Текст книги "Еще один день"

– Зачем же тогда выходила? – удивилась Таня.

– По собственной дурости. Была тут у меня одна история. Да и боялась пролететь преждевременно. Замуж надо выходить чистой, чтоб никаких упреков потом не было. – Светлана приподнялась на локте и спросила: – Ты, случайно, не того?.. Не пролетела?

Таня рассмеялась. Вспомнила отца, работавшего военпредом на заводе, и мать, преподававшую в школе географию. Ученики ее любили, и это позволяло матери считать себя незаурядным воспитателем. От дочери она требовала не просто послушания, а понимания родительских требований. Потому что была убеждена: родительские требования всегда справедливы. Отец, как человек военный, главным в воспитании считал привить ребенку чувство ответственности за свои действия.

Родительские отношения к вопросам воспитания казались Тане одинаково занудными. Когда она была подростком, часто пользовалась положением единственного чада. Иногда крикливо капризничала, но, покапризничав, уступала, так как была ребенком неглупым, интеллигентным и, главное, не своенравным.

В раннем детстве подруг дочери выбирала мать. Но время шло, и Татьяна обретала самостоятельность. Однажды Вера Павловна по старой привычке попыталась вмешаться. На это Татьяна возразила (тогда ей было уже около шестнадцати), несколько резонируя:

– Мама, роль унтер-офицерской вдовы тебе не к лицу.

– При чем здесь унтер-офицерская вдова? – нахмурилась мать.

– Меня воспитываешь ты. И если боишься, что кто-то может повлиять на меня отрицательно, значит, воспитываешь плохо.

– Однако, – засмеялась мать, – ты, оказывается, растешь, а я этого не замечаю…

Как-то Татьяна задержалась у Вальки Дробышевой и пришла домой за полночь. Переволновавшаяся мать встретила ее словами резкими и несправедливыми. Хотя и говорила Вера Павловна обиняками, Татьяна поняла все как надо и ответила прямо:

– Мама, не надо тратить так много слов. Помнишь, ты сказала, что я расту, а ты этого не замечаешь. Так вот: я уже совсем выросла, мама. И ты должна понять: если я захочу сделать это, я это сделаю до двенадцати. Если не захочу, то не сделаю и после полуночи. Я не хочу. Даю тебе честное слово…

Сейчас, вспоминая тот давний разговор, Татьяна молчала, и Светлана, не дождавшись ответа на свой вопрос, расценила ее молчание как подтверждение догадки.

– Значит, пролетела, – сказала она, многозначительно покачав головой.

– Да нет, – сказала Таня. – Хотя возможность такая была.

…Оформилась Татьяна лет в пятнадцать, может, чуть позже. До этого была ни то ни се. Внимания заслуживали только ноги. Татьяна это знала и знанием своим кокетничала. Иногда, очень старательно привлекая внимание подружек к своим ногам, вроде бы смущенно жаловалась: «Кругом одни коленки, и растут прямо из-под мышек, все время боюсь, что задену за них локтями». Кто-то из подруг молча вздыхал, другие завидовали открыто. Длинные ноги – это ах! Длинные ноги – это ох! А если к ним прилагается смазливое личико, тогда «ах» и «ох» одновременно. Здесь тебе прямой путь в манекенщицы. А манекенщица не для одного девичьего сердца – желание заветное. Единственная ей соперница – киноактриса. Но эта фантазия такая яркая, что смотреть на нее и то больно.

Все девочки их класса влюблялись в киноартистов. То в Юрия Кузнецова, то в Жана Марэ, то в Вячеслава Тихонова. Татьяна влюблялась вместе с классом. Но артисты были иллюзией, любовью кумирной, когда чувством руководит не что-то душепоглощающее, а та роль, которую играет актер. Татьяна из забав коллективной влюбленности вышла раньше своих сверстниц. То ли потому, что была начитаннее, то ли потому, что быстрее взрослела.

