Текст книги "Восьмой круг. Златовласка. Лед (сборник)"

Глава 6

На другой день Диди в полдень вплыла к нему в квартиру, великолепная в норковом манто.

– Дорогуша, – сказала она, – если едешь со мной, нечего сидеть здесь весь день за завтраком или что там это такое. Теперь будь добр, побрейся, приоденься, а я тем временем выпью чашечку кофе. Как здесь ухитряются варить такой хороший? Что бы я ни делала с моим, он почти отвратительный. И гренок, пожалуйста. Нет, постой, что там под салфеткой?

– Рогалики, – ответил Мюррей. – Хочешь? И куда это я должен ехать с тобой?

– Нет, они как будто из пластика. Конечно, на открытие выставки картин Алекса. Предварительное. – Алекс был тем самым художником-акциденталистом. – О, Мюррей, не говори, что не получил моего приглашения. Я знаю, это будет ложью.

– Ну ладно, – спокойно сказал Мюррей, – я получил несколько дней назад открытку из какой-то галереи. Это было по поводу Алекса?

– Ну конечно. И я написала на обороте несколько строк, которые ты, похоже, не прочел. Дорогуша, почему я общаюсь с тобой, хотя ты такой невнимательный?

– Потому что я способен оценить тебя по достоинству. И думаю, что в этом манто ты похожа на царицу всея Руси. Что это, очередной знак любви от Альфреда?

При мысли о брошенном мистере Дональдсоне Диди закатила глаза.

– Ну да. Разве не возмутительно, что этот человек в последнее время настойчиво ухаживает за мной?

– Думаешь повторно выйти за него замуж?

– Это еще зачем? Чтобы снова стать маленькой, старой Дороти, ждущей дома, пока он, наконец, устанет преследовать шикарных дам? Он ничуть не изменился, дорогуша. Просто интересуется мной, так как я теперь одна из многих. Он не может удержаться от ухаживания за многими. – Диди аккуратно положила на гренок ложечку мармелада. – Только не расстраивайся из-за поездки. Приоденься, и пойдем поскорее, пока меня не оштрафовали за то, что поставила машину во второй ряд.

– К сожалению, не могу. Во второй половине дня мне придется много поработать.

– Мюррей, это просто отговорка. Я знаю, что, будь это другой художник, ты бы охотно поехал. И по субботам больше никто не работает, так ведь?

– Подожди, увидишь. Через десять минут у меня будет телефонный разговор по очень важному делу. Если хочешь, встретимся на выставке потом.

– Так не пойдет, Мюррей, ты должен быть со мной, когда я войду туда. Должен, и все тут.

– Правда?

– Да, правда.

Он засмеялся.

– Но почему?

– Это не смешно, – застонала Диди. – Сам знаешь, что за люди будут там. Они будут говорить, говорить, а я не буду ничего понимать из их разговора. Все о Джексоне Поллоке[18]18
  Джексон Поллок (1912–1956) – американский художник-абстракционист.


[Закрыть], о тональности, о линейном ритме и бог весть о чем еще. Но если ты будешь там, я смогу разговаривать с тобой и не выглядеть полной идиоткой. Иногда, голубчик, очень приятно держаться рядом с тобой.

– И с тобой тоже. Ну, а что Алекс? Он же будет там, так ведь?

– Да, но в компании он такой же, как и все остальные. Когда он со мной – дело другое, он не хочет говорить о живописи.

– Надо полагать, – сказал Мюррей, и тут ему в голову пришла удачная мысль. – Послушай, мне правда нужно завершить несколько дел, но один я сделаю их быстрее. Если отвезешь меня и подождешь, я наскоро разделаюсь с ними и потом все время буду с тобой. Договорились?

– Не знаю. Очень утомительно сидеть в машине и ждать, пока ты вспомнишь обо мне.

– Ты не будешь ждать в машине; а войдешь и познакомишься с этими людьми, – сказал Мюррей. – Хочу показать их тебе.

