Текст книги "Великие психологи"

В 1906 году Юнг опубликовал первую работу, посвященную этому тесту. Позднее, в «Тавистокских лекциях», он описал возможности ассоциативного теста на примере из личной практики: «Эксперимент прост: я читаю перечень из ста хорошо знакомых слов, а тестируемый человек должен как можно быстрее отреагировать на каждое произнесенное мной слово другим словом, своим. Объясните пациенту, что от него требуется произнести первое пришедшее ему в голову слово. Фиксируйте время каждой реакции с помощью секундомера. Эксперимент после первого чтения повторяется снова. Вы повторяете слова-стимулы, и испытуемый должен воспроизвести свои предыдущие ответы. В некоторых случаях его память дает “осечку” и воспроизведение оказывается с другим значением либо вовсе затрудненным. Подобные сбои очень важны для исследователя. <…> Но именно ошибки, допущенные тестируемым, помогут вам кое-что узнать. Вы произносите элементарное слово, знакомое даже ребенку, а высокообразованный человек не может вам ответить. Почему? Просто это слово натолкнулось на то, что я называю комплексом. Комплекс – скопление психических характеристик, отмеченных специфическим, возможно, болезненным, чувством. Комплекс – это то, что обычно тщательно скрывают. И тут словно острая молния пронзает толстый слой персоны и попадает в темный пласт сознания. Человек с комплексом денег, например, запнется на словах “покупать”, “деньги”, “платить”.

Мы столкнулись более чем с двенадцатью различными типами нарушений реакции. <…> Нарушения могут быть иного характера: реакция более чем одним словом; реакция не словесная, а выраженная мимикой, это может быть смех, движения тела, покашливание, заикание и т. д.; ассоциация может не соответствовать реальному значению стимулирующего слова; использование одних и тех же слов; использование иностранного языка; неправильное воспроизведение, когда память не срабатывает в повторном эксперименте, а также полное отсутствие реакции. <…>

Тест был проведен со здоровым мужчиной тридцати пяти лет. Замечу, что я провел немало экспериментов с обычными людьми до того, как научился делать выводы из патологического материала. <…> Итак, это был “нож”, который вызвал четыре нарушенные реакции. Следующими словами-раздражителями были “копье”, “ударить”, “острый”, “бутылка”. Мне было вполне достаточно небольшой серии из пятидесяти слов, чтобы сказать: “Я не думал, что с вами могла случиться такая беда. Помните, вы были пьяны и ножом убили человека…” Потрясенный, он во всём мне признался. Этот человек был из респектабельной семьи. Будучи за границей, он попал в пьяную ссору, в которой ножом убил человека. Он просидел год в тюрьме, но скрывал это, ибо не хотел осложнять себе жизнь»⁸.

О результатах некоторых ассоциативных экспериментов Карл Юнг сообщил в 1906 году в первом письме Зигмунду Фрейду. К тому моменту он уже был знаком с работами основателя психоанализа и безусловно признавал его значение для развития психиатрии. Юнга привлекала фрейдовская идея о вытеснении в бессознательное травмирующего опыта пациента – с подобным явлением Юнг часто встречался в своей практике, когда в ходе проведения ассоциативного теста человек не мог отреагировать на какое-либо слово. В то же время Юнг не разделял убеждений Фрейда о том, что вытеснялись в бессознательное только сексуальные травмы. Его практика в клинике демонстрировала вариативность проблем, которые отказывалось принимать сознание пациентов, и они отнюдь не сводились к одной сфере.

