Текст книги "Совершенный монастырь. Афонские рассказы"

Искушение во время поста

Шла третья седмица Великого поста, и послушник одного из святогорских монастырей Стелиос сильно заскучал. Уныние и слабость заставляли его часто звонить друзьям в Салоники и поэтому даже без благословения духовника завести собственный мобильный телефон.

Стелиос нес послушание на клиросе и помогал в саду. Раньше он редко скучал в монастыре, так как почти не имел свободного времени. А то время, что оставалось после послушаний и молитв, он старался заполнить душеполезным чтением святоотеческой литературы. К тому же он хотел за год-два выучить наизусть Псалтырь. Старая мирская жизнь не привлекала его. Стелиос проводил уже третий Великий пост в монастыре, и среди братии ходили слухи, что в этот пост игумен пострижет его в рясофор.

И вдруг его обуяла ужасная тоска. Но вместо того, чтобы со слезами исповедовать духовнику грех уныния, послушник стал искать развлечений. Он выпросил у одного рабочего пачку газет и принялся их читать, в то время как Псалтырь и Ефрем Сирин оставались лежать на столе, открытыми на тех же страницах, что и неделю назад. Такое развлечение спасало на время от скуки, но расслабляло душу, которая в пост подвергалась дьявольским нападкам еще сильнее, чем в обычное время и не имела сил противостоять греху.

Один грех порождает другой: Стелиос решил просить у игумена благословение на поездку в Салоники. Для этого необходимо было выдумать благовидный предлог – проще говоря, красиво солгать, то есть поступить совсем уж некрасиво. Стелиос обманул игумена, сказав, что его бабушка при смерти и хочет с ним повидаться. В другом монастыре его могли бы не отпустить даже на похороны матери, но их игумен, по сравнению с игуменами других монастырей, давал послушникам большую свободу, полагая, что нельзя принудить к исполнению монашеского долга силою и выбор послушника должен основываться на его доброй воле.

Игумен, конечно, посоветовал Стелиосу помолиться о здоровье бабушки, не выходя из монастыря, потому что пост – время особых искушений. Но когда Стелиос начал настаивать на своем, игумен смирился и отпустил его, попросив никуда, кроме больницы, где лежала бабушка, не ходить. Послушник обещал исполнить его просьбу.

– Дай Бог, чтобы так и было, – отечески благословил послушника игумен, но в его словах ощущалась тревога. От него не укрылось, что Стелиос пребывает в искушении, но на сердце ему легло, что эта поездка может послушника чему-то научить. Сам же игумен решил в день поездки усердно помолиться за Стелиоса.

Вот он уже плыл на пароме, встречая знакомых монахов, в основном келиотов, которые тоже ехали в Салоники. «А что тут такого? Правильно я поступил, – думал Стелиос. – Лучше, чем если бы когда-нибудь не выдержал скуки и сорвался. А тут и благословение игумена получил…» Про свою ложь он старался забыть, внушая себе, что это «ложь во спасение». Ведь он не будет шататься по барам и есть мясо, запивая его вином, а посетит базилику Дмитрия Солунского, приложится к святым мощам, переночует у бабушки, которая действительно болела, хотя при смерти, конечно же, не была. Уж как она рада будет увидеть своего внука! А на следующий день он первым же автобусом вернется в монастырь и продолжит читать Ефрема Сирина и учить девятую кафизму.

К тому времени как паром причалил в Уранополисе, Стелиос полностью утвердился в своем выборе, все еще не осознавая, кто ему нашептал все эти «правильные мысли».

Он зашел в один ресторанчик и заказал себе овощное рагу. Потом кофе, потом чорбу из фасоли, потом опять кофе с лукумом… – до автобуса было еще много времени. Ему стало весело и радостно на душе – уныние ослабило хватку, демон на какое-то время отошел в сторону, наблюдая, как старательно Стелиос следует его указаниям.

Ехать до Салоников несколько часов в переполненном автобусе было утомительно, но Стелиос радовался и этому. После монастырского однообразия мирская сутолока казалась приятным развлечением. Пассажиры болтали по-гречески темпераментно, громко перебивая друг друга, монашествующие больше дремали или молились по четкам. Но Стелиос не относился к их числу.