Мюррей обнаружил, что в гостиной собрались все Харлингены и что там находилась и Рут Винсент. Она сидела, распрямясь, в кресле, бледная, красивая и отчужденная, ее вид поразил его, как сильный тычок пальцем под ложечку. Пока Харлинген как гостеприимный хозяин вел беседу, склоняя всех обращаться друг к другу по именам, Мюррей наблюдал за ней, видел, как на ее щеках появился румянец, как в ямке на шее появилось легкое биение, и понимал, что даже в его мечтах она не была более красивой. Когда она внезапно отвернулась от него, он понял, что беззастенчиво пялился на нее, и нисколько не смутился. Пусть знает, подумал он. Он уже собрал достаточно материала на Ландина, чтобы разорвать узы, связывающие ее с этим человеком, как только придет время.

Дайна Харлинген бодро сказала:

– Рут репетировала с Меган роль к пьеске, которую они собираются ставить в школе. Это одно из старинных моралите о Ревностном Муже и Согласной Жене, очень умное и очаровательное. Правда, дорогая?

Меган плюхнулась на подушечку для сидения, положила руки за голову и стала медленно запрокидывать ее, пока лицо не обратилось к потолку.

– Нет, – заговорила она загробным голосом, – оно ужасное, ужасное, ужасное.

– Меган, – сказал ее отец, – не будь трудным ребенком. И перестань так запрокидывать голову.

Меган вернула голову в обычное положение.

– Я не трудная. Почему что-то должно быть хорошим только потому, что оно старинное? Когда дедушка говорит так, он очень консервативен. Но когда так говорят все остальные, это ужасно героично и достойно. Послушайте их как-нибудь, увидите сами.

– Ну, процитируй что-нибудь для нас, милочка, – сказала Диди. Откинулась назад на диване и распахнула манто, готовясь быть внимательной слушательницей. – Меня интересует все, связанное с театром.

– Благодарю, – высокомерно ответила Меган, – хотя благодарить тут не за что. Во всяком случае, Распутная Жена – единственная стоящая роль во всей пьесе, и ее получила Эвви Тремейн. Притом, – язвительно обратилась она к Рут Винсент, – только потому, что чрезмерно развита.

– Получила, потому что заинтересовалась пьесой, – сказала Рут. – Меган, ты знаешь это не хуже, чем я.

– И пьеса совершенно очаровательная, – нервозно заговорила Дайна Харлинген. – По крайней мере та часть, которую я слышала. Музыкальное сопровождение создает магнитофонная запись единственного духового деревянного инструмента. Атмосфера возникает почти средневековая. Меган, а кто этот маленький мальчик, который включает музыку? Он похож на миниатюрного фавна.

– Это Уильям Холлистер-третий, – ответила девочка. – И он совершенный невротик.

– Неправда, – сказала Рут. – И я хотела бы, Меган, чтобы ты и все остальные в драмкружке перестали называть его третьим.

– Если он не хочет, чтобы его так называли, пусть перестанет писать это на всех своих письменных работах, – заявила Меган. – И он скоро станет совершенным невротиком. Он сам сказал, что всякий станет совершенным невротиком, пока научится обращаться с магнитофоном. Что ни делай с ним, звучит он отвратительно.

– Знаете, Рут, – сказала Дайна Харлинген, – может быть, эта пьеса – не самый лучший выбор. Если дети…

Харлинген неожиданно понялся:

– Выпьем? Нет, пожалуй, начинать слишком рано. Так что, просим извинить нас, нам с Мюрреем нужно поговорить о важных делах. Мы не долго.

Закрыв за собой дверь кабинета, он обратился к Мюррею:

– Дайна напрасно вмешивается. Рут и так приходится нелегко с этой сворой демонов, и каждое сказанное здесь слово наверняка станет известно им. Но, заметьте, я отчасти согласен с Дайной. Представлять этим детям доелизаветинскую драму значит впустую тратить время. У них будет пользоваться успехом Теннесси Уильямс[19]19
  Теннесси Уильямс (Томас Ланир) (1911–1983) – американский драматург и прозаик. Лауреат Пулитцеровской премии (1948).


[Закрыть].

Мюррей засмеялся.

– Однако «Распутная Жена» и «управляющий магнитофоном Уильям Холлистер-третий» – звучит интригующе. Я бы хотел увидеть их на сцене.

