Текст книги "Мачеха-судьба"

Моя машина!» – визжит шофер. Колхозники успокаивают: «Да ладно, заткнёшь дыру шапкой!»

Жадные попадались райцентровские шофера. Уж с верхом навозу кузов навалят, всё им мало. Бывало, рамы гнулись, «не отходя от кассы».

Беда с навозом. Когда колхозам высшая власть перекрыла кислород, рассчитывая на удушение в самое ближайшее время, дизельное топливо пошло «с колёс»: разжились тонной, и тонну разлили по бакам. Зимой навоз копится, копится в помещении, уж и окон не видать, и дышать нечем, и денег нет у председателя своим работягам, и работяг нет, «в прорыв идут стальные батальоны», т. е. начинается аврал. Но начинается он всё равно при виде денежных знаков! Надо что-то кому-то продать. Водки нет? Председатель бежит в сельсовет, добывает талоны на водку. Водки достали, выпили, занюхали кулаком, рамы оконные прочь – пошёл, окаянный! Случалось, задачабыла проще: как-нибудь навоз выдавить транспортёрами. Аварии были частые. То вырвет станцию, то цепь лопает от перегрузки, то электродвигатель сгорит, то электрический ток пропал. Нет электричества? Это значит, что работники «Сельэлектро» хотят кушать, они намеренно обесточили линию, чтоб председатель колхоза «бил челом». Договаривающиеся стороны утрясают вопрос «быком»: приезжает машина, быка грузят, и… «А колхоз нам должен, вам век свой с государством не рассчитаться!»

В снегах дымились теплые гнезда деревень. Избы ворчали, дробились, мешали дело с бездельем, разметочные вешки давно сгнили во всех головах: «Дожили. Ни хлебного запашка, ни овчинного. Всё пошло прахом». Изжил себя колхоз, а потребность в навозе осталась. Копались бывшие колхозники в бывших навозных кучах, искали навоз. Находили ржавые детали, колеса прицепов, один золотоискатель откопал двигатель трактора Т-40. Загнал нуждающимся.

* * *

Когда дизельного топлива стало катастрофически не хватать, все работы пошли через пень-колоду.

Силосное звено лежит «на боку» возле траншеи. Горит костер, в подвешенном ведре булькает наваристый супец. Вниз по угору прихлестнула к большой реке говорливая речка Топушка. Привезли немного топлива. Мужики гадают: пропить или… «потоптать яму?» Решили: Н-ский топливо с руками оторвёт, жадный, скряга, загнать ему топливо, и весь разговор. Бежит инженер, крики, мат… «Да нам твой колхоз!..» «Он такой же мой, как и ваш!» «Нет, он ваш! С нас горсть волосья!» Инженер плюётся, уходит прочь. Водка выпита, половина мяса съедена, половину собаки съедят. У кладовщика на складе мяса два бачка стоят.

* * *

Председатель райисполкома, бывший солдат ВОВ, «калит» комбайнера: «Из половины жнёшь! Ты посмотри, посмотри, колосьями всё поле усыпано! Да раньше бы!.. Раньше бы – Беломорканал!» «Вылегла рожь, вон зерна в колосе проросли». «Да разве… Где инженер, где механики, партийный вожак? Эх, мать вашу!» «Всё равно сушить негде». «Как негде, как негде?!» «Сушилки слабые, у нас двенадцать комбайнов, как все жать пойдём от правды… Нам с убранной площади платят, не с намолоту». «Господи-и! Где мы живём! Почему у соседей и сушилки работают, и мужики сутками готовы работать?» «А председателем у соседей кто? Дьявол! Он спит с одним глазом, ездит на кривой кобыле, а нашему ковер-самолёт подавай и секретаршу долгоногую!»

* * *

Цыган взялся телят пасти. Недели не прошло, волки бычка оприходовали. Секретарь парткома с бригадиром ястребами налетели. Бригадир: «Какого бычка профукал, белого или красного?» Цыган: «Красного. Он уж на телушек скакал, хороший был бычок». Секретарь гневен: «Где волки, какие волки? Да ты… диабет твою мать, прирезал? На счет поставим! Докладную прокурору напишем!» Цыган: «Мамой клянусь! Табором клянусь! Пять волков!» Секретарь: «Да ты, волк в овечьей шкуре!..» Цыгана из пастухов уволили, ставят закарпатца, тот ни в какую не соглашается. Причина: леса боится, волков боится, грому боится и всего на белом свете боится, так как сирота он казанская и женился на родственнице, а у родственницы руки тяжелые. «Тогда, – важный партийный перст упирается в полный бригадирский живот. – Ты пастуши!» Бригадир отбивает выпад: «А вот возьмись и пастуши! Загораешь на угоре, понимаешь, ставочка идёт». Секретарь: «Ты на что намекаешь, диабет твою мать?!» Бригадир: «На то намекаю, что партийца давай, беспартийного, понимаешь, в этот хомут не затолкать». Рядились, рядились, вырядили: идти обоим к тетке Натахе, обещать зимой первой дрова привезти.

