Текст книги "Совершенный монастырь. Афонские рассказы"

Станислав Сенькин
Совершенный монастырь. Афонские рассказы

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

Обращение к читателям

Доброжелательные отклики читателей и просьбы друзей побудили меня написать еще одну книгу рассказов о Святой Горе Афон. Много для меня значило и одобрение моих друзей-святогорцев. Хочу сказать вам, братья и отцы, отдельное спасибо и, конечно же, прошу ваших святых молитв.

Думаю, что это последняя книга данного цикла. К сожалению, я уже не смогу работать над новыми афонскими рассказами, не погрешив повторами и сходными сюжетами. Но над этой книгой я долго трудился и надеюсь, что она станет достойным продолжением первых сборников.

Я постарался использовать весь имеющийся у меня материал. В первую очередь, это мои собственные воспоминания о Святой Горе, а также рассказы старцев и святогорские предания.

Конечно, на этих рассказах лежит печать моего личного несовершенства, и читатель увидит Святую Гору моими глазами. Поэтому заранее прошу простить, если у кого-нибудь мои истории вызовут смущение или недоумение. Также хочу напомнить, что этот сборник рассказов, как и два прежних, – не аскетическое руководство, а художественное произведение.

Поэтому будьте снисходительны ко мне как к начинающему писателю и не судите строго за некоторые смелые утверждения.

Благодарю Господа за то, что сподобил меня закончить этот труд, Пресвятую Матерь Божию за то, что сподобила меня пожить на Святой Горе, афонских старцев за мудрые наставления и, конечно же, читателей, благосклонно принявших мои книги.

Надеюсь, что написанное послужит во благо и ко спасению душ, как ваших, так и моей.

Станислав Сенькин

Вразумление старого монаха

Солнце уже почти село; красноватый его отблеск возжег ветви кипарисов, отчего они стали напоминать рождественские елки. Города-монастыри и островки домиков-келий страны Афон источали повсюду неземную сладость – предчувствие будущего блаженства. Здесь даже атеист верил в Бога, хотя и пытался скрыть это. Уже слышался византийский звон колоколов и гул чугунных бил: в монастырях и кельях начиналась вечерня, духовная поэзия византийских гимнотворцев наполняла пространство храмов.

Но даже Святой Афон имеет свою прозу. Не во всех храмах Афона лилась молитва. Кто-то по слабости своей ленился встать на молитву, предпочитая почитать на ночь духовную литературу; кто-то был болен и нуждался в помощи Божьей сильнее, чем прежде…

Когда этим тихим вечером облезлый рыжий кот Мурзик подошел к своему блюдцу, в котором уже давно не появлялось молоко, он заметил, что оно, блюдце, еще и треснуло. Оно треснуло не от времени – это смерть прошла мимо и задела тарелочку. Трещина, как паутина злого, черного паука, проходила внутри миски, от которой исходил еле различимый запах кислого молока, больше похожий на сырный.

Мурзик жалобно заурчал и посмотрел на полуоткрытую молитвенную комнату, откуда уже долгое время не выходил его кормилец – старый неухоженный монах, носивший обычно рваную и грязную рясу. Мурзик был чистоплотен, запах старика ему не нравился, но сейчас он больше всего на свете хотел бы увидеть всклокоченную серебряную бороду кормильца и его широкую добрую улыбку.

Дело было даже не в еде: Мурзику для пропитания хватало змей, крыс и лягушек, а жажду можно было утолить из источника, который бил неподалеку. Тем не менее кот не разучился любить молоко. К тому же, ему так не хватало скупой, но искренней ласки старика!

А-а! Мурзик чуть не забыл о рыбе и сыре, что перепадали ему по редким праздничным дням. Все это теперь ушло… А тут вдобавок и блюдце треснуло! Беда пришла в их келью!

Кот с опаской посмотрел на покосившуюся, давно не крашеную дверь покоев старика. Туда вход ему был строго воспрещен. Несколько раз за свое любопытство он получал от монаха тайком по спине и один раз даже больно-больно мухобойкой по морде.

