Текст книги "Три лица Януса"

Советское правительство с тревогой прислушивалось к той информации, которая просачивалась из-за линии фронта, от союзников и из нейтральных стран. Неопровержимые факты свидетельствовали о том, что и в гитлеровской Германии, и за океаном полным ходом идут работы по созданию мощного оружия принципиально нового типа. Еще 5 мая 1940 года «Нью-Йорк таймс» опубликовала статью своего научного обозревателя Уильяма Лоуренса, в которой тот расписывал ужасающее действие атомной бомбы и предупреждал читателей, что гитлеровская Германия стремится овладеть тайнами извлечения энергии атомного ядра.

Началась война, и прекратились научные публикации в области ядерных исследований – работы ученых засекретили. Полностью исчез на международном рынке уран. Американцы, дававшие Советскому Союзу никель, медь, алмазы – сугубо стратегические материалы, – теперь категорически отказывались выделить союзнику хотя бы граммы. Разведчики сообщали из Германии, что все немецкие физики собраны в особые группы, работающие по конкретным планам в Гамбурге, Лейпциге, Гейдельберге и Берлине. Группы эти беспрепятственно снабжаются тяжелой водой и ураном. Кроме добычи из рудников в Иохимстале у немцев бельгийская урановая руда из Катанги. Тяжелую воду они получают из Норвегии, а сейчас строят и свой завод на территории рейха.

Сведения были многозначительны.

Наши собственные работы в области атомной энергии были прекращены в начале войны. Ядерная лаборатория Физико-технического института Академии наук, которой заведовал Игорь Курчатов, военных заказов не имела и в 1941 году была закрыта. Часть физиков ушла на фронт, другие выполняли специальные поручения для действующей армии. Сам Курчатов, например, занимался в Севастополе размагничиванием военных кораблей Черноморского флота, потом руководил лабораторией броневых материалов, наивно полагая, что во время войны не до ядерных исследований.

Весной 1942 года правительство получило неопровержимые доказательства тому, что немцы активно продолжают работы с ураном. Когда эти сведения попали к уполномоченному Государственного комитета обороны по науке Сергею Васильевичу Кафтанову, тот рискнул обратиться к Сталину с докладной о необходимости организовать урановые исследования.

Резолюция была положительной.

3 февраля 1943 года Советское правительство приняло решение о возобновлении работ с ураном. Создавалась строго засекреченная «Лаборатория № 2», во главе которой был поставлен Игорь Васильевич Курчатов. Как и его коллеги в Соединенных Штатах, он выбрал для своего будущего котла замедлители из графита.

На три года отстали мы по времени от работ, которые с размахом велись в Соединенных Штатах. Но хотя технические и материальные возможности Игоря Курчатова и его соратников были куда ниже, по темпам исследований русские ученые не уступали американцам. И шеф Интеллидженс сервис был по-своему прав, выделяя эти работы в особое наблюдательное производство.

Глава шестая. В ресторане «Блютгерихт»

Командир танкового батальона, майор Отто Баденхуб, стал набираться еще с обеда и сейчас находился в той стадии опьянения, после которой либо буйствуют, либо заваливаются спать.

Надо отдать ему справедливость: пить майор Баденхуб умел. Внешне он почти ничем не отличался от офицеров, сидевших в малом зале знаменитого кёнигсбергского ресторана «Блютгерихт», расположенного в замке Альтштадт.

В зале было пустынно, и майор сидел один за столиком в углу. Перед ним стояла наполовину опорожненная бутылка с коньяком и лежала погасшая трубка. Время от времени майор наливал содержимое бутылки в высокую рюмку, залпом выпивал и принимался сосать погасшую трубку, тупо уставившись в пространство перед собой.

Постепенно ресторан «Блютгерихт» наполнялся офицерами в зеленых мундирах вермахта и в черных войск СС. Свободных мест становилось все меньше и меньше. Дошла очередь и до столика Баденхуба. К нему подошли двое – маленький майор с большой плешью, рыжими усами и наметившимся брюшком и высокий подтянутый обер-лейтенант.