Он смотрел из окна, как удаляется гора Афон, освещенная вечерними солнечными лучами. Над вершиной горы, где находился храм Преображения, Стелиос заметил небольшое облачко. Закат золотил землю, а небо отливало пурпурным цветом. «Как же красив мой дом, – подумал послушник с теплотой, – сам вид его олицетворяет покой и силу…» В этот момент дорога начала петлять в ущелье, и Афон исчез из вида. Затем гора вновь показалась в ином ракурсе, она была так же величественна и прекрасна, только облачка не было. Его развеял внезапно набежавший февральский ветер. Солнце уже было у горизонта, приближалась темнота.

Стелиосу стало страшно, сердце сжалась от непонятной тревоги. Что, если Всесвятая накажет его за ложь игумену и не пустит обратно? Что, если в Салониках его настигнет какое-нибудь страшное искушение? Он стал гнать эти мысли, как будто они были хульными или блудными. Через какое-то время тревога ушла, но оставила в душе неприятный холод. Стелиос почувствовал, как его душа перевернулась, и вдруг увидел ясно, как он сам изменился за эту неделю. Стелиос понял, что все те «правильные мысли», которые крутились последнее время в его голове, нашептывал ему дьявол.

Послушник не знал, что в это время игумен бил за него поклоны, прося Пречистую спасти Стелиоса от искушения.

Теперь послушник, молитвами старца, понял, что поступил неправильно, но поворачивать назад было уже поздно. Если бы душевные перемены случились с ним еще в Уранополисе, он без колебания вернулся бы на Афон, даже вызвал бы водное такси, если бы паром уже ушел.

Но теперь нужно было посетить базилику и попросить святого покровителя города – Димитрия Солунского – оградить его от искушения, которое ему наверняка приготовил лукавый. Стелиос твердо решил что, вернувшись на Гору, он исповедует духовнику все, что происходило с ним в эту седмицу когда из алтаря выносится крест для укрепления верующих. А он, Стелиос, захотел сойти со своего креста, так, «на минутку». А ведь его хотели постом постричь в рясофор! Но теперь стало ясно, что он к этому совсем не готов. Стелиос тяжело вздохнул. Теперь у него в голове были действительно правильные мысли.

Автобус, наконец, прибыл к отелю «Халкидики». Стелиосу было настолько плохо, что он было решил переночевать в этом отеле и никуда не ходить, чтобы не опоздать на первый автобус. Но затем он рассудил, что посетить базилику святого все же стоит.

Стелиос без затруднений добрался до базилики, помолился, приложился к святым мощам, попросил угодников Божьих и Пресвятую Деву помочь ему и оградить от козней лукавого. Послушник решил не усугублять ситуацию поездкой к бабушке, которую он ранее хотел обрадовать своим внезапным появлением. Кто знает, к добру ли такая радость? Слава Богу, что у нее еще не было мобильного телефона, а то бы он уже давно ей позвонил и предупредил о своем приезде. Стелиос подумал-подумал – и отдал свой мобильник цыгану-попрошайке, пристававшему к людям на остановке. Цыган обрадовался и сразу же ушел, словно опасаясь, что Стелиос передумает. Люди на остановке посмотрели на послушника с уважением.

В Греции уважали священников и монашествующих, всегда старались уступить им место в автобусе. Стелиос несколько раз отказался сесть на предложенное ему место, лишь поставил сумку на свободное сиденье.

Через несколько остановок – «Халкидики», хороший, недорогой и спокойный отель. В нем обычно останавливались священники и паломники, желающие посетить Афон. Стелиос решил, что снимет номер и попросит персонал разбудить его рано утром. Затем запрется в номере, усердно помолится и ляжет спать.

Внезапно Стелиос почувствовал, что к нему прислонился какой-то человек. Сначала он подумал, что это пьяный, и хотел посадить его на сиденье. Но потом понял, что этому человеку плохо. Водителя попросили остановиться. Стелиос помог вынести больного на улицу и уложить его на скамейку. Пожилой человек благообразной наружности был уже без сознания. Кто-то вызвал «скорую». Постепенно люди разошлись, остался только Стелиос. Он то и дело проверял пульс старика; сердце билось, но очень слабо.

