Текст книги "Еще один день"

– Я как все, – сказал он и поднялся с табуретки.

После ужина они пошли на буровую. Она светилась огнями, и фонарь ее походил на новогоднюю елку. Ни на земле, ни на мостках не было видно суетящихся людей. Значит, на скважине все шло без каких-либо отклонений.

Обойдя грязевое хозяйство и убедившись, что оно работает нормально, все трое вернулись в балок бурового мастера. Шел уже первый час ночи. Вохминцев сходил на улицу, принес дров, подбросил их в железную печку. Сухие березовые чурочки занялись дружно, в трубе загудело.

– Вы укладывайтесь, а я схожу на буровую, – сказал Вохминцев. – Нынешнюю ночь надо отдежурить самому. Верхняя койка у нас гостевая, на ней спит Еланцев. А вы, Роман Иванович, ложитесь на мою. Простыни я сменил только сегодня.

Он постоял у порога, окинул взглядом балок, открыл дверь и шагнул в темноту. В балке стало тихо. Только в печке пощелкивали дрова да гудело пламя. Еланцев снял тяжелые, подбитые мехом сапоги и сел на табуретку у рации, подвернув под себя ногу в толстом шерстяном носке. Достал сигареты, закурил. День сегодня выдался не особенно трудный, но понервничать все же пришлось.

Эту скважину начали бурить по настоянию Еланцева. Просматривая карты геофизиков, он обратил внимание на четыре маленькие структуры, расположенные в непосредственной близости друг от друга. Ни одна из них, взятая отдельно, не представляла интереса. Даже если бы там обнаружили нефть, запасы ее не могли быть значительными. Но у него закралась мысль: а не могут ли эти четыре структуры быть куполами одной, погруженной ниже? Он начал тщательно изучать карты геофизиков. На такую возможность ничего не указывало. Однако слишком уж близко одна от другой находились структуры. Весь его геологический опыт подсказывал, что это неслучайно.

Барсов внимательно просмотрел карты, по которым сделал свои выводы Еланцев, задал несколько обязательных вопросов и с геологом согласился.

А вот руководство объединения приняло доводы Еланцева не сразу и больше склонялось к тому, что такое расположение структур – чистая случайность. Однако Еланцев сумел настоять на своем. И оказался прав. Вспоминая сейчас эту историю, он старался самому себе казаться спокойным, но ничего не получалось. Зародившаяся вначале тихая радость постепенно переросла в торжество, и он, уже не сдерживая себя, обратился к Остудину:

– Мы можем получить здесь хорошее месторождение. Конечно, пока это только предположение, причем даже не обоснованное теоретически. Но подтвердить его очень легко. Для этого надо пробурить следующую скважину между двумя структурами – Моховой и Кедровой.

Глаза Еланцева засветились озорно, и в первую минуту Остудину подумалось – не фантазия ли это? Но едва главный геолог начал рассказывать о соседних структурах, стало ясно, что об авантюре не может быть и речи.

– И когда это можно будет сделать? – спросил Остудин.

– Не раньше чем через год. – Еланцев открыл дверку печки и подложил туда несколько поленьев.

– Почему так поздно? – глядя на огонь, спросил Остудин.

– У нас нет бурового станка, который можно было бы сейчас завезти на новую точку. Надо ждать, когда он освободится здесь.

– Да, надо, – согласился Остудин.

Главный геолог все больше начинал нравиться ему. Он знал, что необходимо делать не только сегодня, но и завтра, и даже послезавтра. Батурин правильно его похвалил.

– Как ты попал в экспедицию? – спросил Остудин, оторвав взгляд от зыбкого пламени, мелькающего за неплотно прикрытой печной дверкой.

– Попросился сам. – Еланцев поудобнее вытянул ноги, придвинув их ближе к печке. – Я по натуре полевой геолог, и когда сижу в конторе, просто заболеваю.

– А жена? – спросил Остудин и снова повернулся к огню, чтобы не встречаться взглядом с Еланцевым.

Тот не ответил. Достав из кармана сигарету, открыл дверку печки, прикурил от уголька, сделал глубокую затяжку и после долгой паузы от ответа ушел.