Отказалась Таня от игры и сразу потеряла подруг. Тогда она стала искать друзей из мальчишек. Но и здесь ей не посчастливилось. Будь она незаметной или просто смазливой, ей, может быть, такая дружба и удалась. Но Татьяна была красива. Уже одно это обстоятельство бескорыстие юношеской любви исключало. Дело кончалось влюбленностью, как Татьяна про себя иронизировала – «вздохами при луне», и в конечном счете отдалением, а то и ссорой. Одноклассницам, видимо, тоже поднадоело коллекционирование влюбленностей, и в классе стали образовываться парочки. Татьяна определенную фигуру себе не искала, потому что уже пробовала дружить и знала, чем это кончается.

Так все в жизни Татьяны складывалось до тех пор, пока в их девятом «Б» не появился Аркаша Воеводин, узаконенный премьер школьной художественной самодеятельности. Помимо самодеятельности, Аркаша играл в футбол и занимался гимнастикой. Многие девчонки вздыхали о нем, ходили на матчи, в которых играл Аркаша. И хотя они страстно болели за него, ни одну из них он не удостоил своим покровительственным взглядом. Все ждали появления новой пары. И она возникла.

Татьяну много раз приглашал на каток одноклассник Леша Городилов. Она все время отказывалась, но однажды согласилась. Прокатившись с десяток кругов, они сели на скамеечку отдохнуть. С шуршащим шипением, картинно цепляя лед носками своих «бегашей», к ним подкатил Аркаша. Тормозя, намеренно окатил Лешу каскадом ледяной пыли и, потрясая над головой руками, продекламировал:

– А вы кого себе избрали, когда подумаю, кого вы предпочли?..

Татьяна промолчала, подвинувшись на краешек скамейки. Аркаша сел рядом, начал о чем-то говорить. Татьяна думала, что он возьмет ее за руку и увезет от Алексея. Но он укатил один. Таня, для которой партнер неожиданно стал в тягость, пожаловалась, что устала, и пошла, попросив ее не провожать. Алексей, конечно же, понял, почему она сникла, и сказал с усмешкой:

– Не думал, что ты такая… хлипкая.

Татьяна, которой почему-то стало жалко себя, сказала:

– Дурак ты, Лешенька.

Подумала секунду-другую, хотела что-то добавить, но только молча махнула рукой и направилась в раздевалку.

На следующий день все образовалось. Аркаша подошел к ней и развеял ее сумрачность.

– Ты извини, что я тебя вчера не пригласил кататься. У меня…

– А я бы с тобой и не пошла, – перебила его Таня.

Сказала она это так быстро, что самой стало смешно, и она на всякий случай добавила: «Ха-ха».

Аркаша нашелся мгновенно:

– Я так и думал. Ни за что Ростовцева со мной сегодня не поедет. Другое дело – завтра.

Так вот и образовалась в девятом «Б» еще одна пара.

Осенью старшеклассников направили в колхоз убирать урожай. Для проживания школьникам отвели клуб или, как его здесь называли, дворец культуры. Руководителем от школы направили учителя физкультуры Николая Алексеевича Данилина. То ли потому, что у него оказался мягкий характер или в педагогике он был не очень силен, а скорее всего, потому, что школяры почувствовали себя совсем созревшими и к тому же у них был лидер Аркаша Воеводин, который личную зрелость подчеркивал на каждом шагу, начали ребята ходить «наискосяк». Курили в открытую, даже в присутствии Николая Алексеевича, стали баловаться сивухой, благо у здешних хват-хозяек она стоила гроши.

Девчата со своими «мужиками», по просьбе Николая Алексеевича, проводили воспитательную работу, но какую-то вялую и нетребовательную. Какой из них не хотелось видеть в своем ухажере парня покруче…

Татьяна в гулянках ребят тоже особой беды не находила и на Аркашины переборы смотрела сквозь пальцы.

Однажды ребята где-то подзадержались и в клуб не вошли, а ввалились. Колька Павлов после короткого стука в девичью комнату вошел без стеснения. Таня уже собиралась укладываться. Колька подошел и, как ей показалось, криво усмехаясь, сказал, не глядя в глаза:

– Аркаше плохо, он на крыльце. Просит, чтоб ты вышла…

Татьяна наскоро зашпилила волосы, накинула на плечи телогрейку и вышла. Августовская ночь была теплой и таинственной. Бриллиантовые звезды усыпали черное небо. Над краешком невидимого горизонта чуть виднелся красный, раскаленный осколок луны. На его фоне Аркаша сидел черным силуэтом на ступеньке крыльца, чуть ссутулившись. Он даже не оглянулся на скрип двери, словно знал, что кроме Татьяны выйти некому.

