Текст книги "За тихой и темной рекой"

Олегу Владимировичу по его просьбе постелили на полу. Солома, которой был набит мешок вместо матраца, нещадно колола бока, но Белый старался на неё не обращать внимания. Что, впрочем, удавалось плохо. Чуть примял, прижал – полегчало. Ан нет, попробуй, перевернись на бок, и все колкости жизни вновь впиваются в кожу, и норовят пролезть сквозь рёбра.

– Что, Владимирыч, колется? – В голосе Картавкина звучала добрая ирония. – Ты уж прости, но лебяжьего пуха у нас не обретается.

– Не за что прощать, – пробормотал Олег Владимирович, и едва не ойкнул от боли. – Но солома у вас просто злющая.

– Это она к городским злющая. А к своим очень даже ласковая. Владимирыч, хочешь я тебе совет дам?

– Ну?

– А ты думай о бабе. Ну, то есть о девице какой. У тебя же такая имеется? Должна быть… Вот ты об ней и думай.

За тонкой перегородкой что-то мягко стукнуло, ойкнуло, и, уже более приглушённый голос атамана, продолжил поученье:

– Я вот, к примеру, уже не думаю. Потому, как мне в ребро не солома тычет, а супружний локоть. И вот я об чем… Тая солома колет не так больно, как ентот самый локоть. А потому, сто раз подумай, прежде чем под венец идти. Я вот помню, как мы с Анькой, с моей, целовались, обжимались… Страсть как сладко! И кто ж мог знать тогда, что её локоть через двадцать с лишним годков будет бить так неладно? Да ежели бы я знал …

Олег Владимирович закрыл глаза. Он не прислушивался к голосу атамана, но ему было приятно, что старик, как Белый про себя окрестил Семёна Петровича, пытался его как-то развеселить, утешить.

А ведь у атамана на душе кошки скребут – неожиданно понял Олег Владимирович. Это как же нужно владеть собой, зная о том, что вскоре на твой дом нападут, подожгут, будут стрелять в женщин, детей, стариков, и уйти никак нельзя. Точнее, если уйти, тогда в границе России появится дыра, сквозь которую полезет нечисть. А, может, пока не поздно, отправить в город женщин и детей?

Олег Владимирович поднялся и тихонько позвал Картавкина. Изложив в темноте ему свою идею, Белый сжался в ожидании ответа. Однако дождался не со стороны Семёна Петровича, а от его супруги.

– Нельзя нам оставлять мужиков! – Анна Григорьевна нашла в себе силы, чтобы не всхлипнуть, то ли от страха, то ли от обиды. – А кто им поесть приготовит? А раны перевяжет? Кто патроны поднесёт? Нет, нам с ними быть нужно. И вы, ваше благородие, лучше помалкивайте. Пусть в станице никто ничего не ведает. Всему свой час есть.

Голос звучал из-за перегородки глухо, отдалённо, но спокойно, и даже нежно. Семён Петрович крякнул, вышёл на кухню, откуда послышалось характерное бульканье из бутылки в стакан.

– А тебе, Сенька, – голос вновь обрёл знакомую Белому твёрдость. – Хватит пить. Вставать рано. И вот что: завтра поставь брагу. Водка для раненых может понадобиться. – Бутылка, судя по всему, в руках Семёна Петровича оказалась бездонной. – И гостя не спаивай! Ему в дорогу с больной головой не след ехать.

Семён Петрович вторично крякнул, тихонько на цыпочках вернулся к Белому, и вложил тому в руку стакан.

– Не баба, а жандарм в юбке, – чокаться не стали. Семён Петрович медленно выпил свое, занюхал рукавом рубахи и добавил к предыдущей мысли. – Эх, выпороть бы её! Да некому! А мне некогда!

С этими словами старик пошёл спать на свою территорию. Олег Владимирович ещё некоторое время, лёжа в темноте, думал о дочери губернатора, но вскоре дрёма захватила сознание молодого человека, уводя в тяжёлый, без видений, сон.

Штабс-капитан Индуров неровной, шаткой походкой поднялся на крыльцо дома торговца Мичурина и крутнул ручку звонка. Пришлось ждать, пока дверь не распахнулась. На пороге стояла Агафья, служанка Полины Кирилловны.

– Ой, барин! А мы вас так поздно не ждали!