– Нам бы оснаститься получше, а нефть мы уж как-нибудь найдем, – заметил он сухо.

Потрескивали в печке дрова, тускло горела висящая на потолке электрическая лампочка, снаружи доносилось гудение дизеля. Оно казалось таким далеким, словно движок работал не рядом, а за тридевять земель. Обстановка была особенной. Она располагала к откровенности. Именно, скорее всего, при такой обстановке совершенно неожиданно для самих себя сближаются мужчина и женщина, до того времени почти незнакомые, а знакомые с родственными душами и наклонностями становятся друзьями. Поэтому, наверное, Остудин и решился на откровенность:

– Слушай, Иван, можно тебе задать вопрос, не относящийся к производству?

Еланцев остановился взглядом на лице Остудина и, насторожившись, спросил:

– Это обязательно?

– По-моему, да. Ты – человек в этом отношении более опытный, можно сказать, профессор, а я даже еще и не студент. Когда я уезжал из Поволжья, мне показалось, что Нина, это моя жена, что-то вслед за мной не торопится. Наверное, какое-то время придется мне холостяковать. Скажи, как ты с этим устраиваешься?

Еланцев закрыл глаза и качнулся на стуле.

– Моя жена всего в четырех часах лета. А вообще жизнь «соломенного холостяка» – не дай бог никому. Если сойтись с кем-то втихомолку, об этом сразу все узнают. В деревне тайн не бывает. Тут на одном краю щи варят, а на другом уже скажут, сколько ты в них мяса положил.

– У вас с женой давно не сложилось?

– Пожалуй, с самого начала. Да иначе и быть не могло. Она артистка, работает в филармонии. А я – геолог.

– Не боишься, что после такого перекоса жизнь вообще поломается?

Остудин не смотрел на Еланцева, но почувствовал по ответу, вернее, по тону, что собеседник сник.

– Поздно бояться. Она чувствует себя более чем свободной.

– Так ты полагаешь, у нее кто-то есть?

– Да, конечно. И даже знаю кто.

– А ты?

– Отвечаю ей тем же. Есть у меня в городе бывшая учительница. Сейчас работает официанткой. На учительские гроши не проживешь.

– А мне говорили, что у тебя в районе есть. В газете работает.

– Что? – Еланцев резко повернулся и сделал руками отстраняющий жест, который сказал Остудину больше слов. – В районной газете две девицы, которая из них?.. Краснов сказал?

Остудин вместо ответа начал разуваться. Потом сказал:

– Спать нам пора. Уже два часа. На отдых почти ничего и не осталось.

Еланцев подошел к двухъярусной кровати, обеими руками взялся за край настила и легко запрыгнул наверх. Остудин тоже подошел к своему ложу, неторопливо разделся и забрался под одеяло.

Татьяна выбрала судьбу

Самолет поднялся над озером, оставив на льду Пиляйчикова с внуками и мохнатыми собаками. Таня сидела у самой кабины пилотов, зажатая между ее стенкой и мешками с рыбой. Она улетала в другую жизнь. Когда самолет проваливался в воздушную яму, один мешок все время норовил свалиться ей на плечо. Она отталкивала его руками, но на следующей яме все повторялось сначала.

Воздушные провалы уже не волновали ее. Рыбный запах пропитал весь салон, и Тане казалось, что она тоже насквозь пропахла им. И сейчас думала лишь о том, что по прилете в Андреевское надо будет сразу же пойти в баню. Ей не хотелось пахнуть как селедка. Утешала одна мысль: «Я – газетчица. Мне предстоит ездить и летать везде. Еще вчера была в Свердловске, а сегодня в местах, где Макар телят не пас. Это здорово».

Потом стала думать о Пиляйчикове. Вначале сокрушалась его неустроенной жизнью. Но затем ее ошеломила крамольная мысль: может быть, он живет так не по своей воле? Может быть, его заставляют так жить? Ведь было у хантов свое селение, в котором они жили так, как их деды и прадеды. Ловили рыбу, охотились, газет не читали, радио не слушали. И даже не знали о их существовании. Женились, выходили замуж, рожали детей. В общем, народ был народом и жил по своим законам на своей земле, никого из соседей не обижал, его тоже не обижали. Звали этот народ не хантами, а остяками. Почему так звали, неизвестно, но самим хантам от этого не было ни тепло ни холодно. Была у них своя культура, свои легенды. Одну из них – о Золотой бабе, спрятанной от людей в непроходимой тайге, Таня даже слышала.