– Иди сюда, – тихо позвал он.

Татьяна подошла, села рядом. Он взял ее за руку и предложил:

– Пойдем погуляем.

И они пошли. Догадывалась ли она, что было у Аркаши на уме? Скорее всего, да, но уж очень верила силе своего убеждения, а в свою стойкость – еще больше. И тогда, когда они подошли к речке, верила. И когда Аркаша, надергав из стожка сена, повалился на подстилку и потянул за собой Татьяну, все еще верила. Испугалась только тогда, когда, расстегнув кофточку, он обнажил сначала одну ее грудь, затем другую и стал целовать их взасос своими мокрыми губами. Она, отдергивая его руки, шарившие выше коленок, как ей казалось, убедительно заявила: «Сейчас же прекрати! Я буду кричать!» Но слова эти прозвучали так жалобно и беспомощно, что Аркаша только улыбнулся. Он был опытен, этот змеюка, и когда добрался до трусиков, не стал их стягивать, а дернул, разрывая боковину.

Татьяна отбивалась молча, но чувствовала, что с каждым мгновением становится все слабее. Собрав последние остатки воли, простонала: «Ну, Аркаша, ну не надо»… И тут произошло неожиданное. Оторвавшись от грудей, Аркаша попытался поцеловать ее в губы. На нее пахнуло таким омерзительным сивушным запахом, смешанным с табачной отрыжкой, что она мгновенно пришла в себя. Ее правая рука каким-то образом запуталась в ее же волосах и наткнулась на заколку. Татьяна вытащила ее и с садистским удовольствием воткнула во что-то мягкое и податливое. Вытащила и еще раз воткнула.

– Ах ты, сука! Целка ржавая! – Аркаша, скатившись на сено, наотмашь ударил Татьяну по лицу. Хотел ударить еще, но она вскочила и побежала. Он за ней не погнался.

Татьяна пришла в себя только на окраине поселка. Она остановилась, застегнула кофточку, поправила юбку, сняла и сунула в карман порванные трусики. И только после этого успокоилась совершенно. Когда подходила к клубу, увидела группу ребят. Они курили, что-то оживленно обсуждали и при этом смеялись. Заметив Татьяну, уставились на нее и дружно замолчали. Она поняла, что была для них лотерейным билетом, разыгрывавшимся в эту ночь. Она рассвирепела до дрожи и, выделив, как ей представлялось, самого заинтересованного, сказала, обращаясь непосредственно к нему:

– Успокойся, Коленька, спектакль не состоялся. Вы бы пошли к Аркашеньке, ему там очень плохо.

Сейчас она вспоминала эту историю почти равнодушно. С Аркашей она больше не встречалась и благодарила бога, что все так обошлось. Пролететь с ним было бы несчастьем. После школы Татьяна поступила в университет, а Аркашу взяли в футбольную команду. Через два года его отчислили за нарушение спортивного режима. В переводе на понятный язык это означало за пьянку. С тех пор она его не видела.

Таня никому не рассказывала эту историю и сейчас хотела рассказать ее Светлане. Но что-то удержало ее. Она подумала, что откровениями можно делиться до определенной грани. У каждого есть своя тайна, которая остается до конца жизни. Эта тайна, по всей видимости, относится к таким…

В Андреевское девушки вернулись на следующий день к вечеру. За все это время Таня ни разу не вспомнила об Андрее. Только на подлете к аэродрому, увидев стоявшие на земле Ан-2, подумала, что так и не поужинала со знакомым пилотом. Подумала без особого сожаления. Хотя сегодня это было бы как нельзя кстати, потому что при одной мысли о гостинице на нее нападала тоска. В том, что редактор закажет ей там место, она не сомневалась.

Из вертолета к аэродромной калитке Таня шла, опустив голову. И вдруг почувствовала, что кто-то сгреб ее в объятия, притиснул к себе и, оторвав от земли, начал кружить.

