Текст книги "Айла и счастливый финал"

– Тебе обязательно нужно поговорить об этом с Нейтом. – Курт кивает на одну из соседних дверей, за которой находится комната смотрителя.

Согласна. В комнате, где раньше жил Джош, есть свои недостатки. А еще она на первом этаже, поэтому в ней почти всегда шумно. Вообще-то, очень шумно, потому что ко всему прочему она находится у лестницы.

– А вот и он, – говорит Курт.

Я решаю, что друг говорит о смотрителе Нейте, но, проследив за его взглядом, останавливаюсь.

Он!

Джош в лобби ждет лифт. Менее чем за секунду все лето, полное пустыми мечтами, фантастическими планами, тревожными размышлениями, безвозвратно уходит в прошлое. Я закрываю глаза, чтобы успокоиться, чувствую головокружение. Мне физически больно смотреть на него.

– Не могу дышать, – то ли говорю, то ли хриплю я.

– Конечно можешь, – отрезает Курт. – Ты дышишь прямо сейчас.

Джош выглядит одиноким.

Не потому, что стоит один, а потому что он действительно одинок. Он держит в руке сумку с продуктами и смотрит на лифт, совершенно отрешившись от толпы за его спиной. Курт тащит меня в лобби. Лифт звенит, двери открываются, и Джош отодвигает старомодную решетку. Студенты и родители буквально вносят его внутрь – слишком много людей для такого маленького помещения, – и, когда мы проходим мимо, я вижу, как Джошуа морщится, оказавшись прижатым в углу к стене. Но выражение недовольства на его лице моментально сменяется равнодушием.

Люди пихаются, стучат по кнопкам, чей-то отец с силой задвигает решетку, и в этот момент происходит нечто странное – Джош смотрит на толпящихся перед ним людей, а затем внимательно оглядывает вестибюль сквозь решетку. И застывает. Он видит меня.

Двери лифта закрываются.

Глава 4

Мы с Куртом слушаем, как директриса школы заканчивает свою обычную приветственную речь, устроившись в дальнем конце двора между двумя деревьями, которые подстрижены в форме гигантских леденцов. В воздухе чувствуется запах железа. Над нами возвышается увитая плющом школа, выстроенная из серого камня. Впереди – спины наших одноклассников.

В каждом классе всего по двадцать пять учеников, а во всей школе лишь сотня. Да, сюда очень сложно попасть. У вас должны быть отличные оценки, высокий средний бал и несколько рекомендательных писем. А еще помогут связи. Джен поступила сюда, потому что мама знала кого-то из администрации, я – благодаря Джен, а Хэтти – благодаря мне. Все в нашем школьном мире взаимосвязано.

К тому же обучение здесь стоит дорого, и сюда попадают только дети богатых родителей.

Папа в девятнадцать лет придумал педаль овердрайв для гитаристов, которую назвали «Черри Бомб». Принципиально новое изобретение превратило обычного фермерского сына из Небраски в очень богатого мужчину. Сейчас с этой педали сделано множество копий, но музыканты до сих пор готовы раскошелиться, чтобы заполучить оригинал. Папа, став видеоинженером, в свободное время все еще экспериментирует над своими изобретениями, которые выпускает в собственной компании «Мартинтон».

– И последнее объявление… – Голос директрисы звучит спокойно и твердо. Она американка, но легко сошла бы за француженку.

Курт внимательно рассматривает карту на своем теле фоне:

– Я нашел идеальный маршрут до «Домика на дереве».

– Ух ты! Спустя столько времени.

Я окидываю взглядом двор в поисках Джошуа. Либо он проспал, либо прогуливает уже с первого дня. Я тщательно подбирала наряд для первого дня, потому что впервые за несколько месяцев была уверена, что увижу его. Мне всегда нравилось одеваться женственно, и сегодня я выбрала короткое декольтированное платье в горошек. В нем я однозначно выгляжу выше. А благодаря стильным остроносым туфлям мой образ не кажется невинным или скучным. Трудно представить, что Джошуа нравится кто-то скучный.