* * *

После колхоза был кооператив, после кооператива – ООО. Или ООО было раньше кооператива? Чёрт его разберёт! Под седлом ходил говорливый деляга из касты обиженных демократов, чуть не Наполеоном себя мнил.

Дерёт низовой ветер истрёпанный трёхцветный флаг над бывшей колхозной конторой. Вбегает в тепло босс, так себя велит называть начальство, мысли разбегаются, как пьяные вожжи, и выдаёт указание: «А ну, курицы, машину комбикормов разгрузить!» В конторе квохчут две грузные курицы, остатки колхозной интеллигенции: одной – 65 лет, заместитель босса по экономически вопросам, другой – 60, заместитель босса по молоку, зерну и кадрам. На стене в богатом убранстве портрет Путина-президента. У обеих куриц защекотало в носах.

С сердцем, бьющим в самое горло, поднялись из-за столов. Попробовали объяснить, что мешки старухи при колхозе не носили, а босс потешается: «Когда-то всё надо делать впервые. Это вам не колхоз, расфуфыренные курочки, не хочу – не буду! Встали и пошли!» Дорогой обе курицы сбежали от конвоира и больше в конторе за порогом не бывали.

* * *

Зима. Стужа лютая. В силосной траншее стоит колёсный погрузчик. Тракторист сжался в кабине. Стекла замёрзли. Уж добрый час, как нагрузил он силосный раздатчик, время бы воротиться… Стук в дверцу: у раздатчика перекосило транспортёр, силос не выгрузить, надо скидывать вручную. «Поможешь?» – спрашивает тракторист раздатчика тракториста погрузчика. «И не подумаю». «Сидишь вот, нет бы перетрясти черпаком силос, то этакая тонна кирпичом лежит, какой тут транспортёр выдержит?» «Мне с часу начисляют». «А мне с тонны». «Вот и тряси, коли больно надо!»

Бедные доярки! Приволокут два гусеничных трактора стог соломы к самым дверям – получай, тётка! Стог обжат тросом так, что подступиться страшно. Тётке этот стог надо сначала разломать, растаскать по сторонам, солома смерзлась большой глыбой, потом наволочить во двор и раздать по кормушкам; ветер, снег, проклятия… Ночью телится корова, доярка на скамеечке сидит, дремлет. Зевота рот рвёт. Не может корова разродиться, бежит к бригадиру, колотит в переплёты рам. Ночью страшно, собаки грызутся у выброшенного в навоз мертвого теленка, гудят провода, в дальнем поле мчится табун белых кобылиц… Нет доярке покою ни днём, ни ночью, ни зимой, ни летом. Дождь сечет – пасёт коров; по муку на мельницу поехали, доярка – первый грузчик; рога-копыта ветеринары пожаловали щипать – держи коровью голову, рви корове ноздри щипцами, бойся: подденет корова рогом, худо не покажется, на ногу ступит, до смерти нога болеть будет.

Дурдом эта ферма, дурдом! На всенощную в печках вился белый огонь и над избами пушился белый дым – вестники тепла. Пугливое деревенское утро хлестал собачий брех. Солнышко петухом взлетело на маковку дня. Свежеиспеченный председатель колхоза рысит деревней, ищёт на скотный двор доярку. Никто не соглашается, как раньше говорили, «дело не пляшет». К одной женщине идёт – беременная, к другой – беременная. «Да вы что, сговорились все?» «А дива нет, дорогой ты наш. У людей телевизоры, кинотеатры, начальники наши ездят на юга гагар щипать, нам чем в деревне заняться?» Того не знает председатель, что бабы у окошек сидят, подушки под рубахами сунуты, только он за скобу взялся, они давай кряхтеть, будто на сносях уже.

* * *

Про всякую жизнь ярусом накатывай истории, разматывай речь, портянку прелую, а про колхозную – бумаги не хватит. Мужиков хоть в кучи сбей, хоть ругаться запрети им матерно, они как были каждый сам по себе, такими и остались. Много ли человеку счастья дано, да и что такое счастье? У одного оно как золотой в кисете бобыля, у другого на божнице лежит под присмотром Николая Угодника.

Горячие кони мчат года.

– А ведь не худо жили, а?

– Чудили маленько…