Кот был понятливым и перестал посягать на личное пространство старца.

Но сейчас ситуация была не совсем обычной: старик не выходил из своих покоев уже несколько дней. Что-то было неладно!

Кормилец и раньше надолго задерживался в своей комнатке, но при этом подавал хоть какие-то признаки жизни: делал поклоны, разговаривал с кем-то, что-то бормотал… Правда, после этого долго молчал, очень долго, почти как сейчас.

Но не только по отсутствию молока и треснувшему блюдцу кот понял, что со старцем произошло что-то серьезное. Из кельи старика исходил еле уловимый запах опасности и тлена.

Этот запах и мертвая тишина в покоях кормильца заставили Мурзика ослушаться старца и пробраться в запретную комнату. Он осторожно зацепил когтями низ приоткрытой двери и резко дернул на себя. Она поддалась, хоть и с усилием, но без скрипа, потому что старец регулярно смазывал петли маслом, чтобы и малейшие шумы не отвлекали его от молитвы. Кот внимательно и с опаской осмотрелся.

Лампада уже давно прогорела, медная кадильница полна была черными холодными углями. Лики икон с любовью и скорбью взирали на старца, неподвижно лежавшего на своем одре.

Кот неплохо разбирался в признаках жизни и смерти и понял, что его кормилец очень плох. Грудь его слабо вздымалась, дыхание было прерывистым. Руки старца лежали на груди, и, судя по тому, как они судорожно вздрагивали, его мучили какие-то страшные видения. В комнате стоял тяжелый запах больного тела.

Смерть еще играла с ним, как сам он, Мурзик, бывало, играл с мышами-то придавливал их, то отпускал, давая призрачную надежду на жизнь.

Мурзик хорошо понимал игру смерти, но он не хотел отдавать ей своего кормильца. Он любил его по-своему, по-кошачьи – за сыр и молоко, за крышу над головой, за ту малую толику ласки, которой старец оделял его. Старик не был жестоким. Он никогда не бил Мурзика, а мухобойка и тапки не в счет – это было заслуженное наказание.

Кот собрался с силами и зашипел на смерть, пытаясь напугать ее, вырвать кормильца из ее рук, наивно полагая, что и сам имеет некоторую власть над жизнью и смертью. Усилия были тщетны – смерть не боялась его шипения.

Вдруг старик жалобно позвал: «Никодим!» Кот не понял, чего хочет кормилец, но поскольку в келье их было всего трое – сам старик, кот и смерть, Мурзик подумал, что зовут все-таки его, и быстро прыгнул на грудь кормильца, в которой еле-еле билось больное сердце.

Кот понюхал ворот его засаленной рясы и принялся тереться мордочкой о бородатое лицо старика, чего он раньше никогда себе не позволял. Но это не прибавило кормильцу жизни, хотя он и не сопротивлялся и даже, казалось, растрогался, сумев слабо вымолвить:

– Мурзик, котяка ты мой, не покинул меня.

Старик даже нашел в себе силы, чтобы провести заскорузлой пятерней по его шерстке.

– Если бы ты мог, скот бессловесный, принести мне воды и позвать Никодима, или хотя бы прочитать отходную…

Старец захлебнулся в отчаянном кашле, и испуганный кот спрыгнул с кровати. Кормилец стал звать на помощь, но его слабый голос не услышал никто, кроме кота…

Старец почувствовал себя еще хуже – сердце забилось с перебоями, а дыхание почти остановилось:

– Никодим, «Костыль-нога», уж прости ты меня за давешнюю ссору, прости за все. Приди, помоги мне, или горькие придется проходить мне мытарства, а если… – старец начал бредить и потерял сознание.

Мурзик сидел в недоумении – он понимал, что смерти скоро надоест играть со стариком, и она его удушит. Скоро он придет в себя, а потом все! И помочь кот кормильцу никак не мог, хотя сочетание звуков «Костыль-нога» он хорошо знал.

