Текст книги "Восьмой круг. Златовласка. Лед (сборник)"

Мюррей размышлял над этим, пока Бруно не застонал:

– Говори со мной, приятель, говори со мной. Здесь холодно и одиноко.

– Ты жалкий трус. Слушай, почтовое отделение от тебя далеко?

– Было где-то поблизости. Мюррей, что у тебя на уме, игра в «Брата Фрэнка»?

– Сделаем такую попытку, – сказал Мюррей. – Две открытки и два письма, только смотри, пиши адрес разборчиво, чтобы они не оказались в отделе невостребованных писем.

– Все понял. Скажи, кто будет Братом Фрэнком?

– Буду я, – ответил Керк, – поэтому пиши Брату Мюррею.

– Ладно. Тогда до завтра.

– Постой, постой. – Мюррей придвинул к себе блокнот и начал аккуратно выводить кружки. – Помнишь, Джек Коллинз, когда был здесь в прошлом году, что-то говорил о новом деле у него на Тихоокеанском побережье, но не захотел сказать, что оно представляет собой?

– Помню.

– И помнишь, я потом сказал тебе, что если его новое дело представляет собой продажу магнитофонных пленок и фотографий порнографическим журналам, нам нужно открыть другое агентство, чтобы работать по заданиям оттуда?

Наступило молчание.

– Понял, – сказал наконец Бруно.

– Какого черта, – заговорил Мюррей. – Бруно, я знаю, как ты к нему относишься – вы всегда были друзьями, у него есть работа в Лос-Анджелесе, которую ты можешь получить в любое время, – но не могу допустить, чтобы мы с этим связывались. Если наши значительные клиенты узнают о такой связи, о них завтра же можно будет забыть. Понимаешь, так ведь?

– Понимаю, конечно. Только, Мюррей, возможно, ты совершаешь ошибку. На Западе все агентства занимаются этим. Эта чертова Калифорния сплошь напичкана подслушивающими устройствами. Взять любую из голливудских красоток – если она не думает, что у нее под матрацем установлен микрофон, то не может спать по ночам. Раз там есть такой золотой прииск, то нельзя винить Джека за то, что он хочет поживиться, так ведь?

– Я не виню его, – заметил Мюррей. – Я не имею с ним дел, пока он работает с этими журналами. Он хороший человек, Бруно, но сейчас не нужен мне. Говорю прямо, чтобы ты знал – здесь нет ничего личного.

– Черт возьми, – сказал Бруно, – мне ты ничего не должен.

Тут вмешался голос телефонистки, далекий и мелодичный:

– Пожалуйста, опустите пять центов для разговора в течение следующих пяти минут.

– Вымани у кого-нибудь другого, сестричка, – сказал Бруно и повесил трубку.

Мюррей медленно положил свою, а потом сквозь темную путаницу мыслей осознал, что мисс Уайтсайд со странным выражением лица смотрит на него от двери. «Что там еще?» – подумал он.

– Мистер Керк, вас хочет видеть девочка, – сказала мисс Уайтсайд. Голос ее был таким же странным.

– Молодая девушка?

– Девочка, – холодно подчеркнула мисс Уайтсайд. – Маленькая, с большим ртом.

Описание было исчерпывающим. Еще до того, как гостья переступила порог, Мюррей понял, что это Меган Харлинген.

Глава 10

Выход – единственное слово, каким это можно было назвать. Ни одна трагическая актриса, выходящая на сцену для своего коронного эпизода – тем более способная сникнуть от таких проблем, как нос, покрасневший от холода, бросающаяся в глаза грязь на руках, перекошенные швы чулок и шаткая походка на высоких каблуках, – не могла бы сделать его эффектнее. К таким мелочам Меган была равнодушна. Пальто ее было небрежно наброшено на плечи. Юбка широкого розового кружевного платья раздувалась над кринолином и вяло раскачивалась при ходьбе. Надменность ее была потрясающей.

– Очень рада, что мне наконец позволили видеть вас, – сказала она Мюррею. – Кое-кто…

– Она сказала, ей нужны деньги на проезд, чтобы вернуться в школу, – вмешалась мисс Уайтсайд. – Я ответила, что вы заняты и я буду рада помочь ей. И тут… удивляюсь, что вы не слышали шума сквозь дверь, мистер Керк.

Губы Меган искривились.

– Я не поднимала шума. Просто ясно дала понять, что никак не могу брать деньги у незнакомых.

