Текст книги "Семь утерянных драхм"

Драхма пятая. Из дневника отца Артемия

«…Как меня рукоположил на Покров покойный владыка Мелетий, так и стою я у престола Божьего вот уже больше тридцати лет. За это время много чего произошло в моей жизни и в жизни села Сивое, которое успело стать мне родным. Все чаще по ночам проносятся в озаренной светом лампады комнате воспоминания всей моей жизни, все чаще тревожит меня израненная совесть. Не стал, увы, я добрым примером для своих прихожан. Какой я добрый пастырь, я нерадивый сельский пастор! Настоятель простой церквушки Великомученицы Екатерины, да замолвит она за меня словечко перед Богом. Это я ворчу на самого себя, пытаясь изобразить покаяние. Да что-то путного, нормального ничего не выходит. Стыдно становится даже перед самим собой. Но пусть – мой дневник всё стерпит. Бумага не имеет стыда.

Не писал я в свой дневник уже больше месяца по болезни и по лености своей, поэтому попробую изложить все значительные события, что со мной произошли или в нашем селе. Хотя в нашем селе что может произойти? Ходил вот пару недель назад служить литию на могилу Софьи Петровны, встретил Николая с искусственным венком в руках. Слышал, что он недавно брата похоронил и переменился весь, пить перестал. Брат-то у него несколько месяцев назад от водки сгорел. Николай тогда расспрашивал всё меня о вере, обрядах и был удивительно вежлив. Очень странно, учитывая, что он меня на дух не переносит. Я пригласил его в храм. Не знаю, пока что-то не идет. Может быть, это у него было временное просветление? Пока боится смерти, не пьёт. Забудет, чем кончил брат, и начнет снова куролесить и буровить. Не дай Бог, конечно! Не знаю, что с ним будет дальше, – время покажет. Но я его начал поминать на проскомидии.

Что ещё? Приглашали меня недавно на свадьбу после венчания. Побыл пять-десять минут из вежливости, благословил трапезу, даже слово успел сказать, пока тамада не появился – ивантеевский клоун и пошляк Лёва. Тогда я уже и ретировался, ведь этот Лёва не любит нас, священников, и может «подколоть», как сейчас говорят. Грустно мне наблюдать за нашими деревенскими свадьбами, смотрю на гостей и заранее знаю – опять напьются до положения риз, хорошо, если не подерутся. Жених, тот и на венчании был под хмельком, друзья фотографировали и смеялись, как будто это не храм Божий, а театр «Современник». Отец невесты облокотился на аналой, потому что еле стоял на ногах. А когда невеста и жених отпили из чаши, он крикнул: «горько»! Жена его одергивала ради приличия, а он знай себе бузит. Довольный, раскрасневшийся как помидор – смотреть противно. Ни для кого из присутствующих эта комедия не казалась дикой – наоборот, всем было очень весело, кроме меня, конечно. Но это ещё хорошо, ведь не забыли про церковь. Так или иначе, молодые получили благословение Божие на совместную жизнь.

Я бы, ей Богу, ввёл в стране сухой закон. Жалко, ведь народ спивается. И ничего, главное, не сделаешь. На акафист «Неупиваемой Чаше» к нам по пятницам ходят постоянно лишь две-три женщины, да и то, сердцем понимаешь, что акафист больше для них самих утешение, чем спасение для их беспутных мужиков, которые ни смерти не боятся, ни ада. Если Чехов просил перед смертью шампанского, то наш ивантеевский или сивовский мужик, умирая, запросто потребует себе стакан самогона. И не откажешь ведь в последней просьбе умирающему. Понимаю, глупая это ирония, но вот только нет уже сил терпеть… Если раньше селом вера православная держалась, то теперь все истинно верующие – в городах. А у нас на селе только пьют и хулят власти, потом воруют и опять пьют, потом всем гуртом кому-то морду бьют – и пьют, пьют, пьют до посинения, до белой горячки.