Впрочем, то, что ему нравлюсь я, тоже тяжело представить. Но надежда умирает последней. Хотя ее осталось очень мало.

Но вдруг я надеюсь не зря…

– …но позвольте, я предоставлю ему слово, – слышу я окончание фразы директрисы.

Она отходит в сторону, и вперед выступает невысокий человек с бритой головой. Это Нейт, который уже третий год занимает должность смотрителя нашего общежития. Этот молодой американец пишет докторскую диссертацию и известен тем, что не слишком придерживается правил, но достаточно строг, чтобы мы не сели ему на шею. Он явно из тех людей, которые всем нравятся.

– Привет, ребята. – Нейт переступает с ноги на ногу, словно ему не по себе. – Как стало известно преподавательскому составу… – Он бросает взгляд на директрису и начинает снова – Как мне стало известно, в прошлом году ситуация в Ламберт слегка вышла из-под контроля. Я имею в виду привычку студентов противоположного пола зависать в комнатах друг у друга. Как вы знаете, у нас строгие правила…

В толпе раздается хохот.

– Согласно нашим строгим правилам, когда девушки и парни навещают друг друга, дверь в комнате должна быть приоткрыта.

– Айла, – с раздражением зовет меня Курт. – Ты не смотришь на мой телефон.

Я качаю головой и пихаю друга, чтобы он прислушался к словам Нейта. Они не сулят ничего хорошего.

– Чтобы не повторилось прошлогодней ситуации, хочу напомнить вам правила… – Нейт потирает голову, ожидая, когда стихнут разговоры. – Первое. Если в вашей комнате находится представитель противоположного пола, дверь должна быть приоткрыта. Второе. Представители противоположного пола должны покинуть вашу комнату с наступлением отбоя, часы которого в будни и выходные дни указаны в официальном школьном справочнике. Из этого вытекает третье правило: никаких ночевок. Надеюсь, мы поняли друг друга. В случае нарушения вышеозначенных правил вас ожидают серьезные неприятности. Вас могут оставить после уроков, отстранить от занятий или даже исключить из школы.

– Вы что, будете проверять комнаты?! – кричит выпускник Майк.

– Да, – решительно отвечает Нейт.

– Это противоречит американской Конституции! – выкрикивает приятель Майка Дэйв.

– Да. Здорово, что мы сейчас во Франции, правда?

Нейт отступает к директрисе и засовывает руки в карманы. Эти новые установки явно осложнят его жизнь. После выступления смотрителя толпа моментально расходится, но пока мы бредем на первый урок, то и дело слышим недовольное ворчание учеников.

– Может, к нам это не будет относиться, – говорю я, пытаясь убедить саму себя. – Нейт знает, что мы просто друзья. Неужели они не сделают исключение для друзей, которые не заинтересованы в том, чтобы переспать друг с другом?

Курт сжимает губы в тонкую линию:

– Он ничего не говорил об исключениях.

Мы расстаемся до обеда, так как учимся в разных классах, и я в одиночестве направляюсь на английский, где сажусь на любимое место возле витражного окна. В классе ничего не изменилось – те же темные деревянные панели, чистые доски, прикрепленные к партам стулья, – однако в воздухе витает ощущение пустоты, которое всегда появляется в классах после долгих летних каникул.

Где же Джош?

С последними звуками звонка в кабинет заходит неизменно пунктуальная профессор Коул. Профессор мне нравится, она дружелюбная и отзывчивая, хотя, на мой взгляд, для учителя она бывает чересчур эмоциональна.

– Bonjour à tous[8]8
  Всем привет (фр.).


[Закрыть]. – Профессор Коул со стуком ставит на кафедру стакан с кофе и осматривается. – Как я посмотрю, в этом году у нас нет новичков, а значит, никого представлять не нужно. Хорошо… А, pardon[9]9
  Простите (фр.).


[Закрыть]. – Она замолкает. – Я вижу пустую парту. Кто отсутствует?

Словно в ответ на ее слова со скрипом открывается дверь.

– Месье Уассирштейн. Ну конечно, это же ваша парта пустует.

И она подмигивает Джошуа, когда тот проскальзывает за свою парту у двери.