Но вот пришли в тайгу чужие люди. Подняли хантов с места, вытащили из насиженных гнезд, превратили многих из них в горьких пьяниц. На современном языке это называется приобщить к общечеловеческой культуре. Теперь Антон, Ковья и их внучата живут, по сути дела, по-скотски. Когда Татьяна подумала об этом и представила жизнь на забытом богом озере в землянке и при лучине, невольно поежилась. Вспомнила, как сидела на шкурах, которые ей сейчас почему-то представились сально-грязными, и внезапно почувствовала укус… другой… Тело начало зудеть. Татьяна ерзала, поводила плечами, терлась спиной о мешок с рыбой. Теперь уже отвратительный рыбный запах не волновал ее. Но ощущение укусов и зуда не проходило. Она не испугалась, потому что школьницей в лагерях труда и отдыха навидалась всякого. И блох повидала, и клопов. Вши тоже не обделяли вниманием. Тем не менее, вспомнив свои храбрые мысли об освоении Севера и прикинув, что оно может начаться с дезинфекции, Татьяна немного приуныла.

Дома одеждой дочери после возвращения с уборки урожая занималась мама. К тому же сменного белья было много. А сейчас запасных колготок и то нет. Настроение у Татьяны совсем упало, но она тут же успокоила себя мыслью: посоветуюсь со Светланой, та наверняка знает, что делать в подобных случаях. Она ведь тоже здешний абориген.

Когда приземлились и самолет подрулил к зданию аэропорта, первым из кабины пилотов вышел Андрей. Протискиваясь между Татьяной и мешками с рыбой, он прижался ногами к ее коленям, и ей показалось, что это не было случайным. Андрей открыл дверку самолета, спрыгнул на землю и протянул руки. Татьяна шагнула в его объятия. Он бережно прижал ее к себе, и это движение не вызвало в ней даже малейшего протеста. Мало того, она почувствовала, что его внимание все больше нравится ей.

Следом за ними из самолета вышел Василий Иванович. Спросил, с улыбкой глядя на Татьяну:

– Ну что, Татьяна, не потеряла время зря?

– Ой, что вы! Я таких впечатлений набралась, – сказала Татьяна и свела лопатки, почувствовав, что кто-то снова пробирается по ее спине. Но Василий Иванович этого не заметил.

– Стало быть, набралась? – спросил он. – У нас что ни полет, то новые впечатления. Ты уж извини, придется тебе обойтись без провожатого. Андрею надо проследить за разгрузкой рыбы.

– Ничего, не беспокойтесь. Я в Андреевском уже как дома. – Она посмотрела на Андрея и спросила, обращаясь к обоим: – Вы не знаете, как с билетами на завтра? У меня командировка еще вчера закончилась.

– Мы тебе из своего резерва оставим, – сказал Василий Иванович.

От аэропорта к самолету катил грузовик. Таня поняла, что он направляется за рыбой. Она распрощалась с Василием Ивановичем. Андрей пошел проводить ее до калитки аэровокзала. Прощаясь, взял за руку и, нагнувшись к уху, сказал:

– Я сегодня вечером к вам зайду. Ты не против?

– Да нет, – пожала плечами Таня.

Оба хитро посмотрели друг на друга и одновременно рассмеялись.

Татьяне нужно было как можно быстрее увидеть Светлану. Но она не знала, где ее искать: дома или в редакции. На всякий случай направилась в редакцию. Постучала в дверь с надписью «Заведующий отделом писем». И тут же услышала в ответ: «Входите».

Светлана сидела за столом и что-то писала. Увидев Татьяну, подняла голову, положила ручку, откинулась на спинку стула и облегченно вздохнула:

– Ну, слава богу. Ты ведь завтра должна улетать в Среднесибирск?

– Должна, – сказала Татьяна, сняла полушубок и бросила на пол.

– Чего это ты одежкой бросаешься? – удивилась Светлана. Она даже вытянула шею, чтобы получше рассмотреть, действительно ли полушубок лежит на полу.

