Текст книги "Мачеха-судьба"

* * *

Собачья должность у бригадира в колхозе. В чужой монастырь со своим уставом не ходят. С тридцатого года бригадиры по домам утрами бегают, на работы людей поднимают. Бригадир к рядовому колхознику в избу зайдет обязательно, узнает, жив ли, здоров ли, да спросит так вежливо: «Пойдёшь солому метать?» Колхозник про расценки вызнает, да с кем метать, да в какие скирды, да если в кормозаготовительных звеньях народ кормят, то не перепадёт ли ему в обед чашка щей, и т. д. и т. п. По совместительству бригадир миротворец, милиционер, экспедитор, стекольщик, забойщик скота, и так далее. Весной агроном к бригадиру: «Людей давай. Зерно протравливать надо». Большого желания ядом травиться ни у кого нет. Яков за Петра, Петр за Якова. У одного гастрит, у другого чирей на шею сел, третий ночами по стенам ходит. Бригадир к механику: «Гони шоферов с ремонта. Чего по мастерской болтаться?» Оно и правда: с запчастями было туго. Снимали шоферы колеса с автомашин, снимали тормозные колодки и ходили, ходили по мастерской. Сегодня накладку тормозную достали, заклёпок нет. Завтра заклёпки достали, тормозных цилиндров нет. Механик: «Шоферы – элита шефа, иди к нему и договаривайся». Надо на ферме доярку подменить, зоотехник к бригадиру: «Ищи!» «Не потерял, искать-то!» «А ты вот к Марье сходи». «Был». «А Настя не пойдёт?» «А ты иди и ищи сама, я вам не отдел кадров!» «Ну-ну, не поднимай пары. Институт сначала кончи, потом и командуй мной!» Гоняется пьяный слесарь на скотном дворе с ножичком за доярками, к кому доярки бегут защиту искать? К бригадиру. Связали хулигана, звонит бригадир в милицию, ему отвечают: «Ехать не на чем. Вези на тракторе». «Да пошли вы!..» «Но-но, не нарывайся! За оскорбление работника милиции посидишь суток пятнадцать в кутузке, умнее будешь». У бывалого, жизнью тертого бригадира нервы что бычьи жилы. Ему плюй в глаза, ако божья роса. Чаще бригадирили в очередь. Иному трёх-четырёх дней хватало на прививку от бешенства. Как-то на заседании членов правления колхоза присутствовала женщина, отвечающая в районе за вторсырьё. Бригадир был свеженький, без году неделя. Женщина и давай кричать, прокурором стращать, чтобы шкуры сдирал бригадир даже с павших животных. Разволновался бригадир, так разволновался, будто ему приговор суда уже зачитали, вот-вот под окнами раздастся команда «С вещами на выход!» Сидел он с пачкой всевозможных рукописных расценок весом с полпуда, знать хотел, какой тетрадкой пользоваться, если, например, послал он мужика помочь слесарю на ферме «переставить» электродвигатель. Согласен бригадир с доводами инженера, что требуется написать на правление колхоза докладную, по чьей вине сгорел электродвигатель. Но писать докладную – всё равно, что нажить себе кровного врага. Он за наукой, а ему мозги вправляют. Покидал все рукописи времен царя Гороха на пол и в двери.

Женщины тоже ходили в бригадирах. А как же, ходили! Привезли суточников на сенокос, бригадир спрашивает, кто «постоит», а кто «помечет». Согласилась быть стояльщиком сильная женщина с вздутым носом на волевом, неброском лицом. Мётальщиком вызвался шустренький мужичонка. Рад бригадир! По его схеме изъявленная жизнь должна войти в день, как нога входит в лакированный сапог. Через полчаса мётальщик удирал от стояльщицы – охвостье! Кладёт сено, как собака на палку с….! Оказывается, женщина сама бригадир и попала в кутузку за то, что такому колхознику, как мётальщик, в порыве гнева ребра пересчитала. «Недокундыш! Ещё и под подол лезет, сморчок косолапый!» Пришлось вмешаться сопровождающему милиционеру.