– Не говорите этого при Дайне, иначе увидите. Она председатель комитета по распределению билетов. Послушайте, ваша подруга привлекательная женщина. Могу я ее знать? Она кажется мне смутно знакомой.

– Если бывали в клубах «Сторк» или «Двадцать одно», то, возможно, видели ее там. Исполняла она несколько вещиц и по телевидению. Эрл Уилсон в прошлом году высоко отзывался о ней в одной из своих статей.

– Я могу понять почему. Да, видимо, это было в клубе «Двадцать одно». Мы с Дайной время от времени бываем там. – Харлинген сел, взял карандаш и принялся вертеть его в пальцах, пока они говорили о незначительных вещах. Потом неожиданно спросил: – Ну как, добились успеха с Хелен? Есть у нее что-то общее с Миллером?

– Нет. Ничего совершенно.

– Уверены? Я мог бы поклясться…

– Полностью уверен. Дела у нее только с Ландином.

– Вы можете это проверить? Откуда нам знать, что она не держит в секрете связь с Миллером? Один только разговор с ней не решит проблему, так ведь?

– В данном случае решит. Можете поверить мне, что не она послужила мотивом Миллера, что он не оклеветал Ландина из ревности или чего-то в этом духе.

– Что именно вам удалось у нее узнать?

Мюррей улыбнулся:

– Не стану отвечать на этот вопрос. Все сведения, не имеющие отношения к делу, касаются только Ландина. Они будут находиться в досье.

– Спорить с этим я не могу. – Харлинген бросил карандаш на стол и уныло смотрел, как он покатился под углом к краю, заколебался на грани и упал на пол. – Я не знаю. Совершенно не знаю. Есть вероятность, что времени, которое он провел с этой женщиной, не придали значения при слушании в суде?

– Есть, но я бы на это не полагался.

– Боже Всемогущий, – сказал Харлинген. – Представляете, что будет, если она даст показания? Полицейский при исполнении служебных обязанностей идет в публичный дом!

– Нельзя сказать, что это публичный дом.

– Так или иначе, это означает, что независимо от результатов слушания Ландин и Флойд должны будут предстать перед комиссаром за нарушение долга и другие провинности. Вот чего боится Флойд.

– Плохо его дело. – Мюррей кивнул. – Надо было думать об этом до того, как он стал покрывать Ландина. Меня тошнит от них обоих. Они хотят вести игру по своим правилам, а когда попадаются на этом, принимаются истошно вопить. Ладно, пусть вопят. Ваша обязанность защищать Ландина в суде, а не держать его за руку и объяснять ему, какой он несчастный.

– Да, – задумчиво сказал Харлинген. – У вас с самого начала было такое отношение, правда, Мюррей?

– Я не делал из этого секрета. И взялся за работу, понимая все. Ну и что? – резко спросил Мюррей и с возбуждением представил, что держит в руке репутацию Ландина, ожидая сигнала, чтобы сжать кулак и уничтожить ее. – У вас есть какие-то возражения? Мне отказаться?

– Нет, Рут рассказала мне все о вашем разговоре. О вашем отношении к этому делу. Я не согласен с ним, но это не важно, пока вы готовы работать со мной так, как работали. Однако не понимаю вашего презрения к человеку, который стал жертвой обстоятельств и нуждается в помощи. Заметьте, Ландин не вопит, по вашему выражению, о помощи. Он принимает меня как своего адвоката и друга, потому что я убедил его, что так необходимо. А это было нелегко. Человек он гордый и, боюсь, с той же врожденной подозрительностью к человеческому роду, которая, похоже, есть у вас.

– Я не намерен вступать в дискуссию, – сказал Мюррей. – Но хотел бы знать, сохранилась ли у вас та святая вера в него, когда вы узнали об этой женщине и о том, как он старался скрыть связь с ней.

– Он сделал это ради Рут. Мюррей, вам нужно знать о его чувствах к этой девушке, чтобы оценить его поведение по достоинству. Он преклоняется перед ней. Ведет себя так, будто она – священное сокровище, и он не может привыкнуть к мысли, что достоин его. Право, это поразительно. Такое отношение сейчас редко встретишь. Из-за него человек скорее рискнет получить тюремный срок, чем допустит, чтобы стало известно о его связи со случайной шлюхой.

