Текст книги "Еще один день"

– А что это Котляков про нас совсем забыл?

Леонид Владимирович Котляков заведовал в «Северной звезде» промышленным отделом. В экспедицию он наведывался редко, и Барсова это даже радовало. Когда Котляков появлялся в его кабинете, от него всегда разило таким сивушным перегаром, что Барсов, разговаривая с ним, отворачивался. Он не понимал, как можно опуститься до такого состояния. Николай Александрович не прощал пьянки на производстве своим трактористам. А ведь Котляков – заведующий отделом районной газеты. Вроде должен быть и образованным, и хотя бы чуточку интеллигентным. К тому же – бывший работник райкома партии. И если бы не последнее обстоятельство, Барсов никогда бы не пустил его на порог своего кабинета. Но у него и без того были натянутые отношения с райкомом. Поэтому Котлякова он принимал, но только после того, как его просил об этом Тутышкин.

– Леонид Владимирович в области, на курсах повышения квалификации, – ответила Светлана. – Вот уже скоро месяц.

– Стало быть, повышает квалификацию… – Барсов провел девушек к столу, предложил сесть на стулья. – Очень рад за него. – И тут же обратился к Татьяне: – А вы, говорят, из Свердловска? Приехали на журналистскую практику? В Уральском университете ведь и геологический факультет хороший. Очень сильный факультет. Только он специалистов по нефти и газу не готовит. Но стране ведь нужна не только нефть, но и железо, и золото, и многое другое.

Барсов обошел стол, сел на свое место. Татьяна смотрела на него, и по мере того, как проходила робость, он нравился ей все больше и больше. В нем была природная интеллигентность, которую не выставляют напоказ, она живет внутри человека. Именно поэтому Татьяна ответила откровенно, не сомневаясь, что Барсов ее не осудит:

– Неизвестно, куда меня распределят. Есть места, которые я более-менее знаю, а с Севером совсем незнакома.

– Значит, вам здесь должно быть все интересно, – сказал Барсов.

– Вы даже не представляете, как интересно, – искренне призналась Таня.

Светлану этот разговор не интересовал, ей надо было разбираться со своим письмом. Воспользовавшись паузой, она торопливо сказала:

– Пока вы разговариваете, я сбегаю по письму. Николай Александрович, вы не знаете, Соломончик у себя?

– Разумеется. Он у нас прессу уважает, как мать родную. – Таня заметила на лице Барсова ироничную улыбку. – Я ему сказал, что вы горите нетерпением встретиться с ним.

Когда за Светланой закрылась дверь, Барсов заметил:

– Ну и энергии же у нее. Вселенную перевернет…

– Николай Александрович, скажу вам откровенно, я о нефти не знаю ну вот ни столечко. – Татьяна показала Барсову самый кончик своего пальца. – И поэтому хочу написать не о вашей экспедиции, а о своих впечатлениях от нее. Расскажите мне все, что вы можете рассказать такому дилетанту, как я, о сибирской нефти.

– Вы когда-нибудь видели нефть? – спросил Барсов и повернулся к стоящему у стены книжному шкафу.

Татьяна повернулась за ним. В шкафу на полочке виднелись небольшие колбы с темной жидкостью.

– Вот та самая нефть, которую нашла наша экспедиция, – кивнув на шкаф, сказал Барсов. – Хотите понюхать?

– Зачем? – удивилась Таня.

– Как – зачем? Чтобы иметь о ней лучшее представление.

Татьяна не знала, захотел ли Барсов ее разыграть или сказал серьезно, но она подошла к шкафу, вгляделась в колбочки. На боку каждой из них была наклейка с непонятной надписью. Барсов тоже встал, открыл шкаф, достал одну колбочку. Вытащил из нее пробку, протянул Тане. Она поднесла колбу к лицу.

Тане казалось, что у нефти должен быть такой же запах, как у бензина, но он был совсем другим. Нефть не пахла ни бензином, ни мазутом, ни битумом, она источала особый сладковатый аромат.

– Ну и что? – спросил Барсов.