– Здравствуй, Отто, – приветствовал маленький майор Баденхуба. – Не возражаешь, если мы нарушим твое одиночество?

Тот мотнул головой и молча протянул руку.

– Знакомьтесь: майор Отто Баденхуб – обер-лейтенант фон Герлах.

Фон Герлах щелкнул каблуками, майор медленно оторвал зад от стула и снова тяжело плюхнулся обратно.

К столику спешил обер-кельнер.

– Подождите, – сказал низенький майор. – Дайте нам отдышаться и привыкнуть. И потом, заказывать будет наш приятель, который подойдет через десять минут. Впрочем, принесите пока по рюмочке кюммеля.

Из большого зала послышались звуки оркестра: началась вечерняя программа. В дверях появилась большая группа эсэсовцев и принялась рассаживаться за банкетный стол, заказанный, очевидно, для них заранее.

– А вот и Вернер фон Шлиден, – сказал низенький майор Генрих Махт, комендант одного из кёнигсбергских фортов.

Обер-лейтенант тоже увидел Вернера: гауптман медленно пробирался меж столиков, высматривая приятелей, и махнул им рукой.

– Надеюсь, не заставил вас долго ждать, господа? – спросил Вернер фон Шлиден, подходя к столику и улыбаясь.

– Ну что вы, гауптман! – запротестовал Махт. – Мы не успели еще и рюмки выпить.

Он хотел познакомить Баденхуба с фон Шлиденом, но Вернер сказал, что с майором они уже знакомы, и тот утвердительно кивнул.

Увидев севшего за стол гауптмана, обер-кельнер просиял и с готовностью подбежал к столу. Он уже хорошо знал этого щедрого на чаевые офицера, который заказывал – конечно, за особую плату – всегда то, что не значилось в скудном, образца сорок четвертого года, меню ресторана.

Скоро стол был заставлен закусками и бутылками с вином. Вернер фон Шлиден радушно пригласил майора Баденхуба принять участие в небольшом дружеском вечере, посвященном годовщине со дня кончины «его любимого отца».

Майор Баденхуб подозвал кельнера, заказал бутылку коньяку и, когда ее принесли, молча поставил в центр стола, подтверждая тем самым свое согласие войти в общую компанию.

– …Конечно, сначала она возмущалась: «Как вы можете так?! Да у меня муж на фронте! Я честная женщина…» Ну, думаю про себя, все вы честные женщины… Моя тоже так говорила, до тех пор пока я не поймал ее с тыловой крысой. Да… Скрутил ей руку, ну и… Прав был Ницше, когда говорил: «Идешь к женщине, не забудь с собой плеть…»

Майор Махт закончил свой рассказ, выпил и торжествующе оглядел сидящих за столом офицеров. Все они уже изрядно захмелели, хотя до майора Баденхуба было им далеко. Надо сказать, что тот почему-то вдруг перестал пить, ходил в туалет умыться и сейчас выглядел трезвее, чем в начале вечера.

За столом говорил в основном Генрих Махт. Вернер только поддакивал, фон Герлах с еле скрываемой насмешкой поглядывал на «героя» многочисленных любовных похождений, а Баденхуб, как известно, разговорчивостью не отличался.

– Да, Ницше был великим человеком, – сменил тему разговора Генрих Махт. – Он первым заложил основы новой религии, религии настоящих людей, которые поставят мир на колени! За здоровье фюрера!

Все выпили. Обер-лейтенант поставил рюмку на стол и тихо сказал:

– А русские у границ Восточной Пруссии…

– Временные трудности, дорогой Фриц. Новое оружие фюрера изменит положение. Ведь ты знаешь, как мы обстреливаем Лондон новыми самолетами-снарядами! Лондон уже трясется в страхе! А там очередь за Москвой и Нью-Йорком! И потом, мне очень не нравится твой пессимизм, – сказал Махт.

– Давайте выпьем за победу, – примирительно предложил Вернер.

Он всегда старался показать, что тяготится умными разговорами, и сам таковых никогда в компаниях не затевал. Гауптман уже прослыл в гарнизоне хорошим и добрым парнем. У него всегда водились деньги для угощения приятелей, все считали Вернера истинным немцем, умеющим крепко выпить с друзьями и быть на своем месте в любой компании.