Рядом с их кельей, метрах в двухстах, располагалась другая келья, около которой жил большой и злобный черный кот. От него Мурзику постоянно доставалось на орехи. Они часто дрались, пытаясь разделить территорию, так, что клочья летели. Обычно побеждал черный, и ветер насаживал на терновник клочья шерсти рыжего цвета. И вот! На территории заклятого врага Мурзика жил тот, кого кормилец называл «Костыль-нога».

Человек этот, по правде говоря, был более щедр, чем умирающий кормилец – питался он лучше, что сказывалось на качестве объедков для черного кота. Однако и тумаков черному коту доставалось не в пример больше. «Костыль-нога» бил его за воровство с кухни нещадно, отчего черный иногда хромал.

Вот тогда-то Мурзик, видя уязвимость врага, и наносил свой удар. Он подкарауливал черного кота в терновнике и набрасывался на него со всей силой, которая у него была. Они барахтались в колючей траве, пока Мурзик не брал верх. Затем они стояли друг перед другом, злобно урча и шипя, – каждый старался напугать и обратить противника в бегство. Черный кот, побитый ранее «Костыль-ногой», прихрамывая, осторожно пятился назад, давая понять злобно-желтым взглядом, что реванш неминуем, и Мурзик будет посрамлен.

Это были минуты торжества рыжего кота отца Гавриила!

Но сейчас ему было совсем не до этих победных воспоминаний – умирал его старый кормилец, с которым он прожил очень долго, лет семь-восемь! Если бы Мурзик умел думать как человек, он бы догадался, что помочь кормильцу может тот самый «Костыль-нога». Но коты – не люди. Они всего лишь бессловесные твари. Но тут произошло то, что христиане всего мира называют чудом.

Отец Гавриил – хозяин Мурзика – понимал, что умирает. Он тихо и почти безнадежно молился Матери Божией. Монах давно не бывал у духовника, и нераскаянных грехов у него было много. Так уж получилось, что родился он семнадцатого декабря, в день памяти святой великомученицы Варвары, которой молятся об избавления от наглой, внезапной смерти. Отец Гавриил считал великомученицу своей покровительницей. Он был ревностным монахом, но иной раз в голову его закрадывалась греховная мысль о том, что христианская кончина – безболезненная, непостыдная, мирная – ему уже как бы обеспечена.

Но случилось непоправимое: он умирал, не получив отпущения грехов от духовника. Еще немного – и его сердце остановится и, возможно, вечная тьма поглотит его грешную душу без остатка. Отец Гавриил слезно молил великомученицу Варвару простить ему дерзкие мысли о том, что он заслужил мирную, безболезненную смерть. Он просил дать ему умереть непостыдно, исповедавшись у духовника и причастившись Святых Тайн. Ведь милостивая святая не могла не помочь, если, конечно, этому не препятствовал непостижимый промысл Божий. Страх перед посмертными муками придал ему сил, и смерть на время отступила. Тихо было в келье. Время уходило, и отец Гавриил приступил к сосредоточенной молитве – вся его долгая молитвенная жизнь была лишь подготовкой к этому последнему обращению к Богу.

И молитва эта была услышана: коту по имени Мурзик, твари Божией, неразумной и бессловесной, неожиданно стало ясно, что следует сделать.

Если сам он не может вырвать из лап смерти своего кормильца, то это наверняка сделает грозный бровастый дядька «Костыль-нога».

Нужно было мчаться к нему и каким-то образом звать на помощь. Мурзик двинулся было к двери, но внезапно вспомнил о черном коте. Их последняя стычка произошла совсем недавно, и победил в ней черный кот. Теперь он настолько осмелел, что околачивался возле кельи отца Гавриила. Черный кот и смерть, пришедшая за кормильцем, были на сей раз союзниками. Мурзик не мог совладать со смертью, но мог попробовать потягаться с черным котом.