В феврале 1907 года Фрейд и Юнг впервые встретились в Вене и общались без перерыва 13 часов. Юнг был впечатлен умом и нетривиальным подходом основателя психоанализа, попав под его интеллектуальное влияние. В дальнейшем, вплоть до 1913 года, между двумя исследователями продолжалась очень интенсивная и достаточно откровенная переписка, из которой вполне очевидно, что Фрейд стал играть для Юнга роль отца, такого, о котором тот мечтал. Что касается Фрейда, то некоторое время он даже видел в Юнге своего преемника. В письмах также обсуждались отдельные случаи в работе с пациентами, вопросы теории психоанализа и его взаимосвязи с мифологией, антропологией и оккультизмом. В одном из писем Фрейд писал: «Дорогой друг! Надеюсь, это письмо не скоро попадет Вам в руки. Вы меня понимаете. Я пишу только для того, чтобы не дать остыть пробужденному Вами вдохновению. Поскольку я считал, что Вы уже отправились на велосипеде по Северной Италии, я послал Вашей жене открытку из Венеции, куда я поехал на Пасху в тщетном ожидании преждевременно обрести дыхание весны и отдых.

Примечательно, что в тот самый вечер, когда я формально признал Вас в качестве старшего сына и помазал Вас в наследники и кронпринцы, Вы в свою очередь совлекли с меня достоинство отца, каковое разоблачение Вам, кажется, столь же пришлось по душе, как мне – облачение Вашей особы. Ныне я боюсь вновь превратиться в отца, если заговорю о своем отношении к полтергейсту, однако я должен это сделать, поскольку всё обстоит иначе, чем Вы можете предположить. Я не отрицаю, что Ваши сообщения и Ваш эксперимент произвели на меня сильное впечатление. Я решил понаблюдать после Вашего отъезда и излагаю Вам результаты. В первой моей комнате громкий скрип там, где две тяжелые египетские стелы покоятся на дубовых полках книжного шкафа, так что это вполне ясно. Во второй, там, где мы слышали, скрипит очень редко. Сперва я считал достаточным доказательством, если столь частый шорох никогда больше не повторится после Вашего отъезда, однако он изредка возобновлялся, правда, вне всякой связи с моими мыслями и вовсе не тогда, когда я думал о Вас или об этой Вашей любимой проблеме (и сейчас его нет, добавлю сразу же). Однако другое наблюдение тут же лишило ценности первое. Вместе с чарами Вашего присутствия рассеялась и моя вера или, по крайней мере, готовность верить; мне вновь по каким-то внутренним мотивам кажется совершенно невероятным, чтобы могло происходить нечто в подобном роде, и лишенная духов мебель глядит на меня, точно на поэта обезбоженная природа, которую покинули греческие боги. Итак, я вновь надеваю роговые отцовские очки и наставляю любимого сына сохранять ясность рассудка, и лучше недопонять чего-либо, чем приносить столь великие жертвы во имя понимания; я качаю седой головой над идеей психосинтеза и размышляю: да, таковы они, эти юноши, подлинную радость доставляют им лишь те области, куда они не должны вести нас за собой, куда мы уже не поспеем со своим коротким дыханием и усталыми ногами…»⁹ В течение восьми лет переписки было написано 263 письма, которые в полной мере демонстрируют не только развитие научных взглядов исследователей на проблемы психоанализа, но и эволюцию их отношений.

Уже в сентябре 1907 года Юнг выступал на Международном конгрессе психиатрии и неврологии в Амстердаме, представляя проблему истерии с позиций психоанализа, за что был подвергнут серьезной критике со стороны коллег, не принимавших взгляды Фрейда. В основе этого доклада лежал случай молодой девушки из России Сабины Шпильрейн. Позднее она тоже стала известным психологом, чьи работы явились весомым вкладом в развитие идей психоанализа.

Сабина родилась в Ростове-на-Дону 25 октября 1885 года в семье еврейского купца. Смерть младшей сестры стала катализатором для шестнадцатилетней Сабины, оказав влияние на развитие нервно-психического расстройства, в основе которого лежали нездоровые семейные отношения. Отец не только предъявлял чрезмерные требования к своим детям в плане обучения и воспитания, но и жестоко наказывал их за невыполнение его распоряжений. Мать же, будучи женщиной истеричной и неудовлетворенной своим браком, вымещала злобу на детях.