С обер-лейтенантом Фридрихом фон Герлахом гауптман познакомился еще в Берлине, на одной из вечеринок перед отъездом в Восточную Пруссию. Вернер фон Шлиден оказался с Фридрихом рядом за столом, потом они вместе курили, угощая друг друга сигаретами, и договорились встретиться еще раз.

Но следующая встреча произошла уже в Кёнигсберге.

Фон Герлах был потомком одного из великих магистров Тевтонского ордена, аристократом чистейших кровей. Об этом Вернер разузнал уже после первой встречи. И фон Шлидена удивили пессимизм и критические замечания молодого офицера, вернувшегося в Кёнигсберг после ранения на Западном фронте и оставленного теперь при штабе.

Вернера заинтересовал этот человек. Обер-лейтенант, не стесняясь присутствующих, ронял такие реплики, что Вернеру становилось не по себе. В данном случае гауптман не мог опасаться провокации: эту возможность он для себя уже проверил, но его кредо – держаться подальше от политики – исключало всякую ответную реакцию, и фон Шлиден попросту отмалчивался или переводил разговор в другую плоскость.

И тем не менее Герлах тянулся к Вернеру, старался бывать с ним вместе, и Вернер стал всерьез присматриваться к своему новому приятелю. По крайней мере, он представлял для фон Шлидена интерес уже возможностью психологического анализа по отношению верхушки германской элиты к режиму.

– Великий Ницше говорил, что нет более ядовитой отравы, чем учение о равенстве, – продолжал философствовать комендант форта. – Проповедуя справедливость, учение о равенстве на самом деле стремится к гибели справедливости. Равное – равным, неравным – неравное! Вот что говорит истинная справедливость! Отсюда следует, что низкое нельзя сравнивать с высоким. И действительно… Что может быть общего между мной и каким-то поляком или русским? Я не говорю уже о паршивых евреях. Белокурая бестия – и только он – должен владычествовать над миром.

– А ты рыжий, Генрих, и плешивый, – сказал майор Баденхуб и насмешливо хрюкнул. – И за что тебя женщины любят – не пойму.

Это были его первые слова за весь вечер.

Махт хотел было обидеться, но потом счел за лучшее обратить все в шутку.

– Возраст, милый Отто, возраст. Двадцать лет назад я был совсем не такой. А женщины любят мужчин вовсе не за обилие волос на голове.

– А я не знал, Генрих, что вы специалист в области философии, – сказал фон Шлиден.

«Рыжая свинья», – подумал он.

– Меня выгнали с третьего курса философского факультета. Я учился в Гейдельберге и проломил голову пивной кружкой одному чересчур умному еврейчику. Тогда это считалось преступлением.

– Вас зовут, гауптман, – буркнул майор Баденхуб и глазами показал Вернеру на банкетный стол, за которым сидели эсэсовцы.

Фон Шлиден повернулся и увидел пристально смотревшего на него оберштурмбаннфюрера Вильгельма Хорста. Хорст заметил, что Вернер увидел его, и сделал знак рукой, приглашая к столу.

– Извините, друзья, – сказал Вернер, – я отлучусь на минутку.

Когда он подошел к столу, за которым сидел Хорст, все сидевшие офицеры замолчали и выжидающе посмотрели на оберштурмбаннфюрера, возглавляющего, судя по всему, эту компанию.

– Представляю вам гауптмана Вернера фон Шлидена, господа, – сказал Хорст. – Это мой хороший знакомый и отличный офицер, хотя и не служит в СС.

Один из эсэсовцев громко заржал.

– Выпейте с нами, гауптман, за то, чтоб и вы когда-нибудь вступили в наше братство.

– Долг каждого из нас – выполнять волю фюрера, – сказал Вернер. – Зиг хайль!

Троекратное «Хайль!» ударило в сводчатый потолок зала.

– Неплохой парень этот Вернер фон Шлиден, – сказал майор Махт, когда гауптман отошел от стола.

– Ты давно его знаешь, Фриц?

