Текст книги "Восьмой круг. Златовласка. Лед (сборник)"

Глава 12

Диди не могла удержаться от того, чтобы не подсаживаться к чужим столикам. Когда она вернулась после третьей вылазки, Мюррей указал ей на стул и сказал:

– Предупреждаю честно. Если встанешь отсюда еще раз, сломаю твою красивую руку. Теперь садись и сиди.

Она повела себя как ни в чем не бывало:

– Дорогуша, что ты говоришь? Я не могу удержаться, если знаю людей, так ведь?

– Можешь, и не трать время на хлопанье ресницами. Я видел отсюда, что человек, с которым ты только что разговаривала, не имел ни малейшего представления, кто ты.

– Хм, – произнесла Диди. – Ну, может, раньше мы не общались, но это Тед Холлоуэй, он поставил на телевидении несколько вещиц, в которых я участвовала. Сейчас он делает большую теледискуссию, и я подумала, что будет хорошо, если смогу помочь. И вообще, обо мне мы почти не говорили. Речь вели главным образом о тебе. Мужчина с ним – это Уоллес Кроули, лауреат Пулитцеровской премии. Он хочет написать вместе с тобой книгу.

– Завтра первым делом за это примемся. Теперь, пожалуйста, послушай меня.

– Я слушаю. Я вполне могу есть и одновременно слушать, разве нет?

– Надеюсь. Помнишь Рут Винсент, ты познакомилась с ней в тот раз у Харлингенов? Ту, из-за которой подняла такой шум?

– Помню.

– Ну, не нужно смотреть на меня с такой подозрительностью. Я только хочу, чтобы ты устроила у себя небольшую вечеринку и пригласила ее. Но чтобы возле нее не было одинокого мужчины, потому что это будет моя сфера деятельности. Сделаешь это?

– Ни за что!

– О, прекрасно, – сказал Мюррей. – Я думал, то настроение у тебя уже прошло.

– Это не настроение, – ледяным тоном заявила Диди.

– Какой там черт нет! Если назовешь настоящую причину…

– Я уже назвала, и ты ее знаешь. Мюррей, мне не нравится эта девица. Не думаю, что она хороша для тебя. И не стану устраивать вечеринку для всяких…

– Успокойся, фурия, и давай не отклоняться от темы. Ты придумываешь добрый совет, но я его не просил. Я только хочу знать настоящую причину того, что ты…

На плечо Мюррея легла рука, он поднял взгляд и увидел раскачивающегося Кроули, лауреата Пулитцеровской премии.

– Мистер Мюррей Керк, великий детектив, – произнес Кроули с пьяной нежностью. Грузно сел. – Не возражаете, если я посижу здесь, правда?

– Конечно, возражаю, – сказал Мюррей, – но пусть вас это не волнует.

– Большое, большое спасибо, – сказал Кроули. Он был сильно пьян, но говорил почти членораздельно. – Большое, большое спасибо. И это еще не все.

– Позже, – сказал Мюррей. – Не сейчас. Как-нибудь потом, amigo[24]24
  Друг (исп.).


[Закрыть].

– Ладно. Эта леди, – Кроули нагло подмигнул Диди, потом, довольный собой, подмигнул еще раз, – говорит, что вы знаете все о детективной работе.

– Неправда, – сказал Мюррей. – Слушайте, приятель, почему бы не попытать счастья за другим столиком? Может, там повезет больше.

– Ха! – презрительно произнес Кроули. – Скромный. Очень скромный. Противно видеть, как человек держит свой свет под пудом[25]25
  Имеется в виду «под спудом».


[Закрыть].

Диди утешающе похлопала его по руке.

– Не расстраивайся, дорогуша. Мюррей из тех, кто любит, чтобы его уговаривали. Давай, скажи ему о книге.

Кроули захлопал глазами.

– О книге?

– Конечно, дорогуша, – ободряюще сказала Диди.