* * *

Добротный скотный двор, кирпичный «двухсотник». После развала колхоза, по слухам, хозяйка двору – жена последнего управляющего кооператива. Живёт хозяйка где-то у моря. Ей это здание надо, как попу наган. Во дворе стоит грузовая машина. Два парня режут «болгарками» транспортеры, трубы, стойла. Заинтересовался колхозник, бывший слесарь этого двора, идёт узнать, кто дал разрешение резать. «Сэрёга», – отвечает парень-крепыш. «Что за Сэрёга?» «Из сэльсавэта». «Окстись, у нас власти лет десять нет». «Сэрёга сказал: бэри, рэжь, мне давай палавину». «А нам что даст твой Сэрёга? Бывшим колхозникам, чей этот двор принадлежит по праву?» «Дарагой, какое моё дэло, чей двор, он сказал: рэжь, я рэжу! Не мэшай!»

* * *

Приходит утром бригадир с нарядом к трактористу, а тот с высококвалифицированным печником печь русскую кладут. Кругом кирпичи навалены, глина в вёдрах, и початая бутылка водки на табурете дразнится. Рядом с бутылкой порезанные ломки селёдки на разостланной газете. Хозяин с одного угла работает, печник – с другого. Кирпич на кирпич, гони, бабка, магарыч. Оба веселые, один другого подклинивают. Кирпичи так и летают у них в руках. «Хошь? – спрашивает тракторист бригадира и на бутылку кивает, мол, наливай сам, у меня руки грязные. «Не, с утра и лошади не пьют». «Ну как хошь. Видишь сам, Покров скоро, как без печи в зиму идти?» На другое утро опять бригадир правится к трактористу. Что такое? Думал увидеть готовую печь, а видит иную картину: печник свой угол разбирает, кирпичи без приберегу швыряет, хозяин свой мечет. У обоих лица мятые, в глине, вроде как один другого виноватым считает, у высококвалифицированного печника одна ноздря толще и сочнее другой. Бригадир: «Да-а, страдает человек за то, что живёт. Водка кончилась?» «Уйди! – рычит тракторист, играя белками желтых волчьих глаз. – Уйди от греха подальше! То как мазну кирпичом!..» Бригадир ретируется. Навстречу жена тракториста. «Скоро ваш-то руку набьёт и мне в бане печку смастракает», – сдержанно говорит бригадир, готовый расхохотаться. «Горюшко-головушка! Ну их к лешему! Не в ту сторону дымоход повернули».

* * *

Накануне выборов в Государственную Думу по району мечется дурной и бледный от бессонницы прикормленный агитатор. На магазинах, на столбах, на автобусных остановках, у милиции и на дверях районной поликлиники красуются плакаты: «Пора менять власть!» Загорелый воин в камуфляжной форме, в бронежилете, с ручным пулемётом, на поясе гирлянда гранат, стоит на горной вершине. Как не вспомнить строчку из стихотворения классика: «Кавказ подо мною…» Надо глас народа! Надо! Надо расшевелить это сонное царство! В редакции районной газеты прикормленному агитатору дают наводку на одного «народного мстителя» – зло пишет про власть на местах! Вот агитатор с шофером приезжают в указанную деревню, находят дом «мстителя», заходят в избу. Избенка маленькая, потолок низкий, по избе от стола к дверям стелется табачный дым. Сидит у окна за столом мужик, хлебает наваристые щи, солит круто.

Агитатору осмысленное лицо мужика понравилось. Начинает бойко агитировать написать в районную газету статью. Обещает хороший гонорар. Мужик молчит. «Так как?» «О чём?» «Как о чём, о власти! Вы же пишите, почему сейчас упрямитесь?» «Не всё ли равно, какая власть меня острижёт, а? Да и не пишу я». «Постойте, а кто тогда пишет?» Мужик кивает головой в окошко. «Сосед?» – догадывается агитатор. «Пишет, с-с-собака. Пис-с-сатель».

* * *

Перестроечная хлябь. Горбачеву веры мало. Продукты по талонам. Голые винные витрины. Зима. Утро. Народ набился в тепло, в кочегарку на скотном дворе. Курят, запрягают лошадей у Кремлевской стены. Парень навалился на котел, «работает» стенографистом – царапает гвоздём по железу: «Кокаин. Секс. Миша дурак».

* * *

Едет колхозный инженер поздним вечером. Гонял к соседям, просил продать по сходной цене заднее колесо от списанного трактора. Вдруг перед машиной в свете фар вырос мужик, в руках у мужика подходящий камень. Вышел инженер из машины: «Ты кто, партизан?» «Я те дам! Я те так дам!.. Слышит в ответ. Застонали, заругались, помянули родню лешего. Оказывается, к мужику повадился вор, копает ночами картошку, а ездит «…на такой же ворованной машине». «Я что, машину украл?» Мужик кидает камень под дорогу. «Кто тя знает… У тя и своя картошка есть?» «Есть». «Надо же!»

