Текст книги "Рассказчик из Уайтчепела"

9. Оммаж

Лес Элмстед – парковая зона на юго-востоке Большого Лондона – никаким образом не имела отношения к полицейскому участку Уайтчепел – однако Службой столичной полиции дело было перенаправлено детективу-инспектору Клеману и его команде.

По дороге до места преступления Клеман уже заранее прокрутил в голове возможные варианты развития событий, в том числе и самые нежелательные – потому что по первичному отчету, предоставленному ему местными полицейскими, найденное тело очень походило на дело рук Рассказчика. Преступник вышел из жилых домов на улицу – и теперь зрителей у него стало больше… Клеман запретил себе – и другим – катастрофизировать – до тех пор, пока он не увидит все собственными глазами.

Рассказчика Рассказчиком теперь называли все – и в Уайтчепел, и в других подразделениях, – пусть и шум за последние дни был умеренным.

– Мать с маленьким ребенком на утренней прогулке обнаружили тело, – докладывала Ханна, пока Клеман и Марс шли по лесной тропинке с редкими опавшими листьями, в зеленом тоннеле подкрадывающейся осени. – Подняли шум. Смотрители парка пришли спустя семь минут – потому что не сразу определили место происшествия. Паника, зеваки…

Даже издалека обнаженное тело, лежавшее ничком на земле, выделялось светлым пятном – и Клеман не скрыл досады. Над трупом уже склонились судмедэксперты, криминалисты делали кадры, свистела вспышка, щелкал затвор камеры.

– Личность жертвы пока не установлена, нас держат в курсе. Кинологи осматривают лес.

Клеман молча кивал, Ханна отстала, поравнялась с идущим следом Уилсоном, тот с сожалением покачал головой. В своем светлом плаще, мягко ступающей походкой он походил на того, кто просто прогуливался по парку… Его выдавало задумчивое лицо и отсутствующий взгляд серых глаз цвета мокрого асфальта.

Он включился в процесс, как только догнал детективов.

– Вижу след от инъекции на шее, в яремную вену, – рассказывала доктор Ллевелин. – Меняет почерк.

Обнаженная девушка лет двадцати с рыжими длинными волосами до пояса, разметавшимися по обе стороны от головы, лежавшая на земле, грудью на белоснежном платке – и ветка хвойного дерева у ее бедра, оструганная, с одним единственным оставленным зеленым побегом, торчащим концом вверх выше ягодиц. На спине у жертвы был продольный разрез вдоль позвоночника, раскрытый, с пятнами земли, руки жертвы вытянуты вперед, становясь продолжением тела.

– Следы сопротивления? Изнасилование? – забрасывал вопросами Марс.

Кэролайн качала головой, вдалеке перекрикивались собаки в поисках следов, кинологи и трасологи осторожно переступали через траву и кусты.

Уилсон оглядывался в поисках хвойных деревьев.

– Док, опять наш сказочник? И что это означает? Даже не знаю, что лучше.

– Следов изнасилования нет, – с несвойственной ему возмущенной и дерзкой интонацией перебил Марса Харт. – Смерть наступила около четырех часов назад, рана на спине была нанесена посмертно.

Уилсон спросил:

– Где сердце и собаки?

Марс тоже начал оглядываться. Доктор Ллевелин тем временем бросила гневный взгляд на ассистента, тот был будто сам не свой.

– Боттичелли, – пояснил Уилсон. – Новелла о Настаджо дельи Онести. Жестокое панно с девушкой, которая отвергла поклонника, и он преследует ее, как всадник, по лесу, убивает, скармливает ее сердце собакам.

Клеман выругался сквозь зубы, даже от него раз в сто лет можно было услышать проклятья. Ну конечно, это Рассказчик! Им теперь по всему Лондону носиться – и территория поисков становится непомерно большой!

– То есть сердца нет? – обратился Марс к Ллевелин.

– Извлечено ли сердце, будет понятно, когда осмотрим труп в участке, – отозвалась она. – Чтобы не нарушать целостность. Грудная клетка вскрыта сзади, как при заднебоковой торакотомии, но если проводить вмешательство на месте, то есть риск что-то задеть.

За кустами в нескольких десятках ярдов вновь залаяли собаки, кинологи командовали: «Брось».

Марс нетерпеливо запыхтел.

– Прошлые трупы тоже были картинами?