– А-а, книге. О старом Макклеллане. Старом Джордже Бринтоне Макклеллане, самом худшем… – Кроули запнулся и затем произнес эти слова внятно: – Самом худшем мерзавце во всей Гражданской войне. Вот кто он был. – Он подался вперед и разложил на столе нож и вилку. – Видите? Это старый Роберт Эдвард Ли. Это старый Джордж Макклеллан. Но военной разведки нет. Слушаете? Старина Джордж говорит: «Я могу задать трепку Роберту Э. Ли, но сначала мне нужно узнать, сколько солдат у него в армии». И посылает за старым подлым Пинкертоном, лучшим детективом на весь мир. «Мистер Пинкертон, – говорит, – разузнайте для меня, сколько солдат у старого Ли». Пинкертон возвращается. «Сэр, говорит, – и Кроули едва не упал со стула, размашисто отдав честь, – сэр, у Ли миллион солдат. Мало того. Миллион миллионов солдат! Мало того, сэр, они вооружены до зубов! У них есть пушки, зонтики, шпаги и всевсе!»

Диди посмотрела на Мюррея.

– Господи, – беспомощно произнесла она, но продолжать ей не дал вошедший в раж Кроули.

– Старина Джордж слушает это, – заговорил он, приставив ладонь к уху, – и приходит в ужас. Почему? Потому что не знает, что все, сказанное старым подлым Пинкертоном, – ложь! Каждое слово – выдумка. Знает только, что не может победить миллион миллионов солдат. Поэтому сидит и выжидает, пока Линкольн не отстраняет его от командования армией, и весь мир считает, что он рохля. Слушаете?

– Слушаю, – ответил Мюррей.

– Отлично. Но кто сделал из него рохлю? Старый, подлый Пинкертон, вот кто! Старый великий детектив говорит кучу лжи. И вот я хочу знать: почему? Может, он глупый? Может, его подкупили? Вы знаете детективную работу, так скажите мне. Кстати, как вас зовут?

– Шеридан, – ответил Мюррей. – Старый Фил Шеридан[26]26
  Филипп Генри Шеридан (1831–1888) – генерал, герой Гражданской войны 1861–1865 гг. Сражался в кавалерии северян.


[Закрыть].

Кроули захохотал.

– Сукин сын, это замечательно! – проревел он, восторженно колотя по столу. – Вас зовут Мюррей Керк, вы подлый старый детектив, но мне нравитесь!

– Мистер Кроули… – произнес официант за спиной Мюррея.

Кроули угрожающе замахал над головой столовым ножом.

– Идет кавалерия! – заорал он. – Идет старый Фил Шеридан!

Внезапно появился метрдотель с двумя официантами.

– Мистер Кроули, – сказал он, – думаю, нам следует проводить вас в комнату отдыха.

Мюррей втолкнул Диди во вращающуюся дверь и вывернул ее на улицу.

– Старая Диди, – сказал он, присоединясь к ней. – Старая Диди и ее друзья.

– Дорогуша, я все пыталась, пыталась тебе сказать, а ты никак не слушал. Выслушай меня, пожалуйста.

– Нет.

– Выслушай! Я пыталась сказать тебе, что он был совсем не таким, когда я с ним разговаривала за его столиком. Совсем не таким.

– Кто бы мог подумать, что в старике окажется столько выпивки?[27]27
  Ср.: «Кто бы, однако, подумал, что в старике так много крови?» Уильям Шекспир. Макбет. Акт пятый, сцена I. Перевод С. Соловьева.


[Закрыть] Замечательно. Это понравилось бы даже старому Фрэнку Конми. Он всегда любил сочные парафразы Шекспира.

– Отвратительно, – устало сказала Диди. – И тут очень холодно. Куда отправимся теперь?

– В «Сент-Стивен».

– «Сент-Стивен»! Но ведь еще только девять часов! Никто не возвращается домой в такую рань.

– Ну и что? Давай поживем опасно для разнообразия.

Он наливал на кухне коньяк в суженные кверху бокалы, когда из спальни донесся громкий голос Диди:

– Мюррей, где все мои вещи? Я не могу найти их в чулане, а тут прямо-таки холодильник.

– Тогда выходи из чулана и загляни в нижний ящик гардероба. И перестань так кричать. Что подумают соседи?

– Пошли они, – сказала Диди, как Мюррей и ожидал.

Когда она появилась в легком неглиже цвета слоновой кости, он сидел на кушетке, согревая в каждой руке по бокалу. Она взяла один и лениво подняла к свету.

– Мюррей, для чего ты убрал все в гардероб?

– Из-за уборщицы. Она теперь последовательница Отца Дивайна[28]28
  Отец Дивайн (наст. имя Джордж Бейкер) – негритянский лидер одной из религиозных сект (1912–1965 гг.).