Штабс-капитан только сейчас сообразил, что и впрямь заявился не вовремя. Луна взошла на небе, и теперь там, в вышине, наблюдала за всеми мирскими делами. Но оставить свои намерения офицер даже и не подумал.

– Не твоё дело, ждали – не ждали… – Его попытку пройти внутрь служанка пресекла гневно показав на лакированные сапоги офицера, заляпанные грязью. Пришлось ретироваться. – Полина Кирилловна дома?

– А как же. Только просила её не тревожить.

– А ты потревожь! – В голосе штабс-капитана проступали властные нотки.

– Как же, вот сейчас бегу. Прямо с ног сбиваюсь!

Крепкая рука в кожаной перчатке перехватила тонкое девичье запястье. Агафья ойкнула.

– Поднимись наверх, и передай Полине Кирилловне, что я здесь.

Перепуганная девчонка с силой захлопнула дверь. Индуров матернулся. Неплохое начало для выяснения отношений. Штабс-капитан поискал какую-нибудь лавочку, но у дома Кириллы Петровича Мичурина, кроме дорогих английских газонов, ни единого предмета, хоть отдалённо напоминающего скамейку, не наблюдалось. Юрий Валентинович снял с головы фуражку, тщательно протёр влажный кожаный обод. Дождь закончился часа три назад, и теперь от земли парило. Вдоль самой богатой улицы города горели редкие фонари, отбрасывая тусклые, мрачные тени.

Створки дверей снова распахнулись. Штабс-капитан сжался: на порог явилась Полина Кирилловна. У Индурова дух захватило. На девушке было лёгкое шёлковое платье, плотно облегавшее стройный тонкий стан. Золотой кулон на тонкой цепочке то опускался, то поднимался в такт вдохам и выдохам красавицы. Офицер еле сдержал себя, чтобы не броситься к ее ногам.

– Юрий Валентинович, вам не кажется, что непристойно беспокоить людей в столь позднее время? – Полина Кирилловна отлично видела нетерпение молодого человека, решила, как видно, позабавиться. – Мне неприятно вас видеть. Извольте покинуть наш дом.

– Простите, Полина Кирилловна, но меня к вам вели не разум и логика, а только чувства. Они глубоки, поверьте!. Я ещё никому не признавался в столь глубоких и сильных…

– Вот и не следует, – девушка повернулась к двери. – Прощайте. Может быть, мы встретимся завтра.

– Нет. Мы с вами поговорим сегодня. – Индуров рукой нажал на створку двери, не давая ей закрыться. – Сейчас. Я хочу знать, что, вы испытываете ко мне? Кто я для вас? Человек, которому вы хотите доверить самое ценное, то есть саму себя, или игрушка, с которой вы поиграете, а после выбросите?

– Вы не смеете так со мной разговаривать? – Теперь в голосе девушки звучал подлинный гнев.

– Смею. Потому как люблю вас.

– Ха-ха-ха. – Она со злостью, не смеясь, произнесла по складам. – Вы меня любите? Смешно, если учесть время и место для признания в столь высоких чувствах.

Индуров ожидал любой реакции, однако не такой. Девушка явно насмехалась. Нет, не насмехалась, а издевалась над его чувствами. Уголки рта штабс-капитана слегка опустились, что в окружении, хорошо знающем Юрия Валентиновича, считалось признаком ярости. Полина Кирилловна со столь любопытной чертой поведения ухажёра знакома не была. А потому она продолжила изливать своё недовольство.

– И вообще, господин офицер, с чего вы себе возомнили, будто я вам позволила считать себя вашей избранницей? Насколько помню, между нами ничего особенного не было. А невинные встречи в кругу моих подруг абсолютно ни о чём не говорят. Посему, Юрий Валентинович, я попрошу вас оставить меня, и более в нашем доме не появляться!

Ночь не позволила Полине Кирилловне увидеть, как на лице штабс-капитана заиграли желваки. Девушка хотела закрыть дверь, но рука Индурова не позволила ей это сделать.

– Нет, Полина Кирилловна, вы так просто не уйдёте. – Юрий Валентинович приблизился вплотную к девушке, и та почувствовала резкий запах, исходящий от мужчины. – По крайней мере, пока не выслушаете меня. Я же видел, как вы смотрели на того, приезжего, потом – ждали его возле казарм, а когда он уехал, следовали за ним.