Наконец приехала «скорая». У человека не было с собой документов, и Стелиоса как свидетеля попросили поехать в больницу – судя по всему, старик мог в любую минуту покинуть этот свет. Серьезный доктор-кардиолог расспросил послушника о деталях произошедшего. Больного тем временем увезли в реанимационную палату. Стелиос мог ехать в отель, но он все же решил остаться в больнице. Произошедшее со стариком произвело на послушника сильное впечатление, ведь несмотря ни на что, Стелиос был чутким и сердобольным человеком. Пациент, у которого, как выяснилось, случился инсульт, несколько раз приходил в себя, но не мог вспомнить, даже как его зовут. Молоденькая медсестра попросила послушника о помощи. И он несколько часов просидел с пациентом, пытаясь помочь ему вспомнить, что и почему с ним случилось. По этой причине Стелиос пропустил первый автобус и ему пришлось ехать на следующем.

По приезде на Афон Стелиос сразу же пошел к духовнику и попросил принять его. Духовник внимательно посмотрел ему в глаза:

– Стелиос, чадо, ну и как твоя бабушка?

Послушник устыдился, опустил глаза и не мог открыть рта. А игумен ласково, стараясь не обидеть Стелиоса, начал говорить:

– Свобода – великий дар Божий. Только человек никак не научится его ценить. «К свободе призваны вы, братия, только бы свобода ваша не была поводом к угождению плоти…» (Гал. 5.13), – так нас учит святой апостол Павел. Поэтому и уходим мы в монастырь, добровольно лишая себя свободы мирской, чтобы приобрести свободу во Христе. Ты добровольно пришел в наш монастырь, за три года вполне ознакомился с уставом. Не можешь ты стоять одной ногой на Афоне, другой в Салониках. Это каким же великаном нужно быть! – игумен дружелюбно рассмеялся. – Так что выбирай, дорогой: или мир, или монастырь. И там и здесь можно духовно преуспевать. Но если ты хочешь жить в монастыре – будь добр, живи по монастырскому уставу.

– Я буду стараться, отче… – обещал Стелиос и во всех подробностях описал свое искушение и поездку в Салоники.

Игумен отпустил ему грехи и отправил в келью отдыхать до службы:

– Благодари Матерь Божью и святого великомученика Димитрия, что уберегли тебя от беды и даровали тебе вместо греха сотворить доброе дело. Все, иди учи свою кафизму!

Стелиос ушел в свою келью, почитал Ефрема Сирина, погоревал о том, что в этом году его уже не постригут, так как искушение показало, что у него недостаточно решимости принять постриг и остаться в монастыре навсегда. Бывает, послушники добиваются пострига, изо всех сил стараясь произвести благоприятное впечатление на старцев. Бывает, что и добиваются, но потом к ним подступает дьявол и колеблет их. Если не было у них настоящей готовности к монашеству, забирает он их души, как ветер семена, упавшие у дороги. Уходят монахи в мир, и становится им горше, чем было…

– Слава Богу за все! – думал Стелиос, читая ранним утром келейный канон по четкам. – Слава Пречистой, что искушение закончилось! Не знал послушник, что искушение только начиналось.

На следующий день после трапезы он переоделся и пошел в сад помогать старому иеродьякону Ираклию. И только начал он отрезать садовыми ножницами сухие ветви, в сад зашел помощник эконома – отец Василий. Он выглядел серьезным и тихо, чтобы не услышал отец Ираклий, сказал:

– Пойдем-ка, Стелиос, тебя вызывают старцы.

Стелиос насторожился. Что? Зачем? Как знать, может быть, игумен решил выгнать его из монастыря за ложь и старцы хотят сообщить об этом решении? Его сердце сжалось. Хотя игумен принял покаяние Стелиоса и дал ему шанс, его вполне могли благословить уйти из монастыря. Хотя старцы могли сообщить и совершенно другое – что ему надо готовиться к постригу в рясофор.