[Закрыть] и так преисполнена праведности, что над головой у нее образовался нимб. В общем, мне стало неловко, потому что знаю, что из-за этого, ей неудобно входить в чулан, поэтому я кое-что предпринял. Вот и все.

– Ты серьезно?

– Конечно. Неужели думаешь, я мог бы экспромтом придумать что-то столь невероятное?

– Пожалуй, нет. А ты приятный во всех отношениях, правда, дорогуша? – Диди уютно растянулась, положив голову ему на колени, а щиколотки на подлокотник кушетки. – Я думала, это администрация, и собиралась резко выказать недовольство по этому поводу.

– Нет-нет. Администрация высоконравственна – это так, но только в отношении более дешевых комнат. И не пытайся пить, опустив голову. Захлебнешься.

– Не захлебнусь. Вот посмотри.

Мюррей посмотрел с восхищением.

– Знаешь, превосходный трюк. Где ты ему научилась?

– А-а, в Амарильо, еще маленькой. Постоянно пила из крана, опустив голову. Решила, что могу научиться этому, и в конце концов научилась.

– Молодчина. – Мюррей допил коньяк и глубоко вздохнул. – Диди, ты слушаешь?

– Угу.

– Тогда слушай внимательно. Когда мы были на той небольшой вечеринке, где я познакомился с Рут Винсент?

– Ну до чего ты ограниченный! И перестань гладить мой животик. Не хочу, чтобы ты гладил мой животик, когда просишь помочь тебе соблазнить кого-то.

– Черт возьми, кто говорит о соблазнении? И у тебя это не животик. Он только у маленьких девочек. У тебя брюхо.

– Ну, что бы это ни было, перестань. Мюррей, я не шучу. Из-за этого я чувствую себя совершенно непристойной.

– Извини, – сказал Мюррей. – Кажется, иногда я не очень сообразителен.

Диди села и опустила ноги на пол.

– Пожалуй, – сказала она, а потом недоуменно уставилась на него. – Мюррей, что там с этой девицей? Ты влюблен в нее?

– Влюблен. Поразительно, правда?

– Хочешь жениться на ней?

– Да.

Диди долгое время молчала. Потом вздрогнула и подобрала ноги под себя.

– Холодно, – сказала она. – Почему бы не разжечь небольшой огонь в старом камине? Нет смысла в камине без огня в нем.

– Принесу тебе одеяло. – Он встал. – Разводить огонь очень хлопотно.

– Ничего не хлопотно. Сначала разведи огонь, а потом можешь принести мне одеяло и еще коньяка.

Мюррей послушно принялся за дело, развел яркий огонь, а потом пошел за одеялом и очередным бокалом коньяку. Когда вернулся, Диди сидела на полу перед камином, лениво тыча палочкой в золу растопки. Он протянул коньяк и набросил ей на плечи одеяло.

– Теплее теперь?

– Немного. Нет, на кушетку не садись. Придвинь кресло, чтобы я могла прислониться к тебе.

Мюррей придвинул кресло, и Диди положила голову ему на колено.

– Разве не странно? – сказала она. – Зачем только строят камины в таких отелях?

– Не камины, – сказал Мюррей, – только один камин. Он единственный во всем здании. Во время Великой депрессии, когда делали все, чтобы удержать жильцов, Фрэнк заставил хозяев сделать его в своей квартире. Говорил, это была легкая работа, но я не уверен.

– Видимо, он был очень холоден.

– Наоборот. Он говорил, что ни разу не встречал хорошенькой девушки, которая могла бы удержаться от соблазна лечь на пол перед открытым огнем. А когда ложилась…

– Надо же, старый козел! – возмущенно сказала Диди.

– Умный старый козел. Смотри, где ты лежишь. И вообще это природная символичность. Хорошенькие девушки любят играть с огнем.

Диди легонько похлопала его по колену.

– Не все, дорогуша. Не та, в которую ты втрескался. Она учительница до мозга костей.

– Перестань, – сказал Мюррей.

– Нет. Ладно, перестану. Но я могу говорить о тебе, так ведь?

– Могу я тебя как-то остановить?

– Нет, никак не можешь. Мюррей, знаешь ты, что в тебе живут два разных человека, настолько разных, насколько это возможно? Знаешь, как это может быть плохо для тебя?

