Текст книги "Молодые, но взрослые: поиск доверия себе и своим решениям"

А как же молодые взрослые?

Я чувствую, что топчусь на месте

Прежде чем уступить им законное место главных героев, я почувствовала необходимость описать долгий путь, который они прошли.

Эта книга рассказывает о молодых взрослых молодым взрослым от имени молодых взрослых. И я, взяв на себя ответственность стать их представителем, надеюсь сделать все, что в моих силах, чтобы справиться со своей задачей.

Уважаемая доктор Андреоли!

Я пишу это письмо, чтобы сообщить: когда ваша книга про молодых взрослых будет готова, я одной из первых оформлю на нее предварительный заказ.

В приложении направляю аудиосообщение.

Не думаю, что услышите в нем нечто неизвестное, если когда-нибудь его прослушаете. Я записала его не по этой причине. Хочу, чтобы у вас на руках были подтверждения важности вашей работы, чтобы вы знали, что книга, которую вы пишете, даст услышать наш голос и разглядеть нас, молодых взрослых. Однако еще важнее, на мой взгляд, что голос-посредник будет именно вашим голосом, голосом взрослой женщины, принадлежащей к поколению, которому труднее всего нас понять.

Мартина К.

Прикрепленное аудиосообщение.

Доктор, меня зовут Мартина, мне двадцать два года, и я чувствую, что топчусь на месте. По моим ощущениям, жизнь ускользает от меня, и самое обидное: я оглядываюсь вокруг и думаю, что все движутся вперед, кроме меня. И все же я не понимаю, как получается, что эти мысли преследуют многих из нас. И почему мы чувствуем себя такими одинокими. С родителями не общаемся, а когда общаемся, это общение складывается совершенно не так, как надо, – у нас совершенно неправильные отношения. Наши взаимоотношения с самого начала складывались плохо, а затем стало еще хуже: теперь мы не разговариваем друг с другом. Но речь не об отсутствии диалога, которое свойственно семьям с детьми-подростками.

Напротив, именно молчание. Никакого противостояния нет, только пустота.

Столкновения нет, потому что нечего атаковать.

У меня очень строгий отец и боязливая и тревожная мать. Она пережила серьезное насилие, о котором рассказала мне, моему брату и сестре, когда мы были еще совсем детьми, не защитив нас от этой информации.

Помимо подробностей моей личной истории, мне бы хотелось, чтобы это аудио имело более широкое значение, чтобы мои слова дошли до остальной молодежи, до таких, как я. До людей, переживающих неудачу. До людей, которые не соответствуют социальным стандартам, навязанным вами, взрослыми, которые диктуют, как нам жить, – как вы говорите, – даже отдаленно не испытав сложностей нашего времени, наших трудностей, нашей жизни.

Я хотела бы описать наши страдания, которые, я думаю, не совсем понятны. Недавно один журналист опубликовал в социальной сети несколько историй. Подписчица написала ему, что чувствует себя в крайнем отчаянии и боится мыслей о рождении на свет новой жизни.

Отправляя журналисту эти слова, она искала утешения.

Я бы не стала называть журналиста, о котором идет речь, бумером (знаете, док, он один из тех, кто говорит, что люди жили лучше, когда им жилось хуже!), но я не думаю, что он понял, с каким намерением эта девушка написала ему то, что написала. Журналист предпочел свернуть тему, сказав, что история уже переживала темные века, подобные этому, в прошлом.

Это заставило меня задуматься: он имел в виду Вторую мировую войну, когда вы могли оказаться в одном доме с мертвецом? Затем он завел речь о том, что, несмотря на кризисы, которые человечеству уже довелось пережить, единственная особенность этого кризиса – полностью утраченное чувство доверия и надежды. Это заставило меня задуматься. Пришлось признать, что я склонна видеть мир в катастрофическом, апокалиптическом свете, там будущее отсутствует вовсе.

Я присоединилась бы к той, все более многочисленной группе людей, которые готовы отказаться от рождения детей не столько из-за сложностей исторического периода, в котором мы живем, сколько из-за экологических и климатических факторов. Я бы предпочла усыновить ребенка, хотя, безусловно, плохо разбираюсь в этой теме.

Однажды я шла к своему терапевту и слушала новости по радио. В течение полутора минут прошли три новости: о пандемии, войне и климатическом кризисе.

И тут я подумала: «Черт! Не нам ли, возможно первым в истории, приходится иметь дело со всем этим одновременно, и впервые не просто в виде угроз, а в виде конкретных фактов?»