Но тут в сердце Мурзика возникло колебание, которое духовный человек мог бы назвать искушением. Жизнь старика была дорога Мурзику – монах взял его к себе еще котенком и выкормил. Хотя и не без расчета – Мурзик был отличным крысоловом и не подпускал ядовитых ехидн к дверям кельи. Они хорошо ладили друг с другом – Мурзик и отец Гавриил. Но монах иногда уезжал с Афона на месяц, а то и на два, и судьба кота его мало интересовала. В это время Мурзик бродяжничал в окрестностях и однажды, конечно же, с боями, прибился к кухне Продрома. Он выживет, даже если старик умрет. Стоит ли рисковать жизнью – ведь черный кот будет стоять насмерть – из-за человека, которого отметила смерть? Он не настолько любил отца Гавриила, чтобы умирать за него. Можно снова податься в Продром и там отвоевать себе место под солнцем. Будет у него другой кормилец. Лучше, хуже – разница? Главное, чтобы побольше рыбной требухи выбрасывали котам из огромных кастрюль. Тогда и делить будет нечего.

Мурзик колебался минуты две. Потом кормилец страшно захрипел, искушение закончилось и кот со всех ног помчался к келье «Костыль-ноги».

На улице стремительно темнело, и кипарисы уже не казались пассажирам проплывающих кораблей рождественскими елками. Афон напоминал своими очертаниями громадного кита, погружающегося в пучину ночи. Звездам и луне не нужно было указывать коту путь – он хорошо видел то, что было скрыто от глаз человеческих. Кот выбрал не самый короткий путь к келье «Костыль-ноги» – окольную звериную тропу, в надежде, что черный враг не учует его.

Мурзик бежал уже несколько минут, из-за деревьев показалась келья бровастого старца, но тут он почувствовал запах черного кота – к едкому мускусу примешивался запах лютой ненависти. Черный почуял его присутствие. Мурзик поступал дерзко – он покушался на основы их звериного мира. Наказание за это должно было быть ужасным.

Черный кот был сильнее и крупнее Мурзика как минимум в полтора раза и гнался за соперником изо всех сил. Мурзик напрягся – келья «Костыль-ноги» была уже метрах в пяти, но он чувствовал, что через несколько мгновений черный кот настигнет его и начнется смертельный бой.

Тогда он остановился и дико заорал, как орал только в марте. От неожиданности черный кот опешил и тоже остановился. Это был дикий вопль, способный разбудить и мертвого. Мурзик вопил так, будто его люто пытали. Ошеломленный черный кот не понимал, что ему делать, и только рычал, стоя поодаль.

Наконец дверь кельи открылась, и на пороге появился «Костыль-нога». Черный кот, увидевший своего кормильца, тут же с урчаньем набросился на Мурзика и принялся остервенело драть его обеими лапами. Он словно хотел оправдаться в глазах своего кормильца за то, что подпустил к их келье опасного конкурента. Драка началась не на жизнь, а на смерть. «Костыль-нога» спокойно зашел в келью, вынес оттуда кастрюлю холодной воды и вылил ее на разгоряченных котов. По мнению старца, таким способом можно было остановить любую кошачью войну. И правда – его черный кот скрылся в кустах, но только не Мурзик!

Кот бросился в ноги старцу и снова дико завопил; из его рта от напряжения текла слюна.

Старца прошиб холодный пот – не взбесился ли кот старого Гавриила? Тот уже неделю не просил сделать ему столь необходимый укол инсулина. Может быть, Мурзик, у которого налицо все признаки бешенства, его покусал, и старик в муках умирает у себя в келье? Кот тем временем медленно удалился в ночную тьму, оставив «Костыль-ногу» в напряженных размышлениях.

Так что же произошло в келье отца Гавриила? Они были соседями не один год, близко знали друг друга, бывало, ссорились, впрочем, мирились легко и с удовольствием. Правда, последняя их ссора была скорее спором, принципиальным спором.