– Что вы себе позволяете! – сердито крикнула Таня, подумав, что ее схватили по ошибке, уперлась кулачком в грудь не в меру шаловливого человека и увидела прямо перед своими глазами сияющее лицо Андрея. Он поставил ее на землю и, радостно выдохнув, произнес:

– Я ищу вас два дня. Звонил в Таежный, но и там не нашел. Куда вы сейчас?

Таня пожала плечами и сказала:

– В гостиницу. Куда же еще?

Светлана, молча наблюдавшая эту сцену, отодвинула Таню рукой и, встав между ней и Андреем, решительно заявила:

– Никакой гостиницы, Татьяна будет ночевать у меня.

Татьяна, уже смирившаяся с тем, что ей придется поселиться в гостинице, которая, по всей вероятности, ничуть не лучше никольской ночлежки, нерешительно посмотрела сначала на Андрея, потом на Светлану. Та нервно дернулась и сказала:

– Чего ты на меня так смотришь? В гостинице ни переодеться, ни выспаться как следует. Ночевать будешь у меня. – И, отвернувшись от нее, кивнула Андрею: – У тебя есть еще какие-нибудь вопросы?

Андрей, все еще находившийся в радостном возбуждении от встречи с Татьяной, сказал:

– Вопросов нет, есть душевная просьба. Пригласите меня в гости.

Светлана странно посмотрела на него, шевельнула губами, то ли пытаясь отказать, то ли спросить. Татьяна так и не поняла. Но ей подумалось, что она неспроста так неприязненно отреагировала на радость Андрея. Скорее всего, между ними что-то было. Но размышлять об этом не было времени. Она видела, что Светлана не хочет приглашать Андрея. Поэтому вмешалась:

– Только не сейчас. Нам надо привести себя в порядок.

– И сколько вам на это потребуется? – тут же откликнулся Андрей.

– Часа два, по меньшей мере. Ты как считаешь? – Она посмотрела на Светлану.

Та пожала плечами, и это еще больше укрепило Татьяну в предположении, что новой ее подруге и Андрею есть что скрывать. Когда шли к Светлане, она прямо спросила ее об этом. Светлана отделалась туманной фразой:

– Андреевское – село небольшое, здесь каждый знает каждого. Андрей – парень видный, и у любой девчонки в отношении него свои планы. А то, насчет чего ты, может, думаешь, нет, в этом смысле ничего не было. – И, удивившись заинтересованности подруги, спросила: – А ты-то его откуда знаешь?

– Когда мы летели сюда, он меня просто спас, – простодушно ответила Таня. – Дал свой полушубок, чтобы я не замерзла. И командир его человек, по-моему, хороший.

Светлана посмотрела на нее, качнула головой и ничего не сказала. Но Таня прочитала в ее взгляде: быстро же ты разобралась во всех наших делах.

Когда пришли домой, Светлана не торопясь прибрала в комнате, повесила в шифоньер все лишнее, перестелила кровать. Потом они согрели в ведре воду и, насколько позволяла обстановка, ополоснулись. Андрей явился ровно через два часа. По всему было видно, что он спешил. Его взгляд светился, меховая летная куртка была расстегнута, из-под сбившейся набекрень шапки выглядывал русый чуб. Он прошел к столу, выложил из портфеля два кружка краковской колбасы, несколько консервных банок, коробку конфет. А затем поставил на вышитую скатерть две бутылки шампанского.

– Надеюсь, хлеб у вас есть?

– Зря надеешься, – ядовито ответила Светлана. – Откуда ему взяться, если нас двое суток не было дома?

– В голову не пришло. Ладно, сам виноват. – Он взглянул на часы. – До семи успею.

Пока Андрей бегал за хлебом, девушки накрыли стол. Нарезали колбасу, выложили из консервных банок на тарелки импортную ветчину и печеночный паштет. Светлана сняла с гвоздя гитару и положила ее на кровать. Потом снова повесила гитару на стену. Тане показалось, что она хочет создать в комнате уют.

Вернулся Андрей, положил на стол хлеб.