Он выглядит уставшим, но ему идет даже усталость. На нем темно-синяя футболка с ярким принтом – без сомнения, это что-то из мира авторских комиксов. Футболка чуть в обтяжку отлично сидит на Джошуа, подчеркивая его хорошо развитые мышцы, и, когда он тянется за своим экземпляром учебного плана, рукав задирается и открывает татуировку на правом предплечье.

Господи, как же мне нравится это его тату – причудливое изображение черепа со скрещенными костями под ним. Сразу понятно, что эскиз рисовал сам Джош. Он набил тату в десятом классе, и это несмотря на то, что несовершеннолетним во Франции для такого смелого поступка требуется разрешение родителей. А я сомневаюсь, что оно у него было. И от этого – мне самой себе стыдно в этом признаться – тату кажется мне еще сексуальнее. Мое сердце бешено бьется, и каждый его удар отдается прямо в ушах. Я обвожу взглядом класс, но другие девушки абсолютно спокойны. Почему Джошуа не оказывает на них такого же эффекта, как на меня? Неужели они не видят, какой он классный?

Профессор Коул заставляет нас сдвинуть парты в круг. Только на ее уроках мы сидим лицом друг к другу. Когда я сажусь на свой стул, то понимаю, что парта Джошуа – вот неожиданность! – оказывается прямо напротив моей.

Я опускаю голову и волосы закрывают мое вспыхнувшее лицо. Я никогда не смогу заговорить с ним о той ночи в Нью-Йорке.

В середине урока сидящий возле Джошуа парень задает вопрос. Соблазн невероятно силен, и я хватаюсь за возможность взглянуть на любимого еще раз. Он тут же поднимает голову. Наши взгляды встречаются, и мои щеки словно охватывает огнем. Остаток урока я старательно отвожу взгляд, но его присутствие волнует меня все больше и больше. И мне кажется, что еще немного, и я сойду с ума от напряжения.

Несмотря на то, что наше с Джошуа расписание совпадает – английский, математика, основы государственного права, – остаток утра мне удается избегать его. Помогает и то, что он мастерски исчезает на переменах и опаздывает на уроки. Даже если идти до следующего кабинета, нужно пройти всего несколько шагов. Когда раздается звонок на ланч, я с облегчением нахожу Курта, и мы направляемся к дальней лестнице, по которой ходят реже всего. Это правильный путь.

– Ты с ним разговаривала? – спрашивает Курт.

Я протяжно и несчастно вздыхаю:

– Нет.

– Даже не удивлен, – усмехается друг.

И Курт начинает рассказывать о новенькой, с которой он познакомился во время урока программирования, высокой спокойной девушке, которая отлично владеет несколькими языками. Определенно, это его типаж, но я слушаю друга вполуха. Знаю, что веду себя как дура. И что есть более важные вещи в первый учебный день, в том числе то, о чем сейчас рассказывает мне мой лучший друг. Но мне так сильно нравится Джошуа, что я чувствую себя невероятно несчастной и ни о чем другом даже думать не могу.

В столовой Джошуа нет, и сомневаюсь, что он появится там, так как во время перемены видела, как он пробирался сквозь толпу в противоположную сторону. Его друзья окончили школу в прошлом году. Все до единого друга. Жаль, что я не настолько храбра, чтобы пригласить его за наш столик, впрочем, Джош всегда дружил с ребятами намного круче нас с Куртом.

Кроме того, Джошуа всегда держится в стороне. И к нему никто не придирается. Не то что к нам.

Словно в доказательство моей правоты Майк Рейнард – выпускник, который первым начал возмущаться во время речи Нейта, – толкает Курта в спину своим подносом с едой. От этого на капюшон толстовки моего лучшего друга выливается луковый суп.

Майк разыгрывает отвращение:

– Осторожнее, кретин.

Курт шокированно смотрит прямо перед собой. С его спины на пол шлепается ломтик багета с плавленым сыром «Грюйер». За ним бесшумно сползают кусочки лука.

Я краснею от охватившей меня ярости.

– Придурок! – злобно выдыхаю я.