Ну что тебе, мой дневник, ещё рассказать?

С клиросом совсем беда! Мои старушки недавно перессорились друг с другом и не могут больше петь вместе. Одна на другую нападает словесно, прямо дворовые шавки. Хочется строгость применить, отлучить их от клироса и нанять псаломщика, только жалко – родными ведь они мне уже все стали. Как ни пробовал их примирить, не получается. Поделили праздники, когда кто поёт, график даже какой-то составили. Старые совсем стали, в детство впадают.

Ну ничего, время пройдёт, думаю, помирятся…

…Поджелудочная в последнее время меня очень беспокоит, покалывает и тянет к низу. Все хочу запретить себе есть острое и солёное, да пока силы воли не хватает. Вот прижмёт, тогда поздно будет…

Что ещё? Не знаю, стоит ли доверять свои тайны дневнику? С одной стороны, дневник, – это бумага, а ей стыд не знаком. С другой, кто знает, кому попадется он в руки. Я уже стар и проживу недолго. После моей смерти кто-нибудь его прочтёт. Что ж, по милости Божией, буду надеяться, что мои записки будут читать порядочные люди. А если и не совсем порядочные, то пусть эта история поможет им оценить самих себя, поможет прийти к покаянию, чтобы пребывать им в свете любви Божией. Чтобы, как потерянную драхму, нашел их Господь в этой скорбной юдоли…

Недели две назад ко мне приехал один батюшка из Москвы. Он не просился в алтарь и слушал службу в притворе. Я, честно говоря, сначала не понял, что это священник. Думал, что в кои веки в нашу пьяную глушь забрел настоящий благочестивый христианин, встал в уголке и молится. После службы он представился, мы поздоровались по-священнически, и я пригласил его на трапезу. Мне не очень-то нравятся эти молодые образованные попы. Я какой-никакой, но не позволял, себе выходить на люди и ездить куда-либо без подрясника. Конечно, многие дико смотрят на меня, подростки иногда безумно ржут, но я всё стоически терплю, считая грешным делом, что таким образом по мере сил исповедую Христа. А молодежь – те мирскую одежду носят, усики подбривают, не ради того, чтобы не замачивать их в Святом Причастии, а для красоты, хотя по канонам брадобритие священству запрещено. А причёски у них, милостивый Господь, то горшки какие-то нелепые, то волосы кругом как у скрипача Башмета. Я даже про себя иронично окрестил таких батюшек «Башметами». Одним словом – демократия, молодёжь – та почти вся обашметилась. Даже в безбожную советскую пору такого не было. Ну-да не мне судить этих священников. Сам в грехах как в шелковых рясах…

Вот пригласил я этого батюшку в трапезную, сели мы кушать, а я все думаю, не надо ли что-нибудь этому «Башмету» от меня? По делу явился он ко мне или случайно заскочил? Вот сидим мы, трапезничаем, о жизни нашей сложной священнической беседуем, я и начал наводящие вопросы задавать: мол, откуда ты, батюшка, какого благочиния? Он мне и отвечает всё по существу, но не больше. Тогда я прямо его спросил: «Как вас угораздило попасть в наше Сивое»? Он как-то странно, почти лукаво, посмотрел на меня и говорит: «Слышал, есть у вас икона чудотворная, вот приехал поклониться».

Я, наверное, изменился в лице, но старался не выдать своего волнения: «Да, есть у нас икона «Споручница грешных», к ней многие прибегают в молитве и получают помощь. Вы её видели у правого клироса».

И волнение моё было не по тому поводу, что икона наша стала объектом всенародного поклонения, что уже и батюшки приезжают в наше забытое Богом Сивое ради неё. Просто у меня с этой иконой была связана одна очень неприятная история. Начну, пожалуй, с самого начала, опуская некоторые детали, потому что уже устала писать моя старческая рука.