– Почему? Двое могут жить на те же деньги, что и один, так ведь?

– Перестань. В тебе два человека. Один из них весь день у себя в кабинете, или в суде, или где-то в трудах и может быть самым холодным, жестким, язвительным из двуногих тварей. А другой… Скажи мне вот что, Мюррей: когда ты начал водить меня по разным местам – сразу же после того, как Дональдсон дал мне развод, – почему ты это делал?

Мюррей взял пустой бокал, который она сунула ему, и поставил на пол.

– Ты должна бы знать почему. Я подумал, что ты славная.

– Нет, так ты не думал. Я была дурой. Просто испуганной, одинокой, плаксивой дурой. И ты знал это, разве нет? Вот почему появился из ниоткуда с громадным букетом и большим флаконом духов, разве не так?

– Разве так?

– Да, так. – Диди ударила его по ступне кулаком. – И это твоя другая сторона. Это другой Мюррей Керк – добрый, внимательный, он заботится о том, что испытывают люди, и не смеется над ними, когда они бывают слегка глупы.

– Я никогда не называл тебя глупой, – запротестовал Мюррей. – И перестанешь ты колотить меня по ступне? Сломаешь большой палец.

– Иногда я бываю глупа. – Диди ударила еще сильнее. – Но мне хватает ума понять, что в тебе живут два разных человека, и разделять их, как это делаешь ты, нехорошо. Происходит то, что одна сторона наблюдает за другой и не пытается помочь. Если бы ты хоть раз свел их вместе, то понял бы, как нелепо сходить с ума по этой красивой статуе самодовольной учительницы. А, что толку?! – произнесла она и повернулась лицом к камину. Палочка, которой баловалась, лежала поблизости, она взяла ее и бросила в огонь.

– Это несправедливая оценка, – сказал Мюррей ей в спину. – Разве я сказал хоть слово против Эвана, Алекса или кого-то еще, кем ты интересовалась?

– Нет, но я не говорила тебе, что хочу выйти за них замуж, разве не так? Ты знал, что Эван уже женат, а уж за Алекса, Господи, выходить я никак не собиралась.

– Почему? Он кажется, в общем, неплохим парнем.

– Я давно сказала тебе почему. Я не выйду ни за кого, кто не имеет денег. Настоящих денег, а не хвастовства.

– Да, хорошая характеристика Алекса.

– Тут я ничего не могу поделать. Он лапочка, но имеет сейчас только то, что я даю ему. Если мы поженимся, у него не будет даже этого, потому что тогда алименты перестану получать как бывшая жена. – Диди вяло пожала плечами. – Как знать? Может, снова выйду за доброго старого Дональдсона. Он добивается этого.

– Это перемена намерений. Когда я спрашивал прошлый раз…

– Тебе-то что! – раздраженно сказала Диди. – Принеси-ка, пожалуйста, еще выпить и перестань ко мне придираться. – Снова повернулась лицом к нему: – А потом, с чего ты решил, что эта девица приедет на вечеринку только потому, что я пригласила ее? На дружески настроенную она не похожа.

– Приедет. Она помешана на поэзии Эвана, а я сказал ей, что ты знала его. Сыграй на этом. Скажи, что будешь рада поговорить с ней о нем. Пригласи пару человек из той компании, которые увивались за ним, и скажи ей, что она познакомится и с ними. Только не говори, что там буду я. Это может создать проблему.

– Да, – сказала Диди, – вижу, что может. Мюррей, между тобой и этой девицей что-то уже произошло, так ведь? Что это было?

– Не знаю. Сам понять не могу.

– Приставал к ней или что?

– Заговорила как армейский врач, расспрашивающий призывника о половой жизни. Давай не касаться клинических подробностей.

– Значит, приставал, – убежденно сказала Диди. – И, держу пари, получил пинка, куда следует.

– Спасибо.

– Пожалуйста. Но все-таки я не понимаю. Допустим, я сделаю это для тебя – пойду на эти хлопоты и все такое. Что я за это получу?

– Чего ты хочешь?

– Ну… – Она сунула в рот мизинец и задумчиво прикусила его, глядя на Мюррея сощуренными глазами. – Можешь купить одну из картин Алекса. Это самое малое, что ты мог бы сделать.