Уилсон был огорчен – потому что понял, что мог заблуждаться, приписывая Рассказчику авторство историй, поданных его особенным языком.

– В двух предыдущих был символизм современности, – произнес он. – Здесь – эпохи Возрождения.

– И?

Все теперь ждут от него чтения мыслей и экстрасенсорные способности, хотя до этого смеялись и не воспринимали всерьез.

– Сердце! – выпалил подбегающий Бен. – Собаки нашли сердце!

Он не сказал, что собаки чуть не сожрали улику – к стыду кинологов.

– Отказала поклоннику? – продолжал Марс. – Без вести пропавшие рыжеволосые, с настойчивыми поклонниками.

– Иду искать, – Бен развернулся на пятках и направился прочь. – Сейчас же запрошу у офиса.

Харт предположил:

– Если это преступление из типа Рассказчика, личного мотива не будет. Труп слишком стерилен для личного мотива, нет гематом, нет следов изнасилования или борьбы.

– Харт, – многозначно позвала его доктор Ллевелин. – Образцов микрообъектов тоже пока нет.

– Прошу прощения, доктор Ллевелин.

Он по обыкновению смотрел на Уилсона, Уилсон усиленно соображал.

– Рассказчик выбирал актеров по ассоциативному ряду, – подал голос он. – Алкоголик и мать с сыном. Алкоголик в порочном круге; соседи подтвердили, что сына мать поглотила как личность, – он пожал плечами. – Правда, он бы тогда и преследователя девушки тут где-нибудь оставил неподалеку.

– Почему Боттичелли? – не унимался Марс. – Эстет хренов.

Клеман не вмешивался, он только слушал. Прежде чем они найдут гада, его сто раз уволят, двести раз сделают выговор, дюжину раз он сам подаст в отставку, лишь бы сохранить места членам команды – и после с невозмутимым видом он даст публичное заявление прессе о том, как доблестная полиция бросает все силы на поимку преступника, и он и его люди в первых рядах.

– У жертвы одинаковый фенотип с жертвой на картине, – ответил и Марсу, и Уилсону Харт, параллельно собирая какие-то образцы. – Он мог оценить доступную эстетику выше совершенства – на преследователя могло не повезти.

Клеман покосился на него: чем больше доктор Ллевелин позволяет Уортону, тем бесцеремонней он становится. Он бы так себя вел, даже если бы ему накануне не сказали, что его наблюдения имеют значение для следствия.

И еще эти взгляды на Уилсона – почти с обожанием. Никого другого для него будто бы не существует, когда тот рядом оказывается.

– Ветка не отсюда, – заключил доктор Уилсон. – Хвойных поблизости нет, – затем он возразил Харту. – Не повезти? И какое же он впечатление оставит?

– Фотографии с места преступления надо будет сравнить с картиной.

Клеман вмешался.

– Доктор Уортон, – строго сказал он. – Мы благодарны за ваши замечания, но убедитесь, что они не мешают выполнению ваших задач и исполнению прямых обязанностей.

Ллевелин в согласии кивала, затем покачала головой, поджав губы – как смотрят на хулиганящих детей.

– Да, сэр. Доктор Уилсон, мне договаривать?

Уилсон моргнул, он уже отошел на пару шагов назад и обходил место преступления по периферии, пытаясь определить нужный ракурс.

– Сэр, – обратился он к Клеману, – позвольте Харту договорить. Если это ссылка на картину, то оно должно выглядеть, – выделил он интонацией, – как картина. От того, какие детали было важно или возможно воспроизвести, зависит то, какой бэкграунд у преступника.

Он достал мобильный телефон из кармана. Лицо Харта смягчилось.

– С поклонником из картины могло не повезти, – сказал Харт, – преступник, судя по расположению трупа, времени обнаружения, уверен не в везении, а в собственных силах. Возможно, остальные элементы картины будут обнаружены в других местах, возможно – сделаны позже, – он взглянул на Уилсона. – Это может быть не последний труп.

– Как пазл, – мрачно согласился Уилсон.

Теперь у детектива-сержанта Марса пропал дар речи. Харт Уортон говорит с такой уверенностью, как будто сам тут все организовал, знает каждого маньяка в Лондоне, сам убил не меньше двух дюжин человек!

Клеман прокашлялся.

– Спасибо за ваши наблюдения.