Отец Никодим был врачом и сказал старцу при последнем их общении, что тому надо бы увеличить дозу инсулина, чтобы иметь силы содержать келью и исполнять свои молитвенные обязанности. Иначе он скоро свалится и умрет.

– Вот что! – ответил тогда отец Гавриил. – Ты младше меня и не понимаешь многих духовных вещей. Я знаю – ты врач и искренне хочешь помочь мне, но кому как не тебе знать, что увеличение дозы инсулина – признак скорой смерти.

Старец замолчал, не решаясь сказать другу, что отказывается принимать лекарства, потому что не боится смерти.

– Как, отец Гавриил?! Без уколов ты долго не протянешь! Но если ты считаешь, что готов уйти, то сделай это в монастыре и уйди достойно, как схимник, исповедавшись во грехах и причастившись Святых Тайн. Останешься в келье – смерть может застать тебя неожиданно, даже в туалете. Не шути с этим, брат, – тихо сказал отец Никодим.

– Нет, отец Никодим, все наши беды оттого, что мы слишком доверяем мирским вещам. Разве остается после этого в наших сердцах место для Бога? Я родился в день памяти святой великомученицы Варвары, живу в келье рядом с храмом, престол которого освящен в память той же святой. Ты знаешь, что она избавляет от наглой смерти и не дает верующему уйти без покаяния? Так что пусть обо мне позаботится святая, а не твой инсулин.

«Что ж, – подумал тогда Никодим. – Мой сосед старше меня и опытней духовно, не буду настаивать на своем». Так он и ушел, но теперь очень об этом жалел. Хоть внешне они расстались друзьями, отец Никодим затаил в душе обиду на то, что сосед отверг его помощь. Поэтому он решил пока не навещать соседа, надеясь в глубине души, что отец Гавриил передумает и сам прибежит к нему с просьбой сделать укол. Упрямец не появлялся несколько дней – заупрямился и отец Никодим: «Ладно, посмотрим, отец Гавриил, на сколько тебя хватит! Если ты так надеешься на помощь святых, что отвергаешь помощь друга, то кто я тебе, чтобы читать мораль…»

Сейчас, когда бешеный Мурзик скрылся в кустах, отец Никодим почувствовал угрызения совести. Взяв большой фонарь, он немедленно похромал к келье соседа, где, возможно, его уже ждал хладный труп отца Гавриила. До места он добирался минут десять.

Дверь кельи была открыта. Отец Никодим переступил порог кельи и увидел соседа – тот лежал на постели и почти не дышал. Признаков бешенства у него не наблюдалось, но было ясно, что без инсулина старец умрет в течение получаса.

Отец Никодим хорошо знал, где у старца хранятся лекарства. Набрав в один шприц инсулин, а в другой витамин В-6, монах вернулся в комнату и, сделав уколы, сменил старцу одежду и поставил капельницу.

Наконец через час отец Гавриил пришел в себя.

– Благослови тебя Бог, отец Никодим, дорогой ты мой «Костыль-нога»! Без тебя бы я уже умер! Наверняка тебе явилась святая великомученица Варвара и открыла мое состояние, чтобы ты пришел и спас меня от наглой смерти. Слава Богу!

– Не совсем так, отец Гавриил, – улыбнулся сосед. – Ко мне прибежал твой кот, который вопил как резаный и чуть не выцарапал моему коту глаза. Я даже решил, что он взбесился – так странно он себя вел. Вот и подумал, что у тебя здесь явно что-то неладно.

– Мурзик, что ли, меня выручил? Вот дела! – удивился старец.

Кот же к этому времени благополучно вернулся в келью и уже без страха получить мухобойкой по морде крутился в молельной келье между ног «Костыль-ноги», словно благодарил его за помощь. Бешеным он уже не выглядел, напротив, был довольным и спокойным.

– Он самый, Мурзик, – монах погладил кота. – Я, конечно, не твой духовник, отец Гавриил, но мой тебе совет – не искушай Господа Бога Своего, продолжай пользоваться лекарствами, и святая великомученица Варвара поможет тебе.