– Ничего, – сказала Таня и поставила колбочку на место. – Я такого запаха еще не встречала. Он действительно особый.

– Теперь вы можете написать не только о том, какой цвет у нефти, но и как она пахнет, – сказал Барсов.

– А ведь это правда, – согласилась Таня. – С этого и можно начать очерк. – Она обвела взглядом кабинет. – С этого шкафа, с этих колб…

Она поняла, что Барсов не зря затеял сцену с колбами, и была искренне благодарна ему за это. Барсов вел ее, как поводырь слепого по одному ему известным тропкам. Но в Татьяне уже заговорил азарт охотника за новостями, и она, достав из сумочки блокнот и ручку, спросила:

– Николай Александрович, а откуда берется нефть? Почему вы ее ищете здесь, а не в другом месте?

Он наклонил голову, провел пальцами по лбу. Татьяна понимала, что говорить о прописных истинах ему не хотелось. Но они были прописными для него. Для Тани каждая его фраза звучала откровением. То, что Барсов рассказал о нефти начинающей журналистке Татьяне Ростовцевой, запомнилось ей на всю жизнь.

– Споры о происхождении нефти, – сказал Барсов, постукивая пальцами по столу, – то утихают, то разгораются вновь. Когда я учился в институте, наш факультет разделился на два «враждебных» лагеря – органиков и неоргаников. Одни считали, что нефть имеет органическое происхождение, другие утверждали, что она образовалась путем химических реакций.

– Сколько же животных надо собрать в одном месте, чтобы из них образовалось такое количество нефти, как в Западной Сибири или на Ближнем Востоке? – вставила свое соображение Таня.

– Вот видите, вы сразу встали на сторону неоргаников, – улыбнулся Барсов. – Между прочим, у вас и ваших единомышленников сильные позиции. В вулканических газах содержатся углеродистые соединения. На спутнике Сатурна Титане, где никогда не было и не могло быть органической жизни, обнаружены моря жидкого метана. Но не надо забывать, что и Западная Сибирь, и Ближний Восток в прошлом – дно океана. Он был мелководным, хорошо прогревался, в нем бурно развивалась жизнь. Вы сказали: «Сколько животных надо, чтобы из них образовались промышленные запасы нефти». В Мировом океане ежегодно умирали и оседали на дно многие миллионы тонн водорослей, простейших микроорганизмов и более сложных живых существ. За миллионы лет на океанском дне накопились мощные осадочные породы. В них под воздействием температуры и колоссальных давлений из органических остатков и образовалась нефть. Правда, на это потребовались целые геологические эпохи. Вы себе такой процесс представляете?

– С трудом, – сказала Татьяна.

– Вот здесь я вас понимаю прекрасно. Помню, – Барсов засмеялся своим воспоминаниям, – о происхождении каменного угля я услышал в первом классе. Мне очень захотелось увидеть, как обыкновенный кусок дерева превращается в кусок угля. Я закопал около крыльца щепку и стал ждать чудесного превращения. Понимал, что это произойдет не сразу, поэтому выкапывал щепку через каждые два дня, потом мне это надоело. Щепка так и осталась щепкой. Эксперимент не удался – не было надлежащих условий и соответствующего терпения. Всем этим располагает только природа. После этого я был убежден, пожалуй, класса до четвертого, что каменный уголь происходит от слова «камень» и никакого отношения к живым деревьям не имеет. Уж так устроен нормальный человеческий разум, что воспринимает только близкие ему ощущения.

– А что такое экспедиция? Что, например, представляет собой Таежная нефтеразведочная экспедиция? – спросила Татьяна.

– Что такое нефтеразведочная экспедиция? – Барсов, словно раздумывая, потер двумя пальцами переносицу. – Это прежде всего – пятнадцать тысяч квадратных километров территории. Строго говоря, называть нас экспедицией неправильно. Правильно – нефтеразведочная экспедиция. Это достаточно солидное хозяйство. У нас два арендованных вертолета, Ан-2, три баржи, катера, вездеходы, трактора, болотоходы, три буровые бригады. Почти четыреста человек обслуги. Буровые бригады работают вахтами. В каждой – четыре вахты, три рабочие, одна – подменная. Район у нас, прямо скажу, интересный. Мы уже открыли несколько месторождений. Одно из них, Юбилейное, можно считать уникальным. Его запасы – более ста пятидесяти миллионов тонн нефти. Оно одно ежегодно может давать половину того, что добывают во всем Азербайджане. Полагаю, что скоро откроем еще одно месторождение – Чернореченское. Там заканчивает бурить скважину бригада Федякина.