– Откуда я знаю?! – отвечал на все вопросы Стелиоса славившийся суровым характером отец Василий. – Сам думай, чего начудил. Ты ведь понимаешь, просто так они не вызывают.

– Знаю, – Стелиос положил на ящик садовые ножницы и спросил у садовника благословение отойти.

Отец Ираклий, как всегда, улыбнулся, кивнул и поправил свою седую бороду. Послушник со страхом посмотрел на отца Василия:

– Наверное… мне стоит пойти переодеться?

– Не надо. Старцы сказали привести тебя немедленно.

– Немедленно?! Хорошо, уже бегу.

Какой уж тут постриг, наверняка игумен скажет напутственное слово, а потом Стелиосу придется идти паковать чемоданы.

Подарят иконку на память и все – счастливого пути!

Стелиос побежал в гостиную старого корпуса, где его ждали старцы монастыря во главе с игуменом. Он уже был готов зароптать на игумена, который вчера уверил послушника в том, что он прощен.

Стелиос медленно поднимался по лестнице, ведущей в гостиную, его сердце трепетало, словно он был древним стариком, который не может вынести малейшей физической нагрузки. Наконец Стелиос вошел в древнюю гостиную, ее стены были расписаны византийскими фресками. Он оглядел знакомую обстановку: несколько шкафов с чашками и святоотеческой литературой, посередине большой стол, за ним сидели игумен монастыря и эконом. Больше в гостиной не было никого.

– Добрый день, Стелиос, – игумен и эконом монастыря, грузный отец Георгиос, выглядели недружелюбно и даже не предложили ему сесть. – Знаешь, зачем мы тебя вызвали?

– Догадываюсь, – послушник опустил глаза.

– Помнишь, как позавчера ты сделал доброе дело в Салониках, помог довезти человека с инсультом до больницы? Потом ты выказал к его судьбе большое участие, просидев с ним до утра. Так ты мне рассказывал?

– Да. Но это правда, геронта! Я понимаю, что солгал вам, когда просил отпустить меня в Салоники. Это было большой ошибкой, я не думал, что…

– Успокойся. Я знаю, что история с больным – чистая правда. Твои данные были записаны полицией.

– Полицией? – Стелиос вытер пот со лба. – Ничего не понимаю.

– Этому человеку назвал твое имя и данные полицейский, а затем больной по справочнику легко нашел телефон нашего монастыря, – вступил в разговор эконом.

– И позвонил, – игумен надел очки и достал тетрадь. Он что-то искал минуту. – Ага, вот. Клиника по оказанию неотложной помощи «Асклепиос», так?

– Так, – Стелиос почесал затылок. – И зачем этот человек вам звонил?

Эконом нахмурился и говорил будто через силу:

– Он хочет завещать тебе квартиру в центре Салоник и свой бизнес. У него небольшой магазин по продаже золотых изделий.

Стелиос сначала открыл рот от удивления, затем невольно улыбнулся:

– Так, значит, он хочет меня отблагодарить?

– Да. Но ты зря улыбаешься, послушник, – игумен вздохнул. – Теперь это не только твое искушение, а и наше тоже. Надо же что-то решать со всем этим.

– Простите…

– Бог простит. Ты понимаешь, что если ты хочешь остаться здесь, то должен завещать, точнее, подарить это имущество монастырю?

Стелиос ни секунды не думал, что ответить:

– Да, конечно.

– И это совсем не значит, что ты сделаешь монастырю какое-то благодеяние, из-за которого у тебя появится особый статус. Ты останешься таким же послушником, который может не пройти искус и отправиться домой. Поскольку ты еще не стал равнодушен к миру, я хочу задать тебе вопрос: уверен ли ты, что не хочешь заняться бизнесом, который собирается завещать тебе этот человек?

– Да нет, какой там бизнес… – Стелиос смутился и почесал нос. – Может быть, он еще и одумается? Мне кажется, что это несерьезно – отдавать все, что имел, в руки незнакомца. Тем более, что он в тот день еле вспомнил, как его зовут. Да и вообще, у него наверняка есть родственники, жена, дети, наконец.