– Я познакомился с ним в Берлине, – ответил фон Герлах. – До этого Вернер долгое время жил в Бразилии. Его отец был советником нашего посольства. Вернер окончил технический колледж в Штатах, потом отец умер на чужбине, и Шлиден вернулся домой.

– Он, по-видимому, из Южной Германии, твой щедрый приятель, – сказал Генрих Махт. – Такие немцы водятся на границе с Италией. Но откуда у него деньги? Получил большое наследство?

– Ты угадал наполовину, Генрих. Вернер фон Шлиден действительно происходит из старинного, но давно растерявшего свои поместья дворянского рода в Баварии. Словом, его предки бродили и по ту, и по эту сторону Альп… А что касается денег… Я, Генрих, не из тех людей, кто считает в чужом кармане. Вернер фон Шлиден – способный инженер. До того как его мобилизовали в вермахт, он работал у Круппа. По-моему, на ответственной работе, связанной с поставками из Швеции.

– Тогда понятно, – сказал Махт. – На такой работе надо быть полным кретином, чтобы не набить себе как следует карман.

Когда Вернер вернулся к столу, Генрих Махт продолжал разглагольствовать на философские темы.

– Что является основным стремлением жизни? – говорил он. – Воля к власти. Сильная или слабая воля – это качество прежде всего характеризует человека. Вся история человечества представляет собой отношение сильных к слабым и наоборот. И именно поэтому мы, представители арийской расы, люди сильные и властные, способны руководить другими. Только в нас воплощаются разум и искусство господствующих рас. Помните у Ницше: «орда белокурых, хищных животных, раса завоевателей и господ…» Или: «цель истории – в существовании избранных», «рабство составляет одно из существенно необходимых условий культуры, и эта истина, конечно, не оставляет места для каких-нибудь сомнений».

– Недурно для недоучившегося философа, – иронически заметил обер-лейтенант фон Герлах.

– Наш фюрер и есть тот сверхчеловек, о котором всегда тоскует человечество, – не обратив внимания на замечание Фридриха, продолжал майор-ницшеанец. – Наша нация велика уже потому, что она дала миру этого человека. Необыкновенного человека, подлинно народного вождя. Фюрер оставляет след от своей руки на тысячелетиях, как на мягком воске, повелитель и властелин мира из плеяды тех немногих, «при виде которых побледнеют и сократятся все бывшие на земле страшные и добрые духи».

– Вот тут ты, безусловно, прав, Генрих, – сказал обер-лейтенант, – духи давно уже побледнели…

«Очень мне нужны разговоры на скользкие темы», – подумал гауптман.

В последнее время Вернер фон Шлиден уставал от общества этих людей. Он прекрасно играл свою роль, даже не играл, он научился думать так, как должен был думать Вернер фон Шлиден, сын германского дворянина и дипломата, верный слуга фюрера и «Дас Дритте Райх» – Третьего рейха. Янус ни на йоту не отступал никогда от созданного им когда-то образа.

Но теперь Вернера охватывало временами чувство тяжести, будто нес он большую и неловко уложенную на спине ношу. Свое, настоящее, настойчиво рвалось наружу, с этим было все труднее справляться. Конечно, он был далек от того, чтобы сорваться, выдать себя. Но первые сигналы усталости насторожили Вернера, заставили его вызвать к действию новые запасы душевной энергии.

И еще он устал от одиночества… Это тяжелое бремя. Одинок ли разведчик, находящийся во вражеском стане при исполнении служебных обязанностей? И да, и нет. В силу особенности профессии разведчик не имеет права на откровенность с кем бы то ни было, не имеет права на искренность, а следовательно, у него нет настоящего друга, который был бы посвящен во все замыслы, во внутреннюю жизнь разведчика. Иными словами, перефразируя древнегреческого философа, мы можем сказать о разведчике: «Все свое он носит в себе». Постоянное перенапряжение может вызвать опасность психологического срыва.