– Доктор Ллевелин, – как ни в чем не бывало молвил Харт. – Микрообъекты я собрал.

«Развелось детективов! – мысленно негодовал Марс. – Детектив-потрошителевед, детектив-историк, детектив-менталист, детектив-психиатр, детектив-судмедэксперт!»

Пока он расспрашивал у проходящих мимо криминалистов про следы, в том числе и от машины у подъезда к лесу, возмущался, что все уже затоптали нерадивые собачники и спортсмены-бегуны, Уилсон рассматривал репродукцию картины на экране мобильного телефона.

Ракурс с дорожки – откуда труп обнаружили свидетели – соответствует изображению, но подача иная – по сравнению с предыдущими «работами». Предположение, что это не Рассказчик, Уилсон решил пока не озвучивать.

Вскоре труп оставили в покое, Марс и Клеман уже давали указания о том, что следует найти, откуда была взята хвойная ветвь, определить ткань платка, а также выяснить что-нибудь про занятия и образ жизни жертвы. Судмедэксперты отошли от тела, доктор Ллевелин уже направлялась к кустам, где обнаружили сердце, обернулась на Харта.

– Примитивно, – сказал тот негромко.

Клеман услышал – и потому даже повернул голову и непонимающе прищурился. Харт же совсем недавно расхваливал Рассказчика за изобретательность ума и тщательную подготовку!

Для доктора Уилсона тоже реплика Харта не осталась незамеченной.

– Примитивно – потому что вопросов не возникает?

Харт просиял – удивившись то ли слуху психиатра, то ли тому, что они думали об одном и том же.

– Это воссоздание уже существующих образов, – заключил Харт. – Оммаж чьему-то величию. Ничего нового.

Уилсон будто бы ждал повода высказаться – потому что аж набрал воздуха в грудь, перед тем как убедиться, что Клеман его слышит – и заговорить.

– Сэр, это не Рассказчик. Это кто-то другой. Рассказчик подчеркивает свою исключительность, он ни на кого не похож и оставляет индивидуальный след, а этот ссылается на авторитет – и неважно, одобряет он его или высмеивает. Этот визуал, а у того, как у японской еды, все чувства затрагиваются.

– Вы еще скажите, что Рассказчик лучше все делает, – обескураженно возразил за Клемана Марс. – Мы не отдаем никому предпочтение. Допустим, их двое, искать сперва все равно так, словно это первое и единственное его преступление.

Если их двое, то дело из ведомства боро Бромли в полицию Уайтчепел отдали зря. Но пока у них нет доказательств – одни домыслы.

– В следующий раз я озвучиваю предварительный отчет, если ты позволишь, Харт, – покачала головой доктор Ллевелин.

Харт был поражен репликой Уилсона настолько, что даже не старался изобразить виноватый вид.

– Доктор Ллевелин. Боже, какой я невежа. Простите. Третий труп от искусствоведа в такой короткий промежуток времени меня доводит.

Кэролайн больше не гневалась, Клеман задержал на Харте задумчивый взгляд.

– Доктор Уортон, прошу впредь предоставлять слово вашему руководителю, а выводы по психологии отдавать на проверку доктору Уилсону.

– Выводы по телам – Кэролайн, – с сарказмом изрек Марс, – выводы по умам – доктору Уилсону. Ну хоть вести расследование оставьте детективам.

Уилсон вмешался.

– Выводы доктора Уортона были полезны.

– Как?

– Для выведения формулы ментальной модели преступника.

Марс умоляюще взглянул на Клемана.

– Мне нужно с кем-то обсуждать на своем языке, – продолжал доктор Уилсон. – Спорить с вами замечательно, но для этого хотя бы нужно это озвучивать.

«Кто тебе мешает? – думал Марс. – Говори на здоровье – но не перетягивай на себя одеяло – так, словно мы без тебя все это время были беспомощными котятами!»

Клеман уже был зол – на их бесполезные пререкания. Каждый выполняет свою работу, каждый вкладывается в общую копилку… Что они делят – труп, преступника?

– Специалист по психиатрии – доктор Уилсон, – произнес он, обращаясь в первую очередь к Марсу. – Если он счел доводы доктора Уортона полезными, я доверяю его экспертизе. В психиатрии. У нас нет зацепок, у нас нет подозреваемых, нам нужно решить это, любым способом, собрать все, что у нас есть, воедино – до того как дело обратится публичным скандалом и создаст массовую панику. Всем все ясно?