– Но шлюха тут очень кстати, так ведь? – сказал Мюррей. – Пока она рядом, Рут избавлена от худшей, чем смерть, участи. Давайте не будем забывать об этом.

– Это недостойный взгляд.

– Это, мистер, означает называть вещи своими именами. На чем еще держится это прекрасное отношение, как не на какой-то шлюхе, удовлетворяющей мужскую похоть, пока миледи держит белье застегнутым наглухо? Беспокоиться об этой конкретной шлюхе незачем. Она может позаботиться о себе, Ландине и всяком, кто сблизится с ней. Но если требуется жалость, я бы адресовал ее шлюхе, а не Ландину.

Харлинген сердито сказал:

– С чего мы завели этот разговор? Хотите отказаться от дела? В этом причина?

– Нет, пока нужен, я не отказываюсь.

– Ну, хорошо. Тогда перестанем теоретизировать и перейдем к фактам. – Харлинген откинулся на спинку кресла, сложил руки на голове и обратил лицо к потолку. – Так вот, как быть с этой женщиной, я не знаю. Может быть, Ландин сам заговорит со мной о ней или появится возможность как-то эту тему обойти. Пока что не будем касаться этого.

– А Флойд? – спросил Мюррей. – Не заведет ли он разговор с Ландином о той женщине?

– Я велел ему ни с кем ничего не обсуждать, пока не поговорю с вами. Вечером позвоню ему и приму меры, чтобы он молчал об этом даже с Ландином.

– Разумный подход, – одобрил Мюррей. – Что до меня, то в понедельник утром я первым делом встречусь со Штраусом и Манфреди. Последний пока что не нашел на Миллера ничего стоящего, но будет продолжать работу в выходные. Я в любом случае буду держать с вами связь.

– Значит, договорились, – сказал Харлинген, резко подался вперед и облегченно расслабил плечи. – А теперь, как насчет выпивки, которую я обещал? Если вам не нужно спешить…

– С выпивкой повременим, – сказал Мюррей. – У меня важная встреча с гением.

Диди села за руль в ледяном молчании и проехала три квартала, не сказав ни слова. Это было, понимал Мюррей, просто чудо.

– Ты злишься на что-то? – спросил он.

– Нет.

– Что это значит?

– Это значит нет, вот что. И пожалуйста, оставь в покое мои колени. Если замерз, можешь включить отопление. Оно для того и существует.

– Я пытаюсь его включить, – сказал он. – Оно как будто не работает.

– Оно вот где включается.

– Нет, ты не злишься, – спокойно подтвердил Мюррей. – Просто чуть больше, чем возбуждена, и чуть меньше, чем перевозбуждена.

– Не понимаю, как могут приличные люди, – сдавленно заговорила Диди, – вырастить такое мерзкое отродье и не испытывать желания удавить эту дрянь во сне.

– Меган? – спросил Мюррей. – Да, она запросто может пнуть тебя в голень.

– Дорогуша, она не пинала меня в голень, – процедила сквозь зубы Диди. – Вот только послушай. После того как вы ушли, она просто сидела и злобно таращилась на меня. Это было все равно что проснуться и увидеть марсианина в изножье кровати. А потом, когда Дайна умолкла на секунду, чтобы перевести дыхание, эта тварь сказала своим низким, деланым, мерзким голосом: «Я думаю, носить норку в такое раннее время дня вульгарно». Она думает, что это вульгарно! Конечно, когда она уходит утром в свою идиотскую школу, то набрасывает каракулевую накидку! Кем она мнит себя в таком возрасте?

– В том-то и дело, – ответил Мюррей. – В своем возрасте она мнит себя Мэрилин Монро. Или тобой. Господи, неужели можно так раздражаться из-за глупого замечания девчонки, которое она где-то позаимствовала?

– Где позаимствовала?

– О Господи, – вздохнул Мюррей, – откуда мне знать? Предполагаю, у кого-то из тех, кто не может позволить себе норковое манто и завидует.

– Так вот, мне не нужно предполагать. Эта девчонка перенимает свои замечания у своей учительницы. У этой холодной красавицы. Из-за которой ты встал как вкопанный, войдя в комнату.

Мюррей пожал плечами.

