Текст книги "Демонстрация силы"

Стас Устенко
Демонстрация силы

© Устенко С., 2020

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2020

* * *

Посвящается Якову

Лучше бы некоторые вещи не менялись. Хорошо, если б их можно было поставить в застекленную витрину и не трогать.

Джером Д. Сэлинджер «Над пропастью во ржи»

Все описанные в книге события и персонажи вымышлены. Анализ исторических параллелей и личностей, а также их действий является лишь фантазией. Реальные исторические персонажи не имеют ничего общего с их однофамильцами из книги. Любые совпадения случайны.

Часть I
Золотой щит

За все хорошее
(1982)

Серо-синее марево в то утро было особенно плотным. Танки шли одной сплошной колонной: дистанция между ревущими машинами не превышала метра, скорость была достаточно низкой, чтобы колонна выглядела неразрывной лентой. Мы оказались в первых рядах, толпа гудела, напирала, зудела словно улей. Наскоро выставленное ограждение колыхалось волнами. Я обратил внимание на особенно низко гудящий гусеничный механизм, с коротким пушечным стволом, обвешанный черными коробками. Он вдруг ускорился, внеся хаос в общее течение событий, которые завертелись калейдоскопом. Вот рамки забора падают, вот несколько человек кубарем вылетают на мостовую, вот танк пытается затормозить и отвернуть. Но поздно: такой маневр приводит к еще большему ущербу. Задев по касательной ограждение, боевая машина опрокинула его, толпа начала двигаться, побежала, на проезжей части оказались уже пара десятков человек.

Раздался неприятный хлюпающий звук, но криков пока не было. В то время я был уже на земле, мама закрыла меня своим телом и каким-то чудом спасла – когда вокруг раздались истерические вопли, когда зазвучали выстрелы, большая часть толпы отхлынула, и мы оказались на свободе. Далее помню лишь «покадровый эффект». Вот мама жестко говорит «не смотри» и тащит куда-то, но какая-то сила все равно заставляет меня перевести взгляд на дорогу. К своему удивлению, ничего такого жуткого я там не вижу. Две стоящие поперек проезжей части машины поддержки пехоты да три тела, лежащие на асфальте. И несколько странных пятен, перемешанных с каким-то тряпьем. Коричневых пятен. Это меня вдруг успокоило. Я подумал, что если бы все было плохо, то кровь была бы повсюду. Тут мы с мамой покинули площадь, обошли высокое здание и проникли во двор обычной пятиэтажки.

На детской площадке покачивались облупленные качели. Почему-то вокруг не было ни души. Опять прозвучали выстрелы. Мы вошли в подъезд, и мама начала звонить во все двери. На первом этаже никто не отозвался, а на втором сразу же распахнулась дверь под номером «23». На пороге стоял худой смуглый мужик в растянутой майке, отглаженных синих брюках и красивых кожаных туфлях. Похоже, он куда-то собирался, но наше появление нарушило его планы.

– Вам чего?

– Простите, на улице, на демонстрации давка. По-моему, есть жертвы, – выпалила мама. – Может, разрешите подождать, пока все уляжется?

За окном пронеслось эхо стрельбы.

– А‐а… – Мужик осклабился, и стали видны золотые зубы. – Конечно, милости прошу.

Мы вошли в довольно странную малогабаритную квартиру. В нос сразу ударил резкий запах, словно мы очутились в зверинце. Так и было: даже коридор был уставлен клетками с живностью. Тут были и морские свинки, и кролики, и черепахи, и даже пара куриц. Отдельно стоял вольер с петухом, поодаль, в глубине, коробки со щенками. Они не тявкали. Я разулся и подошел ближе. Пекинес задумчиво уставился на меня. Все это было похоже на сон. Пекинес покачивался на трех ногах. Передняя левая не была поджата – ее просто не было. Переведя взгляд на крупную средиземноморскую черепаху, я вздрогнул: у нее тоже отсутствовали передние лапы, из панциря высовывались только культи.

– Чаю? – спросил хозяин квартиры. – Меня Андреем зовут, а вас?

– Майкл, обожди тут, – обратилась мать ко мне.

Видно было, что она тоже занервничала.

– Зачем же? Вот, пожалуйста, спальня, пусть мальчик там побудет, а мы и потолковать можем. В кои-то веки такая красивая дама в гости зайдет…

Андрей явно кокетничал.

Я послушно вошел в дверь, на которую мне указал хозяин квартиры, – в комнате ничего примечательного не было. Небольшой письменный стол да разложенная тахта. Пестрый ковер на стене как-то скрашивал серость обстановки.