– Вы что, следили за мной?

– Да, если вам так будет угодно. И готов следить за вами всю жизнь. Вы свели меня с ума. Я теперь сам себе не принадлежу. Всё во мне, каждая частичка принадлежит вам. Вам.

Индуров, падая на колени, схватил девушку за руку.

– Господи, – Полина Кирилловна пыталась вырваться, впрочем, безуспешно. – Отпустите меня. Вы просто выдумали всё, и теперь не можете обойтись без этих фантазий. Да поднимитесь вы!

Но Юрий Валентинович и не думал выполнять просьбу Полины Кирилловны. Его колени плотно прилипли к мокрому камню лестницы и не хотели менять позицию.

– Не уйду, пока не добьюсь от вас признания. Я вам безразличен, да? Вы меня не любите? Но почему? Ведь я такой же, как и этот ваш… Я даже лучше его! Я дворянин. У меня есть состояние. Имение. Если вы пожелаете, я оставлю службу. Мы уедем в Петербург. Вы станете первой красавицей в столице. А после, если пожелаете, Париж, Рим: всё будет у ваших ног. А что вам может дать этот..? Ничего! Я ведь знаю подобных ему людишек, Мы все для него ничто! Пустота! Грязь под ногами! Для таких, как он, главное – карьера. А какими путями… Если нужно, он по трупам пойдёт. А, не дай Господи, вы рядом с ним окажетесь, так он и вас станет использовать в своих корыстных целях.

Полина Кирилловна с брезгливостью вырвалась из цепких рук штабс-капитана.

– Как вы смеете? О человеке, которого совсем не знаете? Это стыдно! Противно! Это мерзко!

– Смею, Полина Кирилловна. Поверьте мне, смею! Я таких, как он, видал… Не верьте ему! Никому не верьте! Я! Я – ваше будущее! Вы же за мной, как за стеной будете! Я же …каждую пылиночку сдувать стану. Следы целовать ваши – для меня одно наслаждение Для вас всё, что пожелаете! И для папеньки вашего буду первой рукой и опорой!

Девушка резко оттолкнула Индурова, и, распахнув сначала дверь, за которой мелькнула любопытная рожица служанки, не прощаясь, с силой захлопнула её перед страдающим молодым человеком. Юрий Валентинович некоторое время еще стоял на коленях, потом, с трудом поднявшись, мутным взором окинул дом купца Мичурина, и пробормотал:

– Ничего. Ничего. Ещё посмотрим, чья возьмёт. Ничего! Мы с вами ещё потягаемся! Со всеми вами… А вы, господин Белый, сильно пожалеете, что приехали в это захолустье.

Анисим Ильич сперва внимательно окинул комнату пристальным взглядом. Ничего особенного. Впрочем, чего ожидать от простого гостиничного номера, какие есть в любом городе любой российской губернии.

Мальчишка из прислуги, стоявший за спиной следователя, негромко кашлянул.

– Ты ещё здесь? – Бросил, не оборачиваясь, Анисим Ильич.

– Так вы же сами велели ждать.

– Ступай вниз. Скажи Дмитричу, пусть приготовит мне что-нибудь перекусить. С утра не жравши.

Мальчишка замялся.

– Так, ваше благородие, сказать-то я ему скажу, а вот как быть с тем, что вы сейчас в номере нашего постояльца расположились? А коли нагрянут? И вы туточки?

– Не нагрянут, – успокоил мальца Кнутов. – Хозяин номера сегодня далеко. Только к завтрему вернётся.

– А ежели Кирилла Игнатьевич приедут?

– А с хозяином твоим я сам разберусь. Ежели что.

С уходом пацана сыщик приступил к детальному осмотру помещения. Пересмотрел содержимое саквояжа, комода, шкафа – ничего особенного, а тем более предосудительного, не обнаружил – сорочки, брюки, нижнее бельё, письменные принадлежности, три книги, в тонком переплёте. Кнутов перелистал их. Какие-то стишки. Рассказы. Анисим Ильич поморщился: занятие для бездельников. Интересно, какой дурак придумал сие чтиво? Людям работать надобно, служить, так сказать, отечеству, а не тратить время на ерунду. Свод законов – это понятно. Для людей. А стишки… Глупость одна.