– Не стану лгать. Я питаю роковую слабость к красивым лодыжкам.

– О, дорогой, у нее красивые не только лодыжки. У нее красиво все остальное до последнего волоска на голове. И не делай удивленное лицо, будто не знаешь этого. Всякий раз, когда мужчина делает такое лицо, услышав мои слова о красивой женщине, я вижу его насквозь.

– Диди, – спросил Мюррей, – ты стерва?

Она посмотрела на него широко раскрытыми глазами.

– Я?

– Да, ты?

Диди впечатляюще покачала головой.

– Ну, это оскорбительно, – заговорила она. – Обидно до глубины души. Я думаю только о твоем благе…

– Ну разумеется!

– Да, о твоем благе, а ты говоришь такие вещи. Мюррей, послушай меня. Я знаю подобных девиц. Они могут выглядеть великолепно, как торт со взбитыми сливками, но когда приблизишься к ним, обнаружишь, что это просто сахар и картон, как на рекламе в магазинной витрине. Поверь моей женской интуиции, дорогой, и держись от таких подальше. В душе у них ничего нет ни для кого из мужчин. Мюррей, это я говорю всерьез.

– Кого волнует, всерьез или нет? – отозвался он. – И смотри, пожалуйста, куда едешь!

Диди улыбнулась:

– О! Кто теперь чуть больше, чем возбужден?

Глава 7

Бруно Манфреди, готовясь отчитаться, никуда не торопился. Он давным-давно разработал ритуал приготовления – очень похожий на то, как медсестра раскладывает инструменты перед операцией, – в ответ на агрессивное раздражение Фрэнка Конми во время совещаний. Фрэнк сидел, покусывая усы и барабаня пальцами по столу, лицо его шло пятнами от сдерживаемой ярости, пока Бруно торжественно раскрывал свою кожаную папку, доставал из нее страницы отчета, клал их рядом с папкой, извлекая из нее фотографии и фотокопии, клал их рядом с отчетом, повторял этот процесс с газетными вырезками и другими материалами, клал их рядом с фотографиями, а затем с видом человека, завершившего утомительную работу, застегивал молнию папки и клал ее на пол рядом со своим стулом.

Это был только первый шаг. Затем начинались поиски в карманах пиджака, пока не находился и присоединялся к ряду на столе маленький черный блокнот. За ним следовали пачка сигарет, зажигалка, пакетик жевательной резинки, карандаш, шариковая авторучка и очечник. К этому времени лицо Фрэнка обычно становилось багровым.

Роскошные, в массивной оправе очки эффектно завершали представление. Бруно почти нежно доставал их из очечника, поднимал к свету для осмотра, дышал на линзы, протирал их и наконец надевал с видом глубокого удовлетворения, что становилось для Фрэнка последней соломинкой.

– Ну, теперь мы готовы, мистер Манфреди? – рычал он, и от этого громкого, звучного баритона новенькие стенографистки цепенели за столами.

Фрэнк пришел к выводу, что ускорить ритуал невозможно. Любая попытка это сделать, казалось, портила обычно превосходную память Бруно, заставляла его беспомощно, с жалкими, долгими извинениями рыться в бумагах и вдвойне удлиняла время изложения дела.

– Я, конечно, знаю, почему он так поступает, – пожаловался однажды Фрэнк Мюррею после особенно мучительного совещания. – А если был несколько суров с ним поначалу, то лишь потому, что люблю, когда человек садится, излагает свое дело и уходит. Но теперь он утвердил свою манеру, так что с этим ничего не поделаешь. – И после унылого размышления добавил: – Знаешь, мне даже не верится, что этому помешанному сукину сыну нужны очки.

Проблема заключалась в том, что к тому времени, когда Фрэнк умер, то, что началось как способ вывести его из терпения, стало укоренившейся привычкой. Глядя, как Бруно аккуратно раскладывает на столе материалы в обычный ряд, Мюррей ощутил томительное сочувствие всему, что испытывал Фрэнк в подобных случаях. Но более разумный, чем Фрэнк, он дождался окончания ритуала, потом выждал еще минуту и наконец мягко спросил:

– Где Лу? Он должен быть здесь вместе с тобой, так ведь?