Это было давно, я уже не помню, сколько лет назад. Мне стыдно об этом говорить, но, наверное, придется. Чтобы люди знали, как бывает, и не пренебрегали исповедью. Дьявол воюет против нас многообразными способами. Его коварство проявляется ещё и в том, что иногда он насылает на нас жуткие, хитрющие искушения. Иногда душу борют со страшной силой такие ничтожные страсти, что стыдно идти с ними на исповедь. На это и рассчитано. Не исповеданный помысел еще более укрепляется в душе и обильно произрастает. Чем больше произрастает, тем труднее вырвать грех из души. И только с помощью Божией избавляешься от страсти этой…

Однажды спонсор нашего храма кооператор Тимофей Иванович, Царствие ему небесное, привёз мне из Греции позолоченный потир. Он был очень красивый и дорогой. Тимофей подарил мне его на Пасху. И как-то незаметно прикипела душа моя к дорогому подарку. Я служил с ним только по двунадесятым праздникам. Через год стал замечать, что во время причащения прихожан посматриваю вокруг, не возгорелся ли кто страстью воровства на мой священный сосуд. Постепенно мне стало казаться, что у некоторых прихожан при взгляде на потир странно блестят глаза. Не иначе позарились на священное и положили глаз на подарок Тимофея Ивановича. Я понимал, что это страшное демоническое искушение, не хотелось мне гибнуть в сетях дьявола, и стал я молить Матерь Божию, чтобы Она помогла мне избавиться от гибельной страсти сребролюбия. Дошло ведь до того, что я посреди ночи в холодном поту выбегал на улицу и осматривал в страхе решетки на окнах и храмовые двери. Это было уже не смешно. Я страдал от того, как бес сумел меня поработить и усугублял свои молитвы Богу. На исповедь я идти с этим стыдился.

Однажды под утро я так же выбежал на улицу. Ахнул в ужасе – решетки на одном окне перепилены и выдавлено стекло. Вызвал милицию, приехали они только часов через пять, попросили составить список украденных предметов. Первым делом я, конечно, осмотрел алтарь и не обнаружил на жертвеннике свой драгоценный потир. Посидел я минут пять на стуле, потрепал свою седеющую бороду. «Ну что, – думал я, – Бог отобрал объект моей страсти. Слава Ему!» Смирился, значит. И только потом вижу, украдена ещё и наша небольшая храмовая святыня – икона «Споручница грешных». Ах, ты, Господи! Матерь Божия оставила меня за грехи! Наконец я понял, что наделал, и только тогда побежал на исповедь, где рассказал духовнику и про страсть к потиру, и про кражу…

Следствие, конечно, по этому делу совсем не продвигалось, и следователь с усиками намекал мне, что стоит уже смириться с пропажей. Но я надеялся, что Матерь Божия ко мне вернётся. Про потир я к тому времени уже не думал, рассудив по-духовному, что моя страсть навлекла на меня гнев Божий.

И вот однажды, в первую или вторую неделю после Казанской, пришли ко мне в храм два школьника и принесли нашу храмовую икону. Рассказали, как она попала к ним, и назвали приметы преступников, укравших её. Обрадовался я, сообщил, как подобает, о случившемся в милицию. Приехал усатый следователь и забрал парней в отдел поговорить. Затем через неделю вызвал меня и сказал, что установлены личности бандитов и, возможно, удастся не только поймать их, но и найти мой позолоченный потир. Потом произошла страшная история, – один из воров, взломавших окна в нашем храме, пролез в квартиру одного из парней, вернувших икону, Михаила, и нечаянно, если так можно выразиться, убил его больного отца. Все были в шоке! Бандитов быстро поймали, сначала убийцу Валеру Басистого – Босяка, потом и организатора кражи – Типлоева Ахмета. Осудили их, конечно, посадили. Мой позолоченный потир к тому времени канул в лету, бандиты ни за что не хотели выдавать перекупщиков и сказали, что продали его незнакомому лицу. Я и вздохнул с облегчением, да вот только рановато мне было расслабляться. Через некоторое время, уже после Пасхи, ко мне пришли опять эти парни. Я принял их ласково и угостил. Каково же было мое удивление, когда один из парней вновь вытащил из сумку икону «Споручницы грешных», сказав те же слова: «Матерь Божия возвращается к вам». Затем парень покаялся на исповеди, что подменил икону, потому что хотел оставить её у себя и что из-за этого, собственно, и убили отца второго парня – Михаила.