Эконом осторожно посмотрел на игумена и ответил:

– Да, есть родная племянница, которая с больным давно не общается и, по его же словам, только и ждет его смерти, чтобы завладеть имуществом. Но он не хочет ей ничего отдавать. Она даже в больницу к нему не приехала. А врачи говорят, что человек этот при смерти и долго не протянет, – эконом обернулся к послушнику. – С такими вещами не шутят, Стелиос! Человек он серьезный, основательный, к тому же верующий. Может быть, он передумает, а может и нет. Скорее всего, нет. Не удивляйся, что я выяснил эти подробности: если ты остаешься в монастыре, тогда именно мне как эконому нужно будет решать разные юридические вопросы. Монастырь мог бы продать имущество этого человека во славу Божью и использовать вырученные деньги на благоустройство метохи в Салониках. А то у нас только одна квартира, неудобно перед гостями…

– Ну, я-то не против.

– Есть, правда, одна проблема. Я уже звонил нашим юристам. Они полагают, что племянница может попытаться отсудить имущество. Завещание – вещь в данном случае ненадежная. Все проблемы решит только дарственная. Поэтому…

– Подожди, Георгиос! – игумен с некоторым раздражением остановил эконома. – Сперва нужно выяснить, хочет ли сам Стелиос оставить монастырю это имущество.

Сейчас он говорит одно, а выйдет из гостиной – у него того и гляди другие мысли появятся. Мы уже с этим столкнулись недавно.

Стелиос покраснел от стыда. Как он мог так легко попасться на уловку дьявола? Еще и про бабушку при смерти выдумал. А тут вот действительно человек при смерти. Как мог без зазрения совести он обмануть своего духовного отца? И как можно теперь верить его словам?

Игумен говорил все это отцу Георгиосу громко, как диктовал, чтобы послушник хорошо слышал:

– Ведь в случае чего оформлять дарственную мы будем не на него, а сразу на обитель. Но, предположим, Стелиос потом уйдет по какой-либо причине из монастыря и будет всю жизнь роптать на нас, что мы лишили его законного состояния. Что тогда? Будет еще говорить, что его обокрали. Нет. Мы должны беречь свое имя.

Эконом нахмурился.

– Я не знаю, геронта, – он указал на послушника пальцем. – Решать тебе, Стелиос. Никто тебя ни к чему не принуждает. Ты уже не мальчик и должен сам принять решение.

– Мало того, – игумен закрыл тетрадь и снял очки. – Ты должен принять и ответственность за свое решение. Вот как. Тебе нужно время, чтобы подумать?

– Геронта! – эконом с Легким укором посмотрел на игумена. – Времени уже нет. Больной может умереть в любую секунду. Я понимаю, что все это звучит некрасиво, но мы должны поторопиться.

– Хорошо, отцы… я приму… принял решение, – Стелиос приложил руку к сердцу.

– И что ты решил? – эконом достал из кармана рясы мобильный телефон.

– Я остаюсь в монастыре.

– Ты точно так решил? – переспросил игумен.

– Да.

Эконом стал набирать какой-то номер.

– То есть, имущество этого человека, в случае его согласия, отойдет монастырю?

– Конечно.

– Не пожалеешь об этом потом? – игумен смотрел строго и серьезно.

– Постараюсь не пожалеть… – Стелиос быстро поднял вверх правую руку. – То есть, нет, не пожалею.

– Хорошо, – эконом позвонил в клинику и справился о здоровье пациента.

Затем долго слушал, его лицо не выражало никаких эмоций. Когда разговор закончился, он тихо сказал:

– Помолитесь, отцы. Человек, обещавший завещать нам свое имущество, два часа назад скончался. Конечно, никакого завещания он составить не успел. Его звали Петрос.

Монахи перекрестились. Стелиос стоял неподвижно и не знал что делать. Игумен махнул головой.

– Ну что ты стоишь? Иди на послушание.

– Да-да, благословите, – Стелиос поклонился и пошел в сад.

Взяв в руки старые садовые ножницы, послушник тяжело вздохнул и начал свою работу. Он не знал, что значило для него это искушение. Кто его проверял – Господь или монастырские старцы? Впрочем, для него как для послушника это было равнозначно.