Кнутов осмотрел костюмы в гардеробе, прощупал каждый карман, каждый шов. Ничего.

Вернулся обратно в комнату. Снова глянул на разложенные по столу вещи. Книги, письменные принадлежности, сорочки, брюки… Стоп!

Предметы для письма имеются? Имеются. Должно где-то находиться и то, на чём их можно применить. Хотя Белый мог взять блокнот с собой. Но вот вопрос: почему не взял в тот раз, когда у них произошло более близкое знакомство? «Нет», – тихонько бормотал Анисим Ильич, – сила привычки есть сила! Если постоялец не брал тогда, значит, он сей предмет с собой никогда не носит. В комнате лежит тетрадка-то. Спрятана.

Следователь посмотрел на стены. В номере недавно произвели ремонт: потолок побелили, стены украсили вошедшими в моду дорогими обоями. Если что-то под ними и можно было утаить, то только отодрав угол, или же клок материи. А всё, что попадало в поле зрения Анисима Ильича, имело вид целый, нетронутый. Кнутов отодвинул кровать. Та же картина.

Следователь упал на колени и принялся ползать. Если бы его в тот момент увидел кто-либо из знакомых, особенно из полицейского участка, то, наверняка, пришёл бы к однозначному выводу: Анисим Ильич сошёл с ума. Спятил!

Кнутов просматривал каждую щёлочку в паркете. Внимательно вглядывался в тени, образовавшиеся от неравномерного слоя лака. Места нестыковки паркетин продувал, пытался с помощью ножа их поддеть. За сим занятием его и застал мальчишка, принесший на подносе тарелку с жареной рыбой, тушёную капусту с грибами и шкалик водки. Увидев сыщика на четвереньках, пацан чуть не выронил поднос:

– Вам плохо, ваше благородие?

– Зараза. – выругался Кнутов, и, поднявшись на ноги, пошёл к столу. – Что смотришь? Давай жратву, и ходу отсюда. Впрочем, постой. Ты видел, как ваш постоялец уезжал?

– Да, ваше благородие.

– В руках у него ничего не было?

– Нет.

– А как он был одет?

Мальчишка пожал плечами.

– Как обычно. В костюме. Штиблетах. Модных!

– Всё. Свободен.

Кнутов налил водки, выпил, но закусывать не стал. Решил сначала найти тайник.

Удалось ему это спустя полтора часа.

Нож легко поддел паркетину и чуть приподнял её над полом. Анисим Ильич облизнул пересохшие губы, опустил паркетину на место, ещё наклонился и посмотрел поверх пола. Нитку он заметил сразу. Отметив её положение, Кнутов уже смело вскрыл тайник и извлёк оттуда револьвер с коробкой патронов, пачку денег и тот самый блокнот, который так жаждал найти. Всё это Анисим Ильич положил на стол рядом с подносом, сел на стул, снова выпил, после чего плотно покушал. И лишь потом принялся за исследование найденного. Револьвер и патроны сразу отложил в сторону. В них ничего интересного. Пересчитал пачку денег. Десять тысяч. Руки следователя вспотели. Такую сумму Анисим Ильич держал всего два раза в жизни, а уж владеть ею у него и в мыслях никогда не было. Как говорится, каждый сверчок – знай свой шесток. А тут, целое состояние. Сыщик снова перелистал купюры. Всё были достоинством в сто рублей. Любопытно. Кнутов усмехнулся. Банк, что ли, ограбили, господин Белый?

Отложив деньги, следователь принялся за дневник. С первой же страницы для него начались ребусы. Во-первых, если какие-то пометки инспектор и делал, то замысловатыми знаками, в которых бы разобраться даже сам чёрт не смог. Во-вторых, если и имелись знакомые буквы, то они стояли особым рядом, соединённые стрелочками и значками. К примеру, напротив буквы «И» стояла буква «О», их обе соединяла обоюдоострая стрелка, над которой завис знак вопроса. И вот такая абракадабра – на пять страниц.

Кнутов вылил остатки водки в рюмку, опрокинул их в рот. Понятнее не стало. Правда, пришла мысль, позвать Лубнёва, как советовал Киселёв. Но Анисим Ильич тут же от сей мысли отказался, ибо каким-то неизведанным, шестым чувством, он начал понимать, что Белый приехал в город не для финансовой проверки. А если и с инспекцией, то та носила совсем иной характер.