– Да, отец Никодим, спасибо, я понял свою ошибку.

– Не за что, брат, поковыляю-ка я обратно, принесу тебе поесть и еще лекарств…

– Спасибо, дорогой! Знаешь, что еще принеси мне? – старец с любовью глядел на своего кота.

– Что?

– Свеженького молочка для Мурзика.

– Непременно! – «Костыль-нога» рассмеялся и, прихрамывая, вышел из комнаты.

Мать

Она помнила его первые шаги, когда сын, шатаясь на своих пухлых ножках, протягивал к ней ручки, топал-топал и, едва не грохнувшись на пол, попадал в ее объятья. Он был таким красивым, сильным и добрым мальчиком. Он все ловил на лету – все самые добрые слова и красивые движенья. От него так и веяло весной, которая хотела, видимо, остаться с ним навсегда. Мать помнила его первое слово – как и у всех других детей, это было слово «мама». Он произнес его и тихо улыбнулся. Матери запала в душу эта улыбка, в ней была какая-то загадка. Она, как и всякая женщина, хотела разгадать все загадки на свете, но эту разгадать ей было не под силу.

Сердце матери вмещало столько любви, что ее хватало на всех, но больше всего она любила его. Казалось, что с самого рождения над ним сияла счастливая звезда, которая никогда не уходила с его небосклона, ни днем, ни ночью.

Ее муж ушел к другой женщине, но она никогда не винила его и считала, что просто не смогла дать ему то, чего он хотел.

– Что ж, рыба ищет, где глубже, а человек – где лучше, – говорила она подругам. – Но зато у меня есть мой малыш. Она подзывала мальчика и гладила его непослушные кудри:

– Он заполнит мою жизнь с избытком! – И ее подруги не сомневались в этом.

У каждой семьи есть свой маленький рай и маленький ад. Мальчик рос в раю ее любви, ад неустроенной тяжелой жизни она оставила себе. Все свои горести, все свои обиды и разочарования мать никогда не приносила домой. Но ее безмерная любовь не испортила сына.

Мальчик никогда не обижал своих сверстников в детских, подчас жестоких забавах и всегда заступался за слабых.

Он не был паинькой – напротив, его кипучая энергия сделала его лидером дворовых детей и они под его предводительством часто пускались в авантюры, за которые им доставалось от родителей. Доставалось всем, но только не ему. Сыну не нужна был порка: огорченные глаза матери действовали на него сильнее ремня.

Учеба его особо не интересовала, и, как мать ни старалась, учился он с прохладцей. Однако его природные способности не давали ему плестись в хвосте и даже выводили в число первых учеников. Во всяком случае, школу он закончил без единой тройки.

Мать всегда считала, что сын станет великим человеком и она на старости лет будет гордиться им. Не важно, что сейчас у них такая маленькая, как годовалая яблонька, семья. Сын женится, у него появятся такие же талантливые дети. Через несколько десятилетий их яблонька превратится в прекрасное плодовое дерево, которому нипочем будут бури и штормы этой жестокой жизни. Дерево, которое всегда сможет укрыть под своей сенью многих несчастных людей.

Ради осуществления этой мечты она была готова на все. Ее существование, с точки зрения окружающих, было серым и скучным. Она отказалась от личной жизни и никогда не приводила в дом мужчин, потому что не знала, как это воспримет ее любимый ребенок.

Мать с раннего его детства покупала сыну книги на самые разные темы, чтобы выяснить, к чему у него есть склонность. Она недоумевала: мальчика не интересовали ни машинки, ни конструкторы. Рисование и лепка его тоже не увлекли. И лишь хорошо иллюстрированная книга о звездном небе вызвала у него неподдельный интерес. Он попросил купить еще книг о звездах и планетах и читал их буквально взахлеб.

«Неужели он хочет стать астрономом? – думала мать. – Разве в этом его предназначение? Разве это соответствует его дарованию?» Сколько она ни вспоминала, не смогла припомнить ни одного известного астронома. Как она сможет гордиться простым астрономом? Но, может быть, он хочет стать космонавтом? У него все есть для этого: здоровье, ум, хватка и напористость.