– Ясно, – единогласно отозвались судмедэксперты.

– Да, босс, – запыхтел, но согласился Марс, сложив руки на груди.

Затем он прищурился и указал пальцем сначала на Харта, затем на Уилсона, перед тем как уйти прочь.

Харт усмехнулся, Уилсон вздохнул.

– От обязанностей ассистента это тебя не освобождает, – сказала доктор Ллевелин.

– Конечно нет.

10. Монстр

Новелла о Настаджо дельи Онести входит в состав «Декамерона» итальянского писателя Джованни Боккаччо, одной из известнейших книг ранней эпохи Возрождения – собрания из ста новелл, объединенных в цикл повествования о сотворении мира за десять дней – в противопоставление шестидневным, библейским.

В центре внимания – любовные сюжеты – и эротические, и трагические, а работа Сандро Боттичелли, легендарного художника флорентийской школы живописи, любимца семейства Медичи – иллюстрация к одной из новелл, оригинал которой хранится в Национальном музее Прадо в Мадриде.

Флорентийский купец заказал у Боттичелли четыре картины по мотивам «Декамерона» – четыре панно с повествованием легенды о Настаджо, протагонисте, встретившем в лесу бежавшую навстречу и молившую о пощаде девушку – преследуемую всадником. Всадник – отвергнутый ею поклонник – настигает ее, убивает и скармливает ее сердце псам.

Проклятые на вечно повторяющийся сценарий нескончаемой погони – вечной охоты – призраки, девушка и всадник, проигрывают один и тот же сюжет – а Настаджо наблюдает. Поскольку Настаджо сватался к дочери местного купца и был отвергнут подобно всаднику, он видит параллели – и придумывает план.

Он устраивает пир в том лесу для семьи купца и его дочери, они наблюдают ужасающее зрелище с призраками – и в итоге дочь соглашается выйти за Настаджо. Кульминацией истории является пир и крики убиваемой всадником девушки, а счастливой развязкой – свадьба сообразительного Настаджо и его избранницы.

Есть мнение, что четыре панно на деревянных щитах были выполнены не Боттичелли, а его подмастерьями. Самое известное из четырех – второе, с изображением лежащей на земле рыжеволосой девушки, склонившимся над ней спешившимся всадником, собаками, грызущими сердце и стоящей неподалеку белой лошадью.

У Уилсона уже раскалывалась голова от вопросов, связано ли убийство с «Декамероном», итальянскими писателями и художниками, почему выбрана именно вторая картина из четырех, будет ли продолжение – потому что про всадника и протагониста Настаджо ничего на месте преступления не нашли.

– Эд.

Дверь в архив была прикрыта, но не заперта, Уилсон остановился на пороге и постучал о дверной косяк.

Писториус вскочил сразу – и тут же пошел открывать.

– Виктор. Я только что узнал о новом деле.

– Итальянское искусство Возрождения в Лондоне.

– Да, – говорил Писториус, двигаясь лабиринтами коробок и стопок перевязанных джутовыми веревками папок, обратно к столу. – Невероятно. То есть, непостижимо. Непонятно! Чем я могу помочь? – он обернулся на идущего по пятам Уилсона. – Но ничего не обещаю.

– Идея подражать художнику не новая, поклонников Боттичелли немало. Преступнику могла прийти идея повторить попытку, – доктор Уилсон привычно выделил нужное слово, чтобы подчеркнуть дополнительный смысл. – Причем, не «Весну» или «Рождение Венеры»…

Эд на мгновение замер, взгляд остановился на одной из полок – но видел он нечто иное.

– Il Mostro di Firenze.

– Иль Мостро? – переспросил Уилсон, пытаясь припомнить.

Писториус уже сорвался с места, подбежал к одному из стеллажей, начал что-то торопливо доставать.

– Флорентийский монстр, – заговорил он, роясь в бумагах. – В восьмидесятые-девяностые годы прошлого века в Тоскане были совершены четырнадцать преступлений. Иль Мостро убивал молодых любовников, уединявшихся в темноте, он устраивал тела, подражая картинам Боттичелли, украшал их цветами, обнажал левую грудь жертвы, не оставлял никаких подсказок. – Эд запыхался и перевел дух, а затем добавил: – Был осужден Пьетро Паччиани… Но позже инспектора обвинили в подделке улик, и дело осталось нераскрытым.

