Текст книги "Волчье логово"

Глава IX. «Голова Эразма»

Ворота уже начали поддаваться. Шайка злодеев, подкрепляемая все новыми пришельцами, громила их снаружи, и удары сыпались один за другим. Несколько тяжелых досок уже были проломаны, и через отверстия слышались самые зверские проклятия. Уставших постоянно заменяли новые, вместо сломанных таранов приносили другие и работали с дикой энергией. Вначале они проявляли осторожность, ожидая оборонительного огня, и к воротам подошли только наиболее смелые; но теперь, не ощущая сопротивления, уже вся толпа ломилась в них. Они ревели как бешеные и бросались на ворота с разбега, сами едва не попадая под удары тяжелых молотов, которым они помогали кулаками, заставляя трещать сломанные крепления.

Одна толстая железная полоса все еще продолжала держаться, и я не сводил с нее глаз, словно зачарованный. Я оставался один на опустелом дворе и стоял рядом с одним из каменных столбов, на которых крепились ворота. Большая входная дверь в дом позади меня была настежь, как и окна первого этажа, в узких длинных проемах которых виднелись еще не потушенные свечи, горевшие красным дымным пламенем. На широком каменном подоконнике сидел Круазет, положив руку на створчатую ставню. Он был бледен, и я, чтобы подбодрить его, кивнул головой и улыбнулся через силу. Злость преодолевала во мне страх, а при этих демонических криках мне приходили на ум рассказы о временах Жакерии и ее падении.

Но как раз сейчас было разумней думать о настоящем: шум ударов и крики толпы усилились, как бывает, когда собаки, идущие по следу, увидят перед собой добычу. Железная полоса начинала сдавать, и левая половина ворот медленно наклонялась вовнутрь. В открывшемся зазоре мелькали зверские лица с воспаленными глазами, и Круазет в ужасе окликнул меня. Я закричал что-то ему в ответ и бегом пустился через двор к ступеням лестницы, ведущей в дом, причем скорость бега у меня увеличилась, когда позади раздался пистолетный выстрел, и пуля просвистела над моим ухом. Но меня она не задела, и, одним прыжком взлетев на верхнюю ступень лестницы, я оглянулся. Разбойники были уже на середине двора. Я попытался закрыть на замок входную дверь, но не успел, услышав за собой рев торжествующей толпы. Хорошего ждать было нечего, и я бросился со всех ног по дубовой лестнице, перескакивая сразу через четыре ступени, и вбежал в большую залу, захлопнув за собой дверь.

Страшный беспорядок царил в этой богатой комнате. Часть дорогих ковров была сорвана, одно из окон было закрыто и ставня опущена – без сомнения это сделал Круазет. Два других окна были открыты, и проникавший в них утренний свет придавал всему мертвенный колорит, смешиваясь с красноватым пламенем свечей, все еще горевших в шандалах. Мебель была сдвинута на середину комнаты и навалена в виде баррикады поперек помещения.

За этим сомнительным сооружением, слабые места которого были предусмотрительно прикрыты сорванными со стен коврами, спинами к двери, ведущей во внутренние комнаты, стояли Мари и Круазет, бледные и готовые к борьбе. В руках у Мари была длинная пика; Круазет установил на спинке стула аркебузу и раздувал фитиль. Каждый из нас, кроме того, был при шпаге.

Я быстро проскочил в специально оставленный для меня проем в баррикаде и занял место подле них.

– Ты в порядке? – проговорил Круазет, беспокойно взглянув на меня.

– Кажется, и даже не задет.

Я едва успел обнажить шпагу, как ворвалось с дюжину негодяев, – оборванные, запыхавшиеся, с красными лицами и выпученными жадными глазами. Попав сюда, они сразу остановились. Дикие их крики смолкли, и, наталкиваясь друг на друга с проклятиями, они замерли в удивлении перед нами, видимо не ожидая такого неприятного сюрприза. Они искали только жертв и, не встретив никакого сопротивления у ворот, вынуждены были сей час остановиться в нерешительности при виде направленного на них дула и зажженного фитиля. Предводителем у них был мясник, державший большую секиру на обнаженном плече, но были меж ними также два или три солдата в королевской форме, вооруженные пиками.

Я воспользовался случаем, дававшим единственный шанс, и вскочил на стул, взмахнул рукой, призывая к молчанию. Инстинкт повиновения оказал на момент свое действие, и в комнате воцарилась тишина.