– А нельзя туда попасть? – Татьяна аж подскочила на стуле. До того ей захотелось посмотреть, как геологи бурят скважины, по которым на поверхность поднимается нефть.

Барсов взглянул на стоявшие на столе часы, потом на Татьяну. Ее искреннее любопытство импонировало ему. В молодости и он был таким же. Он открывал мир и не переставал восхищаться этим. Но тогда Барсов открывал его для себя. С Татьяной совсем другое. Ее глазами будут открывать мир тысячи людей. Те, кто прочтет материалы журналистки Ростовцевой в газете. Он еще раз посмотрел на часы и сказал:

– Сегодня на буровую вы уже не попадете. Вертолет в Чернореченское летает раз в день.

– А завтра? – с надеждой спросила Таня.

– Завтра – пожалуйста. Светлана тоже полетит с вами?

– Она вроде бы мой шеф. Честно говоря, я здесь еще ничего не знаю. И с ней мне, конечно, легче…

– Завтра мы отправим вас в Чернореченское. Я предупрежу Федякина, чтобы встретил.

Барсов попросил секретаршу принести кофе себе и Тане и начал рассказывать о Федякине. В буровые мастера он выбился самоучкой, но не каждому это дано. Тут тоже нужен особый талант. За последние три года его бригада открыла уже два месторождения. А вообще на счету Федякина пять открытий. Жалко, что не все они имеют промышленные запасы.

Таня слушала Барсова, и ей казалось, что все это происходит не с ней, а с кем-то другим. Она еще никогда не была в такой роли. Ее не угощали кофе, аромат от которого плыл по всему кабинету, она ни разу не беседовала на равных с человеком, для которого даже дать вертолет, чтобы слетать на буровую, не представляло никакого труда. Да и сам Барсов – изысканный, умный, великий охотник за сибирской нефтью, у которого на неделю вперед расписана каждая минута, говорил с ней уже полтора часа и, как ей казалось, готов был говорить еще столько же. Нет, Сибирь – это необыкновенная земля. Если бы об этом узнала Верка Калюжная, она бы умерла от зависти. О Верке Таня вспомнила мимоходом, уже прощаясь с Барсовым.

На улице, встретившись со Светланой, она обняла ее за плечи и сказала:

– Ты даже не можешь представить, как я тебе благодарна за эту поездку.

Татьяна была в восхищении от знакомства с Барсовым. И дорогой, и когда расположились в комнате для гостей (три кровати, три стула, стол, шифоньер), она только о нем и говорила.

– Знаешь, Света, – Татьяна восторженно придыхала, – он так увлеченно рассказывает о своей работе. Если бы я его встретила пять лет назад, совсем не исключено, что вместо журналистики выбрала бы геологию.

– Ты знаешь, что он кандидат наук? – вполголоса, будто открывая величайшую тайну, сказала Светлана. – А сейчас, говорят, готовиться защищать докторскую.

– Я так и подумала, что он больше ученый. И вид у него профессорский: пробор как по линеечке. И эта роскошная седина… Но геологи, наверно, и должны быть такими. Ведь, чтобы найти нефть, нужно столько знать…

– Жаль, что его не любят в райкоме, – огорченно сказала Светлана.

– Почему? – удивилась Таня. – Экспедиция открыла столько нефти…

– У нас боятся тех, кто самостоятельный. Разве ты этого не знаешь?

– Но ведь нефтеразведочная экспедиция не университет. Это студентов заставляют зубрить азбучные истины. А здесь без самостоятельного мышления не обойтись.

– Ты так думаешь? – Светлана посмотрела на Таню, словно увидела ее впервые.