* * *

У знатного комбайнера умерла мать. Он к бригадиру. «И дождя нет! И вёдро полное, как на беду… Как и делу быть?» – ноет бригадир. Комбайнер: «Гроб дядя Николай сделает, я в копнитель гроб поставлю, веревками привяжу и своим ходом, вот копальщиков…» Бригадир: «Надо жать успевать… Как и быть? Полное вёдро! Эх, доля наша крестьянская!» Комбайнер: «Протухнет мама».

Бригадир: «Сходи-ка ты к секретарю нашему, пускай в милицию позвонит, нет ли суточников у них. Приедут, выкопают могилу…»

* * *

В члены правления колхоза выбирали самых достойных. К рангу «достойных» подходили те, кто любил пышность выражений. На смех на собрании выкрикнули невзрачного простоватого мужика, мужик вскочил со скамейки, руками машет: «Что вы, что вы, весь народ на правленцев глядит как на зверей, не перенести мне! Как есть не перенести!» «Перенесёшь, – ржут в зале. – В партию примут!» «Не надо, мужики, не надо мне партии, я гнета не терплю, я за себя не ручаюсь!» «Так мы за тебя ручаемся!» Согласился мужик быть членом правления. Стали на заседании обсуждать рекомендованные управлением сельского хозяйства расценки, этот мужик листал, листал страницы, говорит: «Со всем согласный, а вот жерди в лесу рубить да полоз гнуть – малова-ато».

* * *

Проблеснула заря, брызнули искры рассвета. Тракторист погребает дороги. Ночью метель облетела повитую дрёмой землю, полыхнула под утро зима морозом. Отвалился на гребень черно-серый ком, на человека похожий. Зверь какой замёрз или человек? Так и сяк ворочает тракторист находку, опознал: такой-то! Повалила мужика хладная сила, метель одеялом укутала. Щупает, вроде живой… В кабину негнущееся тело-кочерыгу затолкал, везёт домой. Дома выгружает, тащит в избу, на диван валит в валенках, в мазаной стылой фуфайке. Жена замерзшего мужика недовольна, воткнула в тракториста тяжёлый взгляд. Крик дождём. Испуганная девочка лет десяти жмётся к матери. «Ты нашёл, так ты и в больницу вези». Быковато смотрит тракторист от таких слов. «Спасибо». «Спасибо на кусок не намажешь. Живой или представился?» «Вроде живой». «Вот и вези. Напрямую всего-то двадцать верст. На другой раз всякую шваль подбирать не станешь». «Да ты с печи упала? Что я тебе скорая помощь?» Минут двадцать препирались. С дивана тихий голос, похожий на шелест крупного речного песка на яром ветру: «Налей». «Скипидару бы тебе налить, вражина! Скотина безголовая!» – взвилась жена. Девочку оттолкнула, к дивану подскочила, смачно плюнула в раскрытые глаза. Тракторист – в двери. Уф, не осмыслить всю неприязнь женщины к пьяному мужчине.

* * *

До переселенцев с родины знатного комбайнера Михал Сергеича Горбачева колхозники мелкое воровство считали грешным делом. Как это колхозное украсть, ведь оно общее?! Вдруг увидят, позор-то какой! А как страну поделили на зоны, мы попали в Нечернозёмную, да пошли волной вербованные, и пала с душ вековая дремота.

Потащили.

Интересно подметить, что те из желающих поднимать Нечерноземье, кто не успел за порог квартирки запнуться, спешит получить стадо коров или стадо телят, смываются быстро. Как говорил классик, в чернозем вечером воткнул оглоблю, к утру тарантас вырастет, у нас картошка не всякий год родится. Посмотрят, повздыхают, чемодан в охапку, и поминай как звали. А ведь приезжающим давали корову, если есть в семье дети, давали нетель, если детей нет, давали подъёмные; дрова бесплатно, сено бесплатно, постельные принадлежности – пожалуйста, газ, электричество – всё бесплатно! А своим – фигу с маслом! Приезжая домой пошла с дойки – бидончик трёхлитровый молока со сливками несёт. Приезжий свежует бычка на общественное питание – почки, печень, сердце, плюс килограмма три мяса – попёр! Бригадир укоряет: «Ты что делаешь? Ты что делаешь?!» «Я имею право детишек мяском порадовать?» «А наши детишки газеты читай?!» «Ну, ваши привыкшие». Приезжают – вошь похоронить не на что, поехали барами, машина добра под прижим. Тащили фляги, тащили кровати – всё, что худо приколочено. Были переселенцы даже с Кореи, были крымские татары, были цыгане, да каких только голодранцев не было!