Следователь достал из кармана заранее приготовленные два листа бумаги, тщательно перенес на них всё с блокнота Белого. После спрятал все назад в тайник. В том порядке как лежало ранее. Прикрыл паркетом. Сверху закрепил нить.

Кнутов уже, было, собрался покинуть жилище Олега Владимировича, как вспомнил о двери, что Белому принесли в день приезда. Анисим Ильич подошёл к кровати, откинул постель и остолбенел. Такого видеть сыщику ещё не доводилось. Всё полотно, до недавней поры крытое дорогим голландским лаком, теперь имело вид, мягко говоря, растерзанный.

Дверь была испещрена дырами непонятного, на первый взгляд, происхождения. Создавалось впечатление, будто её грыз неведомый зверь, которому не хватило ума начать с торца, и он решил опробовать свои зубы на прямой, широкой поверхности.

Анна Алексеевна видела в окно, как напротив остановились дрожки полицейской управы. Владимир Сергеевич Киселёв, судя по всему, находился не в духе. Он, нервно теребя в руках перчатки, взбежал на крыльцо и скрылся в доме.

Девушка быстрым взором оглядела себя в зеркале, прошла к двери, тихонько её отворила и спустилась по лестнице вниз. Не дойдя последних ступенек, она услышала громкие голоса. Полицмейстер разговаривал с отцом в передней, что было весьма странно. Дочь губернатора замерла. Говорили в повышенном тоне. Киселёв рассказывал о каком-то умершем человеке. Нет, убитом. Тремя выстрелами. Сердце Анны Алексеевны сжалось от тревоги. Но за кого? Папенька дома. А больше не за кого. Разве что, за навязчивых молодых людей, которые, в отсутствие папеньки обивают пороги дома. За кого? Ах, только вот грустный поклон недавнего гостя… Манил, притягивал.

Голос отца расстроен…

– Говорите, сегодня город не посетил ни один китаец? Это плохо. Очень плохо.

– Так точно, Ваше высокопревосходительство. Не хотелось бы опережать события, но, судя по всему, у нас в скором времени могут начаться военные действия.

– Вы не сгущаете краски? Владимир Сергеевич, обстрел «Селенги» ещё не может считаться предвестником начала войны. Обстрелять могли и контрабандисты. Или местная уголовщина.

– Хотелось бы так думать. Но то, что джонки не пришли сегодня к нашему берегу, есть, на мой взгляд, факт предупреждающий.

– А что говорят здешние китайцы?

– Молчат.

– И что же вы с ними думаете делать? Если, как вы полагаете, могут начаться военные действия, то они могут нам причинить массу неприятностей здесь, в тылу.

– Посадим под домашний арест. В бараках.

– Это ж сколько людей для караула надобно?

– Десятка полтора. Не меньше. Но это выход, по крайней мере.

Анна Алексеевна замерла. Некоторое время стояла оглушающая тишина. Видимо, папенька думал. Наконец, родной голос произнёс:

– Вот что, Владимир Сергеевич. Срочно следует объявить офицерские сборы. Немедленно. Всех. В том числе и отставников. Если город оборонять, без их помощи нам не обойтись. Продумайте свою реляцию. Люди должны быть информированы, но не напуганы. Через два часа встречаемся в доме Офицерского собрания. Как видите, вы меня убедили в некоторой степени. Впрочем, все же я очень сомневаюсь в реальности нападения. Ну, да в таком случае – лучше перестраховаться.

– Это ещё не всё, ваше сиятельство, – послышался голос Киселёва. – Хотя и не столь важно на данный момент…

– Что ещё?

– Совершено нападение на Мичурина. Полчаса тому назад.

– На Кириллу Игнатьевича? И что? Как он? Цел? Здоров?

– С ним всё в порядке. Пара синяков, одежда пострадала, деньги взяли, кольцо с бриллиантом сорвали с пальца да часы с цепочкой. Перстень с драконом стянуть не смогли. Прислуга помешала. И представляете, напали-то прямо перед домом.

– И кто ж наглецы сии – напасть на столь значимую фигуру в городе?

– В том-то и дело – неизвестно.

– Ранее такого не случалось!

– То-то и оно. Столько событий, и в один день! У меня такое впечатление, что всё сегодня имеет одну и ту же причину.

– Эка вы… Бунт?