– Конечно, – уверенно ответила Таня.

– Ты не знаешь нашего Казаркина. Если бы знала, так не говорила бы.

– Кто такой Казаркин? – спросила Таня.

– Первый секретарь райкома.

– Он по образованию тоже геолог?

– Да нет. Раньше был секретарем обкома комсомола, потом инструктором обкома партии.

– Что, и в геологии совсем не разбирается? – удивилась Таня.

– Райком во всем разбирается. И в лесе, и в рыбе, и в газете. А в геологии… В геологии они – лучшие знатоки. Ведь нефть у нас – главное богатство района.

Татьяна не знала, стоит ли всерьез воспринимать слова Светланы, или в ней заговорила какая-то обида, поэтому перевела разговор на другую тему:

– Слушай, может, я зря напросилась на буровую? Сама напросилась и тебя за собой потащила.

– Наоборот. Я с Чернореченской площади репортаж сделаю. Мы о федякинской бригаде не писали уже давно.

На вертолетную площадку девушки пришли задолго до девяти. Заглянули в диспетчерскую, небольшую избушку на бревенчатых полозьях. Диспетчер, средних лет женщина в черном полушубке и пуховой шали, из-под которой выбивались пряди рыжих волос, сидела за самодельным, грубо сколоченным столом. На нем был телефон, эмалированная кружка с чаем и толстая, похожая на амбарную книгу, тетрадь. В углу стояла железная печурка, в которой потрескивали дрова. В избушке было довольно сумрачно, и отсветы язычков пламени, пробиваясь сквозь щель в дверке, плясали на полу. Диспетчер была предупреждена, что на буровую полетят журналистки, поэтому встретила их приветливо.

– Посидите, девушки, погрейтесь, – сказала она. – Если ничего не помешает, вертолет скоро прилетит.

Татьяна уже понимала, что означают слова «если ничего не помешает». На Севере предвосхищать события не имеет смысла. Все зависит не только от человеческого желания. Погода, надежность техники, иные привходящие обстоятельства. В общем, «если ничего не помешает»… В диспетчерскую зашли трое рабочих в замасленных бушлатах.

– Что сегодня повезем? – спросил один.

– Буровой инструмент, трос, запчасти к дизелю. Еще вот этих пассажирок.

Мужчины внимательно посмотрели на девушек. Диспетчер пояснила:

– Из газеты. Будут писать о Федякине.

– Чего о нем писать-то? – сказал все тот же рабочий.

– Ну как же, он у нас передовик, – ответила диспетчерша, и Таня почувствовала в ее голосе не то зависть, не то обиду.

Говоря это, мужчина не спускал с девушек взгляд. Взгляд был нехорошим, он словно раздевал им донага. Татьяне стало неудобно, она хотела встать и выйти, но в это время донесся гул вертолета.

– Летит, – бесстрастно констатировала диспетчерша, даже не сделав попытки подняться с места.

Рабочие тоже не пошевелились. Здесь, по всей видимости, действовали свои, особые правила. Лишь после того, как вертолет сел и заглушил мотор, они вышли из диспетчерской. Девушки направились вслед за ними. Оказалось, что прилетел тот же экипаж, который вчера привез их в Таежное. Бортмеханик открыл задние дверки вертолета, и рабочие начали загружать машину.

– А вы что здесь делаете? – спросил командир у Светланы.

– Полетим с вами, – ответила та.

– Пора зачислять вас в экипаж, – сказал командир. – Надо поговорить об этом в эскадрилье.

– Женщины на корабле не служат, – тут же нашлась Светлана.

– Не говори, теперь они даже в космос летают.

Рабочие закончили погрузку. Механик закрыл дверки и, подойдя к девушкам, сказал:

– Прошу садиться, у нас все готово.

– Какие вы все галантные, – сказала Таня и вслед за Светланой поднялась в вертолет.