– Берегитесь! – воскликнул я как можно громче и убедительней, хотя сердце мое сжималось при одном взгляде на эти зверские рожи, смотревшие на меня и, в то же время, избегавшие моих взглядов. – Берегитесь, что вы делаете? Мы такие же католики, как и вы, и добрые сыны церкви. Мы верные подданные! Да здравствует король, господа! Боже, храни короля! – И при этом я ударил шпагой по баррикаде так, что сталь зазвенела.

– Кричи: «Да здравствует месса!», – раздался голос из толпы.

– Конечно, господа! – вежливо отвечал я. – От всего сердца! Да здравствует месса! Да здравствует месса!

Это поставило мясника, к счастью еще трезвого, в затруднение. Он не предвидел ничего подобного и выпучил на нас глаза с таким изумлением, словно бык, которого он только что собирался ударить обухом по голове, вдруг открыл рот и заговорил.

(Позже оказалось, что в числе убитых толпой было и несколько католиков, но, как обнаружилось впоследствии, причиной их смерти была личная месть. За исключением этих случаев, крик «Vive la messe!» обыкновенно вынуждал пощаду, особенно вначале, когда толпа еще не вполне сознавала предоставленное ей право на убийство, и люди еще не совсем опьянели от пролитой крови.)

Заметив колебания на лицах членов шайки, на вопрос, кто мы такие, я отвечал уже более смело:

– Я Ан де Кайлю – племянник виконта де Кайлю, королевского губернатора Байоны и Ландов! А они, – продолжал я гордо, – мои братья. Вы ответите, господа, если прикоснетесь к нам. Виконт жестоко отомстит за малейшее насилие над нами.

До сих пор вижу то глупое изумление, то приниженное зверство, что выразилось на этих, с позволения сказать, лицах. Как ни были грубы и тупы эти люди, слова мои произвели на них впечатление; они уже колебались, и настрой толпы изменялся в нашу пользу, когда кто-то закричал сзади:

– Проклятые щенки! Выбросите их за окно!

Голос послышался из самого темного угла комнаты – близ закрытого ставнями окна. Бросив в ту сторону мимолетный взгляд, я смог едва различить худощавую фигуру в длинном плаще и в маске, по виду напоминавшую женщину, и около ее – двух здоровенных парней, причем все они держались в стороне от других.

Говоривший был смелее других, находясь в самом конце комнаты, а, между тем, передовые обнаруживали меньше решимости.

Нас было только трое и, конечно, мы были бы смяты при первом же натиске вместе с нашей баррикадой, но, все же, с нами нужно было считаться. Аркебуз Круазета с его горящим фитилем, заряженный несколькими порциями свинца – весьма серьезное оружие: с расстояния в пять шагов, разбрасывая свой заряд, он мог нанести весьма тяжелые раны. Многие из присутствующих, и особенно их предводитель, сознавали это очень хорошо. Возможность быть убитыми в нападении, в виду ожидаемого грабежа, была для них не особенно приятна. Кроме того, большинство все же помнило, что оставалось множество гугенотов, которых можно было безнаказанно убивать и грабить, так к чему же резать горло католикам, да еще попасть из-за этого в беду; к чему рисковать быть вздернутым на Монфонконе из-за пустой фантазии, или возбуждать из-за пустяков неудовольствие такого влиятельного человека как виконт де Кайлю…

В этот самый критический для нас момент тот же голос из угла напомнил им главную цель:

– Паван! Где Паван?

– А! – подхватил мясник, поплевав при этом на руки, чтобы покрепче ухватить свою секиру. – Подавайте сюда эту собаку еретика, и тогда убирайтесь! Ведите нас к нему!

– Паван? – отвечал я спокойно, но при этом не мог оторвать глаз от сверкавшего в его руках металла. – Его здесь нет!

– Это ложь! Он прячется в комнате позади вас! – воскликнул тот же голос. – Выдавайте его!

– Да, выдавайте его! – повторил человек с секирой почти добродушно. – Или вам плохо будет. Пустите нас к нему и убирайтесь.

В толпе послышались ропот и крики «Смерть гугенотам!», «Да здравствует Лорен!», показывавшие, что не все одобряли сделанное нам снисхождение.

– Берегитесь, господа, берегитесь, – продолжал я настаивать. – Я клянусь, что его здесь нет. Я клянусь в этом, слышите ли?

Рев нетерпения и движение в толпе, словно собиравшейся уже броситься на нас, заставили меня прекратить дальнейшие переговоры.

