Текст книги "Совершенный монастырь. Афонские рассказы"

Доминиканец

Сегодня небо было серым и задумчивым, обрывки туч сбивались в свинцовые стаи, воздух был влажным и солоноватым, морось заставляла старого монаха поеживаться и сильнее кутаться в рясу. Монах со странным для Афона и вообще для православия именем Ансельм задумчиво наблюдал за рокочущими волнами, разбивающимися о пирс. Хоть и страшно было море в гневе своем, но эти раскатистые волны могли погубить лишь тело, тогда как житейское море легко могло поглотить и самую осторожную душу…

Отец Ансельм тяжело вздохнул, скорбя о своих грехах. Будущий афонит[4]4
  Монах, живущий на Афоне.


[Закрыть] родился в простой католической семье, вырос набожным католиком и был пострижен в монахи в одном из доминиканских[5]5
  Доминиканский орден монахов-проповедников был создан в 1214 г. святым Католической Церкви Домиником для борьбы с еретическими движениями, которые в великом множестве возникали в средневековой Европе. В отличие от православия, в католицизме существует несколько направлений монашества: бенедиктинцы, доминиканцы, францисканцы, иезуиты, тамплиеры и т. д. У каждого ордена свой устав и своѐ направление деятельности.


[Закрыть] монастырей, где затем провел много лет. До сих пор Ансельм с любовью вспоминал свою келью, где проводил все свое время в молитве.

Так бы и окончил отец Ансельм свои дни в тихой доминиканской обители, если бы однажды аббат монастыря не поручил монаху одну важную миссию, справившись с которой, он мог бы считать свой жизненный путь пройденным не зря.

Но опытный, уже пожилой католический монах-доминиканец успешно провалил эту миссию…

Отец Ансельм невольно улыбнулся, вспоминая, как он с готовностью и радостью от того, что сможет пожертвовать своим покоем ради Христа, согласился на миссионерскую деятельность. Ему нужно было вести проповедь в странах центральной Африки, борясь с прозелитизмом греков. Нельзя сказать, что он в первый раз тогда услышал это слово – Афон: отец Ансельм был специалистом по греческому языку и истории Византии, а потому много знал об этом месте. Его мать была гречанкой, а отец сицилийцем. Детство будущий монах провел в Палермо, закончил с отличием колледж, а затем католический университет в Милане, получив степень магистра богословия. Его, вне всякого сомнения, ожидало блестящее будущее, но вскоре после выпускного вечера Лучиано – так его звали тогда – облачился в доминиканскую рясу с капюшоном, подпоясанную кожаным поясом: он стал послушником.

Через три года его постригли в монахи. Время незаметно пролетало в трудах и молитвах. В качестве послушания отец Ансельм переводил малоизвестные богословские труды с греческого и работал на кухне. Характер Бог ему дал спокойный и миролюбивый, поэтому особых искушений у него не было. Река жизни текла от утра к утру, от ночи к ночи, а он лишь наблюдал за ее течением с тихого островка. Каждый день в сети попадала рыба и пекся хлеб – Бог заботился о монахах. Отец Ансельм провел в монастыре несколько десятков лет и незаметно для самого себя состарился. Он никогда не смотрелся в зеркало, но однажды обратил внимание на свое лицо, отразившееся в зеркальной поверхности новой сковородки. Ансельм не ужаснулся, но, конечно же, удивился: он уже был стариком, настоящим стариком… Каждый новый закат все вернее приближал его к могиле, где будет лежать его тело до второго и страшного Пришествия Господня. И тут отец Ансельм задумался: а готов ли он к смерти? Христос принес людям Себя в жертву и призывал следовать по своему пути. А какую жертву сам монах Ансельм принес Господу? Вера была для него счастьем, а монашество – радостью, сравнимою с радостью отцовства. Какую же жертву принес он?

Поэтому когда кардинал Мадзини попросил аббата их монастыря подобрать несколько толковых монахов для миссии в Центральную Африку, отец Ансельм сам вызвался помочь.

Ситуация с католической миссией была не самая лучшая. Помимо вездесущих протестантов в регионе вели активную миссионерскую работу греческие священники-схизматики, которые приезжали в Чад в основном с Афона. С протестантами католики старались не дискутировать и вообще поменьше общаться. А вот с афонскими монахами можно было иметь дело. Вот только спорить с ними было трудно, к тому же они были хорошо образованны. Поэтому кардинал Мадзини предписал аббату следить за качеством образования новых членов миссии, чтобы вновь прибывшие были знакомы с восточной традицией и желательно, знали как греческий язык, так и, восточных отцов позднего периода, для того чтобы успешно участвовать в богословских диспутах.