На Благовещение Стелиос был пострижен в рясофор с именем Петрос в честь святого Петра Афонского. Для послушника это было неожиданное и очень радостное событие. Новорожденный инок возблагодарил Матерь Божью за то, что она помогла ему преодолеть постовое искушение и войти в число афонских монахов. Он занес почившего раба Божьего тезоименитого ему Петроса в поминальный синодик, решив, что молитва о нем будет лучшим напоминанием о перенесенном искушении.

Теперь ему нужно быть еще более внимательным и осторожным к своим мыслям. Ведь дьявол никогда не спит, и нет для него большей радости, как сбить инока с избранного пути. Да убережет от этого всю монашескую братию милостивый Господь!

Незваные гости

Послушник Марчел, родом из Бухареста, пришел в скит Продромос года два назад. Он не перенял нравов современной молодежи, потому что был сыном священника и принадлежал к старому священническому роду. Отец его был строгим, но справедливым. Более справедливым, чем строгим. У них была большая семья. Марчел был старшим сыном, и отец воспитал его в большей строгости, чем остальных детей. От природы Марчел обладал богатырским здоровьем. Когда он учился в школе, его постоянно приглашали заниматься в различные спортивные секции, но отец всегда был против. Отец считал, что Марчел должен стать священником; режим Чаушеску уже пал, и была большая нужда в новых священнослужителях. Но самому Марчелу решение отца не нравилось. Он мечтал стать архитектором и молился, чтобы отец одобрил его выбор. В детстве Марчел любил строить бумажные храмики и у него это неплохо получалось. Отец с гордостью показывал эти раскрашенные фломастерами сооружения гостям. Для отца такое увлечение было всего лишь подтверждением того, что Марчел избран Богом, чтобы стать священником. А когда сын, наконец, признался отцу, что мечтает быть архитектором, тот сказал, чтобы Марчел и не мечтал об архитектуре. Его ждет рукоположение и служение Господу, а эти мысли о земных занятиях – лишь дьявольское искушение. Марчел очень расстроился в тот вечер, но постарался не подавать виду, чтобы не огорчать отца. С тех пор он гнал от себя всякие мысли об архитектуре. Однажды он собрал все свои детские поделки в мешок, унес в лес и сжег. Марчел смотрел на догорающие бумажные храмики и думал, о том, как было бы хорошо, если бы можно было так же легко справляться с неправильными желаниями и глупыми мыслями…

Окончив школу, он, не раздумывая, поступил в семинарию. Разве его отец когда-нибудь был не прав? Марчел никогда не спорил с отцом, но постепенно в его душе зарождалось сомнение в правильности сделанного выбора. Не в силах с ним справиться, он ушел с третьего курса семинарии в скит Продромос, что на Святой Горе. Это было единственным серьезным самостоятельным решением Марчела, которое отец не мог оспорить. Еще бы – сын превзошел отца! Презрев мирские радости, которые доступны обычному священнику, он удалился в святая святых монашества – на Афон. Хотя в глубине души отец понимал, что сын в данном случае проявил великое непослушание. Но поступок Марчела был слишком правильным, чтобы он мог воспрепятствовать сыну.

Прожив большую часть жизни в подчинении отцу, Марчел легко прижился в монастыре – ему без труда давалось послушание, а физическая сила помогала переносить все тяготы монашеской жизни. Он обладал мягким нравом и, несмотря на свою телесную мощь, никогда не пользовался ею, даже для устрашения обидчика. Мало того, он ни разу в жизни не подрался. Марчел всегда сам старался примириться с обидчиком, иначе он чувствовал, что его совесть неспокойна. Игумен полюбил Марчела и стал ему вторым отцом. Духовный отец объяснял аскетическую науку, которой нельзя научится в семинарии – науку борьбы с нечистыми помыслами. В монастыре было все построено на строгой дисциплине, но Марчел чувствовал себя здесь гораздо свободнее, чем дома в Бухаресте. С каждым прожитым днем, с каждым перенесенным искушением он освобождался от мучительных страстей и похотей.