– Еле успел, – сказал он, переводя дыхание. – Наши торгаши взяли моду закрываться за двадцать минут до срока. – И обратился к Светлане: – Ты бы пропесочила их в своей газете за такую привычку. – Взял бутылку шампанского, раскрутил проволочку, раскачал пробку, и она потихоньку стала выходить из горлышка. Татьяна зажала уши, пояснила:

– Не люблю, когда стреляют.

Пробка глухо хлопнула, Андрей быстренько разлил по стаканам пенящуюся жидкость. Поднял свой стакан и, переводя взгляд с Тани на Светлану, сказал:

– Давайте выпьем за то, чтобы нам всем было хорошо.

– Так не бывает, – заметила Светлана, покачивая в руке свой стакан. – Хорошо бывает только двоим.

– Может, ты фамилии назовешь? – не вытерпев, съязвил Андрей.

– И все-таки за то, чтобы всем нам было хорошо, – поддержала Татьяна Андрея. – И двоим может быть хорошо, и десятерым…

У самой Татьяны настроение было не просто хорошим, а радостным. И потому, что сегодняшний вечер, рисовавшийся скучным, неожиданно стал праздничным, и потому, что в ушах звучало признание Андрея: «Я вас искал два дня». Она чувствовала, что нравится ему, и ей было приятно находиться в его компании. И уже не случайным знакомым казался ей этот парень, а давним другом. Она не раз замечала это за собой. Иногда встретит человека впервые, а возникает такое чувство, будто они знакомы много-много лет и знают друг о друге буквально все. Еще не успели произнести несколько фраз, а между ними установилось внутреннее доверие. Может быть, для этого было достаточно обменяться взглядами или нечаянно прикоснуться друг к другу. Татьяна не знала, почему это происходит, но это было так.

Вторую бутылку шампанского пришлось пить при свече, потому что в поселке погас свет. Светлана сняла с шифоньера подсвечник со свечой, пояснила Татьяне:

– Это у нас почти каждый вечер. Дизелю в обед сто лет, работает от ремонта до ремонта.

Андрей наполнял стаканы аккуратно, старался, чтобы пена не поднималась над ними шипящей шапкой.

– А мне наливай, чтобы шипело, – сказала Татьяна. – Когда шампанское шипит, будто что-то тебе шепчет…

Андрей наклонил бутылку, и над Таниным стаканом возникла пена. Таня припала к ней губами и засмеялась. Все подняли свои стаканы и выпили. Каждый произнес какую-то фразу, но вскоре разговор смолк. Светлана понимала, что он ведется не для нее, и стала нервничать. Татьяна, почувствовав это, сникла. За столом никак не удавалось наладить непринужденную атмосферу, хотя вроде бы ничто не омрачало ее. Наоборот – свеча придавала обстановке романтизм и некоторую таинственность. Но какой бы разговор Андрей ни начинал, Светлана его не поддерживала. В их общении проглядывала скрытая неприязнь. Андрей не мог перебороть этого, поэтому встал из-за стола и снял со стены гитару.

– Сейчас Андрюша с концертом выступит, – съязвила Светлана.

Таня не выдержала. Отодвинув стакан, она сказала:

– Не порть вечер себе и мне. Если уж пригласила, наберись терпения.

Андрей, не обращая внимания на язвительность Светланы, вальяжно развалился на стуле, тронул пальцами струны и сказал:

– Она у нас солистка, поэтому не любит, когда главные роли достаются другим.

– Ладно тебе, – беззлобно огрызнулась Светлана. – Лучше действительно что-нибудь спой.

Он взял несколько аккордов, подстроил струны и запел:

 
Татьяна, помнишь дни золотые,
Кусты сирени и луну между аллей?
Татьяна, помнишь грезы былые,
Тебя любил я, не вернуть прошедших дней.
Упали косы душистые, густые,
Свою головку ты склонила мне на грудь…
Татьяна, помнишь дни золотые?
Весны прошедшей мы не в силах вернуть.
 

Голос у Андрея был не сильный, но приятный. Тенор не тенор, баритон не баритон… Был он как раз для небольшой комнаты.

– Это чья песня? – тихо спросила Татьяна, когда Андрей замолк и потянулся за шампанским. – Я ее никогда не слышала…

– Ее многие не слышали. Ты и о певце, наверное, не слышала… Петр Андреевич Лещенко.