Отец Ансельм отправился в Чад с группой католических миссионеров. Он выполнял послушание своему духовному отцу, старенькому аббату, как Самому Богу, понимая, что, возможно, это его последний экзамен перед отходом в вечность. Это было с его стороны настоящей жертвой, потому что ему крайне тяжело было покидать монастырь – свою любимую духовную родину. Отец Ансельм думал что, возможно, он уже никогда не увидит Италию и будет похоронен в чужой африканской земле возле огромного озера Чад.

Первая католическая миссия была открыта здесь еще в 1929 году, поэтому отец Ансельм ехал не проповедовать среди неграмотных язычников с молитвенником в руке, а работать катехизатором в составе большой и хорошо организованной группы проповедников. Кардинала Мадзини беспокоило, что в последнее время усилилась проповедь греческих священников, которые довольно успешно справлялись со своими миссионерскими задачами и привлекали в ряды православия все больше людей, в том числе и католиков. Хотя отношения между католиками и православными ввиду агрессивного мусульманского окружения были вполне терпимыми, кардинал усмотрел в такой толерантности угрозу интересам Святого престола[6]6
  Святой престол – престол епископа Рима, Папы. Так же обозначается главный управляющий орган Католической Церкви, куда входят Папа и ближайшие епископы.


[Закрыть] в Африке.

– Вы должны быть мудрыми, как змеи, – напутствовал он в аэропорту Рима доминиканцев. – Берите пример с основателя нашего ордена святого Доминика, чьими трудами была остановлена опаснейшая лангедокская ересь[7]7
  Более известна как движение альбигойцев.


[Закрыть]. Будьте приветливы со схизматиками, не навязывайте им ничего, побольше улыбайтесь, но не забывайте, что мы хоть и молимся одному Христу, но понимаем Его по-разному. Пусть проповедь ваша подкрепляется делами. «Радуйтесь с радующимися и плачьте с плачущими» (Рим. 12.15), и да поможет вам Бог!

Отец Ансельм тяжело вздохнул, вспоминая прощание в аэропорту. Тогда он навсегда простился со своей родной Италией.

Природа Афона напоминала ему Сицилию, но только отчасти. Старец Иоаким с Кавсокаливии, к которому он часто ходил за советом, нередко говаривал:

– Эх! Где хорошо – там и родина. Смирись, отец.

И монах, привыкший за долгие годы к послушанию, смирялся ради истины, которая открылась ему на Афоне. Отцу Ансельму было трудно. Многие афониты не доверяли ему, подозревали в ересях и других нечистых замыслах, вплоть до шпионажа. Тяжело давались многие простые вещи. Например, трудно было привыкнуть к тому, что не надо брить бороду. Отцу Ансельму пришлось отказаться от многих занятий, которыми был наполнен его быт в доминиканском монастыре, и привыкать совсем к другим. И это все на старости лет.

Его прежние братья, мягко сказать, не понимали его, считая Ансельма вероотступником. Никто из католиков не поддерживал с ним отношений. Когда он улетал из Африки, братья не пришли с ним проститься. Они недоумевали, почему отец Ансельм так поступил с ними, почему бросил свою семью и ушел брататься с чужаками.

Новые единоверцы, афониты, также не могли принять его полностью, зная о десятилетиях, проведенных им среди доминиканцев. Некоторые считали, что чувственная католическая молитва навсегда отравила его душу и неодобрительно смотрели, когда в молитвенном порыве монах иногда скрещивал обе ладони, прижимая их к сердцу. Бывшему доминиканцу приходилось испытывать странное чувство стыда за проявления католической религиозности, которую нельзя было скрыть. Хотя он не стыдился ни своего прошлого, ни настоящего.

Ему оставили только имя – Ансельм, хотя для этого даже пришлось отправлять запрос на имя Святейшего Вселенского Патриарха. Он потерял все: родину, друзей, братьев, при этом не обретя ни новых братьев, ни друзей, ни родины. Но зато он приобрел Христа, того Самого, Которого исповедовал всю жизнь в Италии и в пряных саваннах Чада. Здесь, на Афоне, он словно бы погрузился в прошлое Европы, когда католики еще не знали спорных нововведений Второго Ватиканского собора, когда были отменены культы многих святых, пересмотрены многие важные католические понятия в угоду времени, ради, как это говорилось, приобретения потерянных овец. Отступив от прошлого, Папа приобретал настоящее, но терял будущее. Теперь, глядя в недавние шестидесятые, Ансельм понимал, что католики проиграли битву и за настоящее – все меньше людей заходило в храмы. А в некоторых странах священные здания уходили с молотка. В них устраивались музеи и даже мечети. В это было трудно поверить, но Европа отказывалась от Христа! Европа уходила в руки того самого антихриста, которого «отменил» Папа.