На полу лежали несколько крупных железяк и огромный моток толстого стального троса. Татьяна обвела салон взглядом. Вид у машины был как у изрядно поездившего грузовика. Она никогда не думала, что с воздушным судном можно обращаться так грубо. Но тут же сообразила: на Севере небо – единственная дорога, соединяющая людей друг с другом и с их производством. А самолеты и вертолеты – единственные в этих местах грузовики. У нее появилось ощущение, что ее занесло в совершенно иной мир. Ощущение окрепло, когда прилетели на место. Буровая и все, что ее окружало, казалось крошечным островком в угнетающем море безмолвия. Сразу же за вертолетной площадкой и балками, наполовину засыпанными снегом, плотной стеной стояла мрачная, молчаливая тайга. Казалось, шагни в нее – и обратной дороги не будет…

В Таежном

На самолете Ан-2 Остудин летал не так много, да и то на короткие расстояния. И когда над тайгой машина стала проваливаться в воздушные ямы с такой силой, что сердце порой было готово остановиться, он в отчаянии подумал: до Таежного я не долечу. Но время шло, а хуже ему не становилось. Он сначала с тоской, потом все с большим интересом начал разглядывать проплывающий под крылом пейзаж. Надеялся увидеть буровую вышку или хотя бы деревню с белыми дымками из труб над избами. Но внизу была бесконечная темная тайга, которую изредка пересекали белые змейки речек. И у него невольно возникла мысль: а есть ли здесь жизнь вообще?

Чтобы отвлечься, он стал думать о том, как вести себя во время первой встречи с сослуживцами. Ведь первое впечатление нередко оказывается самым стойким. Но думать не давал сосед. Каждый провал самолета вызывал у него приступ икоты. Он стеснялся своей слабости и пытался шутить. В комплексе это выглядело так:

– Чего-то меня… ик… сегодня развезло… ик-ик… За воздух надо крепче держаться… ик-ик-ик.

– Говорят, что в таком случае помогают леденцы, – сухо заметил Остудин, уже давно пожалевший, что не захватил их с собой.

– У вас, случайно, не найдется? – жалобливо спросил сосед.

В этот момент самолет в очередной раз провалился, сосед отчаянно заикал, и разговор с ним потерял смысл. Остудин, так и не ответив, снова повернулся лицом к иллюминатору. Самолет уже летел над Обью. Разрезая тайгу, она походила на белую извилистую дорогу. Кое-где на ее пути встречались островки леса, она огибала их с обеих сторон и уходила дальше. В одном месте над самой рекой он заметил небольшое облачко. Сначала не понял, что это такое. Потом догадался: пар. Он поднимался над майной – узкой полосой не замерзшей воды и кучерявой шапочкой зависал над ней. И Остудин вспомнил, как еще студентом охотился зимой на зайцев.

Мороз стоял за тридцать, но ему было жарко. Остудин выследил зайца, лежавшего в островке кустарника, поднял его, но выстрелить не успел. Зайца закрыла разлапистая ветка, и пока он огибал ее, тот уже был в недосягаемости выстрела. Остудин только увидел черные кончики его ушей и то, как заяц клубком скатился к речке. Он кинулся по свежему следу, подогреваемый азартом и ощущением близкой добычи. Он хорошо знал это место. Метрах в пятидесяти от берега был небольшой островок, поросший редким тальником. Заяц мог залечь только там, и взять его не представляло труда. Остудин, не раздумывая, бросился с крутизны к реке, но, едва выскочив на припорошенный снегом лед, очутился в воде. Его спасло то, что сугроб, на который он налетел, затормозил погружение. Он успел сдернуть с плеча ружье и положить его поперек промоины.

Остудин выбрался из промоины вместе с лыжами и, не вспомнив о зайце, полез по крутому берегу к спасительному кустарнику. Когда добрался до него, лыжные брюки застыли и гремели словно железо. До деревни было всего километра три, но он понял, что живым до нее не дойдет. Он разжег костер, оттаял и выжал одежду и снова натянул ее на себя. До деревни он все-таки добрался, правда, без зайца.

Сейчас, глядя на клубившийся над Обью пар, он подумал: а что, если в такой промоине окажется трактор? Ведь грузы на буровые приходится доставлять и по льду, и по не промерзшим болотам. Он представил, как трактор, заваливаясь набок, уходит в черную глубину, а тракторист, обезумев от страха, шарит слепыми руками по стеклам кабины и не может найти выхода из нее. Остудин зажмурился и отвернулся от иллюминатора. Ни за что в жизни он не хотел быть свидетелем подобной сцены.