– Садись, – велел мне Андрей, отодвинув стул. – Вот карандаши, бумага. Рисуй. А я пойду чай заварю. Так что случилось на улице, прекрасная леди?

Они удалились, я пытался понять, зачем мы забрались в это неприятное жилище – когда можно было постараться дойти до метро. Делать было нечего, калякать не хотелось. Подойдя к окну, я окинул взглядом двор, тут на кухне послышалась пара глухих ударов, потом сильный грохот. В комнату вбежала мать. Ее одежда была забрызгана чем-то красным. Правой рукой она сжимала левую руку – вернее, то, что от нее осталось. Кисти не было, вместо нее из предплечья торчало несколько желтоватых осколков и лоскутов. Между ними выбивались алые струйки крови. Мне стало холодно.

– Майкл, ты сейчас прыгнешь в окно, – твердо сказала мама. – Быстро на подоконник.

Следом влетел Андрей. В его руках был большой разделочный нож, заляпанный кровью.

– Куда ты, дорогая? – спросил он. – Я же по кусочкам, экономно!

Мать здоровой рукой ухватила меня за шиворот и втолкнула на подоконник. Обернулась. Я увидел, что она оглядывает комнату, словно что-то ищет, но не находит. Маньяк подходил все ближе, зубы его лязгали.

– Соберись! – крикнула мать, и я получил здоровенный тычок, пробил головой стекло и вылетел во двор. Ветки кустарника замелькали перед глазами. Стало темно. Очень темно. Я словно тонул в черном мазуте, причем он был и передо мной, и по бокам, и сзади. Отчаянно барахтаясь, я очутился на черной поверхности, которую вдруг прорезала ослепительная трещина. А поодаль, достаточно далеко от нее, бродили странные, покрытые туманом фигуры.

Сергей Иванович
(2020)

– Показуха. Везде показуха. Вот сейчас воскресенье, двенадцать дня. А мы в пробке стоим из-за какого-то забега в центре города… Вот нельзя было им в Подмосковье побегать, а? Или там, в Бутово хотя бы? Нет, мы рядом с Красной площадью их пустим – а народ пусть стоит, выхлопные газы глотает. Я так думаю, надо закон принять, чтобы каждому жителю города в случае простоя в пробке более чем на час в день правительство города стоимость бензина компенсировало! – Водитель захохотал. – Вот это будет номер! Сразу и движение наладится, и ГИБДД заработает как надо, а?

Его сероватое лицо с трехдневной щетиной и очень живые глаза мне что-то напоминали. Неужели я уже садился в эту машину? И не запомнил? Мир тесен, как говорится.

– Слушай, шикарная у тебя одежда. Ты, часом, не из этой, дизайнерской индустрии?

– Нет.

– Ну нет так нет. Ты меня прости, можно еще один вопрос?

– А? Да, конечно… – Больше всего я не люблю разговоры с водителями, но куда деваться. Теперь приходится выслушивать тирады этого ребенка «далеко за сорок», плотненького такого, с идеальным овалом черепа и короткими руками, одетого в традиционный разгрузочный жилет и клетчатую рубашку.

– Финал «Ассы» Соловьева помнишь?.. Ну, там, где Цой приходит на работу устраиваться, а тетенька ему читает список необходимых документов? Помнишь?

– Помню. Шикарная сцена. Там еще… – подхватил я и удивился: никогда бы не подумал, что этот шоферюга является ценителем авангардного кино.

– Да! – перебил он меня. – Он начинает петь в ресторане, а потом камера разворачивается, и мы видим стадион. Целый стадион, который ждет перемен! У меня, блин, шерсть на загривке дыбом встает каждый раз, как я это вспоминаю. И ведь были перемены. Злые были девяностые годы, ох и злые, но дышать в них было можно. Полной грудью. Ветер перемен был.

– Scorpions «Wind Of Change» играл после свержения путча тыща девятьсот девяносто первого года, кстати.

– Да ты что? Реально? Я и забыл. Ну так вот, были перемены-то. Были. А сейчас… Снова какое-то болото. Кисель вокруг, в котором все застывает. Словно брежневская эпоха на дворе, опять все вернулось на круги своя. И кризис этот еще. Так ведь?

Тут светофор наконец загорелся зеленым, и мы медленно поползли вперед, а через сто метров попали на свободный съезд к набережной.

– Прекрасно! Теперь я тебя в пять минут доставлю. – Водила удовлетворенно поежился.