– Сейчас он разбирается по делу с грузовиками. Знаешь, этот Доусон думает, что его водители расхищают грузы, которые перевозят. – Бруно снял обертку с кусочка жвачки и отправил его в рот. Потом зажег сигарету и с наслаждением затянулся, челюсть его продолжала мерно двигаться. – По поводу этих досье. Он разговаривал с архивистом, но пока никакого результата. Сказать почему – не может. Думает, что, возможно, начались строгости из-за Уайкоффа.

– Возможно. – Мюррей указал подбородком на обилие бумаг на столе. – Кто помогал тебе собрать все это? Ты работал не один, так ведь?

– Черт возьми, ты становишься хуже, чем Фрэнк, – возмущенно заявил Бруно. – Наш новичок, Риго, проверил несколько нитей, которые я дал ему, но беготней занимался я сам. Хочешь взглянуть на мои ботинки?

Мюррей отклонил это предложение.

– К чему все сводится?

– Относительно Миллера? Не знаю. Взять его с поличным не удалось. То ли он исправился, то ли организовал самое лучшее прикрытие, какое только возможно. Но есть кое-какие сведения, которые могут оказаться интересными. Давай я пробегусь по ним, а ты посмотришь сам.

– Именно пробегись, – с нажимом на второе слово сказал Мюррей. – Не ползай.

– Конечно, торопыга. – Бруно сунулся в свои бумаги. – Вот копия его свидетельства о рождении. Родился в Нью-Йорке в девятьсот пятнадцатом году. Вот протокол школьного делопроизводства и некоторые сведения из ежегодника, когда он окончил школу. Отличные отметки по математике – начинают проявляться задатки букмекера, – игрок теннисной команды, участник драмкружка.

Мюррею пришло на ум, что Арнольд Ландин почему-то поразительно тянет к тем, кто интересуется драмкружками. Поймал себя на мысли о Рут и раздраженно отогнал ее.

– Пока что, – сказал он Бруно, – недостает только седовласой матери и верного пса. Когда они появятся?

– Позволишь мне продолжать по-своему? – спросил Бруно. – Так вот, слушай. В сентябре тридцать третьего года Миллер поступил в Нью-Йоркский университет. Через три месяца ему указали на дверь.

– За что?

– За торговлю экзаменационными работами. Он и еще двое занимались тем, что крали экзаменационные вопросы и продавали их другим студентам. Об этом писали в газетах, когда родители Миллера стали просить о его восстановлении, и у меня есть несколько вырезок с материалами на эту тему. Как думаешь, они чего-то стоят для Харлингена?

– Предоставлю это решать ему. Что стало с Миллером после этого?

– Года на два мы теряем его из виду, потом находим занимающимся кабинетной работой в «Биндлоу резорт корпорейшн». Это та компания, что управляет «Эйкесом» – знаешь, отелем, стоящим миллиард долларов, в Катскильских горах. С собственным аэропортом, плавательным бассейном для всех постояльцев, рестораном для левшей – выдел бы ты рекламную книгу, которую они выпустили.

– Какое отношение имеет ко всему этому Миллер?

– Существенное. У владельца отеля, Дэниела Биндлоу, своей семьи нет, но есть племянница, Перл. В сороковом году Миллер сорвал куш – взял и женился на этой Перл. Она далеко не красавица, лет на пять-шесть старше Миллера, но он, видимо, решил – черт с ним, половину времени с ней он будет проводить при погашенном свете, а другую половину можно будет сидеть, просматривать банковский счет ее дяди. В общем, играл он наверняка.

Потом, в сорок втором году, его забрали в армию, и он провел там около года. Вырвался оттуда по причине бедственного положения в семье. Пока его не было, у жены произошло несколько нервных срывов, ее то и дело помещали в санаторий, пока Красный Крест не подал за нее голос.

После этого он вернулся к Биндлоу, и вот тут начинается интересное. Биндлоу в те годы одолевали всевозможные неприятности: обслуга требовала повышения зарплаты, произошло несколько забастовок, кроме того, у него были проблемы с баскетболом.

– С баскетболом?

