-арестантка.

– Дорогая моя, простите меня, я скажу: просто нужно так мыслить, так чувствовать, так делать, так поступать, так жить, как вот говорит Евангелие, – ответил ей я.

– Ну, так, сын мой, и надо говорить, чтобы нам всем было понятно, – сказала ласково старушка.

– Я знала некоторых протопопов, благочинных, батюшек, диаконов, псаломщиков… Как напьются пьяные, да и айда по молодицам! Вот они на что ловки, а не подумают, сволочи, что они поставлены быть пастырями, чтобы своею примерною, святою жизнью простых крестьян отвлекать от всего худого, от всего злого, – сказала толстая, приземистая арестантка.

– Я думаю, смотря, конечно, на их жизнь, что они нисколько не верят во Христа, потому они так и живут, потому они и являются мрачною тьмою всяких соблазнов для простого люда, – сказала Екатерина Васильевна.

– Знаете что, молодой проповедник, если вы будете священником, то не будьте таковым, как все. Мы просим вас и даже умоляем! – сказала брюнетка.

– Нам с вами хорошо, – сказала худощавая молодая арестантка. – Одно наше горе: душу-то нам некому открыть. А уж так хочется ее широко-широко открыть, да вишь, некому! – Сама заплакала.

– У вас тут в Зерентуе есть иеромонах Тарасий, – сказал я. – Вот ему-то вы и открывайте свои души.

– Тарасий?! Тарасий! – вдруг все закричали. – Он не нашего поля ягодка! Нет, мы его боимся!

– А меня вы разве не боитесь? Почем вы меня знаете? – спросил я.

– О, вы – наш! Мы не только вас не боимся, но мы считаем Вас прямо нашим другом, своим человеком. Мы только одного боимся, что если вы будете священником и будете нас посещать, то начальство наше съест вас, это, как дважды два – четыре! Мы уже о вас из Акатуя имеем сведения, – сказала Екатерина Васильевна.

– Пока об этом никому не говорите. А теперь я раздам вам по Евангелию и скажу вам: читайте, понимайте и искренне пересмотрите ваше мировоззрение; может быть, кто-нибудь из вас и окажется в сетях евангельской мрежи. Простите меня.

После этих слов я вышел от них и в тот самый день отправился в Кадаинский поселок.