Психическое состояние Сабины Шпильрейн к 1904 году стало крайне тяжелым. Девушка могла в течение длительного времени не общаться с близкими, отвечая им лишь нечленораздельными звуками и гримасами. Вместе с тем она страдала от навязчивых идей, кошмаров, тиков, шокировала окружающих эксцентрическим поведением. Ее настроение было крайне неустойчивым – плач неожиданно сменялся истеричным смехом. Сабина жаловалась на сильные головные боли, не переносила даже малейшего шума и болезненно реагировала на присутствие посторонних людей. Было принято решение вывезти ее в Швейцарию. После пребывания в санатории в Интерлакене в августе 1904 года, где ей поставили диагноз шизофрения, Сабина была направлена в Бургхольцли. Там ее лечащим врачом стал Карл Юнг.

Принято считать, что именно к Шпильрейн Юнг впервые на практике применил психоанализ, сосредоточившись на проработке ее навязчивых фантазий и переживаний, поставив ей диагноз «тяжелое истерическое расстройство». По всей вероятности, Юнг применял психоаналитические методы лишь отчасти, отказавшись, например, от метода свободных ассоциаций и заменив его ассоциативным тестом. Главным же фактором, повлиявшим на улучшение состояния Сабины, оказались не психоаналитические методики, а отношения с врачом. Уже в июне 1905 года курс терапии был успешно завершен. Однако Сабина Шпильрейн влюбилась в своего психотерапевта. Возникшие чувства, а позднее и отношения в истории психологии станут классическим примером переноса – бессознательного трансфера ранее пережитых эмоций и переживаний, проявлявшихся в отношении одного лица, на другого человека, и контрпереноса – аналогичного процесса, возникающего у терапевта в отношении клиента.

В мае 1905 года Юнг написал Фрейду краткий отчет о случае Шпильрейн, в котором среди прочего значилось: «…В ходе лечения пациентку угораздило влюбиться в меня. Она постоянно потчует мать ужасными небылицами об этой любви, и отнюдь не последним поводом к тому является тайное злорадство, которое она испытывает, запугивая мать. Поэтому ее мать готова в случае необходимости передать ее на попечение другого врача, с чем я, естественно, согласен»¹⁰.

Тем не менее взаимоотношения Шпильрейн с Юнгом сначала были ученическими. Сабина поступила на медицинский факультет Цюрихского университета, а в 1911 году защитила диссертацию под руководством Юнга и Блейлера, посвященную психоаналитическому методу в исследовании шизофрении, и стала первой женщиной, получившей ученую степень в этой области.

В конце концов между бывшей пациенткой и врачом возникла интимная связь, о которой известно по переписке Юнга и Шпильрейн. Сабина даже хотела родить Карлу Юнгу ребенка и назвать его Зигфридом (очевидно, под влиянием обоюдного увлечения Вагнером). При этом жена Юнга Эмма в эти годы родила ему пятерых детей. В 1904-м родилась Агата, в 1906-м – Анна, в 1908-м – Франц, в 1910-м – Марианна, а в 1914-м – Эмма.