– Стойте! Стойте! – закричал я. – Одну минуту! Выслушайте меня! Вас слишком много для нас. Поклянитесь, что отпустите нас, если мы дадим вам дорогу!

С десяток голосов отвечало согласием, но я смотрел только на мясника, казавшегося мне лучше других.

– Да, я клянусь, – сказал он.

– Мессой?

– Мессой.

Я дернул за рукав Круазета, и в тот же миг он сорвал горевший фитиль и сбросил тяжелое оружие на пол. Толпа бросилась через нашу баррикаду, ломая составлявшую ее мебель, а мы, едва отпрянув в сторону, друг за другом поспешили к другому концу комнаты, причем на нас уже никто не обращал внимания. Все были заняты одной мыслью – добраться скорее до своей жертвы. Мы были уже у выхода, когда раздался первый удар мясника в дверь, которую мы защищали, а теперь бросили.

Стремглав летели мы вниз по лестнице, объятые паническим страхом, и новый рев толпы нагнал нас уже во дворе; но мы не оглянулись и не остановились ни на мгновение. Через несколько секунд мы перескочили через поваленные ворота и были на улице. Какой-то калека, две или три собаки, несколько женщин, с боязливым любопытством заглядывавших во двор, лошадь, привязанная к столбу – вот все, что мы увидели. Никто не останавливал нас, и через минуту мы уже свернули за угол, потеряв дом из виду.

– Теперь они будут верить слову благородного человека, – сказал я с улыбкой, вкладывая в ножны шпагу.

– Я желал бы взглянуть на нее в этот момент, – отвечал Круазет. – Ты видел мадам д'О?

Я покачал головой, не отвечая на вопрос. Я не был уверен в этом, и воспоминание о ней приводило меня в ужас. Неужели я видел ее? Это было нечто чудовищное, противоестественное! Ее родная сестра! Ее зять!..

Я поспешил переменить тему.

– Паваны, – начал я, – имели пять минут времени…

– Больше, – отвечал Круазет. – Если только они тотчас выбрались из дома. Если с ними ничего не случилось и никто не задержал их, то они должны быть уже у Мирнуа. Они были уверены, что он пустит их к себе.

– О! – со вздохом сказал я. – Как глупо было с нашей стороны увести оттуда мадам де Паван! Не вмешайся мы в ее дела, мы давно были бы с Луи, с нашим Луи – я хочу сказать.

– Правда, – тихо отвечал Круазет, – но тогда нам не удалось бы спасти другого Луи, в чем, я думаю, мы преуспели. Он до сих пор находился бы в руках Паллавичини… Вот что, АН, будем считать, что все повернулось к лучшему! – При этих словах уверенная отвага блеснула в его глазах, и я устыдился себя. – Скорее на помощь нашему Луи! Бог поможет нам успеть вовремя!

– Да, вперед! – воскликнул я, увлеченный его отвагой. – Первая улица направо, вторая налево и опять первая налево – кажется так они говорили? Дом напротив книжной лавки с вывеской «Голова Эразма»! Вперед, мальчуганы! Еще, может быть, не поздно…

Но, прежде чем повести далее мой рассказ, я должен объяснить, что же случилось в доме Паванов. Комната, которую мы охраняли с такой самоотверженностью, была пуста. План принадлежал мне, и я гордился им. Круазет, как и следовало, был только исполнителем. Я нарочно побежал от ворот, а попытка закрыть наружную дверь, баррикада, защищавшая двери во внутреннюю комнату – все это было сделано, чтобы отвлечь внимание наших врагов. Паван со своею женой, наскоро переодетой мальчиком, скрывался за дверями домика привратника и незаметно выскользнул на улицу, когда нападавшие ворвались в дом. Даже слуги, как мы узнали впоследствии, спрятавшиеся в подвале дома, успели спастись таким же образом, хотя некоторые из них позже и были убиты на улицах как гугеноты.

Было еще одно обстоятельство, увеличивавшее надежду на спасение Павана и его жены: я дал ему кольцо герцога, предполагая, что в затруднительном положении оно может ему пригодиться. Я также предполагал, что и нам самим по выходе из дома, не угрожала особенная опасность, если только мы не встретимся с Видамом.

Мы действительно не встретились с ним, но едва прошли с четверть намеченного пути, как поняли, что нам предстоят опасности, вовсе нами не предвиденные.