Мы живем в тяжелый исторический момент. Таков он и для нас, и для тех, кто придет после нас и будет изучать его по учебникам истории, – а мы знаем, что не всегда на чужих ошибках учатся. Короче говоря, будущее мне видится совсем не радужным.

Возвращаясь к основной цели моего аудиосообщения: мне бы хотелось, чтобы эти мои слова многие услышали.

В последнее время я думаю, что однажды, когда я стану взрослой (вернее, когда стану более взрослой), мне бы хотелось иметь свое собственное место. Я бы хотела открыть центр, где люди могли бы обсуждать и делать нормой все, что в настоящем и ближайшем будущем будут продолжать осуждать и критиковать, вместо того чтобы принять.

Мы – люди разумные.

Даже не так. Если мы человеческие существа, мы наделены разумом. И этот разум надо бы использовать.

Спасибо за внимание.

Их больше растили, чем воспитывали

Я прекрасно понимаю, что мне вручен мандат, что у меня в руках бомба, и я чувствую ответственность за то, чтобы подложить ее в нужное место, чтобы сотворить сильный взрыв, но без погибших и раненых, – ведь было бы ужасно утратить диалог между поколениями и ограничиться поиском виноватых.

Однако Мартина права: я чувствую бремя из-за того, что именно я несу эту весть. Эта работа требует от меня массы усилий, связанных с тем, что я безоговорочно поддерживаю молодых взрослых, но не являюсь одной из них.

Я чужая в их стране. Я учусь их языку, но он мне неродной. Пытаюсь переводить, что они говорят, чтобы сделать их объемными фигурами и объяснить нам, взрослым, что с ними происходит… Однако, находясь среди них, я испытываю дискомфорт. Чувствую локти тех, кто сидит справа и слева от меня, положив руки на подлокотники моего кресла, и они толкают меня, заставляют каждые пять минут искать новое положение. Я должна рассказать о молодых взрослых и им самим, и нам. Я понимаю их язык, но не всегда могу на нем говорить.

Думаю, Мартина права: мы живем в темные, низменные, депрессивные времена – как с культурной, так и с политической, и с эмоциональной точки зрения.

Я не пытаюсь определять, какие эпохи лучше, какие хуже. Как не собираюсь и выбирать лидеров, потому что лидеры утверждают себя сами. Это просто времена такие.

Мы живем в эпоху, когда молодых взрослых не понимают, а то и полностью игнорируют. Когда, напротив, стоило бы признать их в качестве ресурса, у которого можно попросить совета, потому что ситуация в мире становится все хуже и хуже, всем нам живется неважно, а они, возможно, могли бы предложить решение.

Они могли бы стать решением.

В пандемию, к слову, о них напрочь забыли. Та же участь постигла сначала детей, а затем подростков, у которых есть особые потребности, но в определенный момент чрезвычайной ситуации в здравоохранении, пусть и позднее, чем надо, о них вспомнили. Однако о положении студентов университета, возьму их в качестве примера, никто не подумал, повсюду кричали: они взрослые, сами справятся!

Жаль, но это те же студенты, которых каждый год высмеивают, что они приходят на вступительные экзамены в сопровождении родителей. Родители, по свидетельству работающих на факультетах, звонят секретарям кафедр и просят организовать встречу с преподавателями, спрашивают об экзамене, если ребенок прогуливает. Они всегда употребляют множественное число (мы учимся на факультете…), словно они часть студенчества. Даже грамматика свидетельствует, что родители чувствуют себя с детьми неразделимым целым, которое ни время, ни комичность ситуации не в силах разделить.

Самый проницательный скажет: но ведь дети могут протестовать против этого! Возможно, им удобно, чтобы родители продолжали заботиться о них!

Я не уверена в этом. Ниже будут рассказы молодых взрослых о своей жизни. Многие из них стали посещать психологов и делиться нарастающей тревогой, в том числе и по этому поводу. И я делаю вывод, что такая родительская забота для них скорее обуза.

С другой стороны, родители говорят, что не видят ничего плохого в этой поддержке. Это еще и помогает им не утратить родительской роли, потеряв которую они сами столкнутся с трудностями поиска нового места в жизни. Именно поэтому они делают все возможное, чтобы не сепарироваться, не думая, какие последствия для их взрослых детей (вернее, молодежи, которая, в свою очередь, стала взрослой) может иметь нежелание родителей отойти в сторону.