Я очень разозлился тогда. Во-первых, какие-то бандиты-клюквенники смогли различить подделку, а я – настоятель храма – нет. Во-вторых, меня не покидало стойкое ощущение, что этот парень дурит меня. Он (я помню только кличку – Мороз) долго рассказывал, как он изучал иконопись. Парни, особенно этот Мороз, просили не вызывать милицию, а просто взять и обменять икону, чтобы ни у кого не возникло проблем. Мне показалось их просьба неуместной – из-за этой иконы убили человека. Я оставил ребят пить чай, а сам пошел в кабинет и позвонил следователю.

Мне чуть не стало плохо, когда я узнал, что на Мороза завели уголовное дело. Я-то думал, пожурят ребят, да и отпустят на все четыре стороны. Но не тут-то было – следственная машина закрутилась, и уже не было возможности её остановить. Я надеялся, что судья назначит условное наказание, и даже ходатайствовал об этом на суде. Но, увы! Судья учёл, что за время следствия Мороз попадался несколько раз в милицию за какие-то хулиганские выходки, и дал ему два года тюрьмы. Перед тем как его увели конвоиры, я подошел к скамье подсудимых и попросил его простить меня. Странно, действительно странно, но этот Мороз, имени его я даже не запомнил, сказал мне в ответ, что он сам виноват и за свои проступки несет заслуженное наказание. А вот второй парень – Михаил – вышел из здания суда рассерженный и недовольный. Я, думая его утешить, подошел к нему и сказал несколько тёплых слов. В ответ он посмотрел на меня исподлобья и презрительно плюнул на землю. Я навсегда запомнил этот взгляд, – в нём было много гнева и даже ненависти, как у пленённого волчонка. Этот Михаил считал, что я «сдал» Мороза, потому что хотел получить назад свой позолоченный потир, хотя у меня даже в мыслях такого не было.

Много лет я думал, правильно ли я сделал, обратившись в милицию? Ведь можно было просто поменять икону? Сегодня склоняюсь к мысли, что я поступил тогда слишком опрометчиво. Надо было сперва подумать, а уже потом действовать. Иногда легкомысленность приводит к великим бедствиям – и для себя самого, и для окружающих. Так и здесь произошло. Конечно, я даже не представлял себе, что с Морозом могут так жестко поступить, но разве меня это оправдывает? С другой стороны, следователь сказал мне, что я поступил совершенно правильно, по закону, теперь ему был ясен мотив убийства совершенного этим Басистым, да и Мороз, дескать, тип ещё тот, по нему давно тюрьма плачет.

Но одно дело – суд человеческий, другое – суд Божий. Сам того не желая, я вмешался в чужую судьбу и испортил её. Ведь тюрьмы редко перевоспитывают преступников, скорее наоборот – губят и калечат неокрепшие души.

Долгие годы я старался забыть эту историю, но не мог. Каждый раз, заходя в храм, я первым делом прикладывался к нашей Споручнице грешных и кроткий взор Матери Божией мягко укорял меня и за мою страсть к позолоченному потиру, из-за чего и произошла вся история, и за мою нерассудительность, приведшую молодого парня в тюрьму. Так вот, к чему я это всё рассказываю? Эх, старость – не радость! А! Так вот этот батюшка, «Башмет», запамятовал, как его звали… Вроде бы отец Димитрий. Он сказал, что приехал приложиться к Чудотворной.