– Самое малое! – сказал Мюррей и рассмеялся. – Диди, все картины, какие пишет этот парень, величиной с цирковой тент. Что мне делать с вещью такого размера в этой квартире?

– О, какой ты щедрый любовник! Так вот, дело в том, что у него в студии много работ поменьше, и там состоится в субботу твоя драгоценная вечеринка. Захвати чековую книжку. Она будет твоим входным билетом.

– Шантажистка! – восхищенно сказал Мюррей. – Ладно, договорились. Одна маленькая картина, написанная от руки. Сейчас принесу бутылку, и мы за нее выпьем.

Два часа спустя, когда бутылка опустела и огонь догорал, она крепко спала на полу, свернувшись под одеялом. Была она там и наутро, но совершенно скрытая из виду горой дополнительных одеял и норкового манто, которые Мюррей любезно навалил на нее перед тем, как, пошатываясь, пойти к кровати. Только легкое шевеление этой горы говорило о том, что под ней есть жизнь.

Уходя из квартиры, Мюррей бережно закрыл за собой дверь и, щадя утонченные чувства горничной, повесил табличку «Не беспокоить» на дверной ручке снаружи.

Глава 13

Большая часть утра ушла на поиски Харлингена – он находился в суде, объяснила Дайна по телефону, но не знала, в каком именно, – а потом, когда миссис Нэпп отыскала его на основании этой скудной информации, на ожидание его приезда в контору. К этому времени Мюррей положил в досье Ландина последние материалы и сделал несколько сокращенный его обзор. Они с Харлингеном провели долгое время за этим обзором.

Было ясно, что некоторые пункты в нем, особенно примечания к тому, что говорил Шрейд, не особенно нравятся Харлингену.

Это не значит, поспешил он заверить Мюррея, что агентство «Конми – Керк» плохо делает свою работу. Наоборот, работает оно замечательно. В конце концов, собранный Мюрреем материал сделал ясной линию атаки Лоскальцо. Пять прежних его задержаний – вот мотив Миллера для дачи непомерной взятки, и это станет плацдармом. Потом Миллер заявит, что задержание подставного лица было произведено в то время, когда рядом с Ланденом не было Бенни Флойда. Затем Шрейд даст показания о своей роли в этом деле, и на этом все. Да ведь отчет агентства, в сущности, представлял собой план ведения дела обвинением!

Однако сложность заключалась в том, что знание линии атаки противника не обеспечивает автоматически защиты от нее. Взять, к примеру, элемент времени. Если Лоскальцо нужно доказать, что сделка была заключена в то время, когда Ландин был с этой шлюхой Хелен, ей придется выступить свидетельницей, правда? Она единственная, кто может подтвердить алиби Ландина, так ведь?

– Ну и что? – спросил Мюррей. Он с удовольствием ждал, когда получит слово в этом обсуждении… – Готов держать пари, что присяжные, едва увидев Хелен, оценят ее привлекательность, как и Ландин.

– Это не значит, что поверят ее словам. Да и вел я речь о другом. Представляете, как это подействует на Рут? Это будет ужасно. Я даже не знаю, позволит ли мне Арнольд вывести эту женщину на свидетельское место. Нужно будет поговорить с ним. И с этой женщиной. Возможно, она…

Мюррей сильно встревожило то, как из его карт был выдернут козырь.

– Постойте, – заговорил он. – Что касается Ландина, нет смысла делать из этого проблему, пока дело не будет собрано полностью, и тогда он сможет увидеть, что у него нет выбора. А что касается Хелен – думаю, вам пока что не следует ее трогать.

– Почему?

– Потому что положение с ней несколько сложнее, чем я мог бы обрисовать его. Дело здесь деликатное.

Харлинген покачал головой:

– Не понимаю.

– Видите ли, у Хелен есть муж. Возможно, он был там в тот день вместе с ней и Ландином.

Харлинген сразу повеселел.

– Ну и что? По-моему, это замечательно. Лучше быть не может. Это дает нам подтверждающего свидетеля и, вне всякого сомнения, доказывает, что Ландин и эта женщина…

– Нет, не доказывает.

– Нет?

– Если бы вы видели этого старого хрыча, то поняли бы, что я имею в виду. Он лет на сорок-пятьдесят старше ее и похож на гриб-поганку, только еще ядовитее. Интуиция подсказывает мне, что он получает удовольствие, подглядывая в замочную скважину.