– А ты-то о нем давно услышал? – усмехнулась Светлана.

– Да хватит вам. Что вы как кошка с собакой, – не выдержала Татьяна.

Песня ей понравилась. Не потому, что посвящалась какой-то Татьяне, то есть в исполнении Андрея – ей лично. Понравилась мелодия, уводящая в прошлое и рождающая в душе грусть. Песня то ли забытой, то ли отвергнутой любви. И она спросила:

– Ты еще что-нибудь Лещенко знаешь? Спой.

– Что-нибудь под настроение? – спросил Андрей, не сводя с Тани ласкового взгляда.

– Настроение у нас не у всех одинаковое, – сказала Светлана. – Спой, что тебе самому у этого Лещенко больше всего нравится.

Андрей перепробовал несколько фокстротных начал, но ни на одной мелодии не остановился. Потом вдруг заиграл неизвестный Татьяне мотив и запел:

 
Здесь под небом чужим я как гость нежеланный,
Слышу крик журавлей, улетающих вдаль.
Сердцу больно в груди видеть птиц караваны,
В дорогие края провожаю их я.
 

Минуту-другую все трое молчали. Потом Татьяна спросила:

– Лещенко сейчас живой? Почему о нем ничего не слышно?

– О нем давно ничего не слышно, – ответил Андрей. – Петр Лещенко умер в начале пятидесятых.

– Он из эмигрантов? Откуда ты о нем знаешь?

– От дяди. Он рассказывал, что еще до войны пластинки Лещенко и Вертинского на рынке стоили столько же, сколько велосипеды.

– По-моему, Вертинский в Россию вернулся? – попыталась вспомнить Татьяна. – А Лещенко?

– Лещенко в Румынии остался. Там он и умер. В тюрьме. Дядя после войны привез из Румынии два альбома его пластинок.

– Два альбома пластинок – это же тяжело. А у нас Лещенко не выпускали?

– У нас его пластинки на «ребра» переписывали, – сказал Андрей.

– На какие ребра? – не поняла Татьяна.

– На использованную рентгенпленку.

– Это верно, – подтвердила Светлана. – У меня такие пленки были. Только не Лещенко, а Вертинского. Я сама крутила их на проигрывателе.

Татьяна все еще была под впечатлением песен. И ни к кому, пожалуй, не обращаясь, а только отвечая собственным мыслям, грустно сказала:

– Действительно, «умом Россию не понять». Уехал человек за границу и вроде перестал быть русским. Тот же Лещенко…

– Что ты зациклилась на Лещенко? – усмехнулась Светлана. – А Шаляпин? А Бунин, лауреат Нобелевской премии? Пушкин, по-моему, говорил: «Славой предков гордиться не только можно, но и должно»… Вот мы и гордимся…

Разговор перешел на знаменитостей, которые были в эмиграции и которые не были. И вдруг вроде бы случайно (хотя давно держал это предложение в уме) Андрей «вспомнил»:

– Мы завтра летим к рыбакам-хантам на одно богом забытое озеро. Не хотите слетать с нами?

– Я, например, нет, – сразу отказалась Светлана. – Мне надо репортаж из экспедиции писать. А насчет Тани не знаю. – Татьяна вопросительно посмотрела на подругу. Та посоветовала: – Я бы согласилась. Такая возможность за всю твою оставшуюся практику может не представиться.

– А редактор? – нерешительно спросила Татьяна.

Светлана, как показалось Татьяне, улыбнулась с подтекстом:

– «Северная звезда» переживет. К тому же ты не наша кадра. А «Приобская правда» только обрадуется. Вдруг ты для них что-нибудь откопаешь?

Андрей снова тронул струны гитары. Девушки замолчали. Музыка создавала в комнате особую атмосферу. Даже Светлана подобрела и уже не перебивала других своими колкостями. Андрей много пел в этот вечер. После Лещенко он исполнил несколько цыганских песен, потом пел Окуджаву. Наконец он отложил гитару и, глубоко вздохнув, встал. Татьяна поняла, что он собрался уходить, и расстроилась.