Дом Павана находился на некотором расстоянии от центра той кровавой бури, которая охватила в то утро несчастный Париж; он был в нескольких сотнях шагов от улицы Бетизи, где жил адмирал, и – сравнительно, в стороне. Поглощенные треволнениями драмы, в которой только что участвовали, мы мало обращали до сих пор внимания на яростный трезвон колоколов, на выстрелы, крики и всеобщее смятение, в котором находился теперь город.

Мы не могли представить себе тех ужасных сцен, которые происходили неподалеку от нас. Страшная правда открылась нам лишь теперь, на улицах, и при виде ее кровь готова была застыть в жилах, довольно было пройти несколько шагов, повернуть за угол… Мальчики, только что оставившие деревню, и неделю назад еще беззаботные и веселые, совсем не помышлявшие о смерти – теперь были ввергнуты в бездну кошмаров, не поддающихся описанию. И какой контраст представляло это ясное, напоминавшее о спокойной, былой жизни, небо с тем, что творилось вокруг нас! Совсем близко мы слышали песню жаворонка; солнце освещало верхушки домов; кудрявые облака проходили над нами; веяло свежестью раннего утра… Где это, не во сне ли? Неужели в этих узеньких переулочках, где вопли, проклятия, мольбы; люди, похожие на демонов, топчущие убитых и покалеченных; солдаты королевской стражи и зверская толпа, разбивающие окна, двери, и перебегающие с окровавленным оружием из дома в дом, разыскивая, преследуя, и, наконец, убивая в каком-нибудь темном углу, нанося удар за ударом корчащемуся в предсмертных судорогах несчастному?.. Здесь гибли под рукой убийцы женщины, дети… Иные еще отбивались первым попавшимся на момент оружием, но умирали, прижатые к стене грудами трупов, наполнявших потоками крови уличные канавы.

Я был в Кагоре в 1580 году, когда дрались на улицах, и видел, как убивали женщин. Я был с Шатильоном, девять лет спустя, когда он проезжал по предместьям Парижа, и, помня смерть своего отца, никому не давал пощады. Я участвовал в битвах под Курта и Иври, и мне приходилось много раз видеть, как закалывали пленных целыми сотнями… Но это была война, и ее жертвы заканчивали свои дни под Божьим небом с оружием в руках – это не были женщины и дети, только что пробудившиеся от сна!

Во всех этих случаях я не чувствовал того ужаса, той жалости и негодования, какие охватили меня в это памятное, давно прошедшее, летнее утро, когда мне пришлось в первый раз увидеть освещенные солнцем парижские улицы. Круазет ухватился за меня, весь бледный, точно помертвелый, с закрытыми глазами, так что я должен был вести его. Мари шел по другую сторону, сурово сжимая губы. На пути нам попался, – подобно многим из убийц, – пьяный, шатавшийся солдат королевской стражи; окровавленные руки изобличали род его занятий. Он загородил нам дорогу, но я обошел его стороной, а Мари продолжал идти прямо, как будто перед ним никого не было, и этот человек, позоривший образ Божий, не стоял на его пути. Я видел только, что рука Мари как бы случайно прикоснулась к рукоятке кинжала, но к нашему, а может быть и своему, счастью, королевский стрелок отшатнулся в сторону и миновал нас. Этой опасности мы избегли. Но видеть, как у нас на глазах убивали женщин, и проходить мимо… О, это было ужасно! До того ужасно, что если бы я в то время обладал волшебным талисманом, исполнявшим мои желания, то я потребовал бы пять тысяч всадников, во главе которых понесся бы по улицам Парижа, и многие бы припомнили прошлые дни Жакерии!

Хотя оргия вероятно достигла своего апогея, нас пока никто не трогал. Правда, на каждой из пройденных нами улиц попадавшиеся навстречу шайки убийц останавливали нас, но, так как мы имели на себе те же значки, что и у них, называли себя и провозглашали пароль «Да здравствует месса!», – то нас пропускали далее. Трудно передать то смятение и хаос, которые царили в городе, и теперь мне самому трудно даже поверить, что я действительно был свидетелем некоторых происшествий.

Я помню, как мимо нас пронесся на коне богато одетый человек со шпагой наголо, кричавший как бесноватый: «Режьте их! Режьте!»; и этот крик повторялся, пока он не исчез из вида.

Мы наткнулись далее на труп отца с двумя сыновьями – они были брошены вместе в канаву и обобраны грабителями. Младшему из мальчиков не было и тринадцати лет (я упоминаю о них потому, что этот мальчик – Жан Номпар де Гоман, остался все же в живых и жив до сих пор; это мой друг – маршал де ля Форс).