Их любили им во вред. Им не дали провести юность так, как они того желали, а отношения с семьей были слишком хорошими, чтобы возникло желание обособиться. И вот можно наконец выйти в мир, нести в него свое «я», но вдруг обнаруживается: их «я» не существует.

Чего же, в свою очередь, желали бы их дети? Правда в том, что они сталкиваются с тяготами иного порядка, – их нельзя разрешить, положив на видном месте аккуратную стопку высушенной одежды или записав их к врачу. Дети таких родителей сталкиваются с гораздо более серьезной проблемой: им трудно стать кем-то в мире, который, безусловно, враждебен к ним, но принял бы их, сумей они заявить о себе. Они не могут попросить о помощи, потому что не способны сказать, кто они, о чем просят, что могут предложить. Это молодежь, лишенная чувства собственной идентичности, лишенная самости.

Их больше растили, чем воспитывали; спать без ужина их не отправляли. Напротив, их любили очень сильно – им во вред. Им не дали провести юность так, как они того желали, потому что запрещали нарушать правила. А сложившиеся отношения с семьей, по-видимому, были слишком хорошими, чтобы возникло желание их обрубить, обособиться. И вот теоретически должна начаться жизнь, в которой можно наконец взять и выйти в мир, проявить свое я, но они либо не делают этого, либо делают, но в ужасных мучениях: вдруг обнаруживается, что их я не существует. Они не могут на него положиться, ищут его, но не находят и не знают, к кому обратиться, потому что все вокруг предлагают лишь стереотипные ответы, мотивационные фразы, неуместные лозунги и бессмысленные жесты.

Каждое утро они открывают глаза и видят: их жизни не хватает смысла.

Док, напишите для нас эту книгу

Однажды у меня был профессор, любивший повторять студентам, что во всей литературе существует лишь десяток сюжетов. Что ж, я здесь, чтобы опровергнуть его слова. Сюжет только один: кто я есть?

«Удивительный Человек-паук»

Они не знают, кто они есть

Проработав подростковым психотерапевтом много лет, я столкнулась с тем, что все больше молодых взрослых желали взять жизнь в собственные руки.

Чаще всего встречались клиенты, которые впервые пришли подростками или поздними подростками и задержались в моем кабинете и после достижения совершеннолетия.

Однако появился новый тренд – подводное течение, возвращающее молодежь из открытого моря обратно, на берег, где они часто садятся на мель. Новыми клиентами все чаще становятся молодые люди, уже достигшие совершеннолетия, – студенты, кто пошел на свою первую работу. Их все больше и больше, страдают они все сильнее. Это мое наблюдение подтвердили и коллеги.

Для чего мы здесь? Так обычно я начинаю беседу, когда новый клиент усаживается на диван или в кресло.

Для чего я здесь? Это вопрос, который они задают себе и мне тоже. «Здесь» понимается как «в этот момент моей жизни, в этом уголке мира, у психотерапевта, все еще в доме родителей, в этих отношениях, которые (уже) ни рыба ни мясо, на этом факультете, на который я не хотел поступать, в этом офисе, где я чувствую себя униженным, в этом баре, куда я начал ходить еще в семнадцать лет». Здесь – это место, которое они ощущают как чуждое им и которое часто является физическим, внешним пространством, потому что всегда легче придраться к тому, что снаружи, что имеет четкие контуры, что могут видеть и другие, на что можно указать пальцем.

Для чего я здесь? В этот момент жизни, в этом уголке мира, у психотерапевта, все еще в доме родителей, в этих отношениях, на этом факультете, на который я не хотел поступать, в этом офисе, где я чувствую себя униженным…

Временами молодые взрослые не до конца понимают, в каком месте они находятся, и даже теряют чувство себя. Они знают, что есть аватар с их чертами, который присутствует везде, где его ждут и где он должен быть (работа, библиотека, спортзал, новогодний ужин, вечеринка для бывших однокурсников, защита диплома лучшего друга или подруги), но они не уверены, что и они тоже там есть. Они не ощущают себя. Они не уверены, что смогут рассказать о себе изнутри. В использовании дублера им удалось найти необычное решение вместо убийственной альтернативы оставаться запертыми в доме и полностью отключиться от потока жизни. Какое-то время это работает.

Однако потом механизм ломается.

Они долго смазывали его слезами и потом, поддерживая его работоспособность.