На фоне этих событий отцу Ансельму еще незыблемей казалась твердыня православия, веками сохраняющая свои традиции и обряды.

Их африканская миссия располагалась на берегу большого озера Чад. Чернокожие напоминали отцу Ансельму детей: они умели искренне радоваться, но монах ни секунды не сомневался, что они с такой же детской непосредственностью могут перерезать кому-нибудь горло. Периодически миссия подвергалась нападкам со стороны мусульман – агрессивного арабского большинства. Обычно дальше угроз дело не шло, хотя старейшие братья помнили случай поджога костела. В поджоге потом признался один местный колдун, который, по его словам, боролся с оккупантами. Французское посольство, конечно, помогало католическим миссиям, но никто не мог гарантировать безопасность монахов.

В нескольких милях от католической миссии располагалась миссия греков. Несмотря на то, что христиане старались держаться вместе и помогать друг другу, в последнее время отношения между двумя общинами были напряженными. За последние пять лет к грекам ушло более десяти чернокожих католиков. Чем их прельстили греки – оставалось только догадываться. В их миссию приезжали монахи с полуострова Афон, более известный как Святая Гора. Они менялись через каждые три-четыре месяца.

В отличие от монахов, чернокожие христиане дружили друг с другом, невзирая на то, что принадлежали к разным Церквам. Постепенно они стали задавать не очень удобные вопросы о непогрешимости Папы и о Filioque[8]8
  Filioque – «и от Сына» (лат.). Учение Католической Церкви о том, что Святой Дух исходит от Отца и от Сына.


[Закрыть].

Необходимо было что-то делать, чтобы отстоять честь Святого престола перед чернокожими новообращенными христианами. На братском совете решено было устроить богословский диспут, как это часто бывало в Средние века. Отправили к грекам посланника с предложением, и греки с явным удовольствием приняли вызов. Решено было провести первый диспут в селении Мганда на баскетбольной площадке. Мганда находилась как раз между двумя миссиями и являлась самым удобным местом для подобного рода мероприятий. Решено было вести диспут на французском языке, который понимали все.

Нельзя сказать, что отец Ансельм был обрадован решением совета доминиканских монахов выставить его на диспут как самого образованного из всех монахов миссии. Но как истинный монах, он привык отсекать свою волю и стал готовиться к этому событию. Чернокожие активно обсуждали предстоящий диспут, от его исхода зависело очень многое. За неделю до объявленной даты отец Ансельм закопался в книгах, молясь своему небесному покровителю святому Ансельму Кентерберийскому, чтобы он даровал ему мудрость против лукавых греков.

Отец Ансельм посмотрел на часы: подходило время вечерни. Он вычитывал ее как на греческом, так и на латинском. Небо над Афоном темнело, тучи слетались со всех краев земли. Монах поковылял в свою каливу. Он жил один, несмотря на то, что к нему иногда просились в послушники. Зайдя в маленький храм, он затеплил лампадки и открыл нужные богослужебные книги. Вечерня с акафистом Матери Божией длилась у него около часа. Затем он обычно читал по-гречески или шел на прогулку по скиту. Сегодня в связи с плохой погодой прогулка отменялась, значит, он будет читать книги.

Не в книгах мудрость, а в чистом сердце, перемолотом жерновами искушений – что-что, а это монах Ансельм знал хорошо. В книгах были знания для просвещения ума, но истина познается не умом, а сердцем. Он навсегда запомнил, как открылся ему Христос. Это произошло вскоре после того самого диспута, затеянного монахами католической общины в Чаде…

…На диспут пришло более ста человек. Кроме католиков и ортодоксов, там присутствовали еще и протестанты – их представители тоже хотели поупражняться в красноречии, считая себя фаворитами.

Диспут начался в спокойной манере, обсуждались вопросы непогрешимости Папы, Filioque и католический догмат о непорочном зачатии Пресвятой Девы. Также обсудили исихазм и духовные упражнения Игнатия Лойолы. Эти вопросы не слишком интересовали участников, которые смотрели на интеллектуальную схватку как на увлекательное спортивное мероприятие. Самым главным здесь была победа. Отец Ансельм выглядел вполне достойно. По уровню образованности он намного превосходил своего оппонента – молодого самоуверенного афонита, который воспламенялся гневом, когда не мог опровергнуть доводы соперника.