Помнится мне и единственный случай, в котором нам удалось оказать помощь. При повороте в одну из улиц мы наткнулись на группу солдат, окруживших мальчика лет четырнадцати. На нем было длинное платье школьника, а в руках – стопка книг, за которые он инстинктивно крепко держался, несмотря на раздающиеся вокруг него, многократные угрозы. Солдаты требовали, чтобы он назвал свое имя, а он не мог или не хотел, по нескольку раз повторяя в испуге, что идет в Бургонский колледж. Католик ли он? Мальчик молчал. Тогда один из солдат, державший его за воротник, занес пику, и школьник вскинул вверх руку с книгами, чтобы защитить от удара лицо…

Круазет с криком бросился вперед, чтобы предотвратить удар.

– Смотрите! Смотрите! – неистово закричал он, и солдат замер с поднятой рукой. – У него молитвенник! Он не еретик, он католик!

Злодей опустил оружие и выхватил книги, но, посмотрев на них глупым, недоумевающим взглядом воспаленных глаз, он мог только понять, что на одной из них был изображен красный крест. Этого для него было довольно: он выпустил мальчика, не забыв, однако, напутствовать его ударом и проклятием. Но Круазет не удовлетворился этим, и причина его упорства была мне непонятна. Я заметил только, что он переглянулся с мальчуганом.

– Слушайте, – продолжал он смело, обращаясь к солдатам, – отдайте ему его книги! Ведь вам они не нужны…

Тут уже угроза нависла над нами. Им и так не нравилось наше вмешательство, а это было уж слишком. Все они были пьяны и расположены к драке, к тому же превосходили нас числом, и скоро оружие засверкало у нас перед глазами. Неминуемая беда грозила нам, если бы не подоспел нежданный защитник.

– Остановитесь! – властно приказал он, вставая между нами. – В чем дело? К чему драться между собой, когда остается еще перерезать горло стольким еретикам и получить в добавок царство небесное! Стойте же, говорю я вам!

– Да кто вы такой? – взревела вся шайка.

– Я герцог Гиз, – преспокойно отвечал он. – Отпустите господ, черт вас подери.

Манеры этого человека подействовали сильнее его слов, потому что вряд ли можно было где найти более отчаянного головореза.

Я тотчас узнал его, да и бандиты почуяли в нем господина. Ограничившись несколькими проклятиями, они бросили на землю книги, обнаружив при этом свое настоящее понятие о религии, и двинулись дальше с криком: «Бей, бей гугенотов!».

Оставшийся с нами человек был Бюре – тот самый Блез Бюре, который еще вчера (хотя казалось, что много месяцев прошло с тех пор) предал нас в руки Безера. Теперь, когда он загладил частично свой поступок, мы не знали, как относиться к нему.

Но он-то был не из таких, чтобы сконфузиться от чего либо, и, добродушно ухмыляясь, смотрел нам прямо в глаза.

– Я не злопамятен, господа, – сказал он нахально.

– Да, не похоже на то, – отвечал я.

– И, кроме того, мы в расчете теперь, – продолжал плут.

– Вы очень добры, – парировал я.

– Конечно. Однажды вы оказали мне услугу, – сказал он, к моему удивлению, очень серьезно. – Вы не помните теперь, но это было дело ваших рук совместно с вашим братом. – И он указал на Круазета. – Клянусь папой и испанским королем, я не позабыл этого!

– А я не помню, – отвечал я.

– Как?! Вы позабыли того парня, которого прокололи в Кайлю? Вот как! Ну, вспомнили теперь? Чисто сработано! Ловкий удар! А это был сметливый парень, мсье Ан, очень сметливый парень! Он и сам догадывался об этом, и я также. Но хуже всего, что это понимал и сам высокорожденный Рауль де Безер… Вы понимаете меня?

Он ухмыльнулся, и я его понял: по чистой случайности я избавил его тогда от опасного соперника. Этим и объяснялась та почтительная манера – почти добродушие, с которой он нас завел в западню.

– Вот и все, – сказал он. – Если вам потребуется то же самое, только дайте мне знать. До свидания, господа.

Он надел набекрень свою шляпу и быстро пошел по улице, распевая прежнюю песню:

 
Ce petit homme tant joli,
Qui toujour cause et toujour rit,
Qui toujour baise sa mignonne,
Dieu gard' de mal ce petit homme!
 