Когда я спросил его, откуда он узнал о нашей храмовой святыне, отец Димитрий (вспомнил точно – его так и звали) рассказал мне об истинной цели своего приезда к нам в Сивое. Оказывается, он был одноклассником того самого Михаила! Он слышал всю историю, так сказать, из первых уст. И теперь он хотел со мной побеседовать о Михаиле, и попросить совета.

Отец Димитрий сказал, что Михаил просит моих молитв, так как у него сейчас не лучший период в жизни. После того, как Мороза посадили, Михаил постепенно встал на скользкий путь. Шли годы, он коснел в неправде и злодействе. Но теперь решил завязать с прошлым. Его ситуация удивительно напоминала ситуацию с Морозом, только была ещё опаснее. В общем, Михаил решил помочь следствию разоблачить банду опасных квартирных мошенников, хотя он и сам был причастен к их преступлениям. Следователь понимал: если преступники узнают, что Михаил, как говорится, «сдал» их, его шансы выжить очень малы. И даже эти маленькие шансы исчезнут, если он пойдет под суд вместе с остальными и будет осуждён. В местах не столь отдаленных «стукачей» не очень-то привечают. Поэтому было решено скрыть его роль в разоблачении банды.

Несколько дней назад до приезда в Сивое отец Димитрий обвенчал Михаила с Ириной в своём московском храме. И тогда же Михаил выразил желание примириться со мной. Хотя я на него не был в обиде, скорее наоборот, я обижался больше на себя. Сам Михаил долгие годы коснел в злобе не только на меня, грешного, но и на всё священство. Встреча школьных друзей – Михаила и отца Димитрия – произошла случайно в Москве возле Иверской часовни. После этой встречи Михаил решился покончить с криминальным прошлым.

Когда отец Димитрий в первый раз предложил ему пойти в прокуратуру и предложить помощь следствию в обмен на свободу, он вначале, памятуя нашу грустную историю с Морозом, яростно отверг это предложение. Но в ту же ночь ему приснился сон. Отец Димитрий пересказал мне его.

Вот этот сон: Михаил будто бы вошел в Иверскую часовню помолиться. Хотя в реальности он не любил храмы, во сне ему всё казалось чистым и духовным. Народ пел акафист и все присутствующие лучились духовной радостью. Михаил заметил одного молодого монаха, который сосредоточенно молился возле поминального канона. Лицо этого монаха, как это часто бывает во снах, было удивительно знакомым, и в то же время Михаил не мог вспомнить, кто это. Затем все стали постепенно расходиться. Остались в часовне лишь сам Михаил и этот таинственный монах. Монах был босым, как древний подвижник, ветхий подрясник его был весь в дырах. Он подошел к чудотворной иконе и три раза упал в земном поклоне. Приложившись, он сделал ещё один поклон и попросил прощения у всех, хотя в часовне, кроме него, был только Михаил. Потом монах вышел на улицу. Михаил последовал за ним и увидел, как из рваного подрясника монаха вылетело несколько долларовых купюр и разлетелось по мостовой.

Монах не заметил пропажи. Он быстро-быстро подбежал к «нулевому километру», присел на корточки и начал собирать монетки как ягоды в лесу. Михаил медленно и тихо подошел к нему и язвительно спросил: «Что ж ты, батюшка, босым ходишь, плоть свою смиряешь, а принадлежащие бесам деньги копишь и собираешь? Все равно всё высыпается из твоего ветхого подрясника, всё достается ветрам… Зачем тебе это»?

Монах обернулся и посмотрел прямо в глаза Михаилу. Он ответил: «Как ты считаешь, где я на самом деле истинный, здесь, на «нулевом километре», или в Иверской часовне? Только хорошо подумай, перед тем как ответить. Пожалуйста, не ошибись».

Михаил думал недолго и засмеялся в ответ: «Конечно, вот твоё истинное лицо. Здесь истина, на «нулевом километре», а там – он указал рукой на часовню – сплошное лицемерие. В часовне во время молитвы ты исповедуешь нестяжание, любовь Божию и милосердие. Это твоя работа, за которую тебе платит государство и оболваненные люди. Но как только кончается молитва, ты принимаешь свое истинное обличие и готов подбирать деньги – материю дьявола».