Близость между Юнгом и Шпильрейн стала достоянием общественности летом 1909 года, когда мать Сабины стала получать анонимные письма, вполне вероятно, от супруги Юнга, в которых говорилось о романе ее дочери. В это же время сама Шпильрейн писала Фрейду, возможно, надеясь, что он поможет разрешить сложившуюся ситуацию: «Дорогой профессор Фрейд. <…> Я мечтаю расстаться с ним, сохранив любовь. Я имею опыт анализа, достаточно хорошо знаю себя и уверена в том, что мне будет лучше любить à distance. Сдержать свои чувства я не могу, поскольку, отказавшись от любви к Юнгу, я вообще утрачу способность любить… Профессор Фрейд, я далека от того, чтобы обвинять Юнга, опережая Вас! Как раз напротив: я буду счастлива, если кому-нибудь удастся доказать мне, что он достоин любви, что он не подлец. <…> Что ж, жалобы на вероломного любовника не помогут… Четыре с половиной года назад доктор Юнг был моим врачом, потом стал моим другом и, наконец, моим “поэтом”, т. е. возлюбленным. В конце концов, он пришел ко мне, и случилось то, что всегда случается с “поэмами”. Он проповедовал идею полигамии, он уверял, что его жена не будет возражать, и т. д. И вот моя мать получает анонимное письмо, в котором сказано без обиняков, что ей пора спасать свою дочь, иначе ее погубит доктор Юнг… Я хранила молчание… Есть основания подозревать его жену… Моя мать послала ему трогательное письмо… умоляла его не заходить в отношениях дальше дружбы. Он ей ответил: “Будучи ее врачом, я могу стать ее другом, если перестану игнорировать собственные чувства. Я мог бы с легкостью отказаться от роли врача, поскольку в профессиональном смысле не ощущаю себя должником, ведь я никогда не требовал вознаграждения… Поэтому предлагаю: если вы твердо решили отвести мне роль врача, вам следует оплачивать мои услуги, дабы должным образом компенсировать мои хлопоты… Я беру 10 франков за консультацию. Советую вам остановить свой выбор на этом прозаическом решении, поскольку оно представляется наиболее благоразумным и необременительным для будущего”… Каким ужасным оскорблением должно было показаться это моей матери»¹¹.

Разразившийся скандал, по мнению некоторых исследователей, стал едва ли не главной причиной ухода Юнга из клиники. Его переписка со Шпильрейн продолжалась еще несколько лет (с 1916 по 1919 год), но носила деловой характер. Что же касается Сабины, то в 1912 году в журнале психоаналитических исследований, выходившем под редакцией Фрейда, она опубликовала статью «Деструкция как причина становления», принесшую ей известность. В частности, она пришла к выводу, что садистический компонент сексуального влечения является «деструктивным». Таким образом, она предвосхитила идеи самого Фрейда, высказанные им позднее в работе «По ту сторону принципа удовольствия» (1920 год). Если до этого родоначальник психоанализа противопоставлял влечение к смерти влечению к жизни, то после работы Шпильрейн он сделал вывод, что в основе их обоих лежит принцип удовольствия – они приносят разрядку, а значит, их нельзя представлять как противоположные.

Став одной из первых женщин-психоаналитиков, Сабина Шпильрейн переехала в Вену, где была принята в Венское психоаналитическое общество, возглавляемое Фрейдом. Это произошло на том же заседании, на котором из общества были исключены Альфред Адлер и его соратники (речь о них пойдет в дальнейшем). В 1921 году Сабина Шпильрейн была психоаналитиком будущего создателя теории когнитивного развития Жана Пиаже. Правда, сеансы не были ни терапевтическими, ни учебными. Пиаже согласился в них поучаствовать для того, чтобы поддержать распространение психоаналитических идей в Женеве. Но именно в том году, когда Шпильрейн занималась с ним психоанализом, Пиаже опубликовал первую статью о существовании эгоцентрической речи у ребенка¹².

В 1923 году Шпильрейн вернулась в Советскую Россию. Однако после разгрома психоаналитического общества в 1930 году дело ее жизни фактически было прекращено. В августе 1942 года трагически оборвалась и сама жизнь – во время оккупации нацистами Ростова Сабина Шпильрейн была расстреляна в Змиевской балке.

В 1907 году у Юнга вышла в свет первая монография «Психология Dementia praecox»¹³, посвященная лечению больного психозом с помощью «глубинной психологии». Юнг пришел к выводу, что в основе шизофрении находится некий вариант комплекса, задерживающего умственное развитие человека и проявляющегося в сознании в формах маниакальных идей, галлюцинаций или бреда. Это его исследование положило начало психосоматической теории шизофрении, и в дальнейшем психолог подчеркивал особую роль в появлении этой болезни нарушений нейрохимических процессов в мозге. Работа Юнга, по всей вероятности, оказала влияние на его руководителя Эйгена Блейлера, который спустя несколько лет предложил собственное определение термина «шизофрения».