– Что-что? Не расслышал, – ржет Майк, с притворным интересом наклоняясь ко мне.

Но я уверена, что он все прекрасно слышал.

Просто таким образом он хочет поиздеваться надо мной, посмеяться над моим всегда таким тихим голосом.

– Я сказала, что ты придурок, – громко и отчетливо, чеканя каждое слово, говорю я.

Майк улыбается, сверкая ровными, неестественно острыми зубами:

– Да? И что ты сделаешь мне, дорогуша?

Я сжимаю в руке медальон – компас на подвеске. Ничего. Я ничего не сделаю, и он это знает. Курт засовывает руки в карманы толстовки, скорее всего, чтобы скрыть то, как сильно они дрожат. Я в этом уверена. А затем мой друг тихо рычит, отчего я тут же подхватываю его под руку и увожу, оставив наши подносы на ближайшем столике. По пути к выходу я притворяюсь, будто не замечаю кривляний и идиотского хохота Майка и Дэйва.

Оказавшись в пустом коридоре, Курт сразу же устремляется в мужской туалет. Я сажусь на лавку и вслушиваюсь в тиканье позолоченных часов. Считаю количество кристаллов грушевидной формы на люстре. Вышагиваю по мраморному полу, стуча каблуками. Наша школа огромная и пафосная, как и многие другие парижские школы, но мне бы хотелось, чтобы в ней было поменьше таких наглых проныр, как Майк и Дэйв. И хотя я знаю, что сама отношусь к привилегированным ученикам, но я также знаю, какой непростой может быть жизнь, если ты находишься на самой нижней ступени социальной лестницы.

Курт наконец-то выходит из туалета, сжимая в руках мокрую толстовку.

– Ты как? – нервно спрашиваю я.

Мой друг уже успокоился, но все еще хмурится.

– Ее придется стирать, – мрачно замечает он.

– Не волнуйся. – Я помогаю Курту засунуть толстовку в рюкзак. – После школы займемся этим первым делом.

В очереди за едой никого нет.

– Так и знал, что вы вернетесь. – Веселый пузатый повар поднимает со стойки за спиной наши подносы и придвигает их к нам. – Луковый пирог для мадемуазель, французский бутерброд с колбасой и сыром для месье.

– Merci, месье Бутен, – благодарю я добродушного повара.

– Этот парень немного не в себе. – Повар имеет в виду Майка. – Не обращайте на него внимания.

Внимание взрослого человека к нашим проблемам одновременно смущает и успокаивает. После того как повар проводит нашими карточками на питание по расчетному аппарату-терминалу, мы с Куртом усаживаемся за наш любимый столик в дальнем углу столовой. Я осматриваюсь. Как и ожидалось, Джошуа нет, и это, скорее всего, к лучшему. Но здесь нет и Хэтти. А это, скорее всего, не предвещает ничего хорошего.

Сегодня утром я видела, что она ест пирожное наполеон, и – хотя мне понятно ее желание начать день с десерта – попыталась остановить сестру. Я испугалась, что пирожное может быть посыпано молотым миндалем, а у сестры аллергия на орехи. Но Хэтти всегда все делает наперекор, даже если совершает явную глупость, угрожающую ее здоровью, а может статься, и жизни. В школе не разрешено пользоваться телефоном, поэтому я тайком пишу ей эсэмэску: «Ты жива?!»

Сестра не отвечает.

День становится еще хуже. На физике профессор Уэйкфилд разбивает нас на пары в алфавитном порядке для лабораторной работы. Мне придется работать с Эмили Миддлстоун. Та нарочито стонет. Эмили явно не хочет быть в паре со мной, ведь она одна из самых популярных девчонок школы, а я – никто. А вот Джошуа получила в пару Софи Вернет [10]10
  В английском языке фамилия Софи – Vernet, а Джошуа – Wasserstein, поэтому они и попали в одну пару.


[Закрыть].

Ненавижу Софи Вернет!

На самом деле я мало общалась с Софи, но она кажется милой, и это мне и не нравится.