Писториус, наконец, достал то, что искал – и положил на стол папку. Потом он повернулся к нахмурившемуся Уилсону.

– Я точно об этом слышал… Ну конечно, – с облегчением всплеснул тот руками. – Четверть века назад, продолжатель дела, ценитель наследия. Про него на своих лекциях по искусству Возрождения рассказывал Лукас Гаштольд77
  Лукас Гаштольд – один из центральных персонажей романа «Рыцарь, красавица, чудовище, шут»; также Гаштольд упоминается в романе «Замок Альбедо».


[Закрыть], – Уилсон усмехнулся, – как пример, насколько искусство влияет на умы, – затем он пояснил: – Гаштольд – американский психиатр, еще и искусствовед. И кулинар…

«Главное не ляпуть что-нибудь осуждающее, – думал Уилсон, – а то будет непрофессионально».

Эд оживился.

– Мы можем проконсультироваться с ним?

Уилсону меньше всего хотелось привлекать к делу Гаштольда – пусть и явных объективных причин для неприязни у него не было.

– Резонно. Он знает все о Боттичелли… Даже то, что Боттичелли о себе не знал. Надо, чтобы Клеман одобрил и сказал, что мы можем давать на публику.

Когда два консультанта заявились в кабинет к детективу-инспектору Клеману без стука, тот вычеркивал из какого-то длинного списка имена, шурша скрепленными листами.

– Захари, у нас может быть зацепка, – оптимистично заявил Писториус.

Клеман посмотрел сначала на него, потом на Уилсона – и кивнул, приглашая продолжать.

– Флорентийский монстр, – поспешил объяснить психиатр, – серийник из Тосканы, поклонник Боттичелли, делал из тел подобие картин, орудовал в восьмидесятых-девяностых.

Клеман все еще молчал, держа в одной руке ручку, в другой – бумаги.

– Есть психиатр из Балтимора, он может рассказать про него, – добавил Уилсон.

«Балтимор, Мэриленд, Соединенные Штаты Америки, – уже рассуждал мысленно Клеман. – Другое государство, ведомства с хитрыми законами, в каждом штате свои правила… И уж слишком много профайлеров».

– Как хорошо вы знаете его? – спросил детектив-инспектор. – Ему можно доверять?

– Его зовут Лукас Гаштольд. В его экспертизе и профессиональной этике я уверен. Он сотрудничает с ФБР как консультант, не знаю, в плюс это ему или в минус. Если спрашивать его слишком абстрактно, может сделать вид, что сильно занят… – Уилсон не лукавил. – Если посвящать его в детали, надо предусмотреть, как это сделать конфиденциально.

Еще один психиатр – да еще и консультант ФБР! Скоро все вокруг рехнутся – и это будет уже похоже на целый психиатрический заговор.

– Все официально, – отрезал Клеман, – и строго через участок. Никакой самодеятельности. Пусть подпишет соглашение о неразглашении и консультирует.

Уилсон сомневался, что Гаштольд пойдет на такие формальности – где под каждым словом нужно расписываться прежде, чем это слово произнести. Клеман тоже сомневался, что кто-то в участке вообще еще соблюдает формальности – но рамки, если они есть, все же, держат систему на себе и собирают ее внутри себя воедино, особенно когда после решения задачи в беспорядке более нет нужды.

– Да, сэр. Свяжусь с ним сейчас, – заверил его Уилсон. – Будем держать в курсе.

Доктор Гаштольд,

вам пишет доктор Виктор Уилсон, профессор Имперского колледжа Лондона, на данный момент судебный психиатр-консультант при департаменте полиции Уайтчепел.

Департамент полиции Уайтчепел просит вас оказать содействие и проконсультировать по вопросам о Флорентийском монстре и категории преступников, проявляющих патологический интерес к искусству и Ренессансу в частности.

Вам удобно будет связаться по телефону? Мои контактные данные вы найдете в письме.

С наилучшими пожеланиями,

доктор медицины, доктор наук, профессор, психиатр-консультант Виктор Уилсон.

Уилсон решил связаться с Гаштольдом по электронной почте – как это принято для начала официального диалога. Тот обязательно проверяет письма хотя бы пару раз в день – потому что ведение переписки с рецензиями на чужие труды – часть рутины практикующего врача и респектабельного ученого.