Некоторое время звуки его песни еще доносились до нас; мы также видели, как на ходу он сделал игривый выпад рапирой в сторону трупа, поставленного ради шутки у дверей какого-то дома, и, промахнувшись, скрылся, наконец, за углом.

Мы тоже задержались лишь на минуту, чтобы сказать несколько слов спасенному нами мальчику.

– Впредь, если вас кто остановит, покажите свои книги, – наставлял его Круазет, сам еще походивший на ребенка белокурыми локонами, обрамлявшими нежное и взволнованное лицо. Вместе они вообще представляли, как мне казалось, очень милую картину. – Нет, покажите им только книгу с крестом. Дай Бог вам благополучно дойти до колледжа!

– Я бы хотел знать ваше имя, – сказал мальчик, сдержанность и спокойствие которого при такой обстановке поражали меня. – А я – Максимилиан де Бетюн, сын барона де Рони.

– В таком случае, это лишь услуга за услугу! – воскликнул Круазет. – Ваш отец вчера, нет – позавчера, предостерегал нас…

Тут он остановился и сразу закричал:

– Бегите, бегите!

Мальчику не понадобилось повторное предостережение, и он, как вихрь, понесся по улице: к нам приближались два или три злодея, видимо в поисках очередной жертвы. Они заметили его и готовы были уже преследовать, но, увидев трех вооруженных людей, сочли за лучшее оставить его в покое.

Его дальнейшие приключения хорошо известны: он также в живых теперь. Его останавливали еще два раза, но каждый раз ему удавалось спастись, показывая книгу с крестом. Когда он добрался до здания колледжа, привратник не пустил его туда, и некоторое время он оставался на улице, подвергаясь каждую минуту риску быть убитым и не зная, что делать. Наконец, ему удалось подкупить привратника несколькими мелкими монетами, чтобы тот позвал принципала колледжа, который сжалился над ним и скрывал его в течение трех дней. По окончании резни его разыскали двое вооруженных слуг его отца и доставили к родным. Вот каким образом Франция чуть было не лишилась одного из своих великих министров – герцога де Сюлли.

Но вернемся к нашим похождениям. После того, как мальчик благополучно скрылся, мы, не теряя более ни минуты, продолжили свой путь и, невзирая на все ужасы, встречавшиеся на каждом шагу, упорно считали повороты, преследуя только одну цель: как можно скорее увидеться с Луи де Паваном и разыскать дом против книжной лавки «Голова Эразма».

Скоро мы оказались в узкой длинной улице, в конце которой виднелась сверкавшая в лучах солнца река. Было тихо и пусто: ни одной живой души кроме бродячей собаки. Шум и волнение, свирепствовавшие в других частях города, не долетали сюда. Мы вздохнули свободнее.

– Это, должно быть, та улица, – сказал Круазет.

Я кивнул, потому что в то же время заметил, почти на середине улицы, вывеску, которую мы искали, и указал на нее. Но только во время ли мы пришли сюда или же безнадежно опоздали? Движимые одной и той же мыслью, мы прибавили шагу, а потом все побежали по улице. Но за несколько шагов до «Головы Эразма», сперва Круазет, а затем и мы с Мари остановились как вкопанные.

Дом напротив книжной лавки был разграблен и опустошен сверху донизу. В этом высоком, выходившем фасадом на улицу доме было разбито каждое стекло. Наружная дверь висела на одной петле, а филенка ее была расщеплена ударами топора. Черепки фарфора и осколки стекла, перебитых в бессильной злобе, покрывали ступени лестницы, по которой стекала по каплям красная струйка, что должна была остыть в уличной канаве. Откуда текла эта струйка? Увы! Глаза наши скоро остановились на трупе человека.

Он лежал на самом пороге: голова откинута, широко раскрытые, уже остекленевшие глаза были обращены к небу, посылавшему им бесполезный теперь свет. Дрожа от страха мы заглянули в это лицо. Это был слуга, бывший некогда вместе с Паваном у нас в Кайлю. Мы сразу его узнали потому, что он был хорошо знаком нам и любим. Он часто рассказывал нам о войне, носил наши ружья… А теперь кровь медленно сочилась из его раны. Он был мертв.

Круазета затрясло. Он обхватил руками каменную колонну портика и прижался лицом к ее холодной поверхности, чтобы скрыть слезы. Это был конец, а ведь до сих пор мы не переставали надеяться, что какая-нибудь счастливая случайность, или чье-нибудь предостережение, спасет нашего друга…

– О, бедная, бедная Кит! – и Круазет разразился страшными рыданиями.