Вот году так… Да, в том году, когда у горбачевского паровоза уголь кончился, и танки Бориса загремели по улицам Москвы, приходит на имя бывшей колхозной бухгалтерши слезное письмо: напишите справку, что я у вас в колхозе год «трубил». Пишет мужик, родом из-под Вологды. Колхоз к той поре источился и смиренно отошёл от дел: добили, растащили, отходную прогнусавили колхозу! Бухгалтерша, добрейшей души женщина, очень хотела помочь истцу. Стала узнавать, какой у нас мужик из-под Вологды год трактористом «трубил». На чердак бывшей колхозной конторы ползала, сохранившиеся в голубином помете документы шерстила, увы. Стали мужики вспоминать. «А-а, это не тот ли кривоногий коротышка, что гармонь пропил?» Приехали в колхоз муж да жена. Не успели отогреться, их поселили в старой, видавшей переселенцев квартире барачного типа, спешат в колхозную контору, видеть желают только председателя. Он, естественно, в грудь колотит, мол, я ли железа не поел? Трактор ему! Почти новый, ДТ-75 с погрузчиком. Жена вела себя поскромнее, мол, учетчиком молока на ферме была, молоко везде белое, учитывай у нас! Порт прописки тракторов в славное колхозное время – скотный двор. Вода утром горячая. Мороз под сорок градусов, мужичок принимает технику. Воду в радиатор льёт. Мужики кричат: «Ты что делаешь, чудило? Сливай скорее, нижний бачок уже перехватило!» Ведро кипятку на радиатор, другое ведро, какая-то часть воды сбежала, какая-то превратилась в лёд. Мужики «кладут огонь» под своими тракторами: ведра с намоченными топливом тряпками, щепами. Советуют мужичку делать тоже самое. «А не… приваживать!» Матом кроет в ответ мужичок. Долго он заводил, литров двести кипятка на двигатель выплескал. «Замолол», как говорят бывалые механизаторы, тут, само собой разумеется, следуют «дымовые» – надо нового тракториста качнуть, т. е. принять в свой круг. Наводка – магазин. Тогда торговали кубинским ромом, губастая такая негритянка звала вкусить заморскую гадость. Мужичок хотел было пешком до потребиловки добежать, благо ходу с километр, а мужики против: «Ты не шпана береговая, с уважением, на тракторе, так сказать, покажи выходку! Увидишь своих, кланяйся нашим!» Тяжело трактору дались первые сто метров, он, промёрзший до последней гайки, скрипел и упирался рогом. Выпили. Разгорелись. Мужичок давай заливать, что «злое зло его иссосало»: цеплялось начальство к нему постоянно, подрался с инженером в колхозе под Вологдой, бросил в поле немецкую косилку, колесный трактор уронил в реку с моста и рубля за нанесённый ущерб не заплатил – и прочие подвиги изобразил подобающим образом. Свисает в кочегарке в сетке паутины копоть, мелко цокают о цементный пол капли воды. Призадумались мужики: этот герой подымет Нечерноземную зону, жди. Но за второй порцией кубинского рома всё же снарядили гонца. У магазина стал мужичок разворачиваться, наехал на электрический столб; от удара столб в одну сторону отвалился, направляющее колесо вместе с осью в другую откатилось. Гусеничная лента сверкающей змеёй под дорогу съехала. Вышел мужичок из кабины, обошёл трактор – да-а, выходка не удалась, дверь захлопнул и в магазин. Пьют мужики ром в кочегарке, кто-то ненароком тянет: «Ты во-оду-то-о слил?» И стоял трактор неделю немым укором у магазина. Шёл народ в магазин, «мыл кости» начальству: «Пьяные морды! Хорошее дерево не прибьёт к нашему берегу: всех принимаем!» А мужичок привезенную гармонь продал: обратно как-то выехать надо, да и был таков.