Некоторые переживают настоящую катастрофу, они перестают делать все, на что были способны раньше, их теперь не узнать.

Иные все еще способны носить на себе маску, знакомую другим, но только до того момента, пока их рука не коснется двери кабинета психолога. Оказавшись там, внутри, они говорят – и я верю их словам, – что наконец-то чувствуют: они оказались в пространстве, где могут говорить о вещах, которые не произносимы за пределами сорока пяти минут нашего сеанса.

Они приносят с собой всю тяжесть обитания в мире, в котором живут каждый день. Беспокойство огромных масштабов, противоречивость существования, отсутствие смысла, ностальгию по самим себе, ненавистное бессилие, невозможность опереться на собственный выбор.

Они не знают, для чего делают то, что делают. Или знают недостаточно, чтобы полагаться на это как на указатель направления. Если и мелькает смутное представление о будущем и о перспективе (таких меньшинство), непонятно, как к этому прийти.

Эти клиенты в глазах внешнего мира ведут себя так же, как и всегда. Про них и не подумаешь, что они взывают о помощи, страдают больше всех. Не только потому, что, скорее всего, однажды они сломаются, – и даже желательно, чтобы это произошло, это станет шагом к трансформации и знаком перемен, и чем дольше это откладывается, тем большую часть жизни придется пересматривать. Их следует рассматривать как категорию, наиболее подверженную риску, поскольку отчужденность и одиночество, которые они испытывают, становятся дополнительными факторами, которые рискуют привести к сильнейшей душевной боли. Их страдания отрицают. Они словно агенты под прикрытием, которые притворяются, будто справляются с жизнью, предпринимая действия, которые успокаивают окружающих, как если бы «действовать» означало «существовать», как если бы занятость была эквивалентна бытию, хотя зачастую это всего лишь мощный успокоительный препарат. Они достаточно социализированы, чтобы не рухнуть в пропасть.

Общая черта для них – переход, к которому обычно в кабинете психолога мы подходим довольно скоро. В процессе перехода мы понимаем, в чем заключается истинная суть проблемы. Молодым взрослым не хватает того единственного элемента, без которого невозможно справиться ни с чем другим: они не знают, кто они есть.

Не затыкайте им рот

Характеристики молодых взрослых можно найти и в моих работах, и у других авторов.

Эриксон выстроил теорию, основанную на психосоциальном развитии. Он делит человеческую жизнь на восемь этапов. Согласно его теории, чтобы получить доступ к следующему этапу, сначала необходимо разрешить психосоциальный конфликт предыдущего. Эта теория была подхвачена учеными, разрабатывающими вопросы идентичности после него. Для Эриксона переход от подросткового возраста к взрослой жизни определяется ответом на вопрос: кто я? Он осуждает путаницу в ролях, над которой придется работать позже из-за отсутствия сепарации от родительской семьи.

Структуры личности с различными типами зависимости формируются из-за того, что матери и отцы не дозволяют психологической автономии.

Структуры личности с различными типами зависимости, которые мы наблюдаем у молодых взрослых, формируются из-за того, что матери и отцы не дозволяют психологической автономии.

Новости высмеивают молодых взрослых, когда они выбирают непонятные и, следовательно, никем не разделяемые формы активизма. В телевизионных студиях обсуждают, как у человека проявляются травмы, связанные с детством. Ребенок, который не может освободиться от своих родителей, находит единственный и драматичный выход – становится преступником, в реальной жизни убивая тех, от кого не смог освободиться символически.

Время от времени один из наиболее ярких представителей молодых взрослых пытается перевести наш взгляд с пальца на Луну, но нет никаких гарантий, что его попытка обернется успехом. Хотите пример?

Наоми Осака – гражданская активистка и первая в истории азиатская теннисистка, занявшая первое место в мировом рейтинге. С 2019 года она самая высокооплачиваемая спортсменка в истории, в 2022 году ей удалось заработать более $50 млн. Ей двадцать пять лет.

В мае 2021 года Наоми приняла участие в Открытом чемпионате Франции Roland Garros, в первом раунде которого обыграла соперницу. На тот момент она занимала второе место во всемирном рейтинге. Однако после матча Наоми не появилась на пресс-конференции, объяснив это тем, что пребывала в тревоге, и предпочитала говорить на публике только по окончании соревнований – для сохранения здоровья, душевного равновесия и концентрации. Столкнувшись с давлением со стороны организаторов турнира, которые угрожали ей последствиями, если она продолжит игнорировать общение со СМИ, и заплатив штраф в $15 тыс., Наоми решила отказаться от дальнейшего участия в Roland Garros.