Сосед снова икнул, и он повернулся к нему. Тот был иссиня-желтым и смотрел на Остудина затравленным взглядом.

– Потерпите немного, – сказал Остудин, понимая, что помочь может только словом утешения. – Скоро сядем.

Сосед сжался в комок и закрыл рот ладонями. Самолет уже заходил на посадку. Слегка качнувшись, он заскользил лыжами по неровному полю, развернулся на дальнем его конце и потянул к одноэтажному деревянному зданию с высокой башней. С той стороны ее, которая выходила к посадочной полосе, красовалась большая надпись: «Аэропорт Таежный». «Ну вот и приехали», – подумал Остудин и почувствовал, что разволновался. Все, что происходило до этого, было только прелюдией к его переезду на новое место работы. А теперь он состоялся. Остудин ждал встречи с будущими сослуживцами и не знал, как они воспримут его.

Летчики открыли дверь, и пассажиры начали выходить из самолета. Его сосед попытался встать и тут же опустился на сиденье.

– Я вам помогу, – сказал Остудин и потянул его за локоть. Тот поднялся. Остудин добавил: – Если вас никто не встречает, я вас довезу.

– Спасибо, – ответил сосед. – Я этого не забуду.

Остудин невольно улыбнулся: человек пережил жесточайшую передрягу и сразу же решил, что будет жить долго. Поэтому и надеется отблагодарить в будущем. Но вместо того, чтобы перевести все это в шутку, сказал, все так же поддерживая его за локоть:

– Нам надо сначала выбраться из самолета.

– Вы здесь кем работаете? – спросил сосед.

– Я еще только приехал на новое место работы.

– А я инспектор облоно Шустиков Леонид Васильевич. – Он протянул Остудину ладонь. – Приехал с проверкой в местную школу.

Притопывая на хрупком снегу, пассажиров самолета встречали двое в одинаковых крытых полушубках и таких же одинаковых сапогах на меху, застегивающихся сбоку на молнию. Один был высокий и сухощавый, другой пониже и коренастее. Едва Остудин ступил на землю, они шагнули к нему. Тот, что был повыше, протянул руку и сказал:

– Разрешите представиться: Еланцев Иван Тихонович, главный геолог экспедиции. А это, – он кивнул на коренастого, – секретарь парткома Юрий Павлович Краснов.

– А вы не ошиблись? – спросил Остудин.

– Нет, – уверенно ответил Еланцев. – К нам чужие не летают – место не курортное. К тому же сарафанное радио работает исправно.

Все трое рассмеялись. Инспектор облоно Шустиков, узнав, в какую компанию попал, испуганно повернулся и шагнул в сторону.

– Куда же вы? – обратился к нему Остудин. – Я же сказал, что довезу. – И, глядя на Еланцева с Красновым, добавил: – Привез с собой работника просвещения. Инспектор облоно Шустиков Леонид Васильевич. Возьмем его с собой до школы?

– Обязательно возьмем, – поддерживая шутливый тон начальника, ответил Краснов.

У калитки аэропорта одиноко стоял зеленый уазик с брезентовым тентом. Пассажиры, вышедшие из самолета раньше Остудина, обходили его. Роман Иванович понял, что это машина экспедиции. Когда подошли к ней, Краснов распахнул переднюю дверцу и шутливо сказал:

– Прошу на свое законное место.

Остудин заметил, что шофер бросил на него быстрый взгляд. Шофер был довольно молодым, и Роману Ивановичу показалось, что, по всей видимости, он недавно пришел из армии. Так потом и оказалось.

Остудин от переднего места отказался.

– Леониду Васильевичу до школы, – сказал он. – Посадим его вперед. А я сяду с сослуживцами. Пора начинать притираться друг к другу.