– Ой, Светка, кажется, я у этих Пиляйчиковых чего-то набралась. Всю дорогу чесалась.

– Это любопытно. – Светлана подошла к двери, повернула катушку английского замка, опустила кнопку. – А ну-ка разболакайся. Я тебя посмотрю.

– Что, прямо здесь?

– Ну а где же еще? Ты на лосиной шкуре сидела?

– Сидела, – подтвердила Татьяна. – А разве это нельзя?

– Когда я первый раз прилетела от Пиляйчиковых, тело тоже зудело. Думала, нахватала вшей, но они в лосиных шкурах не водятся. А вот блохи могут быть. Их собаки в избушку затаскивают.

Таня разделась до лифчика и трусиков. Они долго осматривали одежду, но ничего не нашли. Не было никаких насекомых и на теле Тани. И как только девушки выяснили это, Танин зуд мгновенно прошел.

– Вот что такое самовнушение, – удивившись, сказала Татьяна. – Стоило только подумать – и чуть не до крови себя изодрала. Тем не менее в баню пойду сейчас же.

– Сегодня какой день? – спросила Светлана.

– По-моему, четверг, – ответила Таня.

– В четверг у нас моются мужики.

– Как мужики? – не поняла Таня.

– А вот так, – ответила Светлана. – Баня у нас одна. Понедельник, вторник, среда – женские дни. Четверг, пятница и суббота – мужские. В воскресенье баня отдыхает.

– Что же мне делать? – обескураженно произнесла Таня.

– Вымоешься в городе. Ничего с тобой до этого не случится.

– Мне надо валенки Наталье отдать, – сказала Таня.

– Здрасьте. Валенки давно на Наталье, а твои сапоги у меня под кроватью.

– Ну, спасибо, – растроганно сказала Таня. – Я за твоей спиной как у Христа за пазухой.

– Меня к тебе Тутышкин приставил, чтобы я над тобой шефствовала. Когда будешь улетать, отметь этот факт. А то редактор подумает, что на его приказы подчиненные смотрят сквозь пальцы.

– Он такой строгий? – удивилась Татьяна.

– Ну что ты. Матвей Серафимович – душа-человек. – И без всякого перехода спросила: – Ты о Федякине в каком плане писать хочешь?

– Вообще-то я хочу написать очерк. Не знаю, как получится. А ты что надумала?

– В «Северной звезде», подруга, думать некогда. Потому и накропала репортаж. – Светлана грустно вздохнула. – Завидую тебе. Прилетишь в свою «Приобскую правду». Никакого с тебя спросу, хоть неделю сиди со своим очерком. Написала страницу, не понравилось. Выбросила, взяла новый лист. А в районке, в нашей особенно, не жизнь, а каторга. Вчера прилетела, а сегодня утром редактор уже требует положить материал ему на стол.

– Чего уж ты так-то… Кроме тебя, здесь еще два «золотых пера».

– Бери выше – платиновых. Жаль только, что не слева направо, а справа налево пишут.

– Они не русские, что ли? – удивилась Таня.

– При чем тут русские? Они трезвыми никогда не бывают.

Татьяна искренне посочувствовала:

– Да-а, нелегко вам с Матвеем Серафимовичем приходится. Он сам-то пишет?

– Он-то пишет – дай бог. Да когда ему? То на бюро райкома заседает, то на совещании каком-нибудь. Он ведь номенклатура. – Светлана посмотрела на наручные часы. – Ого! Четыре скоро. А тебе еще надо с редактором попрощаться. Пойдем, пока его куда-нибудь не вызвали.

Тутышкин, склонившись над столом, читал оттиск полосы завтрашней газеты и не сразу понял, чего от него хотят. Некоторое время смотрел на девушек отрешенным взглядом, а на слова Светланы «вот мы и пришли» отозвался недоумевающе:

– Пришли, значит? Очень хорошо, что пришли… И что? – Полностью включился в обстановку лишь тогда, когда Светлана пояснила:

– Татьяна завтра отбывает. Пришла за отеческим благословением.

Матвей Серафимович поднял очки на лоб, отложил полосу и показал рукой на стулья. Девушки сели и молча уставились на него.