В таких случаях разведчику необходима разрядка, отдых, смена обстановки. И зная об этом, руководство разведки время от времени устраивает своему работнику вызов в Центр, переброску в другую страну. Но шла война, она близилась к концу, и у Ахмедова-Вилкса не было права на отдых…

Вот и сейчас после реплики Герлаха Вернер понял, что он должен немедленно вмешаться, иначе… И гауптман предложил офицерам выпить.

– За здоровье фюрера! – сказал он.

Но тему разговора сменить ему не удалось. Теперь начал Фридрих фон Герлах.

– Ты, Генрих, большой знаток философии Ницше, – сказал он. – Я не учился на философском факультете, но кое-что читал тоже. Вот объясни мне, как понимать неоднократные высказывания Ницше против антисемитизма? Ведь он всегда защищал евреев и даже предлагал включить их в новую и сильную смешанную расу европейцев. Что ты скажешь на это?

«Удар ниже пояса, – подумал Вернер. – И довольно смелый… Молодец, обер-лейтенант! Как теперь выкрутится этот «философ»?

Махт едва не подавился куском шницеля, он стал жевать его, когда заговорил Фридрих.

– Действительно, ты читал Ницше, – зло проговорил он, глотнув вина из бокала. – Это попросту одна из его ошибок, которые вполне возможны и у великих людей. И вообще…

Майор Баденхуб хрюкнул. Все посмотрели на него и поняли, что это означало смех.

– Этот ваш Ницше сам был евреем, – сказал он, похрюкивая. – Мне как-то говорили об этом… Самый обыкновенный чокнутый еврейчик из Саксонии.

– Но, кажется, отец его был пастором, – осторожно возразил Вернер.

– Ну и что? – упрямо пробасил майор-танкист. – Евреи бывают и премьер-министрами. Один Дизраэли чего стоит… Я уже не говорю о банкирах, профессорах, писателях и всех прочих. Нет, друзья мои, ваш Ницше, как и Отто Вейнингер с его забавной книгой про пол и характер, самые настоящие евреи, а их идеи о сверхчеловеке от импотенции. Давайте выпьем за то, чтоб русские убили нас прежде, чем мы эту импотенцию приобретем. Прозит!

В это время в большом зале хлопнул выстрел. Все вскочили из-за стола. Раздались женский визг и возбужденные голоса мужчин. Эсэсовцы, сидевшие за столом с Вильгельмом Хорстом, быстрее других покинули стол и побежали в большой зал. Вернер направился за ними, но у дверей его остановил голубоглазый, с перевязанной рукой оберштурмфюрер и попросил вернуться на место.

К столу возвращался Вильгельм Хорст.

– Любопытствуете, гауптман? – сказал он Вернеру. – Ничего особенного. Один молокосос-летчик пустил себе пулю в лоб. Алкоголь и нервы… Химмельхерготт! Дерьмо, а не офицер. Надеюсь, с вами этого не случится, гауптман…

За столом Генрих Махт развивал тем временем идею всеобщей агрессивности, которая якобы заложена в человечестве и определяет всю историю цивилизованного мира.

Вернер фон Шлиден внимательно слушал, изредка поддакивал, а более активно вмешивался, когда Фридрих слишком опасно вклинивался в бредни Генриха Махта со своими крайними суждениями.

– Все истоки агрессивности в самой природе человека, сказал комендант форта. – Общество время от времени дает своим членам разрешение на физическое уничтожение представителей человеческого рода, которые объявляются заклятыми врагами цивилизации. И это справедливо!

Теперь гауптман словно отключился от того, что происходило за столом. Он дал возможность своей психике отдохнуть от напряжения, в котором она пребывала весь вечер, и механически поднимал рюмку, закусывал, что-то говорил в лад общему разговору и находился как бы вне офицерской компании. До его сознания доходили слова «стремление человека к обладанию», «национальный инстинкт», «первый человек был вооруженным убийцей», «примат силы», слова Гоббса, приведенные Махтом по-латыни: «Bellum omnium contra omnes. – Война всех против всех», территориальный императив, «человек человеку волк»… Потом всплыл ответ Зигмунда Фрейда на вопрос о том, удастся ли в ходе культурного развития справиться с помехами на пути совместного бытия, вызванными влечением человека к агрессии и самоуничтожению: «Люди в овладении силами природы зашли теперь так далеко, что с их помощью им теперь легко истребить друг друга вплоть до последнего человека. Они это знают, отсюда в значительной степени их теперешнее беспокойство, их несчастья, их страх».