И действительно, до Арбата мы доехали быстро, мой агрессивный извозчик затормозил около дома, я вышел из машины. Но одновременно с хлопком закрываемой двери раздался еще один – и слева прямо над моим плечом по крыше машины стукнул дротик. Второй угодил мне в плечо, боли не было, я с удивлением подергал его, вынул. И тут мир закружился, разъехался миллионом осколков. На мгновение я очутился в какой-то черной нефти, а потом…

Белое. Все было белое. Залитое молочным туманом, оно поглощало меня, плескалось волнами и, кажется, было самой бесконечностью. Но постепенно через это небытие стали проступать контуры. Сначала смутные, призрачные, затем более четкие и твердые. Вот пепельно-серый угол стола. Вот – простой стул с железной спинкой; черная краска на ней местами облупилась и неприглядно обнажала ржавые пятна на металле. И вот… Я резко сел на кровати. Вокруг действительно было все белое: находился я в некоем подобии больничной палаты или комнаты для допросов. С той лишь разницей, что вряд ли кому-нибудь пришло бы на ум обклеить их плиткой сверху донизу. Здесь же кафелем было выложено все – и пол, и стены до самого верха, и даже потолок. Очень гигиенично, подумал я про себя. Кроме двери, тоже покрытой белыми квадратиками, кровати, стола и стула, в зале ничего не было.

Тут в комнату ввалились трое субъектов в черной спецназовской одежде и в темных масках с узкими прорезями для глаз. Сопротивляться я не пытался, и очень скоро мы прибыли в еще более странное помещение. На стенах висели десятки старых телевизоров, на экранах которых показывали одно и то же – то ли войну, то ли военные учения. В центре стояло кресло. От одного взгляда на него мне стало худо. Грязно-ржавое, покрытое бурыми пятнами, резко контрастировавшими с бежевым глянцем новой кожи держателей для рук и ног. Нет, правда, они были вызывающе свежими на фоне общего запустения, со сверкающими никелированными пряжками и аккуратными овальными отверстиями.

Спецназовцы одним махом усадили меня в кресло, застегнули ремни и вышли, аккуратно прикрыв дверь. Странно, но особого страха я не почувствовал. Может, потому что действие снотворного, заключенного в дротике, еще не прошло? Не знаю. Все, что я чувствовал, – это тупое разочарование. Похожие ощущения бывают, когда колешь дрова и попадается такое прочное полено, что, ударив раз десять, четко осознаешь – без колуна с ним не справиться. Так, а где колун?

Вдруг дверь открылась, и на пороге возник типичный образчик сотрудника отдела дознавателей или начальника службы безопасности. Прямо-таки клон моего соседа по даче: невысокий, плотный, лет пятидесяти, с бесцветными сероватыми глазами и редкими желтыми волосами, зачесанными назад. Только вот одет он был, мягко говоря, неплохо – дорогие туфли из состаренной кожи, выглаженный шерстяной костюм и кремовую рубашку с высоко поднятым воротником. Мельком я углядел часы из белого металла с красивейшим синим циферблатом, на нем была изображена карта звездного неба. Платиновый Patek Philippe «Sky Moon Tourbillon» – стоит больше двух миллионов долларов. Круто, что и сказать. Или это подделка? Ну это надо редкостным идиотом быть, чтобы надевать подделку таких дорогих часов…

– Итак. Майкл Борисович Холмогоров. Меня зовут Сергей Иванович Резнов… – остальное он пробубнил себе под нос скороговоркой – разобрать что-либо было решительно невозможно.

– Чем обязан, Сергей Иванович?

– Обязаны, обязаны, будьте уверены. Налоги все заплатили?

– Уважаемый, неужели это все дело рук налоговой службы? – попробовал я не слишком удачно пошутить.

– Ну почему бы и нет. Вот, скажем, в какой одежде вы к нам попали – мы ничего не трогали, большая ее часть до сих пор на вас надета. Ботинки из новой коллекции Prada, джинсы Brioni со знаменитой красной пуговицей, ремень Louis Vuitton, рубашка, кожаная куртка Carol Christian Poell «Overlock», солнцезащитные очки Chrome Hearts «Fuck»… И не стыдно с такими надписями на дужках по улице ходить?.. А еще портфель Montblanc из крокодиловой кожи и часы Rolex Daytona из белого золота. Кстати говоря, в портфеле была еще перьевая ручка, простите, пишущий инструмент Monblanc Raffaello «Master of Urbino»… Всего 83 выпущенных экземпляра.

– …и все это суммарно не дотянет до малой части стоимости вашего Patek’а. – Я снова попытался пошутить и снова натолкнулся на непробиваемую стену.