– Как я понимаю, мы расстаемся временно? – обратился он к Тане. – Долго вы будете выписываться?

– Дня три-четыре надо. – Таня неопределенно пожала плечами. – Может, и больше.

– Мне, между прочим, Александр Николаевич сказал, что вы и нам кое-чем поможете. Кстати, как вам район понравился?

– По правде говоря, я и увидела-то всего ничего, – сказала Таня. – Два дня у геологов, день у рыбаков…

– Это хорошо, что вы честно говорите. Обычно в таких случаях район начинают хвалить. И люди, говорят, у вас такие, что хоть каждого на божничку ставь. – Матвей Серафимович скупо улыбнулся. – Кстати, у кого из рыбаков вы были?

– У Пиляйчиковых. Знаете таких?

– Кто их не знает? Ну и как вам эта семейка?

Слово «семейка» невольно насторожило Татьяну. Она поняла, что Матвей Серафимович относится к Пиляйчиковым не очень благосклонно. Причины она не знала, кривить душой и подделываться под тон редактора не захотела. И потому пожала плечами:

– Семья как семья. А вообще-то жизнь хантов для меня – темный лес. Я такой убогости даже во сне представить не могла. По-моему, это пещерный век.

Тутышкин снял со лба свои массивные очки, достал носовой платок и стал протирать стекла. Как показалось Татьяне, без особой нужды. Линялые его глаза ничего не выражали, и Таня несколько даже огорчилась такому безразличию. Но в разговор неожиданно вмешалась Светлана:

– Эта семейка всему райкому кровь перепортила.

Татьяна, ничего не понимая, посмотрела сначала на Светлану, потом на Тутышкина. И тот жестко подтвердил:

– Права Светлана. Грубовато сказала, но верно, – надел очки, и сразу взгляд его за двояковыпуклыми стеклами стал твердым и значительным. А сами глаза – слегка выпуклыми. – Вы представляете: заглянет к Пиляйчиковым какая-нибудь серьезная комиссия. С нас же головы поснимают. Светлана, расскажи, как ты за их пацанами на вертолете гонялась.

– Да об этом все знают, – усмехнулась Светлана. – В школе начались занятия, а дед своих пацанов в райцентр не отпускает. Я тогда в райкоме работала. Получается, что все дети в районе учатся, а двое беспризорничают. А у нас ведь закон о всеобщем среднем образовании. Полетели мы на озеро. Два дня бились, но дед отправил пацанов на охоту, и мы их так и не нашли.

– А вы знаете, почему Пиляйчиков забрал ребят к себе? – спросила Таня. – Они в интернате водку пить начали.

– Какую еще водку? – нахмурился Тутышкин.

– «Московскую», «Столичную», «Кубанскую», какая еще бывает?

– Это тебе дед рассказал? – возмутилась Светлана.

– При чем тут дед? – обиделась Таня. – Пилоты ему бутылку привезли. А пацаны сказали: «Не дашь выпить, бабке расскажем».

– Вот-вот, – покачал головой Матвей Серафимович. – Он их и спаивает. Я несколько лет здесь редакторствую, а о таких подробностях слышу впервые. И что же вы решили делать с этими подробностями?

– Ничего еще не решила, – передернула плечами Таня. – Посоветуюсь в «Приобской правде».

– О таких вещах, как пьянство в школе-интернате, сгоряча не пишут, – наставительно сказал Матвей Серафимович. – Тем более – не печатают. Тут все проверять да проверять надо. А вот то, что дед не дает охватить всех детей района всеобщим средним образованием, это факт. Его действия противоречат интересам государства.

Таня хотела возразить высокопарным доводам. Она считала, что, делая ставку на нефть, нельзя разрушать все остальное. И в первую очередь природу и уклад жизни коренного населения. Это политика не страны, а районных властей. В то же время она понимала, что четыре часа, проведенные в семье хантов, не дают ей права делать какие-то основополагающие выводы. Пока она только наблюдатель.

Тутышкин правильно понял молчание Татьяны.