И когда мальчик попросил купить ему телескоп, мать стала копить на эту дорогую игрушку – зарплата младшего научного сотрудника была невелика.

Наконец в одиннадцать лет он нашел под новогодней елкой небольшой телескоп-рефрактор, и радость его была нескончаемой. «Только бы стал космонавтом или, на худой конец, талантливым инженером-конструктором, но не астрономом», – беспокоилась мать.

А потом сын забыл о телескопе и его полностью поглотили улица и девочки. Все это было, естественно для обычного мальчика, но у ее сына должен был быть особый, счастливый путь! Мать недоумевала и немного жалела о деньгах, потраченных на телескоп. Лучше бы она купила сыну хорошую одежду.

Шло время. Мать старела, сын взрослел. Он поступил на первый курс престижного университета и часто возвращался домой с цветами для нее.

У него появилась девушка. Красивая, умная, без тех модных увлечений, которыми было околдовано новое поколение. Казалось, мечты матери о прекрасной семейной яблоне скоро начнут воплощаться. У молодых появятся красивые дети, у нее – любимые внуки. Сын станет большим человеком, и ее старость будет спокойной и счастливой, в окружении любимых. Она уже видела, как прорастают ее мечты зелеными ростками в золотое будущее.

Но жизнь сына неожиданно стала меняться. Сначала незначительно: сын просто принес домой Новый Завет. Мать не была религиозна, верила в силу науки, разума и научно-технический прогресс. Она была убежденной атеисткой, и дома никогда не было религиозной литературы. Евангелие сына стало первой христианской книгой в их двухкомнатной «сталинской» квартире с высокими потолками.

Сын стал часами просиживать над этой книгой, как несколькими годами раньше над литературой о звездном небе. Мать забеспокоилась. Она поговорила с подругой сына и выяснила, что той тоже не нравится его странное увлечение.

На его книжной полке появились непонятные книги, на обложках которых были изображены суровые бородатые монахи в черной одежде и с четками в руках. Она читала их имена: Игнатий Брянчанинов, Феофан Затворник, Иоанн Лествичник, Максим Исповедник – и душу ее наполнял непонятный страх.

Книг с портретами суровых старцев становилось все больше. Она боялась их, как древних колдунов, готовых наложить заклятье на ее мечты, сгоравшие в огне, которыми были полны глаза этих чужих ей людей.

Старцы стали невидимой стеной между матерью и сыном. Любовь между ними еще не угасла, но с каждой новой прочитанной им книгой холодок отчуждения становился, как казалось матери, все сильнее.

Однажды, когда сына не было дома, она осторожно зашла в его комнату и дрожащими руками открыла Новый Завет. И первой фразой, бросившейся ей в глаза, была: «И враги человеку – домашние его» (Мф. 10.36).

Мать захлопнула книгу и, бросившись на кровать, заплакала. Чему же учат эти бородатые монахи?! Как может быть, что она, которая с такой любовью растила сына, является врагом ему?

Когда он вернулся из института, мать попыталась серьезно поговорить с ним. Она хотела знать, как далеко ушел сын от того пути, который она предназначила ему в своих мечтах. Разговор вышел ужасным.

Глаза его уже горели, как у старцев из монашеских книг, сын словно забыл о том, что она положила на него жизнь, и убеждал ее понять и принять истину, вечную истину, открывшуюся ему. О том, что мечты ее разбиты, он не думал. Она спорила, пыталась переубедить его, потом плакала. Сын утешал ее, но оставался непреклонен.

Прошла пара недель. Мать решилась на отчаянный поступок. С затаенной ненавистью она подошла к полке с книгами, торжествующе посмотрела в глаза бородатых старцев и, сложив все книги в сумку, спрятала ее в шкаф.