Возросшее научное признание Юнга (он стал первым президентом Международной психоаналитической ассоциации, редактором первого психоаналитического журнала «Ежегодник психоаналитических и психопатологических исследований») привело в числе прочего и к увеличению количества людей, обращающихся к нему за консультациями. В 1910 году он оставил работу в клинике и начал частную практику в своем новом доме в Кюснахте, на берегу Цюрихского озера. За год до этого Юнга вместе с Фрейдом и несколькими другими известными психологами даже пригласили в США на празднование юбилея университета Кларка.

Однако со временем между ним и Фрейдом стали возникать разногласия. В числе первых расхождений в их взглядах оказалась трактовка проблемы либидо. В отличие от родоначальника психоанализа, Юнг понимал под ним всю психическую энергию человека, а не только ее сексуальную форму. Он также считал, что в основе психических расстройств, например шизофрении, лежат вытеснения разного рода, а не только подавленная сексуальность. В то время как Фрейд был убежден, что невроз зарождается в раннем детстве и связан с так называемым «эдиповым комплексом», Юнг, напротив, делал акцент на ведущей роли в формировании невроза пациента той реальности и тех переживаний, которые существуют в момент появления расстройства. Для Карла Юнга невроз был одним из механизмов, запущенных психикой с целью собственной регуляции, для достижения ее равновесия, чтобы избежать психоза. В то же время невроз является сигналом, предупреждающим человека о необходимости изменения жизни, отношения к ней, установок и взглядов на мир и на свое место в нем.

В декабре 1912 года Юнг написал письмо, в котором выразил свое несогласие с позицией Фрейда: «Дорогой господин профессор! Могу я сказать Вам несколько серьезных слов? Я признаюсь в некоторой неуверенности в Вас, однако стараюсь решать ситуацию в честной и абсолютно корректной манере. Если Вы в этом сомневаетесь, это Ваш собственный крест. Я, однако, хотел бы обратить Ваше внимание на то, что Ваш метод обращаться с учениками, словно с пациентами, является ошибочным. Кроме того, Вы воспитываете раболепных сыновей или наглых баловней (Адлер – Штекель и вся наглая банда, захватившая Вену). Я достаточно объективен, чтобы разглядеть Ваш трюк. Повсюду вокруг себя Вы распознаете симптомы и назначаете лечение, тем самым Вы определяете всему своему окружению зависимое положение сыновей и дочерей, которые, краснея, признают наличие дурных наклонностей. А Вы пока что остаетесь наверху в качестве отца. В полной покорности никто не смеет ухватить пророка за бороду и разочек поинтересоваться, что Вы скажете пациенту, у которого обнаружится тенденция анализировать аналитика вместо самого себя. Видимо, Вы ответите ему: “У кого из нас, собственно, невроз?”