Тогда монах превратился вдруг в злобное чудовище и отвратительно зарычал на Михаила, скрежеща зубами. Воздух странно завибрировал и небо потемнело. Со всех сторон: с Красной площади, с Моховой, со станции Театральной и Охотного ряда к «нулевому километру» стали подтягиваться злобные чудовища, похожие на крокодилов, как из голливудских фильмов ужасов. Все они были полны ярости и силы, они будто бы оттягивали момент расправы с ним, чтобы насладиться всей беспомощностью жертвы. Михаил быстро подбежал к закрытым вратам Иверской часовни, начал стучаться и кричать во весь голос: «Впустите меня, пожалуйста, добрые люди, а то меня съедят ужасные монстры».

Ласковый голос из-за двери отвечал: «Рады бы мы, Миша, впустить тебя сюда, но твое неверие закрыло эти врата навсегда. Поверил ты во всемогущество зла и отверг добро. Там, на «нулевом километре», у тебя была последняя возможность впустить в свою душу добро, победив зло. Но ты предпочел само зло, твоя вражда к добру захлопнула эти двери, которые закрыты снаружи, а не изнутри. Прощай навсегда. Мы ничего не можем больше сделать».

Михаил ужаснулся своему выбору и замер. Он лихорадочно попытался проклинать зло и сочувствовать добру, но времени уже не было – за спиной слышалось дикое сопение. Михаил медленно обернулся. Перед ним открылась ужасающая картина: десятки тысяч злобных тварей подбирались всё ближе и ближе. Их глаза были бездонны и пусты, и эта бездна была по-настоящему голодной. Тысячи чёрных дыр, каждая из которых готова была поглотить его. Темно-серые, грязные, густые облака сгустились над головой Михаила, остатки света уходили из мира. Твари пораскрывали пасти, в каждой из которых было по миллиону острых зубов. Каждый из этих зубов был готов терзать его плоть. Земля стала трястись и лопаться. Густой едкий дым и красноватый отблеск показывал, что где-то совсем близко под землей клокочет лава. И наконец стали появляться большие черви, которые легко буравили металл и камни. Каждый из этих червей был готов буравить его тело вечно. И вспомнил тогда Михаил слова писания о том месте, где огнь не угасает и червь не усыпает. Понял он, что это преддверие ада…

Всё происходящее казалось немыслимым, но и более чем реальным одновременно.

Михаил ощутил, что в этом аду он совершенно один. Прислонившись спиной к вратам Иверской часовни, Михаил присел и закрыл глаза руками. Его ожидали бесконечная боль и вечное одиночество, где единственной формой существования остаётся страдание. В его душе что-то ещё пульсировало, что-то светлое как птица. Оно не могло терпеть близость объективного зла и рвалось наружу. Ещё мгновение, чувствовал Михаил, и эта «птица» вырвется из этого ада вместе с остатками света. И тогда всё!

Руки Михаила стали трястись, и он убрал их от лица. Перед глазами он увидел монаха-оборотня, который по виду отличался от остальных тварей. Казалось, он здесь главный. В этом царстве безличной тьмы он казался единственно живым. Но его злоба превосходила злобу любой из тварей. По одному мановению этого чудовища преддверие ада становилось самим адом. И Михаил понял, где он мог видеть этого монаха. Он видел его в зеркале. Это был он сам.

Птица вырвалась из груди, надежда покинула Михаила, – и он очутился в мире, где огнь не умирает и червь не усыпает. И тут дверь Иверской часовни отворились… и Михаил проснулся в трепете и холодном поту.

Утром Михаил позвонил отцу Димитрию и напросился на исповедь. Он говорил, что готов даже отсидеть срок, но только бы не попасть после смерти туда, где огнь не угасает и червь не умирает. Видимо, страшные видения эти, по Своей глубокой милости, попустил ему увидеть Господь Бог. Да и не только для него это стало откровением и встряской, но и для отца Димитрия, и для меня самого, грешного.