Она поступила так, чтобы защитить свое психическое здоровье, тем самым сделав весомый вклад в борьбу со стигматизацией психических проблем. Позже она расскажет The Times, что таким образом желала выразить протест – осудить систему наказаний теннисистов, устаревшую и чрезмерно формальную, карающую, когда теннисист выполняет свои обязанности на поле, но не появляется на пресс-конференции. Наоми пыталась привлечь внимание к бессмысленности такого подхода. Она не встретила понимания – напротив, оказалась под прицелом пользователей соцсетей, журналистов, чиновников от мирового тенниса (эти потом отреклись от своих слов), которые отозвались о ней как о капризной, недостойной места в рейтинге, если она не может выдержать это давление, спортсменке, не способной выполнять свой долг, слишком богатой, не желающей излишне напрягаться (цитирую по памяти).

Возможно, мы оказались не способны соединить точки между собой: не провели линию между Наоми Осакой и Олимпийскими играми – 2020 в Токио (перенесенными на лето 2021 года из-за COVID). На этих Играх Симона Байлз, бесспорная звезда художественной гимнастики, отказалась от дальнейших выступлений прямо во время соревнований. Ее считали фавориткой после золота Рио-де-Жанейро в многоборье, то есть в выступлении на всех четырех снарядах, и ожидалось, что она повторит успех.

Однако, когда вышло официальное заявление Симоны, американская Федерация художественной гимнастики объявила, что гимнастка снялась по медицинским показаниям, намекая на предполагаемую травму колена в результате неудачного приземления.

Мы должны беречь наши головы так же, как тела, а не просто идти и делать то, чего требует от нас мир.

Байлз опровергла это. Она написала в соцсетях, что не получила никаких травм, и озвучила правду: она испытывает сильный прессинг, чувствует беспокойство, ощущает себя так, словно несет на плечах всю тяжесть мира. Поведав об истинной причине своего дискомфорта, который имел не физический характер (а физические проблемы для коллективного сознания более понятны, доступны и лишены ореола стыда – колено вызывает меньше вопросов, чем психика), она заявила, заслужив аплодисменты за свое мужество: «Мы должны беречь наши головы так же, как наши тела, а не просто идти и делать то, чего требует от нас мир».

Я не знаю, почему то же самое не простили Наоми Осаке. Байлз же превознесли как королеву. Возможно, потому, что поступок первой открыл дорогу второй. Возможно, в теннисе больше денег, спонсоров и гламура, чем в гимнастике. Или потому, что у Осаки нет родителей-алкоголиков, у которых ее забрали в детстве. А может, из-за того, что Байлз уже оказывалась в центре разоблачений. В 2020 году на экраны вышел документальный фильм «Атлетка А: скандал в американской гимнастике», реконструкция истории сексуального насилия, о котором заявила чемпионка. В результате ее заявления доктор Ларри Нассар был приговорен к пожизненному заключению.

Оба этих примера связаны с восприятием истины. Наоми Осаку вообще не восприняли всерьез, обвинили в снобизме, посчитали нахалкой и бездельницей, неблагодарной и недостойной. Однако она была нездорова и ясно дала это понять. Дискомфорт, который испытывала Симона Байлз, был таким же настоящим. Федерация, позже похвалившая Байлз, что она показала пример остальным, поначалу попыталась сгладить причины ее плохого самочувствия, прикрыть все историей о больном колене, объявив о повреждении сустава, которое могло иметь серьезные последствия для спортсменки, но не для ее репутации. И все же Байлз отреагировала на это, сообщив правду, которую она не видела причин скрывать. Пусть и двумя разными способами, но правду обеих отредактировали, словно черновик, подлежащий улучшению.

Молодые взрослые, которых я знаю, несут в мир ту же весть – правду. Я считаю это крайне важным. Они толковые ребята, гораздо более толковые, чем мы думали о них до сих пор.

Даже если они не всегда доводят дело до конца, потенциально они те самые люди, которым можно доверить важные задачи современности. Вот почему молодым взрослым не следует затыкать рот. Если предоставить им слово, они станут настойчиво требовать у нас то, чего мы, взрослые, по причинам, которые я объясню дальше, не хотим говорить, – правду.