Видите ли, дорогой мой господин профессор, покуда Вы забавляетесь такими приемами, все мои симптомы представляются мне полной ерундой, поскольку они ничего не значат по сравнению с весьма крупным бревном в глазу у брата моего Фрейда. Ведь я вовсе не невротик (чтоб не сглазить). А именно, по всем правилам искусства и с полным смирением я дал себя проанализировать, что мне весьма пошло на пользу. Вы же знаете, как далеко заходит пациент в самоанализе – из невроза он не выходит, как Вы. Когда Вы сами наконец полностью избавитесь от комплексов и перестанете разыгрывать отца своих сыновей, которых Вы постоянно бьете по больному месту, и доберетесь до самых своих корней, тогда я загляну в себя и искореню тяжкий разлад с самим собой по отношению к Вам. Или Вы так любите невротиков, что всегда были в ладу с собой? Вероятно, Вы ненавидите невротиков, как Вы можете тогда рассчитывать, что Ваши устремления как можно бережнее и ласковее обращаться с пациентами не будут сопровождаться несколько смешанными чувствами? Адлер и Штекель воспользовались Вашим приемом и сделались по-детски наглыми. Я буду держаться с Вами откровенно, сохраняя свои взгляды, и начну в своих письмах готовиться к тому, чтобы однажды сказать Вам, как я на самом деле о Вас думаю. Этот путь представляется мне наиболее порядочным. Вас рассердит эта своеобразная дружеская услуга, но, возможно, она всё же пойдет Вам на пользу. С наилучшими пожеланиями вполне преданный Вам Юнг»¹⁴. В январе 1913 года они обменялись письмами, в которых предлагали друг другу полностью прекратить личные отношения. В октябре 1913 года Юнг вышел из психоаналитической ассоциации, отказался от обязанностей редактора «Ежегодника психоаналитических и психопатологических исследований» и должности приват-доцента в Цюрихском университете.

Разрыв с Фрейдом Юнг переживал крайне болезненно. Для него это был серьезный удар, который привел к глубокому нервному расстройству. Он начал слышать голоса, ходил по дому, погрузившись в себя и не замечая окружающих. Свой новый опыт Юнг не мог объяснить: «В октябре, когда я путешествовал в одиночестве, меня посетило неожиданное видение – чудовищный поток, накрывший все северные земли. Он простирался от Англии до России, от Северного моря до подножий Альп. Когда же он приблизился к Швейцарии, я увидел, что горы растут, становятся всё выше и выше, как бы защищая от него нашу страну. Передо мной развернулась картина ужасной катастрофы: я видел могучие желтые волны, несущие какие-то обломки и бесчисленные трупы, потом это море превратилось в кровь. Видение длилось около часа. Я был потрясен, мной овладели дурнота и стыд за мою слабость. Спустя две недели видение – более кровавое и страшное – повторилось. Тогда же я услышал, как некий внутренний голос произнес: “Смотри, вот что произойдет!”

Помнится, что зимой кто-то поинтересовался, каков мой прогноз на ближайшее будущее. Я ответил, что у меня нет прогнозов, но что я видел потоки крови. Это видение не давало мне покоя. Задавая себе вопрос, не является ли мое видение предвестником грядущих революционных событий, я всё же не мог представить себе ничего подобного и решил, что это касается только меня, что мне угрожает психоз. Мысль о войне даже не приходила мне в голову»¹⁵.

Следующие шесть лет (1913–1918 годы) для Карла Юнга стали периодом «внутренних колебаний», о котором он писал в своих мемуарах, что «будто бы утратил всякие ориентиры и не мог нащупать почву под ногами». Юнг решил начать погружение в собственное бессознательное с помощью различных техник, в частности специального метода «активного воображения», когда необходимо было вести диалог со своим внутренним голосом, останавливая критическую функцию сознания. Юнг столкнулся с мощным потоком фантазий и образов, хлынувших в сознание: «Во мне поселился некий демон, с самого начала внушавший, что я должен добраться до смысла своих фантазий. Я испытал ощущение, что некая высшая воля направляла и поддерживала меня в этом разрушительном потоке бессознательного. И она же в итоге дала мне силы выстоять»¹⁶.