Протестантский пастор старался не вмешиваться в диспут: большинство обсуждаемых вопросов были ему знакомы и казались маловажными. Он лишь многозначительно улыбался и повторял: «Братья, что бы сказал Христос на это ваше Filioque? Братья, представьте себе, не рассмеялся бы Христос или апостол Петр на догмат о непогрешимости Папы?» Пастор излишне не утруждался, явно считая себя выше всяких «средневековых» споров.

Диспут длился около двух часов. После него отцы католической миссии поздравляли отца Ансельма и одобрительно хлопали его по плечу. Тогда он чувствовал себя почти счастливым, думая, что достойно защитил честь Святого Престола. Но это ощущение оказалось ложным.

Отец Ансельм встал за аналой, опираясь на него одной рукой, и со вниманием начал читать вечерню. Молитва шла сегодня легко, несмотря на непогоду и внезапно нахлынувшие воспоминания. Он неторопливо и обстоятельно прочел 103-й псалом на латинском языке наизусть, а затем читал на греческом. Красота греческого языка пленяла ум, который вместе с сердцем возносился к горнему. В который раз монах Ансельм облегченно вздохнул: ему очень повезло, что он попал сюда.

Здесь, на Афоне, отец Ансельм получил возможность побыть наедине с Богом. Вначале, когда он перешел в православие, монах практически не видел различий между католицизмом и ортодоксией. Он считал, что давно пора духом любви преодолеть средневековые анафемы и единым строем выступить против безбожия современного мира.

Но затем он стал замечать неприметные ранее, но важные отличия Православия. Например, совсем недавно он с удивлением понял, что православные иконы не трехмерны, как католические священные изображения. Это было существенное отличие, так как православная исихастская традиция признавала воображение силой, вредящей настоящей молитве, тогда как в католической традиции воображение было ее локомотивом.

Каждый день он открывал для себя что-то новое, и душа ощущала перерождение. Если бы он перешел в православие ради суетной мирской славы и приобретения каких-нибудь материальных благ, он бы не чувствовал себя уверенно и не смог бы перенести порицания доминиканских братьев. Хотя можно сказать, что его небольшая афонская келья была великим сокровищем, по сравнению с которой дворцы богачей не представляли никакой ценности. Потому что в келье – чреве – он готовился к жизни вечной. Как бабочка в коконе, предчувствующая солнце и радость дня, тянется к свету, так и отец Ансельм предчувствовал Христа и жизнь вечную, он тянулся к Господу всеми силами своей души. Как ребенок протягивает руки к своим родителям, желая обнять и благодаря за жизнь и любовь, так славословил он Христа на всех языках, которые знал.

Обращение не перечеркнуло его опыт подвижничества в доминиканском монастыре, напротив, дало ключ к пониманию многих событий, что происходили с ним в прошлом. Он был достаточно мудр и не пытался обратить своих католических братьев, понимая, что случай его обращения уникален. В тиши своей кельи отец Ансельм благодарил Господа за то, что Он помог ему возненавидеть благой ненавистью свою земную родину ради приобретения родины небесной.

Тогда, после фактической победы на диспуте, когда отец Ансельм на голову превзошел противника и благонравием, и знаниями, и риторикой, он пошел в свою келейку утешенный. В тот момент он никогда не подумал бы, что всего через месяц он покинет миссию и навсегда уедет на Афон.

Когда у него спрашивали о причине перехода на старости лет в православие, отец Ансельм обычно отмалчивался или говорил общие слова, что Бог его просветил. Он не любил говорить об этом, потому что это было сокровенным. Хотя многие считали, что он не имеет права скрывать причину своего обращения, так как должен прославлять Бога через чудные дела Его.

Что могло убежденного доминиканского монаха, состарившегося в монастыре, заставить изменить не только обету послушания, но и собственной вере? Наверняка, какое-то чудо, или откровение. Иначе и быть не могло. Но он ни о чем подобном не говорил, поэтому и не вызывал достаточного доверия среди афонитов. Только сиромахи-румыны любили старого монаха и часто навещали его. Он делился с ними чем мог и предоставлял ночлег. Немногословный и добрый старый монах со странным для Афона именем Ансельм.

Монах закончил вечерню, затушил лампадки, но еще долго не уходил из храма, с любовью взирая на старые иконы.