Один чудило из приезжих на лошади в избу въезжал. Двери высотой полтора метра, согнётся в три погибели и губами чмокает. Джигит! Дрова колол у печи. Зато в тепле, в одной рубахе. Песок сыплется с потолка, стекла в рамах дзинькают, знай колуном чурки суковатые «метелит».

Другой сабли делал. Тяпнет железяку, снимал ободья с конских колёс, и точит, и точит на станке ночами: сторожем на ферме трудился. Слесарь вечером новый наждачный круг поставит, к утру весь круг Левша издерёт. Саблей рубил чертополох возле фермы. Не терял, казак, навыков!

Приезжей доверили стадо коров. Она ржаную солому таскает на вилах с улицы и стелет под коров. «Ты что делаешь?» – спрашивают. «Постельки» – отвечает.

Идут проходом скотного двора приезжие, женщина и двое мужчин. Зоотехник ведёт их принимать стадо. «Ты смотри, какие новые бидоны! Нержавейка!» – тихо говорит один мужик другому. «Вечером сбагрим. Под брагу», – отвечает второй.

Или вот случай. Зима, снегу до подпазух набухало. Приехал мужик на гусеничном тракторе в лесную делянку, бригадир его послал притащить дров к кочегарке. Тогда с каких-то пирогов богато зажили, троса с километр в леспромхозе достали, деревья таскали волоком. Приезжают на лошадке приезжие, вроде как муж с женой. Пила «Дружба» у них в дровнях с нитки новенькая. Женщина встала столбиком на торной дороге, маленький топорик подмышку сунут, стоит и заворожено смотрит. Стояла береза столетняя, крона по низу юбки метров пятнадцать, стояла, никому не мешала. Возле самой дороги. Приезжий пилу берёт, заводит, стартер кидает женщине, и давай зайцем вокруг берёзы сновать, т. е. пилит кругом.

Береза «села тушей» на шину. Идёт приезжий к трактористу, так и так. «Ну, чудило! Да кто же так пилит?» «Я на Камчатке сотни кубов сухостою перепилил!» – запальчиво отвечает приезжий. Стали пилу доставать. Тросом чуть-чуть березу натянули, достали. «А теперь что делать? Такая дура хлопнет… Эх, есть же…» И оставлять подпиленную лесину нельзя. Свалил тракторист березу. Упала, всю проезжую дорогу завалила. И пришлось трактористу часа два с той березой мучиться. Пожили эти приезжие с полгода, хлебнули кислых щей, ничего-то у них не ладится! Подрались. Муж всадил жене в живот вилы четырехрожковые и в бега ударился. На Камчатке поймали. Сухостой с топора рубил.

Колхозные праздники – День урожая – в семидесятых годах справляли в колхозе шумно, раскатисто. Осень умывалась ночами морозной пылью. Веселым огнём затоплены людские глаза. Колхоз строился, силой набирался. Председатель невест для парней сватал в других волостях.

Людей награждали грамотами, столы ломились от яств, вчерашние враги мирились и целовались. Никто никого не подъедал, пеплу на уши не сыпал, ложку торопливо не облизывал, в чужой карман не заглядывал, чужие колени воровски не жамкал. Потом, в девяностые и в наши бесноватые дни, когда всем бандиты верховодить начали, зависть людей заела, виноватых во всех бедах искать почали; закашлялись, засморкались бывшие колхозники, с подозрением великим друг к дружке; привечать сосед соседа стал по имени-отчеству, продёрнули моду в гости звать или на поминки только телефонным приглашением. Будто выдуло деревенские улицы. Остатки былой колхозной рати соберутся в магазине: хлеба ждать приходится часа по два, только кто-нибудь рот открыл да прежнюю жизнь вспомнил, а хуже всего, виноватый в развале колхоза в кошмарном сне отыскался, и пошло-поехало: я ли не работала, я ли не голодовала, а ты…

Пошла рыгать губерния!

Застонет душа, закачается в глухом реве.

– Да без колхоза вас бы вши заели! В вашем доме до обеда лытки вытягивали! Через год коров своих меняли, всё вам не корова, всё вам не корова! Самых лучших с колхозного двора повели!

– В вашем не вытягивали? Мы в своём доме живём, а вы в колхозном! Сырым и печеным из колхоза волокли! Мы к начальству не ластились, нас награды стороной обходили!