Среди прихожан отца Димитрия был один высокопоставленный чиновник из московской прокуратуры, он помог организовать встречу Михаила с нужными людьми, – и следствие начало работу над разоблачением банды квартирных мошенников…

Когда я слышал гордые, в хорошем смысле, нотки в повествовании отца Димитрия, когда он описывал помощь этого прокурора, я подумал, что мы – православные верующие – в России находимся на положении диаспоры. Я часто думал, что будет, если наши православные будут заниматься активным миссионерством и ходить по квартирам с религиозной литературой. Наверное, так же будут спускать по лестнице как иеговистов или пятидесятников. К православным у нас в России относятся тоже не очень хорошо. А вот как диаспора среди враждебного населения, мы можем выжить. Тем более, что власть учитывает культурное и политическое значение Православия и держит нас на особом счету. И тут получается, что мы можем воспользоваться преимуществами как диаспоры, так и уникальным, господствующим положением среди остальных религий. Ну да это так – мои стариковские мысли. Надо поменьше читать эти современные книги, а то сам того и гляди обашмечусь…

Во время следствия никто из бандитов о Михаиле, слава Богу, не вспомнил. Но это может произойти во время суда. Бандиты могут «вытащить» еще одно имя, хотя бы для того, чтобы затянуть следствие и отправить дело на дополнительное расследование. Оказывается, об этом деле говорили даже по телевизору. Правда, я уже давным-давно не смотрю телевизор, только слушаю новости по «Маяку». Незадолго до суда Михаил с Ириной решили пожениться и обвенчаться. Михаил вначале не хотел этого, в том смысле, чтобы в случае его ареста она не связывала себя обязательствами. Но на этом настояла сама Ирина. И отец Димитрий обвенчал их…

Батюшка, который оказался приятным человеком, хоть и с башметинкой, сказал мне, что на следующий день будет суд над членами шайки. И он приехал в Сивое не только приложиться к чудотворной иконе и познакомиться со мной, но и привёз поклон от самого Михаила. Тот просил простить его и уверял, что сам простил меня от всего сердца. Слава Богу! Я старался не показывать своих чувств перед молодым батюшкой, но почувствовал внутри себя большое облегчение. Наконец через столько лет, Матерь Божия утешила меня. Огорчало, правда, что несчастный Мороз бесследно сгинул.

Но, даст Бог, и с ним всё хорошо. Мало ли как в жизни бывает. Может быть, притулился где-нибудь, женился и решил порвать с прошлым, а родителей просил никому о нём не говорить. Но это ладно – надо молиться за него, как за живого, а там Господь сам управит.

Значит, попросил меня отец Димитрий сугубо помолиться в день суда, чтобы не случилось ничего непредвиденного у Михаила, и Господь не допустил трагедии. Я, конечно, согласился помолиться и просил батюшку Димитрия молиться за меня, грешного, а также позвонить, когда суд завершится, чтобы знать результат… Просьба помолиться для священников служит чем-то вроде «прощайте» и не всегда воспринимаешь её буквально. Но тут был случай, когда и я, и отец Димитрий считали это обязательным. И я, конечно же, молился по мере своих старческих сил.

Через два дня отец Димитрий позвонил мне и сообщил радостную новость – суд закончился для Михаила благополучно. Это лично для меня стало знаком, что Господь простил ему грехи и даровал возможность честной жизни. Отец Димитрий сказал, что Михаил хотел бы вместе с женой приехать к нам в Сивое, поклониться чудотворной иконе. Последний раз я видел Михаила, когда тот презрительно плюнул на землю после суда над Морозом. В моей памяти горьким укором сохранился его неприязненный взгляд. Надеюсь, что в этот раз его тёплый взгляд разрушит то зло, что причиняло мне боль долгие годы. Я на это очень надеюсь.