Поворотным моментом в процессе погружения Юнга в глубины психического стало следующее видение: «Для того чтобы удержать фантазии, я часто воображал некий спуск и однажды даже попытался дойти до самого низа. Сначала я будто бы спустился метров на триста, но уже в следующий раз оказался на некой космической глубине. Это напоминало путешествие на Луну или погружение в пропасть. Сначала возник образ кратера, и мне почудилось, будто я нахожусь в стране мертвых. Под скалой я увидел двоих – седобородого старика и прекрасную девушку. Я приблизился к ним, словно они были реальными людьми, и стал прислушиваться к их беседе. Старик ошеломил меня, заявив, что он Илья-пророк. Но ответом девушки я был просто возмущен – она назвала себя Саломеей! Девушка была слепой. Что за странная пара: Саломея и Илья-пророк. Но старик заверил, что они вместе уже целую вечность, и это меня окончательно сбило с толку. С ними жила какая-то черная змея, которая, похоже, отнеслась ко мне благожелательно. Я старался держаться ближе к старику – он выглядел наиболее разумным и здравомыслящим из всей этой компании. К Саломее же я никакого доверия не испытывал. С Ильей мы вели долгие беседы, смысл которых, однако, ускользал от меня. <…>

Несколько позже мое бессознательное явило мне другой образ, он стал развитием и продолжением Ильи-пророка. Я назвал его Филемоном. Будучи язычником, Филемон привнес в мои фантазии некое египетско-эллинское настроение с оттенком гностицизма. Образ этот впервые явился мне во сне. Я видел небо, но оно походило на море. Его покрывали не облака, а бурые комья земли, между которыми просвечивала голубизна морской воды, но эта вода была небом. Вдруг откуда-то справа ко мне подлетело крылатое существо – старик с рогами быка. В руках у него была связка ключей, один из них он держал так, будто собирался открывать замок. Окрас его крыльев напоминал крылья зимородка. <…>

Филемон и другие образы фантазий помогли мне осознать, что они, возникнув в моей психике, созданы тем не менее не мной, а появились сами по себе и живут своей собственной жизнью. Филемон представлял некую силу, не тождественную мне. Я вел с ним воображаемые беседы. Мой фантом говорил о вещах, которые мне никогда не пришли бы в голову. Я понимал, что это произносит он, а не я. Он объяснил, что мне не следует относиться к своим мыслям так, будто они порождены мной. “Мысли, – утверждал он, – живут своей жизнью, как звери в лесу, птицы в небе или люди в некой комнате. Увидев таких людей, ты же не заявляешь, что создал их или что отвечаешь за их поступки”. Именно Филемон научил меня относиться к своей психике объективно, как к некой реальности.

Беседы с Филемоном сделали для меня очевидным различие между мной и объектом моей мысли. А поскольку он являлся именно таким объектом и спорил со мной, я понял, что есть во мне нечто, объясняющее вещи, для меня неожиданные, которые я не готов принять. Психологически я воспринимал Филемона как некий высший разум. Он казался мне фигурой таинственной, временами совершенно реальной»¹⁷.

В своих воспоминаниях Юнг описывает таинственные события, которые происходили в дальнейшем. Его дочери рассказывали о привидениях, которые они видели, а маленькому сыну приснился кошмар, который он нарисовал на бумаге. На картинке изображен рыбак, над его головой возвышается труба, из которой вырываются языки пламени и дым. С берега реки к нему летит дьявол с проклятиями за то, что рыбак украл у него рыбу, а над самим рыбаком парит ангел и говорит: «Ты не повредишь ему, он ловит только плохую рыбу!»

Апофеозом всего происходящего стали события 1916 года, когда в одно из воскресений Юнг якобы столкнулся с духами, наполнившими дом, и на его вопрос: «Бог мой, что же это такое?» – призраки ответили: «Мы вернулись из Иерусалима, там мы не нашли того, что искали». Эти слова Карл Юнг сделал началом произведения «Septem Sermones ad Mortuos» («Семь проповедей мертвецам»), которое он написал за три вечера и опубликовал анонимно, приписав его авторство гностику Василиду из Александрии. В это время Юнг в принципе уделял всё больше внимания гностическим учениям, считая, что они получали знания из того же источника, откуда и он черпал представления о бессознательном. В дальнейшем он стал характеризовать свою психологическую концепцию как современный вариант гностицизма.