Последние два урока я выбирала сама. Но совру, если скажу, что изучаю историю искусств по собственному желанию, а не для того, чтобы появилось больше тем для возможного разговора с Джошуа. Да и на информатику я хожу только потому, что название этого предмета будет лучше смотреться в моем экзаменационном листе, чем La Vie, урок, который мне действительно хотелось бы посещать. La Vie с французского переводится как «жизнь». Предполагается, что на этом уроке ученики должны узнавать о важных жизненных навыках, но среди студентов он больше известен как урок разгильдяйства. Ни капли не сомневаюсь, что в данный момент Джош именно там.

Профессор Фонтейн, учитель информатики, останавливается у моей парты, протягивая первое домашнее задание. У нее заостренный подбородок и огромный лоб, отчего ее лицо похоже на треугольник.

– Сегодня утром я видела вашу сестру.

Я даже не подозревала, что профессор Фонтейн меня знает. Хотя что тут удивительного, наша школа такая маленькая.

– Да? – стараясь не показывать свое волнение, говорю я.

Обычно, когда в разговоре упоминают имя Хэтти, за этим следует что-то неприятное.

– Это было в кабинете медсестры. И выглядела она очень плохо.

Хэтти! Я же говорила ей!

Профессор Фонтейн уверяет меня, что жизни сестры ничего не угрожает, и отказывается отпустить меня с урока, чтобы я убедилась в этом лично. Когда раздается последний звонок, я пишу Курту эсэмэску: «Увидимся позже», а затем несусь в административное крыло, врываюсь в вычурную резную деревянную дверь и…

И мое сердце сбивается с ритма.

На диване комнаты ожидания развалился Джошуа. Он вытянул ноги, и теперь они прячутся под низким кофейным столиком. Руки его скрещены на груди. Джош всем своим видом демонстрирует досаду, но при виде меня его брови невольно поднимаются в удивлении.

Я в ответ отчаянно краснею. Ну почему мне так не повезло с лицом? Генетика все-таки страшно несправедливая штука. Я тороплюсь к столу постовой сестры и на французском спрашиваю ее о состоянии Хэтти. Медсестра машет в сторону дивана, даже не поднимая головы от бумаг. На ее запястье звенит браслет с подвеской в виде инициалов.

Я не могу сдвинуться с места. Живот скрутило узлом.

– Подождите там, – говорит медсестра, словно я не поняла ее жеста.

И снова взмах рукой, снова звон подвески.

Двигайтесь, ноги. Ну же. Двигайтесь!

Но я не могу сдвинуться с места. И наконец медсестра отрывает взгляд от бумаг и раздраженно на меня смотрит. Мои ноги приходят в движение и шаг за шагом, как заводную куклу, несут меня вперед, пока я не оказываюсь на другом конце дивана от Джошуа. Маленького дивана. Просто диванчика какого-то.

Оказалось, что, пока я стояла к Джошуа спиной, он успел сменить позу, наклонившись вперед и упершись локтями в колени. И теперь он смотрит на картину с изображением Жанны Д’Арк, окруженной божественным сиянием.

Я была уверена: если я заговорю с Джошуа, то буду выглядеть как круглая дура, однако еще глупее я буду выглядеть, если стану делать вид, что его тут нет. Я перебираю в уме темы для разговора – нужно что-то легкое, необязательное, – а в моем горле застревает ком. Джошуа молчит и это молчание лишь больше пугает меня. Должно быть, тогда, в кафе, я действительно была не в себе и он просто помог мне из жалости, а сам, добровольно, никогда бы не заговорил со мной и уж точно никогда теперь он не будет со мной общаться…

Джошуа откашливается.

Кажется, это хороший знак. Хороший.

– Первый день удался? – выпаливаю я.

На лице парня появляется забавное выражение. Глупый вопрос? Неужели такой вопрос ему обычно задает мама? Хэтти часто подкалывает меня, утверждая, что я говорю, как мама.

– Бывало и лучше. – Он кивает на дверь в офис директрисы.

– О… – И тут до меня доходит. – О! Извини. Я пришла к медсестре, поэтому… я предположила…

– Все нормально.

И, если судить по его тону, так и есть.