– Впечатления у вас яркие, – сказал он, – и, надеюсь, не последние. Как только отпишетесь в «Приобской правде», возвращайтесь к нам. Попрактиковаться в «Северной звезде» очень полезно. Познакомитесь с другими хантами. Они ведь не только в лесу живут. Надя Пырчина, например, на рыбозаводе работает. Вы бы послушали, как она в районной самодеятельности поет. В других буровых бригадах побываете, у лесников наших. Я вас на время практики на ставку возьму.

Тутышкин засмеялся, подавая Тане на прощанье руку. Она пожала его пухлую, мягкую ладонь и вышла.

Свое городское одеяние – щегольские сапожки, пальтишко на рыбьем меху – Татьяна оставила у Светланы. В редакцию пришла прямо с аэродрома в шубе и унтах. Думала, что смену экипировки никто не заметит. Заметили. И первая – секретарша редактора, которая все еще не могла остыть от оскорбления, нанесенного ей Андреем. Она считала Татьяну его главной соучастницей. Осмотрев со всех сторон шубу и унты, секретарша сложила губы бантиком:

– Это вы что же, в нашей торговой точке отоварились?

Татьяне вопрос показался с подковыркой, и она ответила с некоторым вызовом:

– В подарок получила. Вы ведь мне тоже валенки дарили.

Чем бы закончилась перепалка, трудно сказать, но в дело вмешалась Светлана:

– Чего ты прилипла к человеку? Татьяне Владимировне завтра утром улетать в Среднесибирск. Без этой экипировки ей туда не добраться.

Они спустились по крутой скрипучей лестнице и вышли на улицу. Поселок уже утонул в сумерках. На его окраине тарахтел движок электростанции, окна домов светились желтыми, как церковные свечи, огоньками. Из темноты, сверху, с тихим шорохом сыпался мелкий, похожий на крупу снег. Таня подставила ладонь и, поймав несколько снежинок, спросила:

– Не закроют завтра аэропорт из-за этого снега?

– Ну что ты? – ответила Светлана. – Разве это снег? А если и закроют, что с того? Поживешь здесь, куда тебе спешить? Тем более что у тебя случился такой роман…

– А разве это плохо? – вдруг раздался за спиной мужской голос.

Девушки вскрикнули от неожиданности. Оглянувшись, они увидели Андрея.

– Я к вам иду, – сказал он, обнимая их за плечи.

– Если мы тебя позовем, – сердито ответила Светлана, освобождаясь от его руки.

– А вы позовите, – улыбнулся ей Андрей.

В этот вечер он задержался у них надолго. Снова пили шампанское и слушали песни. Девушки сидели на кровати, поджав под себя ноги, Андрей – напротив, на табуретке с гитарой в руках. Тане было необыкновенно хорошо. Когда они с Андреем встречались взглядами, у нее возникало ощущение, что она начинает падать в бездну. Ей казалось, что она уплывает в нереальный, волшебный мир, где живут только счастливые люди. И она тоже была счастлива, потому что находилась среди них. Так продолжалось бесконечно долго. Потом Андрей встал и начал прощаться. Таня вышла проводить его в коридор. Когда она протянула руку, он неожиданно обнял ее за плечи и поцеловал в губы. Таня почувствовала, что против своей воли приподнялась на цыпочках навстречу ему.

– Где я тебя увижу? – спросил Андрей, уткнувшись в ее волосы.

– Прилетишь в город, позвони секретарше редактора. Она скажет, – тихо ответила Таня.

На следующий день она возвратилась в областной центр и прямо с аэродрома пришла в газету к заведующему отделом Гудзенко.

– Ну и как слетала? – спросил Николай Макарович, оглядывая ее. Ему показалось, что всего за несколько дней, проведенных на Севере, практикантка возмужала.

Таня рассказала ему о Федякине, о его бригаде, о встрече с начальником нефтеразведочной экспедиции Барсовым. Даже о том, как нюхала из колбы нефть. Опытного заведующего отделом удивили подробности, в которые вникала практикантка.

– У тебя может получиться хороший материал, – сказал он. – Иди к себе в гостиницу. Сегодня отдыхай, а завтра пиши. Даю тебе два дня.