– Да-да, только речь сейчас идет о вас, уважаемый. Кстати, золото, пусть даже белое, надевать под Carol Christian Poell – верх дурновкусия. Сталь, только сталь! Купите ржавый Roman Jerome «Titanic DNA», не позорьтесь. А крокодиловый портфель под такую одежду тем более: попугайский наряд получился. Дерьмо ваш стилист… – Я не стал спорить, так как одежду выбирал сам. – Вы куртку покупаете с ржавыми молниями, так как модель сначала сшили, закопали на два месяца в землю, а потом уже откопали, покрасили – и под нее такие часики для редников, пролезших в менеджеры, да? Ну да ладно, стиль – дело ваше, а вот денежки откуда, может, скажете?

У меня немного отлегло на душе: похоже, моих похитителей интересовали лишь финансы.

– Дарственная, наследство.

– Подловил! – Сергей Иванович откинулся на спинку стула и захохотал. Он смеялся долго, вытирал слезы краешком шикарного платка, потом краснел, кашлял и снова покатывался.

– Простите, я ничего не понимаю.

– Так вы подумали, что это развод там, наезд? Ой, уморили… Ладно, будет. Теперь серьезно. Расскажите, что вам известно о Давиде Блейде.

– О ком? Послушайте, вы явно меня не за того принимаете… Я понятия не имею, что это за человек.

– Он… Кстати, вам, Майкл Борисович, никогда не приходило в голову, как было бы хорошо убить на Земле всех злых людей? Ну представьте, делают такой сканер – считыватель мыслей. Он есть у каждого активного гражданина. И вот мы считываем людей, считываем, как только злых мыслей больше половины, раз, и субъекту выдается испытательный срок на реабилитацию. Автоматически. Работай над собой, развивайся, меняйся к лучшему. И пристальное наблюдение; в некоторых случаях до домашнего ареста. Если же зла более семидесяти пяти процентов – расстрел на месте без суда и следствия. А! Вот зажили бы!

– Честно говоря, бред собачий. Ясно же, после уничтожения части населения оказалось бы, что из всех оставшихся добрых половина снова стала злыми. Ну и далее по кругу, до тех пор, пока всего два человека в стране не останется. А там – смертельная битва между ними, и, вот он, один живой герой, царь горы. А! Круто? Хотя в Китае уже что-то подобное организуют – социальный капитал. Пошалил в социальных сетях, шиш тебе, а не билет на электричку. И в кино не пустят.

– Да вы либерал, Майкл Борисович. Не знал, не знал. Хорошо, значит, вы утверждаете, что не знакомы с Давидом Блейдом? А с Рамоном Меркадером?

– Ради Бога, скажите уже, кто они?

– Плохо вы в школе историю учили. Рамон Меркадер – агент НКВД, убивший товарища Троцкого.

Смотрите, слон!
(1914)

Трое суток изнурительных боев на реке Гнилая Липа дали свои плоды – австро-венгерские армии эрцгерцога Фридриха и фельдмаршала Гетцендорфа терпят поражение. Это будет великая русская победа, и его, командующего пятью армиями в составе Юго-Западного фронта, победа тоже.

– Николай Иудович… – Лицо адъютанта выглядит напуганным. – Цеппелин.

Он с трудом поднимается, тучность и одышка в последнее время становятся проблемой, поправляет бороду и выходит из палатки. Похоже, германская группа генерала Войрша решила помочь своим протеже: в небе маячил новейший Zeppelin LZ 24. Странно, по данным разведки, только в мае были первые полеты, да и строили его для атлантических битв, и вдруг здесь… Под две сотни пятидесятикилограммовых бомб – не шутка.

– Сколько картечниц можем экстренно развернуть?

– Две, третью клинит.

Плохо. Нужной плотности огня на высоте не создать. Да и не факт, что вообще достанем. Серо-зеленая махина приближается. Похоже, даже две пушки не успеют подготовиться к работе. Еще ближе. Жесткий, дюралюминиевый корпус стапятидесятивосьмиметровой длины. Девять тонн смертоносного груза на борту.

Он напоминает летающего слона. Медленный, уверенный в себе. Воздушный таран, способный сокрушить любое препятствие, огромный, но элегантный, двигающийся с неуловимой грацией. Интересно, внутри там действительно люди или эта махина живая? Летает сама по себе, выбирает цели, нападает… Каждый механизм представлялся Николаю Иудовичу живым – даже глядя на истерзанные тела танкистов, он подсознательно недоумевал: картинка не складывалась. Танк сам по себе был существом, он мог нервничать, сердиться, у него был характер. Люди? Зачем внутри люди? Вот и сейчас, с дирижаблем, к горлу подступило знакомое чувство. Он смотрел на воздушное судно как на медведя на охоте, пытался понять его характер, повадки, предугадать действия. Именно его действия, а не тех карликов, что сидят в корзине.