Интересно, почему Джошуа вызвали к директрисе. Потому что он пропустил ее приветственную речь? Или потому что опаздывал на уроки? Жестоко наказывать его за это в первый же день. Все эти мысли стремительно проносятся в моей голове, а потом я осознаю, что мы молчим уже секунд двадцать, и это как-то уж совсем глупо.

Скажи ему. Скажи ему. Просто скажи ему уже хоть что-нибудь!

– Слушай, – решаюсь наконец я. – Мне очень стыдно за произошедшее в июне. Я выпила слишком много таблеток и мало что помню о той ночи, но уверена, ты заплатил за мою еду, поэтому хочу вернуть тебе деньги. И извини… За странное поведение. Спасибо, что проводил меня домой. И заплатил за мою еду.

Джошуа явно ждет, когда я наконец-то замолчу.

– Все нормально, – только и говорит он.

И я снова чувствую себя полной дурой.

Но Джош хмурится, будто тоже чувствует себя глупо. Затем проводит рукой по коротко стриженным волосам, умудряясь при этом их сильно растрепать.

– В смысле… Не волнуйся. В этом нет ничего такого. И тебе не нужно возвращать мне деньги, речь идет всего о нескольких баксах, – пускается он в объяснения.

Вот этот момент. Прямо сейчас. Тот момент, когда я должна прикоснуться к его руке и сказать, что я хочу ответить любезностью на любезность и пригласить его в кафе. Но я и слова не могу из себя выдавить.

– Все нормально? – спрашивает Джош, и на лице его появляется какое-то странное выражение.

И только через несколько секунд до меня доходит, что он уже в третий раз сказал «все нормально». Тут я понимаю: черт, да он же сам смущен! Его смущение придает мне уверенности.

– Что ты имеешь в виду? – спрашиваю я.

– Ты же пришла к медсестре? – отвечает он.

– О! Нет, я пришла проведать сестру. Она заболела.

– Женевьеву? – Джошуа сбит с толку.

Я потрясена. Он помнит Джен и помнит, что мы родственницы.

Оказывается, он что-то знает о моей жизни. Я качаю головой:

– Нет, младшую сестру, Хэтти. У нее сегодня первый день в школе.

– Это все объясняет. – Он морщится.

Так и вижу, как Джош мысленно ругает себя. Так здорово хоть на несколько минут поменяться ролями. По какой-то неведомой причине он нервничает из-за меня.

– И… как твой зуб? – спрашивает он. – Все зажило?

– Да, все уже хорошо. – Я улыбаюсь, чтобы приободрить его.

– Хорошо… Рад это слышать.

Я неотрывно смотрю на коврик у дивана, не в силах выдержать его взгляд. Блокнот! Он прямо здесь. Торчит из его рюкзака. Черная обложка, синяя наклейка. Я уверена, что это тот самый блокнот. И я просто обязана попросить его показать мне рисунок. Просто… открыть рот и попросить. Задать один-единственный вопрос. Один чертов вопрос!

– Вы можете увидеться с сестрой, – говорит вдруг постовая сестра.

– Merci, – вздрогнув, говорю я, затем вскакиваю, хватаю свой рюкзак и поворачиваюсь к Джошуа: – Удачи.

Я снова смущаюсь. Все потому, что это он сидит передо мной. А затем я устремляюсь вперед по коридору, надеясь, что Джош не успеет ответить. Дверь в кабинет медсестры открыта, и Хэтти, лежащая на кушетке, тут же замечает меня. Она убирает коротко стриженные волосы за уши и принимает воинственный вид, готовясь к битве.

Я тоже убираю свои длинные волнистые волосы за уши.

– Как себя чувствуешь? – спрашиваю я.

– Что ты здесь делаешь? – Хэтти сразу же бросается в атаку, и ее вопрос больше похож на обвинение.

– Хотела убедиться, что с тобой все в порядке. Ты нормально дышишь? Отека нет? – отвечаю я как можно более миролюбиво.

– Нет, я умираю, и мне осталось жить всего пятнадцать минут. Хочу пони. – Хэтти, похоже, не собирается сдаваться так просто.