– Но это не все, – сказала Таня и начала рассказывать о заведующей гостиницы, о полушубке, который ей дали пилоты, о том, как она летала с ними к Антону Пиляйчикову, ушедшему вместе с внуками от первопроходцев Севера подальше в тайгу. – Я бы хотела попытаться написать об этом очерк со своими раздумьями.

– Попытайтесь, – ответил Гудзенко. – Думать никому не запрещено.

И его снова удивила глубина наблюдений молодой журналистки.

Над материалом о работе геологов Татьяна просидела два дня. Вечером зашла к Гудзенко. Он прочитал очерк с карандашом в руках. Кое-где сделал отметки на полях, кое-какие фразы подчеркнул. Татьяна нервно следила за его действиями, потому что каждая строчка написанного была ей дорога. Она открыла для себя мир, о котором ничего не знала, и теперь хотела, чтобы о нем узнали другие. Поэтому, едва Гудзенко отодвинул к краю стола прочитанные страницы, нетерпеливо спросила:

– Ну и что вы скажете?

Гудзенко увидел в ее глазах настороженное ожидание. Он сам вот так же когда-то ждал реакции старшего товарища на свои материалы. И понимал, что именно сейчас его слово может поднять человека на небо или сбросить на землю. В Танином очерке, конечно, были недостатки, но они легко устранялись, и он чувствовал, что она в состоянии это сделать.

– Вы знаете, когда я написал свой первый материал с такой же практики, он был хуже, – сказал Гудзенко. Улыбнувшись, он посмотрел ей в глаза и спросил: – Вы считаете, что это очерк?

Таня кивнула.

– Пока это интересная зарисовка, но ее можно развернуть в очерк. Вот вы мне рассказывали, как Федякин давал вам подержать керн, а потом попросил, чтобы вы его понюхали. Почему этого нет в очерке?

– Я думала, что это незначительная деталь. Она мало кого заинтересует.

– Из таких незначительных деталей и состоит очерк. Это же живые впечатления. Это жизнь. Никому другому он, может быть, никогда больше не даст его понюхать, потому что такого керна у него не будет. А вам дал. И вы говорите неинтересно…

Они проговорили почти час. Слушая Николая Макаровича, Таня часто обращалась к своему блокноту, пробегая глазами записи, выстраивала рассказ в единую четкую линию. Когда она ушла от Гудзенко, поняла, что очерк у нее все-таки получится. В эту ночь она не легла спать, пока не переделала весь материал. Утром снова побежала к Гудзенко. Читать написанное Таней он не стал, вместо этого поставил в левом верхнем углу неразборчивое: «м/б, два экз». Но Таня разобрала: «Машинописное бюро, два экземпляра». А через неделю очерк Татьяны Ростовцевой о геологах Таежной нефтеразведочной экспедиции появился в «Приобской правде».

В тот же день ей в редакцию позвонил Андрей. Она сразу узнала его и почувствовала, как дрогнуло сердце. До того ей захотелось очутиться в его объятиях.

– Я страшно хочу тебя увидеть, – произнес он задыхающимся голосом.

– Я тоже, – ответила Таня.

– Давай поужинаем вместе? – предложил Андрей.

– Где?

– В ресторане «Сибирь». В девятнадцать ноль-ноль. Это тебя устроит?

– Да, – ответила Таня.

Гостиница «Сибирь» с большим рестораном на первом этаже была недалеко от редакции, на другой стороне улицы. Таня пришла туда ровно в семь, разделась и прошла в зал. В нем плавали облака синего табачного дыма, пахло пивом и кислой капустой. За всеми столиками сидели люди, каждый о чем-то говорил, и все помещение было наполнено одним монотонным гулом.

Андрей первым увидел ее. Он замахал ей рукой, и она направилась к его столику. Он встал, отодвинул стул, подождал, пока она сядет, и сел напротив.

– Ну, здравствуй, – произнес Андрей и положил ладонь на ее руку.

– Здравствуй, – ответила Таня и посмотрела ему в глаза.

– Я думал, что мы уже никогда не встретимся, – сказал Андрей, и Таня почувствовала в его словах такую тревогу, что ей самой стало страшно.