– Тьфу, награды им… Твой Ваня редкий год минимум дней выработал, награды ему! Не собирай с огня и с лесу! Без колхоза на кого мы похожи стали? Огородец вспахать – поклонись ворам, мост под деревней упал, а чей он, мост? Не твой, не мой, не папы римского! У вашего дома ямину выбухали лесовозы, раньше бы твой Ваня наскочил на председателя, в пух и прах разнёс, теперь на кого наскочишь, кому мы нужны?

Попутно ведётся агитация против всех кандидатур в списке на главу района. Все желали бы варяга, свои приелись, приносились, своим нет никакого доверия. Весь год одни праздники: пир во время чумы, да и только.

– Вот бы попросить к рулю бывшего президента американского Билла: правь, Билл. Рви ноздри ворам! Никому литры нефти не давай, кубометра лесу не давай, пускай Россия будет сырьевым складом! Складом да для русских!

– При колхозах фуражу давали, лари ломились. Теперь в магазине комбикормов купишь мешок, зальешь в ведре кипятком – муть черная, сор, грязь, шелуха. Какой поросёнок, какая корова?

А тогда, в семидесятые, когда паспорта выправили, когда крыши изб шифером закрыли, ещё в одном лапте коров доили, в другом на танцы бегали, какой подъем был, какой азарт был!..

Стоят на трибуне красные знамёна, вроде их семь, расправленных и поглаженных. А то! Знай наших! Колхозный голова, одетый в надраенные до блеска яловые сапоги, горой качался за столом, призывал народ к вниманию, бренчал ложкой в медную братыню, всех хвалил, никого не хулил, произносил первый тост: «Ну, крещеные, за наш краснознамённый, передовой, выстраданный родной колхоз! Чтоб цвёл он, родимый, год от году, как поэт один завещал: и в ширь шёл, и в вышину! Чтоб пилось, елось и всего хотелось!» Зубоеды стеснялись добавить к сказанному: «А роботка на ум не шла». Богатырь сегодня председатель! Он в банк не спешит деньги клянчить, как соседи-председатели клянчат, на свои кровные строимся. Мост через реку без всяких смет и чертежей на голом энтузиазме кинули! Камни с полей убираем, новину катим, т. е. лес под пашню корчуем, поголовье скота год от года множится! Эх, мечтает колхозный голова, заглянуть бы за горизонт, годков эдак на пятьдесят… На смену колхозной голове поднималась голова партийная, докладывала народу, что ряды коммунистов множатся, такой-то коммунист столько-то выработал га мягкой пахоты, сэкономил столько-то литров топлива… Заливисто вещал голова с медным отливом о скорой победе коммунизма. Да черт с ним, с набившим оскомину коммунизмом, просто кому-то в такую яркую минуту народ словесами глушить, пускай секретарь парткома языком бьёт, ласковая сила и сердце рвёт. Запомнился один праздник, потому что разошлись без драки. Ещё бы немного, и кое-кто кое-кому «начистил пасть», но в самую последнюю минуту председатель кулаком в столешницу вдарил: выходи, кто сыт!

Мужик с мелкобуржуазной натурой маленького поджигателя войны, с лицом в чернильных подтёках, завгар и электросварщик по совместительству, домой собираться стал. Он был уже слегка бессмертным. Жена раньше отвалила, в фойе с бабами всяк язык славил свою весну. Шапку на нос насунул, ни на кого не глядит, белый свет не мил. А обессмертиться, т. е. выпить, желание имеется. Толкает коленкой сидящую рядом женщину, бубнит себе под нос. «Чо тебе?» «Кань». «Какой беды кануть?» «Этого… с топором». «Возьми да кань, что, у тя рук нет?» «Нет, ты кань, от тебя вкуснее». То ли женщина не поняла, какая жидкость «с топором», то ли намеренно нахлобучила полный стакан масла подсолнечного. На, дескать, яд кромешный, жри! Мужик стакан на лоб. Вскочил, горло щупает, кричит несвязно. Чайник с пивом схватил и женщину чайником по голове огрел. Женщина пальцем хулигана застращает и пошла этакой глыбой, закачалась… А до этого случая дедушка, пенёк ещё крепенький, опустил в блюдо с винегретом вставные протезы. Ложками поднимут протез да опустят, возгласы нехорошие потянулись: «Какая баба свеклу хрушко резала?» Старик шарил во рту корявыми пальцами, щупал, засмеялся дребезжащим смешком: «Робята, не мои ли зубы в блюде плавают?» Грудастая переселенка была сильно поражена колхозной щедростью, смеялась, вскакивала за столом, верещала про великий Советский Союз, жареное мясо драла руками, толкала в рот, ела невпродых, запивала то водкой, то пивом. Попутно куски мяса опускала в сумку: запас! Опустила и пару бутылок водки. Домой пошла, переползти через изгородь у колхозного дома культуры не могла, лежит, руки на сумку с провизией положила, вроде псалом тянет про Советский Союз.