– Я думал, ты в курсе. Отели нанимают студенческие команды играть летом за них; там это одно из самых значительных событий. Ребята считаются официантами, посыльными и так далее, но получают деньги за игру, и это знают все. Проблема Биндлоу была в том, что он не мог нанять побеждающую команду. Постояльцы хотели ставить на своих баскетболистов, но всякий раз проигрывались вчистую. Поэтому Биндлоу нашел человека, который мог обо всем позаботиться – о проблемах с обслугой, с баскетболом, обо всем сразу. Настоящего маленького чудотворца. Как думаешь, кто это?

– Миллер, – ответил Мюррей. – Кто же еще?

Бруно загасил окурок в стоявшей перед ним пепельнице и с улыбкой откинулся на спинку кресла.

– Человек по имени Джордж Уайкофф, – мягко сказал он, – вот кто еще. Уладит все дела с профсоюзом, с баскетбольной командой – с чем угодно, если ты можешь за это заплатить. Биндлоу мог.

– Где ты разузнал все это? – спросил Мюррей.

– Я раздобыл программу матча, который устраивался там в то время, а Риго нашел одного из его участников. Я долго разговаривал с этим человеком, угостив его выпивкой. Это все записано у меня. Он сказал, что можно использовать любые сведения оттуда, ему все равно. По его словам, команда-победительница появилась в отеле потому, что Уайкофф платил другим командам за проигрыш, но в конце сезона Уайкофф удрал почти со всеми деньгами на оплату. Его возненавидели все.

– И как это связано с Миллером?

– Так вот. Когда Уайкофф дал деру, Миллер и Перл смылись вместе с ним. Должно быть, это стало началом их связи. Потом Миллер оказался в Нью-Йорке, занимался букмекерством в Вест-Сайде, а компанию «Сонгстер» использовал как прикрытие. Кстати, она действует до сих пор. Миллер продал ее прошлым летом человеку по фамилии Биллингс, у меня были настоящие переговоры с этим Биллингсом. Знаешь, что это за предприятие?

– Театральное агентство?

Бруно пренебрежительно махнул рукой:

– Нет, класс Биллингса гораздо выше. Это настоящая западня для простаков. Компания заявляет, что пишет слова на музыку или музыку на слова – как простакам нужно. Видишь ли, многие недоумки считают, что могут писать песни. Если пошлют Биллингсу музыку, он напишет для них слова, если пошлют слова – напишет музыку. Платят они за это много, в конце концов получают какие-то тексты песен, и от этого никому не хуже. Биллингс говорит – какого черта, в почтовых правилах ничего против этого нет, поэтому он не беспокоится. У него там вышедшее из строя пианино, словарь рифм, и он говорит, что, пока простаки не переведутся, зарабатывать на жизнь можно. Когда этой компанией владел Миллер, Шрейд писал для него тексты песен.

Мюррей задумался. В какой-то мере он восхищался Миллером за безошибочный путь, которым тот шел к взяткам, подкупу, мошенничеству. Даже в выборе прикрытия для противозаконной деятельности Миллер отважился на то, что само по себе было мошенничеством. Какая-то утонченная интуиция позволяла ему точно определять, какому полицейскому давать взятку, сколько ему платить и как отправлять этого полицейского за решетку, когда придет время. Очень ловкая рыба легко плавает в горячей воде, это ее природная среда обитания.

– Что у него сейчас на уме? – спросил Мюррей. – У Миллера?

– Он вернулся к Биндлоу. Находится большей частью в нью-йоркской конторе, но когда в «Эйкесе» большой наплыв туристов, отправляется на время туда. Помощником управляющего. – Бруно снова закурил сигарету и склонился над столом, глядя в свой отчет. – В общем, давай я приведу подробности.

Он живет вместе с женой на Уэст-Энд-авеню. Детей у них нет, зато есть маленький пудель. У миссис Миллер есть своего рода сиделка; по словам швейцара, ей было очень плохо в День благодарения. Миллер работает с десяти до пяти, приезжает на такси домой около половины шестого, почти всегда сидит в квартире, около одиннадцати выходит на прогулку с собакой. Одевается элегантно, утром читает «Таймс», вечером «Телеграм», а также еженедельник «Вэрайети». Обедает в шикарном ресторане на первом этаже дома, в котором находится контора Биндлоу, «У Тервиллиджера». И за все время, что я следил за ним, он не обмолвился ни с кем словом, за исключением официанта. Что скажешь об этом?