Она опустила глаза и осторожно высвободила руку из-под его ладони. Ей казалось, что весь зал смотрит сейчас на них. Официантка принесла шампанское и еду, которые Андрей, очевидно, заказал заранее. Открыв бутылку, он разлил вино по фужерам и произнес:

– Я хочу выпить за нас с тобой. За то, чтобы мы всегда были вместе.

– Это похоже на предложение, – немного смутившись, сказала Таня. – И звучит так высокопарно.

Андрей поставил фужер на стол, поднялся, по-офицерски вытянул руки по швам, наклонил голову и сказал:

– Выходи за меня замуж.

– Это серьезно? – Таня даже опешила от неожиданности.

– Вполне, – сказал Андрей.

– А мне все это кажется шуткой, – произнесла Таня. – Я считаю, что замуж надо выходить один раз и на всю жизнь. Не обижайся, но мы же с тобой практически незнакомы.

– А мне кажется, что я знаю тебя сто лет и даже больше, – сказал Андрей и сел. – Ты самый дорогой для меня человек. Ну, так что?

Таня представила себя в Андреевском, в старом деревянном здании районной редакции со скрипучей лестницей, ведущей на второй этаж. Это не Свердловск с его театрами, музеями, духом студенческой вольницы, великолепным прудом и старинными зданиями, построенными еще горнозаводчиками Демидовыми. История встречается там на каждом шагу. Ей вспомнилось, как еще на втором курсе они с Верой Калюжной шли прекрасным весенним днем по центру города и та, остановившись, вдруг сказала:

– Посмотри на этот дом.

Таня окинула его взглядом. Ничего выдающегося в нем не было. Обыкновенный дом под железной крышей, какие строили себе купцы в дореволюционное время. От остальных он отличался разве только тем, что был побелен.

– В нем убили царя Николая II со всей семьей, – нагнувшись к Таниному плечу, тихо произнесла Верка. – Сначала убили сына, который был наследником, потом четырех дочерей, затем царицу. Говорят, перед казнью царь упал на колени и просил не трогать детей. Но их специально застрелили первыми, чтобы он видел.

Таня почувствовала, что у нее на голове зашевелились волосы.

– А еще знаешь, почему наш Екатеринбург назвали Свердловском? – окончательно добивая подругу, спросила Верка. – Потому что приказ об убийстве царской семьи отдавал Свердлов.

Таня вспомнила две строчки из стихотворения, которое в рукописном виде ходило среди студентов:

 
И кургузый Свердлов, что не сдернут еще с пьедестала,
На аптекарских ножках посмотрит мне злобно во след.
 

Памятник действительно был отвратительным. Свердлов выглядел на нем кургузым, с кривыми и тонкими рахитичными ножками, и она не понимала, как его могли поставить в самом людном месте города.

– Не рассказывай мне больше таких страшных вещей, – попросила Таня.

Но в Свердловске было немало и светлых мест. Ей вспомнились студенческие вечеринки с шумными научными спорами по всякому поводу, а то и вовсе без повода, вспомнилось, как они гуляли вечерами по набережной вдоль пруда, как смотрели на величественные старинные здания, один вид которых ласкал взгляд. «Да, Свердловск, конечно, не Андреевское, – думала Таня. – Впрочем, жить можно везде. Атмосферу жизни определяют не здания, а люди».

– О каком замужестве ты говоришь, если я еще не окончила университет? – глядя в глаза Андрею, сказала Таня.

– Ну и что? – спокойно ответил Андрей. – Сейчас зарегистрируемся, а как окончишь, приедешь ко мне.

– Ты говоришь так, будто насильно хочешь привязать меня к себе.

– Если бы мог, сделал бы это сейчас же, – решительно сказал Андрей.

– Насильно мил не будешь, – заметила Таня. – Давай подождем до весны. Время рассудит.

Тане льстило, что такой видный парень в красивой летной форме добивается ее руки. В университете у нее было немало поклонников, но ни один из них не затрагивал ее сердца. Все это были такие же студенты, как и она сама. Они еще не стали мужчинами, в них было много мальчишеского. Другое дело Андрей. Он уже завоевал свое место в жизни. С ним было легко и надежно.

– До конца практики я постараюсь во что бы то ни стало еще раз побывать в Андреевском, – сказала Таня и увидела радостный блеск в его глазах. Ей тоже было хорошо с ним.