– Вот уж точно! – возмущенно заявила мисс Уайтсайд, и дверь кабинета второй раз за день захлопнулась с грохотом взорвавшейся бомбы.

Это как будто ошеломило Меган. Она попыталась улыбнуться, но потом, при холодном молчании Мюррея, оставила эту попытку.

– Извините, – сказала она слабым голосом. – Я вовсе не хотела ее сердить.

– Нет?

– Правда не хотела.

Мюррей вздохнул.

– В таком случае, Меган, позволь открыть тебе глубокий, мрачный секрет. Мисс Уайтсайд из тех эксцентриков, которые непременно сердятся, когда им кто-то грубит. Если вдуматься, – добавил он с суровой многозначительностью, – в этом отношении она очень похожа на миссис Дональдсон.

– Миссис Дональдсон? О, это вы о Диди.

– Это я о Диди.

– Странное прозвище, правда? – бойко сказала Меган. – Мюррей, откуда оно у нее?

Он ласково взглянул на нее и промолчал.

Меган принялась рассеянно грызть ноготь большого пальца.

– Насколько я понимаю, она доложила вам, что произошло, правда? О том, что я сказала ей?

Он кивнул.

– Так вот, делать этого не следовало. Она рассказала только затем, чтобы выглядеть невыразимо героичной и вызвать сочувствие. Будь вы женщиной, сразу бы это поняли.

– Не думаю, Меган. У нее был выбор либо дать тебе пощечину перед всем обществом, либо отвести душу со мной, и, на мой взгляд, она приняла правильное решение. Только я не пойму, с какой стати ты сделала ей замечание. Какая у тебя была цель?

– Прошу прощения, но я не скажу. Уверена, что вы не поймете.

– Не третируй меня, сестренка. Отвечай на вопрос.

– Ну ладно же! – с отчаянием сказала Меган. – Я только хотела… Она ваша подруга?

– Нет, и не увиливай от ответа.

– Тогда, наверное, любовница, так ведь?

– Меган! – произнес он возмущенно, так как решил, что нужно повысить голос, хотя бы из приличия. Собственно, впервые с тех пор, как заставил себя подняться с постели, он почувствовал, что день насыщен перспективами и жизнь полна приятных маленьких неожиданностей.

Меган, казалось, не разделяла этого чувства.

– Ну и пусть, – угрюмо сказала она. – Диди похожа на любовницу.

– Меган, поскольку ты, видимо, даже не знаешь, что означает это слово…

– Я знаю. Оно встречается во многих книгах. И у того человека, который живет под нами…

– У мистера Уолтерса?

– Да, у мистера Уолтерса. Так вот, у него есть любовница, я сама ее видела. Однажды он привел ее на вечеринку, она напилась, и у них вышла потрясающая ссора. Она сказала, что все лечатся психоанализом и ей хочется тоже, он ответил, что это слишком дорого, и она ушла в слезах. Я была там, когда это случилось.

Мюррей с сожалением подумал о запертом магнитофоне.

– Это очень интересно, Меган, но все-таки неуместно. Я хочу услышать, почему ты была груба с Диди.

– Я объясняю, почему, и я не хотела быть грубой. Я лишь намекнула ей в самой любезной манере, что она неподобающе выглядит.

– Она выглядела неподобающе?

– Конечно. Вырез платья был до сих пор, а когда она забросила ногу на ногу, юбка задралась так, что стало видно ее черное кружевное белье. Хотя только близилось время обеда, надушена была так, что невозможно было дышать, и весь этот мех и драгоценности нацепила спциально для прихода в гости. Это было до того отвратительно, что слов не подберешь.

– Безнадежное дело, – угрюмо согласился Мюррей. – Удивительно, что у тебя хватило смелости за него взяться.

Глаза Меган сузились.

– И это еще не все. Как она вешалась на вас – ну, может, вы были не против, но не представляете, как это выглядело со стороны. Не думаете, что у взрослой женщины достаточно силы, чтобы, войдя в комнату, не вешаться все время на людей, не поправлять им галстуки, не приглаживать волосы? Особенно когда все сидят и смотрят?

Внезапное озарение потрясло Мюррея. Он посмотрел на Меган, уверенный, что узнал классические симптомы ревности.

– Меган, мисс Уайтсайд сказала, что тебе нужны деньги на проезд, чтобы вернуться в школу. Почему, собственно, ты не в школе?