– У меня завтра утром комиссия, Танечка, – заметив грусть в ее глазах, произнес Андрей. – Летчики перед каждым полетом проходят медосмотр. Так что надо быть в форме. Но если ты серьезно решила лететь к рыбакам, я жду тебя в восемь утра у здания аэропорта.

– Конечно, серьезно, – ответила Таня.

Андрей начал прощаться. Когда Таня подала ему руку, он поднес ее к губам и поцеловал. Едва он закрыл за собой дверь, Светлана с досадой сказала:

– Влюбился он в тебя по самые уши.

Таня чувствовала, что у нее учащенно стучит сердце. За сегодняшний вечер Андрей ей стал небезразличен, хотя она и боялась признаться себе в этом. Погладив то место на ладони, к которому он прикасался губами, Таня ответила, чтобы успокоить не столько Светлану, сколько саму себя:

– Я живу в Свердловске, а он на краю света. Здесь может быть любовь только по переписке. А я в нее не верю.

Светлана молча прошла к кровати, забралась на нее с ногами, обхватила колени руками и уставилась в одну точку. Она думала о том, что в личной жизни ей снова не повезло. После университета Светлана сама напросилась в Андреевское. Подруги бились за места если не в самом Томске, то во всяком случае в городах, а Светлана рассудила иначе. В то время на Севере стали добывать первую нефть и в те места началось паломничество. Возникла двойная перспектива. Во-первых, заманчивое замужество, во-вторых, подходящая зарплата.

Учительствовать не пришлось: Светлану сразу взяли инструктором в райком партии. К ней (она «сидела» на культуре) шли люди в основном интеллигентные. Были среди них умные, по-своему интересные, были, конечно же, и поднаторевшие в лести. Некоторые относились к Светлане с явной симпатией, а Матвей Петрович Плясуля, заведующий районным Домом культуры, по его уверениям, не мог без Светланы жить. Она не столько думала о любви, сколько о замужестве. И, казалось, все к тому шло.

Но здесь, совсем некстати для Матвея Плясули и, как впоследствии оказалось, для Светланы Ткаченко, в райцентре появился Андрей Рощупкин. По профессии пилот, по стати – Илья Муромец с известной картины Васнецова, по красоте – вылитый Алеша Попович. Знала о нем Светлана совсем немного: жил в Красноярском крае, охотничал, потом окончил в Бугуруслане училище гражданской авиации и теперь работает вторым пилотом у Василия Ивановича Ковалева. Сведения, конечно, невелики, но Светлану большее и не интересовало. Зато потянуло ее в художественную самодеятельность, на концертах которой Андрей выступал солистом-гитаристом. Где он научился играть, неизвестно, но, по общему признанию, играл хорошо и исполнял такие задушевные песни, которые сражали наповал не только Светлану. Сама Светлана была артисткой даже меньше, чем «так себе». Зато в райкоме ведала культурой. К тому же благожелательное отношение к ней Матвея Петровича Плясули… Поэтому, хотя и не определили ее в примадонны, негромкие роли доверяли.

Может, Светлане только мнилось, а может, и на самом деле она безумно влюбилась, но так или иначе свадьба ее с Матвеем расстроилась. Причину она от отставленного жениха не скрыла. И он пошел объясняться к Андрею. Тут-то и открылась пикантная подробность.

– Подожди, – сказал Андрей Плясуле. – Я ничего не понимаю. Ну, расстраивается у вас со Светланой, а я-то при чем?

– Она говорит: у вас любовь…

– С чего это вдруг? Я ее пару раз проводил из клуба. Не помню, может, даже поцеловал на прощание в щеку… Ну и что?

После этого у Андрея состоялось тягостное объяснение со Светланой, которое ни к чему не привело. Дружеские отношения Матвея и Светланы не восстановились, и все пошло у нее под откос. Она, вроде бы назло Андрею, вышла замуж за зубопротезиста. Однако скоро выяснилось, что не вышла, а, по местному выражению, только «сбегала». Скромный с виду протезист, оказывается, частенько впадал в запои, и жить с ним было хуже каторги. Разошлись они со скандалом, и после этого бывший муж стал рассказывать о бывшей жене всякие небылицы. Когда они дошли до райкома, Светлану послали заведовать отделом писем в редакцию районной газеты.