Из соседней комнаты выходит медсестра. Она невысокая, как и я, но крепче и полнее.

– Айла! Рада тебя видеть, дорогая, – улыбается медсестра. – Твоя сестра заставила нас поволноваться. Мы вкололи ей эпинефрин[11]11
  Эпинефрин – синтетический адреналин. При аллергических реакциях его вкалывают пострадавшему, чтобы снизить проницаемость стенок сосудов и повысить кровяное давление, а также для расслабления мышц.


[Закрыть], и теперь ей нужно целый день отдыхать. Сейчас отек горла спал, и дыхание в норме.

– Я же говорила, что все в порядке, – ворчит Хэтти.

Мне хочется кричать, но я спокойно спрашиваю:

– Мама с папой знают?

– Они сейчас летят на самолете в Нью-Йорк, прикинь! – снова начинает заводиться Хэтти.

Я стискиваю зубы:

– Ты позвонишь им позже?

– Зачем? Ведь это сделаешь ты, – с вызовом бросает мне сестра.

Тут вмешивается медсестра:

– Кто-нибудь из администрации сегодня уведомит ваших родителей о случившемся.

Добродушная полненькая медсестра со смущением переводит взгляд с Хэтти на меня и, без сомнений, задается вопросом: как настолько похожие сестры могут быть такими разными? У нас обеих бледная кожа и яркие рыжие волосы, но Джен амбициозна, Хэтти упряма, а я… Я самая тихая. И никогда не попадаю в неприятности.

– Хэтти уже может вернуться в свою комнату? – спрашиваю я.

Хэтти вскипает:

– Господи, Айла, ну хватит уже!

– Что? – не понимаю я.

– Прекрати вести себя как чертова мамочка! – бесится Хэтти.

Ее излюбленное обвинение невероятно сильно задевает меня. А резкие слова эхом разносятся по комнате. Я смаргиваю слезы и поворачиваюсь к медсестре.

– Мне… мне жаль, – бормочу я еле слышно.

– Все хорошо, – говорит медсестра, однако лицо ее становится напряженным. – Хэтти, я почти закончила оформлять твои документы. Ты сможешь уйти через минуту.

Судя по всему, мне тут нечего делать. Склонив голову, я проношусь по приемной мимо Джошуа. Он, несомненно, все слышал. Но как только я добираюсь до двери, Джош вдруг громким и четким голосом говорит:

– Твоя сестра та еще стерва.

Я останавливаюсь.

Моя любовь к нему увеличивается раза в четыре.

Когда я поворачиваюсь, лицо Джошуа снова искажает та самая странная гримаса.

– Не стоило так говорить, – уже тихо произносит он.

– Нет! – слишком быстро отвечаю я. – В смысле, так и есть. Спасибо, – добавляю я для верности.

Джош расплывается в широкой, расслабленной улыбке, демонстрируя очаровательные ямочки, которые так редко можно увидеть на его лице. Я могла бы остаток жизни любоваться ими.

– Ты… мм… – мямлит он.

Мне кажется, он не знает, что спросить.

Я склоняю голову.

Но тут открывается дверь в кабинет директрисы, и мы оба подпрыгиваем от неожиданности.

– Месье Уассирштейн, – начинает директриса, и голос ее почему-то звучит удивленно. – Уже прошло три месяца? Вы словно и не уезжали. Заходите.

Лицо Джошуа приобретает свое обычное отстраненное выражение. Он медленно поднимается и закидывает рюкзак на плечо. Уже стоя на пороге директорского кабинета, Джош вдруг оглядывается на меня. Выражение его лица невозможно прочитать. Директриса прослеживает его взгляд и замечает меня у выхода.

– Айла. – Она удивлена. – Твоей сестре уже лучше?

Я лишь киваю в ответ.

– Хорошо, это очень хорошо, – улыбается директриса.

Она задерживается, высматривая что-то на моем лице, но я не знаю, что именно. Надеюсь, у Джошуа все будет в порядке. Я смотрю на дверь кабинета. А когда снова перевожу взгляд на директрису, она хмурится, словно только что столкнулась с неприятностями.