– Просто осторожничает, – предположил Мюррей. – Наверное, Биндлоу взял его обратно с этим условием.

– Пожалуй. А Биндлоу придется развязать язык. В конце концов, он вывел на сцену Уайкоффа. – Бруно протянул Мюррей фотографию. – Вот так выглядел Миллер в то время. Я поручил лаборатории сделать увеличение с моментального снимка из старого рекламного проспекта, который выпустил «Эйкес». Сейчас он выглядит почти так же. Прибавил в весе, волос стало меньше, но его вполне можно узнать по этой фотографии.

На ней был высокий, хорошо сложенный человек в шортах, стоявший перед теннисной сеткой, на плечи небрежно наброшен свитер, под мышкой две ракетки. Он щурился от солнца, сияя белыми зубами на загорелом лице, белокурые волосы были взъерошены ветром. Фотография была явно нацелена на то, чтобы заманить в «Эйкес» не утративших надежды старых дев, и, должно быть, подумал Мюррей, оказала нужное воздействие. Он мог представить поднявшуюся над Катскильскими горами тучу отчаяния, когда этот предмет вожделений достался Перл Биндлоу.

Бруно зашел за спину Мюррея и стал с любопытством разглядывать через его плечо фотографию.

– Не особенно похож на букмекеров, которых ты встречал до сих пор, так ведь? – заметил он. – Выглядит так, будто готовится к олимпийским играм.

– Для этого нужно быть любителем, – сказал Мюррей. – А он прирожденный профессионал. – Бросил фотографию на стол. – Это все?

– Все.

– Ничего о Ландине? Ни причины, почему Миллер мог ложно обвинить его? Ни возможной связи между ними?

– Как это понимать? – запротестовал Бруно. – Сам знаешь, я выложил все, что у меня было. Все здесь.

– Все, что я видел здесь, – сказал Мюррей, – это умный букмекер, который откупается от полицейских, когда нужно.

– Угу, – сказал Бруно, – это именно то, что нам требуется, разве не так?

Мюррей улыбнулся.

– Знаю. Я только хотел, чтобы ты сказал это. Показал, какой ты умный детектив.

– Достаточно умный, чтобы понять, когда меня провоцируют, – холодно сказал Бруно. Бросил кожаную папку снова на стол и принялся ее упаковывать. – Продолжать работу по Миллеру?

– Нет. Шрейд очередной в списке. Раскопай на него, что сможешь.

– Сначала возьму выходной. Я устал. Возвращался домой в два часа ночи. Поднимался в семь – уже не помню даже, как выглядят ребята и Люси.

Мюррей был готов к этому. Люси Манфреди была круглолицей, суетливой, она мрачно смотрела на профессию мужа и регулярно открыто восставала против нее.

– Никаких выходных, – отрезал Мюррей. – Я позвоню Люси и все объясню.

Бруно застегнул молнию на папке.

– Тебе с ней придется туго. Притом не из-за меня. Она все спрашивает, почему ты больше не заходишь. Думает, что зазнался, когда стал большой шишкой.

– Она знает, что это не так. Скажи ей, я просто опасаюсь ее подружек не первой молодости, которых она постоянно подсовывает мне.

– Чудовища, – мрачно согласился Бруно. – Но ты знаешь, что такое женщина. Она места себе не находит, когда видит, как богатый мужчина ходит в холостяках. Ладно, скажу ей об этом завтра. Мне будет не вредно устроить выходной и показаться домашним.

– Завтра будешь работать по Шрейду, – сказал Мюррей. – И, выходя, скажи миссис Нэпп, что я хочу ее видеть.

Бруно остановился у двери.

– Слушаюсь, босс, – елейно заговорил он. – Будет сделано, босс. Да, сэр, босс. Еще что-нибудь, босс?

– Да, – сказал Мюррей. – Оставь здесь отчет по Миллеру. Он мне понадобится.

Он отмахнулся от неизменных карандаша и блокнота миссис Нэпп.

– Хочу пригласить вас на свидание сегодня вечером, – сказал он ей. – Что, если заеду за вами около восьми?