– Я бы так вопрос не ставил. – Киселёв нервничал. Мысль, с которой он приехал к губернатору, не давала ему покоя – сомневался, выкладывать её пред властью, или погодить. Но время теперь было против него. А потому, решился. – Думаю, это не бунт, а тщательно спланированная акция. По изъятию денег.

Анна Алексеевна ясно представила, как папенька сунул обе руки глубоко в карманы халата, – он всегда так делал, если сильно переживал. Ей самой сейчас хотелось спрятать вмиг вспотевшие ладони. После того, что она услышала. Киселёв говорил медленно, продумывая каждую фразу:

– Такого у нас ещё не было. Городок маленький. На Большую Землю можно добраться разве колесухой, что идёт мимо трёх казачьих поселений, да еще пароходом… Но оба пути нами контролируются, и местные жители прекрасно об этом проинформированы. Что и является одним из основных факторов спокойствия Благовещенска. Как вы сами понимаете, ваше превосходительство, никакой преступник не может исчезнуть незаметно из города. И вот, повторюсь, в течение двух суток – не одно, не два, а целых пять крупных преступлений! Я всё тщательно взвесил, а потому беру на себя смелость предположить: все они были совершены людьми, недавно прибывшими в наш край.

– То есть…

– Ваше высокопревосходительство. Моё подозрение падает на титулярного советника Белого.

– Вы в своём уме? – Голос Баленского едва не сорвался на крик. – Вы понимаете, кого смеете обвинять? Проверяющего из столицы! Высшие инстанции! И в чём? В уголовщине! Вы думаете, кто-то захочет свою карьеру променять на побрякушки, пусть даже и такие дорогие, как у Мичурина? Да вы совсем спятили, батенька!

– Я не сказал, что господин Белый лично занимался данной деятельностью. Тем более, что последние преступления он никак не мог совершить, потому, как в Марковской теперь…

– Вот, видите. – Алексей Дмитриевич радостно всплеснул руками. По крайней мере, так себе представила его дочь. – У него имеется… Как это на вашем профессиональном языке..?

– Алиби.

– Точно! Алиби. И документ, подтверждающий полномочия. Из Петербурга.

– Однако, – не сдавался Киселёв. – Я повторюсь, он мог сам лично не принимать участия в акциях. Но руководителем, организатором – вполне.

– Я про Фому, а вы мне про Ерёму! Владимир Сергеевич, миленький, бросьте, выкиньте эту блажь из головы! Документы есть? Есть? Подтверждают личность Белого? Подтверждают! Всё! Ещё не хватало, чтобы по вашей милости у нас появились проблемы! Ищите в другом месте. Других людей. Я же не отрицаю вашей гипотезы. Ищите среди прибывших тем же пароходом. На телеге, на тарантасе приехавших. Бог вам в помощь! Что с моей стороны, готов помочь. Но прошу, дайте спокойно завершить инспекцию, и пусть господин Белый едет себе в столицу!

Анна Алексеевна кинулась наверх, в свою комнату. Сердце гулко стучало. Конечно, папенька во многом прав. Но девушке отчего-то хотелось верить господину Киселёву.

Вот как! Олег Белый – разбойник! Как интересно! Девушка, раскинув, словно крылья, руки, упала на кровать. А что, если и впрямь – разбойник? Современный Робин Гуд? Забирает у богатых, раздаёт беднякам? Недаром купчишка Мичурин ограблен. И правильно! Нечего ставить себя выше других. И дочку свою, чернавку, тому же учит. А, если – не Робин Гуд? Дубровский? Конечно, Дубровский! С такими глазами он может быть только героем пушкинской строки! Дубровский начала двадцатого столетия! Как романтично!

…Полина Кирилловна присела рядом с отцом, который расположился в любимом глубоком кресле возле камина. Он молчал.

Девушка с трудом сдерживалась. Только Индуров оставил её в покое, как возле порога снова послышался шум. Она, было, решила, что вернулся штабс-капитан, и хотела уже послать служанку разобраться с нахалом, но крик отца заставил её броситься к окну.