– Господи! – произнес адвокат.

– Это еще не все. Еще он из тех типов, которые слегка несдержанны в разговоре. Что могут разойтись на свидетельском месте и превратить все в посмешище. Как свидетель он был бы ужасен. Конечно, поскольку я знаю теперь, как держаться с ним и с этой женщиной, то могу неплохо управлять ими. Вот почему я думаю, что лучше предоставить их мне, пока не возникнет необходимость вашего вмешательства.

Харлинген походил на человека, который обнаружил особенно отвратительную змею, обвившуюся вокруг его руки, и еще не опомнился.

– Да, – сказал он. – Понимаю, что вы имеете в виду. Если вы с ними в хороших отношениях, я не хочу этому угрожать. – Сожаления в его голосе не слышалось. – И в конце концов, – продолжал он с нарастающей уверенностью, – если показания дает женщина, она не обязана объяснять в подробностях, что происходило, так ведь? Она может сказать, что Арнольд старый знакомый. Что он заглянул на чашку кофе. По крайней мере мы избавим от страданий Рут.

– Только вот что еще, – вкрадчиво заговорил Мюррей. – Женщина, о которой идет речь, – знойного вида, рыженькая, лет двадцати, и фигура у нее – ну, мягко говоря, телесами наделена она очень щедро. Лоскальцо, едва увидев ее, все поймет. И тут же выбьет эту чашку кофе у вас из руки.

Глядя, как Харлинген переваривает услышанное, Мюррей поразился своей искренней симпатии к этому человеку. Харлинген по любым меркам человек порядочный. Судя по всему, хороший муж, хороший отец, хороший друг. Не лишен мужества. Он мог бы вести спокойную жизнь, как избалованный кот, однако в своем возрасте отказался от этого и отправился бродить по незнакомым проулкам, сражаться с более сильными и хитрыми котами, изначально знающими эту местность. Да, решение неразумное. Отдающее благородным добросердечием, навязчивым идеализмом, такие часто заражают людей типа и класса Харлингена. Предложенное психоаналитиком, берущим за час сорок долларов, понимающим, что должен предоставить что-то за свой гонорар. И все-таки оно требовало мужества. С определенными оговорками невозможно не испытывать симпатии к человеку с таким духом. И не существует закона, запрещающего Харлингену в конце концов повзрослеть и проявить здравый смысл. Подумав это, Мюррей обратился к Харлингену:

– Не будете против, если я задам личный вопрос?

Харлинген улыбнулся:

– Знаете, когда начинают с этого, обычно я обнаруживаю потом, что против. Это шутка, разумеется. Что вы хотите узнать?

– Вы изменили свой взгляд о Ландине? О том, что он безупречный, примерный, честный полицейский, которого двое правонарушителей ложно обвиняют по неизвестной причине?

– Нет, не изменил, – ответил Харлинген. Он был явно раздражен. – И, судя по несколько сардоническому тону, я понял, что и вы не изменили своего. Меня это удивляет, право.

– Почему?

– Почему? Из-за показаний, которые вы сами получили. Вот этих, – сказал Харлинген, хлопнув ладонью по бумагам перед ним. – Хорошо, я признаю, это доказывает, что Арнольд поступил глупо. Может, даже немного хуже, чем глупо. Но вместе с тем это доказывает, что он не виновен в лжесвидетельстве. Не представляю, как вы можете это оспаривать.

– О, еще как могу. И оспариваю.

– Не представляю как, – упрямо повторил Харлинген. – Одни только показания той женщины…

– …охватывают около двадцати минут. Не охватывают ни одной минуты до или после.

– Но Ландин все остальное время находился вместе с Флойдом. Вы слышали, как Флойд сказал это.

– Да, – заговорил Мюррей, – слышал. И разделил он ту взятку с Ландином или просто хороший друг ему, но он лгал, как не знаю кто. Нельзя сказать, что я не отдаю ему должное. Он ни для кого не изменит этого показания. Ни для вас, ни для Лоскальцо, ни для ангела, отмечающего добрые дела и грехи человека. Будет стоять на своем до конца, и его это ничуть не побеспокоит. Вам не служить в полиции нравов, не сдружиться с таким человеком, как Ландин, если вас беспокоят такие мелочи, как взятка и лжесвидетельство.