Плясали все. Гармонисты попеременно хватали «Барыню», катили «Яблочко».

Частушки озорные пели, девчата стреляли глазами. В пол вбивали вчерашние обиды.

Идут муж да жена домой, люди степенные, рассудительные. Видят такое дело: мужик, как настоящий русский богатырь, тоже изрядно кинувший за воротник, ковыляет на помощь переселенке. А жена ядовито пускает дым: «Иди, иди, оближи её!» Переселенка: «Дикие народы! Азиаты! Женщину обслужить не могут! Да у нас… у нас в очередь бы!..»По деревне тащились за ней нехорошие слухи. Мол, заявила бригадиру: «Двери нарочно не затворяю, хоть бы лешего, какого-нибудь лешего косматого ко мне на огонёк кинуло! Если ты, сноп ржаной, мне мужика не дашь… Слышишь, уезжаю!»

* * *

Колхозные собрания начинались с опозданием часа на два. А то и не собирались вовсе по причине отсутствия кворума. Колхозники наивно полагали, что и без их присутствия есть кому «решать и голосовать». Народ подходил, собирался, брякая сапогами о черствую землю, кучковался, рассаживался. Одно крыло занимала непримиримая оппозиция, другое – желающие слинять при первой возможности, в первые ряды валились те, кто желал, чтоб их видели свои начальники и заметил уполномоченный от райкома партии. На галерку толкались те, кто крепко подмочили свою репутацию и хотели бы остаться неприметными серыми мышками.

В какой год председатель просил колхозников «дать продых», народ одолевала нервозность: кто на смену придёт? Какого кота в мешке сунет райком партии? Желающих тянуть председательский воз было очень мало. От председательства отбрыкивались, как только могли. Один кандидат месяц сидел под замком в своей бане, потом поехал в психбольницу, там погостил и после больницы стоптал в райцентре место диспетчера в строительной организации. Но партбилет сохранил! После войны шли фронтовики, эти народ не жалели и себя не берегли. Для них мирная жизнь была продолжением войны. Эти поднимали страну из руин, брали за рога космос. Сказала партия: выполни хлебопоставки! Председатель с голоду умрёт, народ уморит, но ссыплет в закрома Родины зерно до последнего килограмма! Потом пошли выпускники совпартшкол: вчерашние трактористы, шофера, учителя и прочие. Это был золотой резерв райкома партии, фундамент будущего счастливого «завтра». Вот эти председатели и были тягловой лошадкой колхозной жизни! Они строили дома для молодых семей, сушилки, дороги, гаражи, мастерские, эти выбивали токарные станки, гвозди, пилы, строили кирпичные фермы, мосты. Потом пошли выпускники институтов и техников, эти тянули на «троечку», год-два, и на повышение или в другой колхоз или… «да ну его к богу в рай этот колхоз, прокормлюсь простым шоферюгой!» Под занавес пошли демократы-перевёртыши, сущие воры, хулители заветов великого Ленина, оппозиционеры и карьеристы. Эти добили колхозы.