Шутка понравилась, и все трое снова рассмеялись. Сев в машину, Остудин обратил внимание, что уазик хорошо утеплен. Брезентовый тент снизу был подшит стеганым одеялом, такими же одеялами были заделаны дверцы и борта. Кивнув на цветастую отделку автомобиля, он тем же шутливым тоном заметил:

– Северный вариант?

– Да, – серьезно сказал Еланцев. – Вот так мы приспосабливаем технику для Севера.

– Что, и с тракторами так же? – удивился Остудин.

– А как же еще? – ответил Еланцев. – Ничего другого у нас нет.

Остудин много слышал о том, что на некоторых наших заводах начали производить технику в северном исполнении. Теперь с разочарованием убедился, что все это только разговоры. И, как бы продолжая его мысль, Краснов добавил:

– Молим бога, чтобы хоть такой-то техники было в достатке.

– Надо не бога просить, а партию, – сказал Еланцев.

– Почему партию? – не понял Остудин.

– А вы разве не знаете стихи Лермонтова в новой редакции? – озорно сверкнув глазами, спросил Еланцев.

– Напомните, – осторожно сказал Остудин, ожидая подвоха. Он уже понял, что Еланцев человек с юмором.

Главный геолог выбросил вперед руку и начал декламировать:

 
Выхожу один я на дорогу,
А дорога предо мной светла.
Ночь тиха, пустыня внемлет богу —
Это все нам партия дала.
 

Прочитав стихи, Еланцев откинулся на сиденье и рассмеялся. Остудин, улыбаясь одними глазами, посмотрел на Краснова. Ему казалось, что тот должен отреагировать на стихи хотя бы шуткой. Но Краснов делал вид, что ничего не слышал. И Остудин подумал, что отношения главного геолога с секретарем парткома никогда не бывают откровенными. «А с кем они могут быть откровенными? – спросил он себя. – Копни любую душу, там такой пласт может вывернуться – только диву дашься. Это лишь внешне кажется, что все мы думаем одинаково и стремления у нас одни и те же. А на самом деле все далеко не так…»

Пока ехали к школе, пока высаживали Шустикова и прощались с ним, Остудин приводил в порядок первые впечатления. Еланцев понравился сразу. Был он парень рослый, розовощекий, с круглым лицом и добродушной открытой улыбкой. Глаза его, больше, пожалуй, зеленоватые, чем голубые, смотрели на мир внимательно и осторожно, словно хозяин их на всякий случай прощупывал собеседника, проверял его готовность к разговору, неожиданному и откровенному. А однажды совсем уж мимолетно Остудин увидел в его взгляде скрытый вопрос: «Как мы с тобой жить будем: на откровенностях или недосказанно? Насколько тебе можно доверять?» Такой вот вопрос прочитал Остудин в мимолетном взгляде главного геолога. И про себя подумал: «А тебе?»

Если бы они были вдвоем, Роман Иванович, скорее всего, вызвал бы Еланцева на более или менее откровенный разговор. Но они были не вдвоем. Были еще Краснов и шофер Володя…

В разговоре Краснов почти не участвовал. Ни тогда, когда сидел рядом с Остудиным, ни потом, когда Шустиков вышел, а Роман Иванович пересадил парторга на его место. С этого места поддерживать общую беседу можно было только полуобернувшись, а это положение для Краснова было очень неловким: его мучил остеохондроз, и часто менять позу он избегал. Об этом Юрий Павлович сказал Остудину и попросил извинить за «замороженную» позу.

– Ну что вы, о каких извинениях может идти речь, – ответил Остудин.

О Краснове у Остудина сложилось впечатление общее, но благоприятное. «Юмор он понимает, сам умеет шутить, это уже хорошо, – думал Остудин. – Тем более хорошо, когда человек хохмит по своей инициативе, а не вторит начальству». Он считал первое впечатление немаловажным. А во-вторых, привык представлять себе людей, с которыми ему выпало общаться долгое время, положительными. При таком общении работается веселее и легче.

Уазик выскочил на берег Оби, качнулся с радиатора на задок и замер. Вниз по реке в километре, может, чуть больше просматривался взвоз-копань. У входа его в воду, привалившись на бок, лежали вытащенные на сушу два катера.