Чудо ли привело его на Афон? Наверное, все-таки, да – чудо. В первую неделю после судьбоносного диспута монах пребывал в хорошем расположение духа – все хвалили его за то, как он справился с хитрым греком. Постепенно эта радость прошла, но на ее место не пришел покой. Дух его с новой силой начал смущаться. И днем и ночью монах спрашивал себя: «Какую жертву могу принести я своему Богу – любящему нас Христу?» Но чему он может научить этих чернокожих? Какие доводы можно привести им и, прежде всего, самому себе, объясняя богоотступничество Европы? И нужно ли греку что-нибудь объяснять, когда древний патриархальный Афон бросал вызов всем современным европейским ценностям, а его монахи готовы были умереть, но отстоять то, во что верили на протяжении тысячи лет – православие.

И вот однажды монах внимательно читал Евангелие, как он всегда делал по вечерам, и натолкнулся на такие слова Господа: «И всякий, кто оставит домы, или братьев, или сестер, или отца, или мать, или жену, или детей, или земли, ради имени Моего, получит во сто крат и наследует жизнь вечную. Многие же будут первые последними, и последние первыми» (Мф. 19.29–30).

Отец Ансельм задумался. Он оставил своих родителей и друзей ради жизни в монастыре и сделал это с радостью. Он оставил свое монашеское братство ради крещения дикарей. Хоть и грустно ему было покидать свое уединение, но радость от того, что он хоть чем-то сможет уподобиться Христу, победила естественную земную скорбь.

Казалось, ему стоило бы успокоиться на этом и не искать большего. Но в голове отца Ансельма стала крутиться странная мысль: а может ли он оставить самого Папу ради Христа? Сначала он думал, что эту мысль внушает ему сатана, стремящийся оторвать доминиканца от истинной католической веры. Разве можно противопоставлять Христа и Папу Римского – наместника престола апостола Петра? Разве можно предать свою веру, в которой был воспитан, в которой жил многие годы?

И тут как тихое дуновение Ансельм услышал женский голос:

– Можно оставить и Папу Римского и веру отцов, но только ради истины, ради Христа.

Монах вздрогнул от неожиданности, обернулся и увидел на подоконнике небольшую греческую иконку Матери Божией с Младенцем. Иконка лежала в пыли, за окном виднелась красноватая саванна и заходящее солнце. Монах не мог понять, откуда появилась здесь эта иконка, ведь он всегда содержал свою келью в простоте и чистоте, не допуская появления никаких посторонних предметов. Он осторожно поднял ее, очистил от пыли и положил в карман. И тут глаза его увлажнились слезами: перед внутренним его взором пронеслись войны и другие человеческие страдания. Люди терзали друг друга, люди ненавидели друг друга, люди боялись друг друга; но вместе с тем, люди не переставали любить. Отец Ансельм беззвучно плакал, ему хотелось, чтобы все эти люди были счастливы и любили Бога. Чтобы зло отступило в небытие, где ему самое место.

Через месяц он уговорил местного епископа отпустить его на Афон с ознакомительным визитом. Впервые за долгие годы отцу Ансельму пришлось снять монашеское одеяние и одеть мирское для того, чтобы без препятствий пройти на Гору. Он снял с себя доминиканскую рясу и положил ее в сумку.

Афон принял отца Ансельма приветливо: на море в ту пору был штиль, ясное солнце светило, освещая полуостров, который с незапамятных времен заселили православные монахи.

Отец Ансельм должен был обойти все святогорские монастыри за две недели, а потом вернуться назад. Когда он дошел до Иверского монастыря, то увидел в часовне ту же икону, репродукцию которой нашел месяцем раньше. Эта икона называлась Вратарницей Афона, или Иверской иконой Божьей Матери.

Паломники один за другим подходили прикладываться к иконе. За ними пристроился и отец Ансельм. Он решил попросить у Божьей Матери вразумления, как ему стоит поступить. Сердце говорило ему, что Афон – его настоящая духовная родина. Но как мог он бросить свое братство, народ и земную родину, основываясь лишь на внутреннем голосе и невнятных ощущениях?

Но, разрушая сомнения, в его сердце росло желание чуда, возрастала жажда внутреннего перерождения и обновления.

Через две недели отец Ансельм принял православную веру через миропомазание. Постриг сохранился за ним. Старцы Великой лавры приняли во внимание столь мужественный поступок доминиканца и сразу же дали ему омологий[9]9
  Официальный документ (соглашение, распоряжение и т. п.).


[Закрыть] на одну келью, где отец Ансельм и поселился.

Вот и закончился еще один день жизни Афона. Отец Ансельм поблагодарил Бога и лег отдыхать. Воспоминания, которые наводнили его душу сегодня, были частью его прошлого, за которое ему не было стыдно. Не стыдился монах и настоящего, потому что взгляд его был устремлен только в будущее – туда, «где нет ни Еллина, ни Иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, Скифа, раба, свободного, но все и во всем Христос» (Кол. 3.11).