Оратору рукоплескали первые ряды, верховоды от оппозиции без устали подкидывали каверзные вопросы, сыпали «справедливые» едкие замечания в адрес дармоедов и специалистов, не стеснялись уполномоченному задавать махровые вопросы: «Ну-ко, ну-ко, объясните нам, малограмотным, что там верхи удумали насчет паёв, как делиться будем? Всех выровняете или стаж засчитаете? Кому корову, кому сейф несгораемый, кому вилы сенометные? Партию Ельцин прихлопнул, а у нас за сорока волоками всё вожжами трясут…» Галерка просила «перекур». Обмозговывали, шумели, наскакивали один на другого, бормотали между собой осиплыми голосами, рвали рубахи до пупа. Одним земли было мало, другим сенокосы пора делить по хозяйствам, третьим колхозное начальство пускай будет начальством, но сократить штат до минимума и опору делать на практиков, и перевести на сдельную оплату труда… Драли глотки, того не ведая, что стопчем проклятую Перестройку, придёт лихое время, никому эта земля с сенокосами не нужна будет, и лес подойдёт к самым окнам, и грибов лесу будет «до выгребу», и начальство всякого пошива изойдёт на нет само по себе, и гвоздя ржавого не сыскать в колхозных гаражах, и те, кто под лоб закатывал на собраниях глаза, смиренно упокоятся на кладбище.

* * *

Навоз есть подошва колхозного достатка. И намолот зерна, и надой молока, и тонны мяса, и… беда. Такая беда, что и сказать боязно. Зимами у скотных дворов стояли вмёрзшие в навоз телеги, случалось, и железные кони отдыхали рядом до оттепели. Навоз надо обвалковать, т. е. оттолкать подальше от скотных дворов. Для этой цели колхоз, как не имеющий мощной техники, договаривался с крупной районной организацией. И вот часов в девять утра «сотка» отправлялась в свободное плавание. Прибыв в колхоз, т. е. в заданный пункт, тракторист бежал в контору, т. е. вставал на довольствие. Ему выдавали аванс. Выпивку носом чуяли добрые захребетники, хвалили трактор, хвалили районных начальников, до небес поднимали тракториста. Тракторист, сделав задел, т. е. поработав час-полтора (зима, мороз, день с воробьиный шаг), снимал пробу с местных горячительных напитков. Бывало, «сотка» «сходила с ленты» – надо как-то оправдаться трактористу, тогда подключались колхозные тракторы: отливали «сотку» горячей водой, «драли» двойной, а то и тройной тягой. Вот «сотка» такого-то числа, в такой-то час возвращалась домой, и многострадальный колхоз сполна платил по выставленным счетам. Весной в колхоз торопились машины: наш навоз! Наша «сотка» зимой «пахала»! Грузил машины колхозный погрузчик. Такая картина: подъезжает новенький «газончик», шофер бежит к трактористу: «НАШ договаривался с ВАШИМ! Всё утрясено!» А тракторист сидит в компании друзей, лыка не вяжет, ведёт телепатическую связь с космосом. Кое-как да кое-как шофер вразумил, что надо нагрузить машину, навоз пойдёт на огород сватьи главного инженера. Тракторист включает «передний мост», с трудом, но встаёт на ноги, бредёт к своему трактору-погрузчику. Щупает рукой шкив пускового двигателя – тут, находит шнур – тут, шнур наматывает на шкив, прицеливается, рывок… Видимо, подключается сила земного притяжения, он летит со шнуром под заднее колесо. Снова добирается до пускового двигателя, щупает шкив – тут, наматывает шнур – так, рывок, и опять летит под колесо. Шофер благоразумно забирается в свою кабину, в процесс не встревает. Отвагой и гордостью дышит его жесткое лицо. Должно быть, долго он трясся на старых машинах, теперь новенькая под задницей, в кабине пахнет заводской краской, этот запах дразнит бывалого шофера. На помощь трактористу шкандыбает мотающийся из стороны в сторону друг; тракторист глубокомысленно осматривает трактор, пинает ногой в кирзовом сапоге то колесо, под которое валится, щупает шкив – тут, наматывает шнур – так; подошедший друг подпирает плечом тракториста, чтоб сила земного притяжения зависла где-то возле Юпитера… Ура! Пусковой двигатель стрекочет, ему басовито вторит основной. Тракторист с трудом забирается в кабину, закуривает, прикидывает, сколько зацепить клыками и куда навоз положить. Тракторист – опытный волк, на спор поднимет спичечный коробок своим погрузчиком и положит на протянутую ладонь. Ноша медленно плывёт, плывёт низко, что озадачивает шофера, и он пулей вылетает из кабины; скрежет: клыки «полируют» заводскую краску с крыши кабины; шофер переродился в зверя, рвёт со своей головы остатки волос, от всего валит пар… Часть навоза валится на кабину, часть – в кузов «газончика». Мат, семиэтажный крепкий мат! Колхозники подтягиваются к месту погрузки. «О!