Харлинген собирался что-то сказать, но передумал. Рассеянно потер ладонями туда-сюда короткие волосы.

– Нет, – сказал наконец он. – Я не верю этому.

Мюррея поразило то, как это было сказано. Категоричность тона. Уведомление, что это свидетельство рассмотрено и вежливо отвергнуто. У него возникло ощущение, что он с разбегу наткнулся на твердый предмет, о существовании которого не знал; и это ощущение, как сказал он себе, было странным потому, что его вызвал такой человек, как Ральф Харлинген.

– Хорошо, значит, вы не верите, – сказал Мюррей. – Но Лоскальцо верит и будет твердить это на суде, пока присяжные тоже не поверят. Вот что приносит успех в вашей профессии.

Харлингена как будто не встревожило и это.

– Понимаю, о чем вы, – сказал он. – Я часто видел Лоскальцо на прошлой неделе.

– Вот как? Где же?

– В суде. Сидел в заднем ряду как наблюдатель на том процессе, где он в настоящее время работает. – Харлинген восхищенно покачал головой. – Он свое дело знает.

– Вас это беспокоит?

– Нет, как ни странно, ничуть. – Харлинген издал отрывистый смешок. – Может, это звучит слишком самонадеянно, но я уверен, что обладаю способностями хорошего судебного адвоката. Я могу думать, могу хорошо говорить, могу сильно ударить, если есть чем. Это не просто слова. Конечно, я вел лишь несколько гражданских исков, но вел успешно. Мой отец однажды это признал, и, думаю, вы знаете, как он скуп на похвалы. Или вам это не нравится? Я предупредил, что это прозвучит слишком самонадеянно.

– Нет, – сказал Мюррей, – самонадеянность может оказать большую помощь адвокату. Собственно говоря, единственное, что не получалось у меня на юридическом факультете, это публичные выступления. Тогда меня это не особенно беспокоило только потому, что я представлял себя мозгом, диктующим чужому сочному голосу. Мысленный образ был замечательным, пока не вмешалась реальность.

– Вот не знал, что вы изучали право, – удивленно сказал Харлинген. – Где это было?

– В Бруклине, в Университете Святого Иоанна. Сразу же за мостом.

Харлинген с серьезным видом кивнул.

– Да, – заметил он с ожидаемым авторитетным видом, – оттуда выходили хорошие профессионалы.

У Мюррея возникло злобное искушение попросить его назвать нескольких, но он сдержался.

– Давайте вернемся к Ландину, – сказал он. – Виделись с ним в последнее время?

– Да, в воскресенье утром он был дома. Мы составили список тех, кто может выступить как свидетели о репутации.

– Например?

– Ну, один старый друг, преуспевающий теперь в торговле недвижимостью. В самый раз, чтобы произвести впечатление на специально подобранных присяжных.

– Пожалуй. Кто еще?

– Многие. Священник и несколько членов церковного совета. Полицейский, который патрулировал участок вместе с Арнольдом, когда Арнольд носил форму. Он был там, когда Арнольд взял вооруженного бандита и получил благодарность в приказе. Знали вы, что он удостоился благодарности?

– Нет. И не знаю, может ли благодарность быть принята в этом деле.

– Может быть, и нет. И все-таки я хочу донести этот факт до присяжных. Если присяжные услышат о благодарности, не важно, вычеркнута ли потом она из послужного списка.

– Есть смысл попробовать, – сказал Мюррей. – Это весь список?

– Нет, последний в нем – директор школы, где учился Арнольд. Доктор Чарлз Фуллер из Гринвич-Хай. Я вчера говорил с ним по телефону, он хорошо помнит Арнольда. Кажется, в школе произошел какой-то инцидент – хулиганы напали на ученицу или что-то вроде, – и не появись Арнольд, дело могло бы закончиться трагически.

Мюррей почувствовал, что у него напряжен каждый нерв.

– Эта школьница, на которую напали, – небрежно спросил он. – Не узнали, случайно, ее фамилию?

– Нет, но это не важно. Важно само свидетельское показание, особенно данное таким человеком, как Фуллер. Но, как я сказал, не всегда легко залучить таких на свидетельское место. Возможно, его удастся уговорить, но я не уверен.