Роман Иванович выбрался из машины и остановился, оглядывая открывшийся простор. Картина была настолько величава и впечатляла так глубоко, что говорить не хотелось. Только думать. И Остудин думал. Ни о чем определенном. Мысли перескакивали с одного на другое, но обязательно с предметного на предметное. Сначала встревожила крутизна. «Метров сорок, однако, а то и больше обрыв, – подумал Роман Иванович. – Сколько же лет этим местам?» Потом взгляд его перекинулся за Обь, и он опять же прежде всего подумал о расстоянии: «На сколько же километров разливается река?» Расстояния как бы придавили его, сделали маленьким. Это было особое ощущение. Он потерял себя. Есть окружение – и бесконечные дали, и тайга, которая вберет и спрячет все, что в ней приживется, а тем более не приживется… И крутояры есть, и взвоз, и катера… Все есть, что он видит, что ощущает. А себя не видит и не ощущает. Словно нет Остудина. Да и не нужен он здесь. Ни тайге не нужен, ни ледяному простору, ни этим людям, которые стоят рядом. Ни он им не нужен, ни они ему. И если они все вдруг исчезнут, ничего в мире не изменится. Даже событием это никто не назовет. Так себе… чихнул комар – и только.

Остудин тряхнул головой, отгоняя наваждение, и все переиначил: «Враки это! Мистика! И он есть, и Еланцев, и Краснов, и шофер Володя тоже есть. Все есть и все живут. А вот с природой глаз на глаз встречаться – избави бог. Ни с застывшей безлюдной тайгой, ни с речными промоинами. В досужие минуты черт знает до чего можно додуматься».

– Заволжье, наверно, впечатляет не меньше? – спросил Еланцев, глядя на задумавшегося начальника экспедиции.

Остудин вдохнул морозный воздух, помолчал немного и ответил:

– Там совсем другие впечатления. Там и воздух совсем другой.

После стоянки на круче Остудин попросил шофера не разгонять машину. Он хотел повнимательнее всмотреться в поселок. Всматривался и думал, что он представлял себе Таежный именно таким – сияющим чистым снегом, с одинаковыми, вытянутыми в струнку домами, аккуратными снаружи и просторными внутри. Держава начинается с семьи, с дома. Крепок дом, крепка и держава. И ему было приятно, что на глаза не попалось ни неустроенности, ни безразличия человеку к месту, в котором он живет. Каждое жилье представлялось со своим, только ему присущим бытом. Особенно приятно было видеть расчищенные от снега пешеходные дорожки. Значит, людям не надо было ходить по проезжей части, уступать дорогу машинам. А это говорило о многом и прежде всего о культуре. Поэтому он и сказал, наклонившись к Краснову:

– Ухоженный поселок. Честное слово, приятно смотреть.

– Уж куда ухоженнее, – усмехнулся Краснов. – Подождите, когда начнет таять снег, тогда увидите.

Остудин не стал выяснять, что он увидит, когда растает снег. Первое впечатление было хорошим, и он остался этим доволен.

Контора экспедиции располагалась в единственном на весь поселок двухэтажном здании. Все трое поднялись на второй этаж – там находился кабинет начальника. В приемной за машинкой сидела тоненькая девчушка, скорее всего вчерашняя десятиклассница. Увидев Остудина, она вскочила из-за стола и просто впилась в него глазами, стараясь как можно лучше рассмотреть нового начальника. Ей надо было составить о нем свое суждение, чтобы сегодня же поделиться им с другими.

– Манечка, пригласи начальников служб и отделов, – попросил ее Еланцев, открывая перед Остудиным дверь в кабинет.

Манечка села и взяла в руку телефонную трубку. Остудин перешагнул порог и очутился в кабинете. Он был точной копией кабинетов районных: два стола – главный и для приглашенных, – образующие букву «Т», вокруг стола для приглашенных в тесном строю стулья. Позади кресла начальника – геологическая карта района. Справа от кресла, теперь уже остудинского, стеклянный шкаф с кернами и колбами с нефтью. На каждой колбочке наклейка с названием месторождения.