Не получилось. Бомбы не падали, произошло нечто совсем странное – от воздушного слона отделился только один предмет, что-то небольшое, точка, черточка… Судно начало уходить, черточка же превратилась в копье и, издавая тонкий неприятный звук, словно луч мгновенно пронзила воздух; на две трети воткнулась прямо за третьей картечницей гарнизона. Из земли теперь торчала ослепительно блестящая серебряная стрела высотой не более двадцати вершков и толщиной в полвершка. Подойдя ближе (солдаты заботливо укрылись в окопе, приблизиться к возможной бомбе никто не решался), Николай Иудович увидел, что древко испещрено письменами, а острое как бритва оперение уже начало раскаляться и становиться ослепительно-белым. Стало ясно, что никакого взрыва не будет, но может произойти гораздо худшее.

Это было второе копье Гунгнира – древний артефакт, значит, таки выуженный немцами в начале ХХ века из частной коллекции. О «стреле» было известно государю и еще паре приближенных, включая Иванова, но никто не был уверен, действительно ли оно в руках противника либо слухи о нем были пропагандой. Сила копья была чрезвычайной, и расчет Войрши в данном случае был прост. Активированный через скорость падения артефакт заработал; теперь через четверть часа на радиусе в тридцать верст не останется ни одной живой души. Это произойдет без огня, газов или чего-то другого. Люди просто упадут замертво. После этого копье рассыплется прахом, сделав свое черное дело, чтобы возродиться спустя сто пятьдесят лет у новоизбранного владельца. Покинуть радиус поражения за пятнадцать минут, конечно, не получится, даже если гнать лошадей по грязи что есть мочи. А вот австро-венгерские армии, по согласованию с союзником, наверное, уже отступили за пределы опасной зоны. Впрочем, лазейка для государева войска еще есть.

– Гарнизон!..

Он поднял людей. Вышел перед грязной измученной толпой. Еще раз подумал об одышке.

– Братья. Я обращаюсь к вам сейчас не как ваш военачальник. Ситуация, в которой мы находимся, критическая. Предмет, что был сброшен на нас, меньше чем через десять минут, – тут он взглянул на часы-луковицу и еще раз удивился, как быстро бежит время в таких ситуациях, – уничтожит все живое вокруг.

Недовольный шум. Плохое начало. Еще пара фраз – и начнется стихийное бегство.

– Братья. Выход есть. Мне доподлинно известно, что, если одна живая душа по собственной воле решит отдать свою жизнь за всех, взрыва, – нехорошее слово, но он другого не подобрал, – не будет. Мы не можем взять пленного и бросить его на оперение копья – обагрив артефакт кровью насильно. Нам нужен человек чистой души, сам решивший отдать жизнь за всех. За товарищей. За государя. За страну.

Шум нарастал. Вопреки ожиданиям, перед строем никто не вышел. Моральный дух войска был окончательно подавлен безвылазными окопными сражениями. Он ждал. Сверлил взглядом. Держал паузу. Вдруг донеслось: «А сам-то?» Потом это стало повторяться все чаще и чаще. Солдаты уже почти скандировали. В глубине души Николай Иудович с самого начала знал, что так получится.

Он распустил строй и пошел к копью, долго, наверное, еще минуту, смотрел на белую бритву, торчащую из земли, пошел дождь, и его капли стекали по ней забавными ртутными шариками, в голове крутилось «надо что-то вспомнить», но память молчала. Николая Иудовича наполняли лишь разочарование и усталость, жизнь совсем не хотела проходить перед глазами, как ему кто-то рассказывал, напротив, снова начала мучить одышка и липкий неприятный пот потек по загривку. Николай Иудович вдруг представил дирижабль и почему-то почувствовал себя слоном, потом подумал: пора, на удивление легко упал на копье, но свалился в самую грязь и, размазывая ее по лицу, подумал: «Неужели там тоже грязь?» – потом встал и окинул взглядом все вокруг.

Копья больше не было. Солдаты толпились вокруг, кто-то взял его под руку, кто-то протянул грязный мокрый платок. И тогда он понял, что жертва была не нужна. Достаточно было намерения ее принести. Но ощутил ли он радость? Нет. Только разочарование и усталость. Разочарование и усталость.