В этом рассказе уже сказано много слов о добронравии Марчела. Но при всех его добродетелях была у него одна серьезная проблема. Еще в миру он с трудом справлялся с обуревающими его блудными помыслами. Отец, который был и духовником Марчела, часто бранил и наказывал его за нечистоту. Марчел с подросткового возраста боролся с этими помыслами и за долгие годы борьбы успел их возненавидеть. Это было одной из причин, по которой он не женился, а ушел в монастырь, и именно на Афон.

И правда – в монастыре ему стало легче. Женщин здесь не было, пост и постоянное недосыпание делали свое дело. И самое главное – помогала молитва, которой учил Марчела игумен. Старец говорил, что молитва – главное лекарство для души: «Молись непрестанно. Когда работаешь, когда поешь на клиросе, когда ешь – молись непрестанно. Если будешь так делать, с годами придет навык. Тогда и во сне будешь молиться. Если в сердце твоем поселится непрестанная молитва, демоны не смогут и близко к тебе подойти, как волки к огню».

Марчел пробовал молиться непрестанно и старался не забывать об этом основном завете святых отцов, но пока что у него ничего не получалось. Мало того, что блудные помыслы продолжали его мучить, к ним прибавилось множество других помыслов. Когда он стоял на молитве или пел в храме, его ум смущался от обилия совершенно ненужных мыслей. Наконец он ясно понял, что не является хозяином самому себе. Помыслы быстро осаждали его ум, как неохраняемую крепость, врывались в его голову, устраивая там разбойничий вертеп.

Братья говорили, что это, в общем-то, нормальное дело. Даже опытные монахи часто блуждают в своих помыслах во время молитвы. Но Марчела не могли успокоить их слова, у него появилось чувство вины, которое все росло по мере того, как он пытался побороть свои помыслы. От этого Марчел становился с каждым месяцем все более угрюмым. Игумен скита решил не утешать послушника, рассудив, что столь серьезный подход к борьбе с помыслами рано или поздно обязательно принесет свои плоды.

Когда Марчел говорил духовнику на исповеди о своих помыслах, они отступали на какое-то время, но потом начинали мучить его с новой силой. Послушник стал частым гостем в монастырской библиотеке и прочел много святоотеческих книг на эту тему, пытаясь разобраться в том, что с ним происходит. Но вместо этого он еще больше запутался. Он пребывал в смущении и сомнениях.

Марчел, бывало, подходил к игумену по несколько раз за день, из-за чего по скиту начали ходить слухи, что Марчел доносчик. Хотя тот, согласно с писаниями святых отцов, просто исповедовал духовнику свои помыслы.

И вот однажды во время такой исповеди между игуменом и послушником произошел важный разговор. Марчел увидел, как старец прогуливается в оливковом саду, понурив голову, подошел к нему и принял благословение:

– Отче, меня страшно донимают нечистые мысли, они не только мешают мне думать о святых вещах, но и отравляют все мое существование. Вы об этом прекрасно знаете, я исповедую вам помыслы не первый месяц! Но я не получаю никакого облегчения, хотя святые отцы пишут, что исповеданный помысел более не должен мучить послушника. Как же это понимать? Неужели я делаю что-то не так?

– Нет, чадо! Все верно, ты правильно делаешь, что исповедуешь помыслы, – игумен похлопал его по плечу. – Не унывай… Игумен улыбнулся и, опираясь на старый посох, побрел к калитке.

Но Марчел не успокоился, а пошел вслед за игуменом и опять спросил:

– Но тогда почему я не пребываю в покое, как пишут святые отцы, а продолжаю смущаться и скорбеть?!

Игумен остановился и задумался:

– Марчел! Быть может, пока Богу угодны твои терзания и мучения больше, чем покой. Надо терпеть… Как знать, может Господь желает, чтобы ты сейчас мучился, чтобы, когда придет освобождение, ты ценил его и понимал, Кому ты этим обязан.

– Конечно… – послушник нахмурился. – Выходит, я не понимаю святых отцов. В одной книге так написано, в другой – совершенно иначе. Быть может, мне вообще не следует их читать?