– Должен сказать, – говорил Эд, – я даже завидую. Меня и в лучшие времена не воспринимали всерьез на таком уровне, – он задумался и вздохнул. – Но я полагаю, я занимаюсь тем, чем должен.

Уилсон уже закончил с посланием Гаштольду, оставив компьютер на столе Дарио в общем офисе, и вернулся в кладовку к Писториусу.

Доктор Уилсон ответил не сразу.

– Он хорошо знает, что нужно людям. Людей не интересует маньяк, их интересует образ исключительности и ощущение сопричастности к чему-то элитарному. Клиенты доктора Гаштольда – мэрилендская богема, им надо подать под соусом и с вином – что он и делает, буквально.

Конечно же Эд все правильно делает. Он хранитель архива – а ценность вовсе не измеряется количеством голов в публике.

– Я был на его лекциях, все слушают и кивают… – продолжал Уилсон. – Но видят первый план. Он филигранный… – психиатр задумался на мгновение. – А то, что за кадром, такое же прозаичное и одинокое.

– Он эксплуатирует кровь… – вздохнул Эд. – Но иначе, – а затем заключил, с облегчением: – Нет, все же, хорошо, что я не пошел в эту тусовку.

Уилсон улыбнулся.

– Это как Игра в бисер и мастера игры. Кто-то трудится на передовой и на виду, кто-то в тишине кельи. Кто-то делает вид, что умеет играть, кто-то умеет и играет, не называя это игрой.

Эдвард Писториус просиял.

– Так вы, все-таки, творец, доктор Уилсон. Может, не в буквальном смысле, но в душе.

Уилсон задумался, какой он творец – если все, что он делал, это профессорство. Врач из него не вышел, он попросту сбежал из Бродмура… Он объяснял себе, что любой бы на его месте сбежал после того, что произошло – однако незавершенные дела и брошенные теории вновь находят его.

Они будут преследовать его, пока он не поймет, что это. Пока понимание не настигнет его – а он ощущает, что слишком близко подходит к разгадке, и эта суть уже дышит ему в затылок.

Призраки Бродмура не оставят его. Он будто бы начал с нуля, когда оставил карьеру врача-психиатра и встал за преподавательскую кафедру в колледже, по примеру своего покойного отца, профессора классической школы психоанализа.

Уилсону нравилось верить, что он передает знания и меняет мышление – а творят его ученики, – и ему приятно видеть их успехи, потому что в этом и есть ремесло учителя.

– Все, кто живые, творцы, – ответил он. – Вопрос в том, что и как они меняют в вещественном мире.

– Разве вы меняете мало? Вы, профессор – а теперь детектив. Да бросьте, доктор Уилсон!

Эд улыбался, когда дверь отворилась – и в комнату архива вошла Ханна с подносом, на котором были две кружки чая и сконы с изюмом.

– Кое-кто еще не обедал, угадайте кто. Эд, выходи почаще к нам, – сказала она, ставя посуду на стол – после того, как Писториус спохватился и убрал бумаги. – Ветку нашли, из Королевских ботанических садов Кью, ливанский кедр.

– Спасибо, – поблагодарил Эд.

– Юго-запад Лондона, Ричмонд, – Уилсон хмыкнул. – Ветка была свежая.

– Насколько далеко сады от леса, где нашли тело?

– Двадцать миль, если округлить, – ответила Ханна. – Полтора часа на машине. Шесть часов пешком. Срез под углом. Если положить ветку в холод, то будет свежей еще сутки.

– То есть он мог срезать ветку заранее. В ботаническом саду всегда полно посетителей.

– Бен уже занимается. Еще бы знать, кого искать…

– Студент-художник, старик-искусствовед – кто угодно… И вынести ветку оттуда под курткой, например, реально.

– Почему не женщина?

– Статистика показывает, что преступления женщин в большинстве своем не демонстративные и на личных мотивах, – Уилсон пожал плечами и потянулся за кружкой. – Но нельзя никого исключать, мы о нем ничего не знаем.

– Следов телеги или волочения по земле не найдено, несли на руках.

Писториус замер со сконом, поднесенным ко рту.

– М-м… Рассказчик не так, – он подбирал слово пару мгновений, – экстравагантен.

Он посмотрел на Уилсона, тот усмехнулся в кружку.

– Как аудитория Гаштольда.