На Кириллу Игнатьевича напали двое. Один держал старика, заломив ему руки за спину, второй в этот момент шарил по карманам купца. Дочку поразило лицо отца – белое в тусклом свете фонаря, беспомощное и растерянное. Девушка хотела крикнуть, но голос сорвался на хрип, горло сдавило удушьем. Рука, вцепившаяся в подоконник, дрогнула, задела горшок с цветком, и тот, с хлопком, разлетелся близ ног грабителей. Сильно перепугавшись, они со всех ног кинулись прочь. Дальше Полина Кирилловна ничего не помнила – она очнулась в кровати от резкого запаха нашатыря. Отец стоял рядом, держал руку дочери в своей и нежно её поглаживал. Вид у него был испуганный.

– Папа. Как же так, папа?

– Уезжать тебе нужно из города… – Кирилла Игнатьевич расстегнул верхнюю пуговицу шёлковой сорочки. – Чует моё сердце, тревожно у нас.

Полина Кирилловна резко поднялась с постели.

– Вы меня хотите отправить? И когда?

– Завтра, – Кирилла Игнатьевич направился к выходу. – Поедешь тётке Серафиме. Там поживешь покуда…

Тётка Серафима, младшая сестра покойной матери, проживала в Тульской губернии. Раньше Полина Кирилловна поехала бы с превеликим удовольствием. Как же, недалеко от столицы. Можно было тётку уговорить посетить Петербург. Теперь же покидать Благовещенск никак не входило в планы девушки.

Полина Кирилловна решительно мотнула головой.

– Я не поеду!

– Точка! – жёстко толкнул дверь отец и пошел из спальни дочери, но та задержала его:

– Вы не можете так со мной! Папа, я всегда вас слушалась. Но сейчас – нет, я не могу.

Кирилла Игнатьевич с удивлением посмотрел на дочь.

– Полина, мне тоже не хочется, чтобы ты уезжала, но… Если сегодня напали на меня, то это уже о многом говорит. Мы живём в этом городе с его основания. Здесь всякое бывало. И за золото убивали. И грабили. И, чего скрывать, насильничали. Но никогда, заметь дочка, никогда не нападали на человека близ его дома! А теперь что? Я в родных стенах боюсь оставаться. Бубнова Кузьму прямо в спальне зарезали. Купцу Митяеву окна выбили! Сегодня меня чуть не на родном крыльце раздели! А завтра – сожгут? Город наш наполовину из ссыльных, а для тех на бунт подняться, всё одно что …

Купец выругался. Полина Кирилловна со страхом смотрела на отца. Таким она его ещё никогда не видала. Нервный, несдержанный, взъерошенный. Тот, поняв, что сказал нечто лишнее, резко развернулся и ушёл. Полина Кирилловна пыталась собраться с мыслями. Уехать? Можно. Если бы с Олегом Владимировичем, да хоть сейчас. Но его нет. Он будет только завтра. И то, в лучшем случае. отец желает, чтобы она завтра уже ехала. Нет. Ни в коем случае! Она никуда не поедет. По крайней мере, до тех пор, пока не увидит господина Белого.

В гостиной послышался треск загорающихся дров. Папа разжёг камин, поняла девушка. Она пошла котцу. Тот смотрел на огонь, крупно глотая из толстостенного бокала коньяк.

Девушка присела.

Молчание нарушил отец.

– Приказывать не стану, ты у меня уже взрослая девочка. Но, будь жива мать, она бы поддержала меня. – Кирилла Игнатьевич оторвал взгляд от огня и повернулся в сторону дочери. – Замуж бы тебе… За полковника. Да в столицу. Нарожала бы мне внуков…

– Так, – девушка тут же отреагировала шуткой, – все полковники женаты. За мной только поручики, корнеты да капитаны ухлёстывают.

– Так ведь и они когда-нибудь полковниками станут.

– Когда станут, тогда и поговорим.

Головка девушки склонилась на плечо отца. Тот хотел её нежно погладить, но подобные слабости были не в чести у купца Мичурина.

………………………………………

– Любопытно, – тихонько бормотал Анисим Ильич, внимательно осматривая доску. – Край, как любопытно.

А посмотреть было на что. Вся дверь представляла собой небывалую картину: на полотне, судя по всему, гвоздём был нанесён контур человеческого тела в полный рост. В овале лица постоялец изобразил нос, глаза и рот. Нарисованное тело было исколото не полностью, а в строго определённых местах. Так, в области лба, Анисим Ильич рассмотрел более сильные углубления, напоминающие удар штыка трёхлинейной винтовки.