Игумен рассмеялся:

– Эх, Марчел, я состарился в монашестве, да и то не дерзаю думать, что понял все, чему учат отцы. Но читать надо. Правда, не все подряд. Сейчас тебе лучше почитать преподобного Кассиана Римлянина. Чтобы правильно духовно развиваться, лучше спрашивай у меня, что читать. Пока ты молод, тебе нужно духовное млеко, а вот когда придешь в меру возраста Христова, тогда будешь питаться и твердой пищей.

– Хорошо, отче… – Марчел выглядел беспомощным и даже жалким. Было видно, что послушник близок к унынию – матери всех страстей.

Игумен тяжело вздохнул, погладил длинную седую бороду и неожиданно сказал:

– Вот что! Тебе нужно сходить к нашему старцу Дионисию. Только отправляйся туда с самого утра и обязательно иди пешком. После литургии поешь и сразу иди; к вечеру, Бог даст, дойдешь. Расскажи ему о своем смущении и попросись пожить у него несколько дней.

У старца Дионисия Марчел уже бывал. Старец был опытным и мудрым человеком, настоящим подвижником; таких звезд на небосклоне Афона сияло немного. Если игумен направляет его к старцу, значит, дело серьезное. Только вот почему пешком?

Марчел стал прикидывать в уме маршрут. «Ого! Путь неблизкий», – подумал послушник. Он посмотрел в глаза игумену:

– А если старец меня не примет? Я имею в виду, не разрешит остаться на несколько дней.

– Тогда возвращайся в Продром.

– Тоже пешком?

Игумен улыбнулся:

– Не обязательно. Как Бог даст!

– Хорошо, отче, тогда я пойду на кухню попрошу брынзы, хлеба и лука. Благословите?

– Конечно, иди.

Послушник почти вылетел из сада и вприпрыжку побежал на кухню. Завтра ему предстояло настоящее путешествие. Келья старца Дионисия находилась почти возле Карей, в середине Афона, а Продромос стоял на самом краю полуострова. Мозоли на ногах были ему обеспечены.

Но, тем не менее, Марчел радовался: игумен, наверное, хотел утомить послушника долгим переходом, потому что помыслы меньше действуют, когда плоть ослаблена. Заодно он немного развеется, и хуже ему от этого точно не будет, потому что благословение игумена хранит послушников, да и цель его похода была благая – посоветоваться со старцем, который был настоящим отцом для всех румын Святой Горы, да и не только для румын.

После вечерней трапезы Марчел пошел на берег полюбоваться закатом и помолиться. Он любил перед повечерием гулять по берегу, смотреть на шумящее море и творить Иисусову молитву.

Игумен рассказывал, что в этом самом месте, еще в пятом веке до Рождества Христова, персидская армия, через Геллеспонт вторгшаяся в Грецию, попыталась захватить северное побережье Эгейского моря. Но была вынуждена вернуться обратно: здесь во время бури погиб персидский флот – около 300 кораблей и двадцать тысяч человек. Такие бури у берегов Афона не редкость, бывают они и до сих пор. Это был огромный флот с припасами, снаряжением и продовольствием, он сопровождал сухопутное войско. Персам удалось подчинить прибережные греческие города, южные фракийские племена и остров Тасос; покорность обнаружил и македонский царь Александр. Но там, где сейчас стоял Марчел, в те древние времена поднялась «фортуна» – сильный южный ветер – и прибила корабли прямо к крутому берегу. Жители эллинского Афона видели, как барахтались в море персы, а из пучины показывали зубастые пасти огромные акулы, на этот раз заключившие перемирие со своими извечными врагами – спрутами. Вместе они пожирали отчаянно вопящих персидских воинов. Это был настоящий пир чудовищ. Разбушевавшаяся стихия превратила воду в огонь, безжалостно истребляющий корабли. Шторм размалывал палубы в щепки. Все дети, видевшие эту катастрофу, стали мудрее своих сверстников, осознав бессилие человека перед провидением. Тысячи людей поглотила страшная бездна. А тех, кого не съели морские животные, убил холод. Кое-кто все же остался в живых – нескольким десяткам персов удалось закрепиться на утесах. Они проклинали морского дьявола Аримана и благодарили Ормузда за чудесное спасение, но, выкарабкавшись, были тут же схвачены эллинами.