Когда сын вернулся, она сказала, что все, чем он увлекался в последнее время, – антинаучный бред и блажь, что религия вредна для незрелых юнцов. Потом она скрестила руки на груди и твердо заявила, что выкинула все его книги на помойку.

Сын сел на кровать и, сжав голову руками, заплакал. Потом она услышала, как он тихо прошептал: «И враги человеку – домашние его».

Мать разрыдалась, побежала в свою комнату и вернула сумку. Ей стало ясно, что при таком настроении сына ее мечты вряд ли осуществятся.

Затем сын оставил учебу в университете и его бросила подруга. После разрыва с девушкой он сильно переживал, и мать надеялась, что эта первая неудачная любовь образумит его. Но нет. Сын устроился в один из храмов алтарником и отпустил бороду. С матерью он старался быть, как и прежде, обходительным и мягким, но дал понять, что путь, который он выбрал, для него выше всего и решение его не изменится.

Наступило время, когда религия перестала считаться пережитком прошлого, верующих прекратили преследовать и православные перестали скрываться. Мать узнала, что верующими были многие ученые, даже академик Павлов и профессор Лосев.

На следующий год сын поступил в семинарию в Сергиевом Посаде. Мать ездила к нему на выходные и постепенно стала проникаться православием. Бородатые старцы больше не казались ей такими мрачными, и мечты ее вновь воскресли.

Учился сын хорошо и уже дружил с девушкой, которая училась там же на регента. Теперь мать думала, что это очень хорошо и благородно, что сын станет священником. Будет помогать людям, может, от него пойдет новый крепкий священнический род.

Так шли годы.

Сын был уже на последнем курсе семинарии и готовился к рукоположению. Девушка сына была согласна стать матушкой. И мать надеялась, что их семейное дерево теперь начнет расти и плодоносить.

Но все вдруг опять стремительным образом изменилось. Огонь Игнатия Брянчанинова, Иоанна Лествичника, Феофана Затворника, Максима Исповедника и Иосифа Исихаста вновь сжег все ее мечты.

Однажды, когда мать пила на кухне чай, мечтая о будущем, позвонила невеста сына. Девушка сказала, нет, скорее прорыдала, матери нечто, от чего сердце ее сжалось от боли и страха.

Оказывается, ее сын по благословению какого-то старца бросил семинарию и уехал в Грецию на Святую Гору Афон, чтобы стать там настоящим монахом-безмолвником.

Мать не пролила ни одной слезы. Окаменев, она сидела на кухне и понимала, что ее жизнь и мечты сгорели. В этот момент она почти ненавидела сына, который так жестоко поступил с ней.

Ведь она отдала ему свою жизнь, а он разрушил ее мечты и не захотел посвятить себя ее старости.

Целый год от него не было известий. За это время мать успокоилась и смирилась. Чтобы быть хоть как-то ближе к сыну, она стала ходить в храм, исповедоваться и причащаться. Когда она молилась Божьей Матери, то верила, что сын находиться у Нее под присмотром. Она просила Пресвятую Деву помогать ему в скорбных монашеских трудах. И постепенно она начала обретать некую молитвенную связь с сыном, словно ее молитвы оберегали его там, на Афоне, а его молитвы сохраняли ее здесь от всякого зла. Мать покорилась своей судьбе и пошла преподавательницей в воскресную школу.

Наконец пришло первое письмо. Прижав его к сердцу, она не сразу решилась открыть конверт. Но уже через минуту она вчитывалась в скупые слова и словно слышала родной голос.

Он писал, что стал послушником в греческой келье, и старец кельи, во избежание новоначальных искушений, год не разрешал ему связываться с ней, чтобы ее письма, полные скорби и любви, не побудили его уклониться от избранного пути.

За этот трудный год он укрепился в своем выборе и хотел остаться на Афоне до конца своих дней. Сын просил, чтобы ее письма не были печальными, кратко отражали состояние ее дел и приходили бы не чаще четырех раз в год. И никаких фотографий. Еще он просил ее больше молиться за него, потому как Афон – это место постоянных искушений.