– За здоровье непобедимого германского народа! – крикнул Генрих Махт.

«Ты плохо знал людей, потому и не верил в их нравственную стойкость, старый венский профессор», – подумал о Фрейде Вернер фон Шлиден и с готовностью поднял свою рюмку.

Ночью советская авиация бомбила Кёнигсберг. Когда первые звенья тяжелых машин появились над городом, четверка немецких офицеров давно уже покинула «Блютгерихт» и весело опорожняла бутылки, захваченные предусмотрительным Вернером из ресторана. Им с успехом, свидетельствующим о немалом опыте, помогали в этом занятии три девицы из варьете, которых удалось подхватить офицерам в конце вечера.

Расположилась компания в просторном двухэтажном особняке, принадлежавшем отцу фон Герлаха. Родители Фридриха уехали в поместье, подальше от бомбежек, и дом в Амалиенау служил отличным и удобным местом для кутежей приятелей обер-лейтенанта.

Когда послышался гул моторов, девицы подняли было панику и пытались бежать в убежище, но добрый глоток коньяку для каждой из них успокоил девиц, а хозяин дома сказал: «Русские не бросают здесь бомбы, они щадят мирное население».

Горькая усмешка тронула губы обер-лейтенанта.

Вскоре майор Баденхуб храпел на диване в гостиной – это было кстати, так как девиц на всех офицеров не хватало. Мужчины вышли в соседнюю комнату и разыграли женщин между собой. Вернеру фон Шлидену досталась миловидная шатенка с длинными ресницами, грустными глазами и стройной фигурой. Это была второстепенная актриса из театра в Тильзите, перебравшегося недавно в Кёнигсберг. Звали ее Ирмой.

Генрих Махт вскоре совсем захмелел и лез целоваться к фон Шлидену, повторяя, что Вернер замечательный и великолепный парень. Обер-лейтенант Фридрих фон Герлах исчез со своей подругой, а белокурая толстушка, доставшаяся Генриху Махту, дергала его за рукав и тянула к лестнице, ведущей в верхние комнаты.

Наконец Вернер остался один с Ирмой. Они прошли небольшой коридор и очутились в комнате с широкой кроватью. Гауптман снял мундир, повесил его на спинку стула и сел спиной к Ирме, молча стоявшей у постели.

В доме затихло. Вернер достал из кармана сигареты и сидел не поворачиваясь.

Докурив сигарету, он смял ее, поднялся потягиваясь.

Ирма, одетая, сидела на краешке кровати и в упор смотрела на гауптмана.

– Я думал, ты уже спишь, – сказал Вернер.

Ирма промолчала.

– Будешь дежурить всю ночь, да? – спросил гауптман.

Она сощурилась:

– Купил за бутылку и сразу в постель? Манера белокурой бестии… Но ты ведь брюнет, мой дорогой!

– Ну зачем ты так? – сказал Вернер и шагнул к женщине.

– Не подходи! – зло выкрикнула Ирма.

– Глупая, – сказал Вернер фон Шлиден. – Плохо знаешь людей, дорогая фройляйн. Я из тех, что могут быть с женщиной, если она сама хочет этого тоже.

Вернер фон Шлиден отвернулся и снял со спинки стула мундир.

– Спи, маленькая, спи спокойно. Пойду поищу другое пристанище для себя.

Гауптман открыл дверь и шагнул в коридор.

Подожди, – громким шепотом остановила его Ирма. Вернер вернулся, прикрыв дверь, и остановился перед Ирмой, продолжавшей сидеть на кровати.

– Оставь мне сигареты, – сказала она.

Гауптман протянул ей пачку, потом нашарил в кармане зажигалку и отдал ее тоже.

– Не уходи, – сказала вдруг Ирма.

Она привстала, схватила Вернера за рукав мундира.

– Посиди со мной, – сказала она…