Нарцисс на заднем плане

Моя коллега Николь Ле Пера пишет в соцсетях: «Если ты не знаешь, кто ты, что тебе действительно нравится, и тебе сложно принимать взрослые решения без помощи родителя, возможно, кто-то из твоих родителей – нарцисс».

Я не планирую рассказывать вам о нарциссическом расстройстве личности, о том, что у всех нас есть здоровые нарциссические черты (к примеру, желание подготовиться к встрече и произвести наилучшее впечатление), которые позволяют жить в этом мире и уметь себя подать. И даже о теории австрийского врача и психоаналитика Хайнца Кохута[18]18
  Хайнц Кохут (3 мая 1913, Вена – 8 октября 1981, Чикаго) – американский психоаналитик австрийского происхождения, основатель одного из современных направлений в психоанализе – селф-психологии.


[Закрыть] и о заявлении психиатра Фабиано Басси[19]19
  Фабиано Басси – психиатр и психоаналитик, редактор журнала «Психотерапия и гуманитарные науки», автор и переводчик многочисленных научных публикаций, писатель.


[Закрыть] на семинаре по нарциссизму о том, что все расстройства личности на самом деле – это нарциссические расстройства личности, и потому все пациенты нарциссы. Это расстройство возникает из-за проблем во взаимоотношениях. Например, у всех есть искажения в результате взаимодействия с первыми партнерами, с которыми мы узнали, что такое любовь, то есть с нашими родителями. У меня сейчас нет возможности кратко объяснить, что, к сожалению, нарциссизм часто рассматривают вне контекста глубоких страданий и все сводят к эгоистичному поведению партнера или подруги[20]20
  Я затрагиваю эту тему в своей книге «Нормален ли мой ребенок?» (Mio figlio è normale? Bur, Milano 2020).


[Закрыть].

Расскажу об этом вкратце, чтобы мы владели одной и той же базовой теорией. Ле Пера говорит, что родители-нарциссы крайне незрелы эмоционально. У них внешность взрослых людей, но на самом деле в их телах живут дети, у которых есть дети, от которых они требуют удовлетворения своих потребностей. Они не способны настроиться на эмоциональные потребности своих детей, потому что не понимают даже собственных. Кроме того, они не в состоянии разглядеть в ребенке отдельную личность, увидеть в нем другого человека – лишь исключительно продолжение самих себя.

Родители-нарциссы эмоционально незрелы. Они не способны настроиться на эмоциональные потребности своих детей, потому что не понимают даже собственных. Не могут разглядеть в ребенке отдельную личность, увидеть в нем другого человека.

Из-за этого отношения с родителем-нарциссом основаны на ложном чувстве близости. На самом деле с ними нет глубинного понимания, подлинного эмоционального обмена или глубокой связи. Напротив, семейные узы отмечены ощущением постоянного кризиса, надвигающейся угрозы. Дети из семей с нарциссическими родителями становятся инструментами для поддержания хрупкого чувства самоуважения и самости взрослых, и все вложения в детей делаются только для того, чтобы создать видимость. Чтобы быть (или, что более реалистично, казаться) идеальными.

Приведу несколько примеров. В этих семействах сравнивают себя с другими семьями и давят на детей, чтобы они стали успешными. Любовь дарят только тогда, когда ребенок удовлетворяет своим поведением родителей, успешно выставляя себя напоказ, уделяя особое внимание телу, весу или внешнему виду, демонстрируя ложную версию (она лучше оригинала) семьи на публике.

Довольно быстро дети нарциссических родителей начинают понимать: не имеет значения, что они ощущают, важно, какими их видят окружающие. Они подавляют свои чувства или не вступают в контакт со своим внутренним миром, лишь бы заслужить одобрение родителей. Такое детство приводит к травме развития. В результате люди растут, не зная, кто они, потому что оторваны от подлинного ощущения себя. Сами того не осознавая, эти дети демонстрируют черты, которые тот самый другой считает желанными, и подавляют те части себя, которые другой не одобряет.

Этот тип родителей не ценит (и не допускает) самостоятельности ребенка. Это порождает зависимость (во взрослом возрасте тоже), на которую нарциссический родитель не перестает жаловаться. Не перестает критиковать романтического партнера сына или дочери, призывающего отказаться от зависимости, заложенной в семье, – зависимости, которую постоянно поддерживают, напоминая ребенку, как много для него всегда делал родитель и на какие жертвы он шел, – чтобы ребенок почувствовал себя виноватым и оставался на коротком поводке. Часты случаи самовиктимизации, рассказы о перенесенных обидах, чтобы завоевать сострадание ребенка и остаться в его глазах несчастным, попытки добиться от него (невозможного) такого понимания и такой жалости к нарциссу, которые способен обеспечить только сам ребенок.