– Знаете что, – отрывисто сказал Мюррей, – я хочу сам поговорить с ним сегодня. Мне все равно нужно ехать в тот район, – добавил он, чтобы предотвратить возможные возражения. – Это меня не затруднит.

До конца их встречи он почти ничего не говорил, а то, что думал, пока Харлинген бессвязно болтал на свой манер, было в основном непечатным. Мысли его главным образом касались озабоченных адвокатов, которые работают всего над одним делом и потому у них достаточно времени, чтобы заговорить человека до смерти, хотя на это ему было в высшей степени наплевать.

У доктора Фуллера, человека предпенсионного возраста, с мешками под глазами, несколько волос были тщательно протянуты поперек лысой головы, словно скрипичные струны. Говорил он ровным голосом, самодовольно, словно просвещающий крестьян добрый мудрец.

Доктор заверил Мюррея, что Арнольда он помнит хорошо. Пожалуй, не образцовый ученик, но определенно выдающийся. Отличный спортсмен. Прирожденный лидер. Лишь еще несколько человек в истории школы удостоились чести быть избранными президентами совета учеников на два срока подряд. Замечательное достижение, особенно для мальчика из такой семьи, как у Арнольда. Пьющие, жестокие родители, нисколько не помогавшие сыну. Совершенно необразованные. Печально, когда такие люди…

Мюррей заерзал на стуле.

– Там был какой-то инцидент, так ведь? – напомнил он. – Кажется, мистер Харлинген упомянул о нападении на школьницу…

– А, да-да. Это было отвратительное происшествие. Ученица, в ведении которой находилась кладовая в подвале, спустилась после звонка, чтобы запереть ее, и тут двое юных хулиганов, которые грабили кладовую, схватили девушку и затащили внутрь. Намерения их были ясны. Они были просто грубыми, тупыми животными. Если бы Арнольд не услышал криков девушки и со значительным риском для себя не выгнал их, произошла бы настоящая трагедия.

– Вы помните ее фамилию? – спросил Мюррей.

Да, оказалось, доктор Фуллер ее фамилию помнил. Но назвать не имел права. Полицейские и родители девушки усердно внушали это ему. Очень усердно. Разумеется, это вполне понятно. Девушка имела право на защиту от бульварных газет и от сплетен соседей. Слава богу, дело разбиралось очень осторожно. Было бы возмутительно, если бы репутация школы пострадала от такого случая, в котором она была совершенно неповинна. Да ведь сама девушка…

В нескольких кварталах оттуда, на Восьмой улице, Мюррей нашел бар с относительно хорошо освещенными кабинками. В дальнем углу расстелил на столике карту улиц, прижал ее бутылкой пива и стал тщательно изучать. Потом сложил карту и подошел к телефону.

Ближайшей больницей была «Виктори», но его бодро уведомили, что службы «Скорой помощи» у них нет. «Большинство вызовов «Скорой» принимает больница Святого Алонсуса, – сказала девушка на коммутаторе. – Если вам нужна «Скорая помощь», мистер, позвоните в полицию. Они тут же примут меры».

В больнице Святого Алонсуса оказались более услужливыми: «Да, десять – двенадцать лет назад у нас была служба «Скорой помощи». Собственно, была и пятьдесят лет назад. Архивы? Вам нужно обратиться к сестре Анжелике в регистратуре. Она должна все о них знать».

Монахиня с резкими чертами лица в регистратуре нашла время между бесконечными телефонными звонками с сожалением покачать головой.

– Извините, – сказала она, – но прежде чем показать вам какую-то медицинскую документацию, я должна получить разрешение директора. А его сегодня нет.

– Сестра, меня не интересуют медицинские документы. Мне нужны только записи водителей машин «Скорой помощи» того времени. Разве они не хранятся отдельно?

– А-а, да. Это так. Прошу прощения, не поняла сразу. Возможно, сестра Мария-Глория поможет вам найти, что нужно. Она заведует нашими старыми архивами.

Сестра Мария-Глория была миниатюрной китаянкой с застенчивой улыбкой и глазами, блестящими искренней услужливостью за старомодными очками в стальной оправе. Она озабоченно выслушала Мюррея и повела его по длинному коридору, юбки ее шелестели по натертому полу. Когда она открыла дверь тускло освещенной кладовой, причина ее озабоченности немедленно стала ясна.