В эти же годы Юнг начал писать «Красную книгу» (хотя сам он ее называл «Новая книга» от лат. «Liber Novus») – мистический трактат, описывавший возникавшие у него фантазии и образы и представлявший собой фолиант, переплетенный в красную кожу. Он работал над книгой в течение шестнадцати лет, скрупулезно записывая или зарисовывая свои прозрения.

С точки зрения психиатрии у Юнга на фоне кризиса средних лет была некая форма психического расстройства. С позиции христианства духовный опыт, полученный Юнгом, однозначно имел инфернальный источник. Человеку с христианским мировоззрением погружение психолога в глубины собственного бессознательного, встреча там с некими силами, которые сам Юнг именовал «демонами», представлялись путешествием в преисподнюю.

Карл Юнг сознательно отказался от объяснений, всё происходившее носило для него совсем иной смысл: «По иронии судьбы я, психиатр, на каждом шагу обнаруживал в себе тот самый материал, который лежит в основе психозов и с которым можно столкнуться разве что в сумасшедшем доме. Это был мир бессознательных картин и образов, приводивший душевнобольных к роковому безумию. Но в нем же содержались некие мифологические формы, которые нашим рациональным веком уже утрачены»¹⁸. Полученный Юнгом опыт стал основой будущей системы аналитической психотерапии и его представлений о структуре психического.

В своих мемуарах Юнг отмечал, что сохранить сознание в течение этих кризисных лет и опытов над собой позволили семья и работа. Он не уточнял, что подразумевает под общепринятым словом «семья», и мы могли бы логично предположить, что это его супруга Эмма и дети. Однако всё было совсем не так. Еще в 1910 году его пациенткой стала Тони Анна Вольф, которой к тому моменту исполнилось 22 года. После смерти отца Тони впала в депрессию, и ее мать не нашла ничего лучше, чем отвести дочь к известному в Цюрихе психиатру Карлу Юнгу. Юнг был впечатлен ее интеллектом и обширными знаниями в области религии и философии, о чем написал Фрейду.

В 1911 году терапия была завершена. Однако Вольф и Юнг не спешили расставаться друг с другом. Тони стала участником кружка учеников Юнга и очень быстро продемонстрировала навыки одаренного психоаналитика. По всей вероятности, в 1913 году, как раз в период кризиса, Юнг вступил с Вольф в интимные отношения и в дальнейшем стал называть ее «второй женой». Будучи постоянным гостем дома Юнгов, Тони посещала вместе с Эммой и Карлом различные общественные мероприятия и научные собрания.

Некоторые биографы Юнга утверждают, что именно Тони Вольф помогала ему пройти этот период столкновения со своим бессознательным, являясь его проводником на сложном пути возвращения к самому себе. Она была первой, с кем он стал делиться возникавшими видениями и мыслями, положенными в основу «Красной книги». Более тридцати лет Вольф являлась ближайшем соратником Юнга, занимаясь редактированием и распространением его произведений, а также преподавая аналитическую психологию.

В начале 1930-х годов Юнг увлекся текстами алхимиков, которые, по его мнению, также занимались интерпретацией символов бессознательного: «Опыт алхимиков был в каком-то смысле моим опытом, их мир был моим миром. Это было, конечно, важным открытием: я наткнулся на историческую копию моей психологии бессозательного. Возможность сравнения [моих идей] с алхимией и непрерывная интеллектуальная связь, восходящая к гностицизму, стали содержанием моей психологии»¹⁹. Тони Вольф отказалась помогать ему в изучении алхимических текстов. Возможно, она боялась, что подобные эксперименты могут превратить Юнга в маргинала в научном сообществе, а возможно, всё же сохранила связь с христианской традицией и не смогла переступить через свои убеждения. Юнга это нисколько не смутило, и он, поддерживая формальные отношения с Вольф, нашел других соратниц в своем деле. Когда в 1953 году Тони Вольф скончалась, Юнг не пришел попрощаться с ней. Его ученицы отмечали, что он был разбит горем, однако могилу Вольф посетила только его официальная жена Эмма.