В конце концов этот ребенок испытает обиду и даже гнев по отношению к таким родителям. Однако, поскольку он приучен чувствовать стыд каждый раз, когда испытывает гнев, он не воспринимает эти чувства как законные эмоции, которые следует уважать. Он обучен лютой верности семье, даже если в этой ячейке общества были случаи жестокого обращения с ребенком, уклонения от родительских обязанностей или отказ от ребенка.

Ле Пера заключает: исцеление от травм, нанесенных воспитанием родителями-нарциссами, – трудный, но благодатный путь. Поскольку, добавила бы я, подкрепляя ее слова собственным клиническим опытом, на самом деле речь идет о самоотверженных попытках не стать неаутентичными людьми и, следовательно, не сделаться нарциссами.

Я убеждена, что современные молодые взрослые – если рассматривать их исключительно с точки зрения психологии – находятся в затруднении именно по этой причине. Они приходят в кабинет психолога, потому что глубоко страдают. Они не знают, кем являются, но понимают, кем не хотят быть: напуганными, фальшивыми людьми, которых больше волнует форма, чем содержание. Людьми, которые притворяются, что все в порядке, – а мир катится в пропасть. Они не хотят довольствоваться малым, идти на компромиссы и не понимают, что это продуманная стратегия другой стороны. Им некомфортно в обществе других. Они не хотят вести беседы о том и о сем, чтобы просто поддержать разговор. Они уже не готовы говорить штампами, желают быть самими собой, что бы это ни значило, пусть даже они несовершенны, – лишь бы это были действительно они. Они терпеть не могут лицемерия, невежества и бессмысленности. И обратите внимание, они поступают так не из самонадеянности или наглости. Они просто не понимают этих вещей, не умеют ими пользоваться; для них это те навыки, которые их просили осваивать значимые взрослые. Поставить эти навыки под сомнение эквивалентно протесту, на который они не осмелились в подростковом возрасте. Им кажется – и как обвинить их в неправоте? – что эти навыки не помогут совершать значимые поступки, которыми просто можно гордиться.

Эти молодые люди взрослее, чем кажутся. Они могли бы нам это доказать, если бы мы были дальновиднее и смогли понять суть проблемы. Мы увидели бы, что они подвергают сомнению аутентичность мира, в котором живут. Они хотят услышать правдивые, надежные, резкие, но смелые заявления – не обязательно красивые или приятные, лишь бы они были искренние. И мы бы взяли на себя труд разобраться во всем – с ними вместе, лицом к лицу.

Это желание молодых взрослых для нас, взрослых, – далеко? Или мы ощущаем его как угрозу? Для меня их экзистенциальный дискомфорт – приглашение к диалогу. Они не хотят (пока) списывать нас в утиль, обходиться без нас, осуждать нас без права на апелляцию. Напротив, как я понимаю, они хотят, чтобы мы нашли свое спасение.

Все мы.

Они очень суровы в своем осуждении тех, кто старше. Я не буду этого отрицать.

Однако они с радостью разорвали бы круг взаимных обвинений. Именно поэтому и предлагают: давайте протянем друг к другу руки и разберемся во всем серьезно.

Никогда не меняйтесь: вам и так хорошо

Взрослым читателям, которые, возможно, уже даже стали родителями, может быть не по душе, что они сейчас прочли.

Так вот: да, я открыто нахожусь на стороне молодых взрослых (какими бы они ни были плохими, они функционируют лучше нас) и не собираюсь смягчать их послание, подслащивать пилюлю, говорить одно вместо другого.

Сделав так, я поступила бы как нарцисс, как человек, который говорит: я доволен фасадом здания, выкрашенным в цвет, устраивающий всех жильцов дома, в то время как интерьеры за этим фасадом разваливаются на глазах. Сделав так, я присоединилась бы к миру ранимых взрослых, которые плетут козни среди своих теней. Посмотреть на них со стороны – жизнь у них прекрасней некуда. Именно такой видимости они и добиваются, им нужно поддерживать свою репутацию. Они не выносят, когда им говорят не только то, что хотят услышать, когда не подтверждают правильность их поведения и убеждений.