Какое-то время во всех своих бедах Светлана винила Андрея. К самодеятельности она охладела и с Андреем встречалась лишь в случайных компаниях. Иногда в шумных и почти никогда – в малочисленных, таких, например, как сегодня. Андрей старался вести себя ровно, а Светлану время от времени заносило. Особенно когда Андрей, по ее мнению, «забрасывал сети». Женщине всегда неприятно, если мужчина, к которому она относится с симпатией, отдает в ее присутствии явное предпочтение другой. Сейчас, взвинчивая себя мыслью, что Андрей все делает ей назло, она только и ждала момента, чтобы озлобиться открыто.

Андрей же, для которого в этот вечер действительно существовала одна Татьяна, все делал только для нее, а совсем не в пику Светлане. Делал искренне, без рисовки. Он вообще хитрить не любил и, когда все-таки хитрить случалось, чувствовал себя не в своей тарелке. Но так как ловчить ему приходилось перед людьми, которые сами были ловкачами, то притворство особенно не тяготило, и перед собой он оправдывался без усилий. Андрей был парнем башковитым, и, разумеется, понимал, что в его присутствии Светлана заводится, но это, рассуждал он, ее личное дело. Он правильно считал, что она отказала Матвею Плясуле, а потом неудачно выскочила замуж по собственному капризу. Когда он говорил Матвею, что не помнит, целовал ли Светлану, прощаясь у калитки, он не обманывал ни Матвея, ни себя. Потому что в самом деле не помнил. Поцелуи памятны только тогда, когда делаются по любви. А если ты походя чмокнул кого-то в щеку, то со временем такой поцелуй можешь и не вспомнить. Он никого ни к чему не обязывает.

Сегодняшний вечер Андрей рисовал себе совсем не так, как он сложился. У пилотов в Андреевском была своя ведомственная гостиница, оборудованная намного лучше районной. В ней был даже номер для начальства. Номер пустовал, и Андрей договорился с директором устроить Таню там. Почему в нем родилось такое желание, он не знал. Так же, как не знали, не знают и не будут знать таинство зарождения чувства все когда-либо жившие, живущие и те, которым еще предстоит жить. А вот момент, когда захотелось «достать с неба звездочку», Андрей запомнил. Потребность сделать для Татьяны то, чего она не ждет и ждать не может, возникла у него после того, как новая его знакомая, расставаясь у редакции, сказала: «Позвони ближе к вечеру». С этого самого момента он с нетерпением стал ждать вечера. Едва отойдя от редакции, купил в газетном киоске «Северную звезду» и выписал в блокнот редакционные телефоны. Звонить начал сразу после обеда. Позвонил по одному номеру, никто ему не ответил. Позвонил по второму – то же самое. Тогда он обратился напрямик к редактору. Тот даже не поинтересовался, кто звонит, сухо сообщил:

– Ростовцева в командировке. Звоните послезавтра.

Куда Татьяна полетела, с кем, на сколько, Андрей узнал у редакционной машинистки Натальи.

Наталье было восемнадцать лет. Она еще не распустилась, и непонятно было, распустится ли. Уж очень невзрачный был бутон. Угловатая, какая-то шарнирная, с острыми локотками и коленками, с острыми ключицами. Заверни все это в самую дорогую и модную упаковку, все равно останется как есть, доска доской. Наталья свою неуклюжесть очень переживала и потому вела себя, как она считала, независимо. В ее представлении независимость означала несогласие с любым-всяким. Для нее не было никаких авторитетов. Единственным человеком, для которого делала исключение, выслушивала его до конца и не только выслушивала, но порой с его мнением соглашалась, была Светлана. Поблажку Светлане Наташа делала совсем не потому, что считала ее отличной от других, а потому, что жалела. Она знала о Светланином романе (свои отношения с Андреем Светлана называла только так) лишь по рассказам героини и в полной мере этим рассказам сопереживала. Поэтому она убеждала себя, что Андрей ей неприятен, и, встречаясь с ним, искала, к чему бы придраться.