– Чем это он, интересно знать? – Кнутов пальцем провёл по вмятине. Лак в месте удара треснул и морщинками разошелся вокруг.

Напротив сердца, почек, печени отверстия были разные. Сначала Анисим Ильич выделил дыры от ударов специальным ножом. Потом, присмотревшись, понял, что постоялец использовал в своих упражнениях и вилки. Взятые, скорее всего, в ресторации. Несколько вмятин имелось и от столового ножа. Получили колющие «ранения» различными предметами и руки, и ноги, и та часть тела, которой дорожит любой мужчина.

Анисим Ильич присел на изучаемый объект. Достал из кармана конфету, развернул, съел, а фантик спрятал в карман. По привычке: Кнутов терпеть не мог в доме сор. Пережёвывая вязкую патоку, Анисим Ильич снова посмотрел на дверь.

– А неплохо этот сукин сын владеет инструментом. Гляди-ка, вилка вошла миллиметров на пять. Это с какой же силой нужно кидать? Шагов с пяти, не меньше. Ладно, нож, вилка – понятно. Но вот чем он в лоб метал? Или у него специальная штучка пробивать череп имеется? Ловко. А может, кастет? По дереву кастетом – глупо. И себе пальцы можно размозжить. А если он штык с собой привёз?

От размышлений Кнутова отвлёк стук в дверь.

Рыжая голова мальчишки выглянула в проём.

– Ваше Благородие. Тут к вам…

Сыщик шагнул в прихожую.

– Кто?

– Это я, Анисим Ильич! Селезнёв.

Пройдя в комнату, младший следователь удивленно смотрел на погром, учинённый старшим чиновником.

– Анисим Ильич, а это чего-

– То, что нужно! – Отрезал Кнутов. – Доктор в морге был? Что говорит?

– То, что мы думали. Обоих-и девицу, и комиссара – убили из револьвера. А чего вы постель-то? Он, то есть постоялец, чего-то в ней прятал?

– Вроде того… Сухорукова нашёл?

– Никак нет-с. Дома нет, жена нервничает. Ревёт. А чего вы у приезжего нашли?

– Чего-чего! Расчевокался! – Сорвался Анисим Ильич. – Иди и ищи!

– Чего? – Не понял Селезнёв.

– Не чего, а кого! Сухорукова!

Селезнёв сглотнул обиду и собрался покинуть номер, как вдруг остановился, глядя на испорченную дверь.

– Странно, Анисим Ильич, – Произнёс он, кивая на дыру в лобной части рисунка. – Откуда у него штык?

– Что? – Не понял Кнутов, занятый своими мыслями.

– Штык, говорю, откуда у постояльца? – Повторил Селезнёв.

– С чего ты взял, что это штык?

– Так, Анисим Ильич, сами посмотрите. – младший следователь наклонился над лежащей на кровати дверью, ощупывая указательным пальцем странное отверстие. – Такая дырка в дереве при ударе остаётся только от штыка. Вот смотрите, три грани. Только, как он в номере размахивался, штык-то длинный? А может, какой-нибудь японский? Или турецкий.

– А ты турецкий видел?

– Нет.

– Что тогда языком треплешь?

– Да так, мысли вслух. Так мне, Анисим Ильич, идти, или до утра подождём?

Кнутов ответить не успел. Дверь снова приоткрылась и знакомая физиономия просунулась в образовавшуюся щель.

– Можно посуду убирать? Там на кухне уже спрашивали.

– Забирай, – отмахнулся Анисим Ильич, и, ухватившись за новую мысль, спросил у прислуги. – А скажи, постоялец утром в дрожки садился в пиджаке, или без оного?

– Как же без пиджака? – Удивился мальчишка. – Они люди благородные. Только не надевали. В руке держали. Вот как наш половой делает, – выпалил пацанёнок и показал согнутый локоть.

– Свободен.

«Стало быть, штыка у господина Белого нет.» – сделал вывод Кнутов.

– Вот что, Харитон, ты как хошь, но сейчас бери ноги в руки, весь город облазь, но чтобы к утру, до возвращения этого, – Кнутов кивнул головой в сторону кровати. – постояльца, Сухоруков был у меня.

Селезнёв тяжко вздохнул. Таскаться ночью по всему Благовещенску в поисках учителя ему не хотелось.