– Ах, это. Так вот, мы должны изготовить средневековые костюмы, и мисс Винсент разрешила мне поехать в библиотеку на Сорок второй улице, сделать их описания. Но вернуться вовремя на репетицию. Когда я обнаружила, что у меня нет денег на обратную дорогу, то вспомнила, что ваша контора где-то рядом, и нашла адрес в телефонном справочнике. Если у тебя есть разрешение, то находится вне школы в порядке вещей. Все это знают. Это невыразимо прогрессивно.

– Не сомневаюсь.

Висевшая у Меган на плече сумка была размером с небольшой чемодан. Мюррей ловко снял ее и перевернул над столом. Из сумки посыпался поразительный набор вещей – от измазанных губной помадой бумажных салфеток до канцелярских скрепок – и среди них, наглядно и уличающе, – несколько смятых долларовых ассигнаций и россыпь монет.

Меган с трудом сглотнула.

– Как странно. Я искала, искала…

– Правда?

– О да.

– О нет. Ты оказалась поблизости и подумала, что будет очень интересно заглянуть ко мне. Но тебе следует знать, что… – Он умолк, перед ним открывалась блестящая перспектива. – Меган, кто руководит вашей репетицией?

– Мисс Винсент. – Меган с жалким видом принялась сгребать свои вещи обратно в сумку. – Поэтому она дала мне разрешение.

– Этому я верю. Ты не болтаешь в школе о ее личных делах, а, Меган? О деле, по которому мы с твоим отцом работаем?

– Я не скажу ни слова.

– Упоминала ты обо мне другим де… кому-нибудь в школе?

Меган кивнула.

– Что говорила им?

– Только то, что вы настоящий частный детектив и я вас знаю. Они думают, что это в высшей степени волнующая и героическая работа.

– Очень любезно с их стороны. И дабы убедить тебя, что не сержусь, я сам отвезу тебя в школу. Как думаешь, будет у нас время поесть по пути мороженого в кафе Рампельмейера?

– Правда? – ошеломленно спросила Меган. – Я думаю, да, конечно!

Очевидно, этот день был исполнен надежд для всех влюбленных.

Когда они приехали в школу, розовое кружевное платье было украшено большим шоколадным пятном, но ни пятно, ни тот факт, что репетиция уже шла, не могли помешать ликованию Меган, когда она с Мюрреем шла по проходу зрительного зала. На первый взгляд кресла по обеим сторонам казались пустыми, но потом в разных местах выскакивали головы, словно лягушки в пруду с лилиями. Однако устремленные на Мюррея глаза не были по-лягушечьи безразличными, тусклыми. Они горели жадным любопытством.

На сцене Рут Винсент – тюльпан, высящийся над колыхаемыми ветром сорными травами – неуверенно вела занятия. Группа деревенских жителей кружилась в танце моррис[21]21
  Моррис – английский народный танец, популярный в Средние века.


[Закрыть] под унылое, пронзительное завывание магнитофона. Ответственный за музыку – Мюррей догадался, что это злополучный Уильям Холлистер-третий, – сидел на стуле, приставленном под углом к стене, и не обращал внимания на старания Рут дирижировать. Танцоры весело прыгали взад-вперед и не обращали внимания на музыку. Потом, словно по волшебству, звуки магнитофона, топанье ног, прерывистое хихиканье прекратились. Рут, исполняя свои обязанности, заинтересовалась, почему, и одного взгляда оказалось достаточно.

Глядя, как она идет к нему по проходу, Мюррей удивился себе. Ему тридцать пять лет, он в здравом уме, не распутник и не романтик. Он нелегким путем узнал, что мужчин отличает от мальчишек способность старательно оценивать эмоции до того, как выказывать их. Юность – горячее время, когда котел все время кипит и никогда не выкипает, время безрассудства, чрезмерных проявлений. Но взрослый человек, по выражению Фрэнка Конми, – это тот, у которого хватает ума сосчитать свои пальцы после каждого рукопожатия, даже с родной матерью. И Мюррей удивился, потому что хотя и знал, что это неоспоримая истина, он знал еще, глядя на Рут, что испытывает всю горячность, безрассудство, напряжение мышц живота, словно семнадцатилетний, и рад этому.

«Это моя возлюбленная, – подумал он и мигом припомнил Байрона: – Она идет во всей красе…»

Шла она и в раздражении, но Меган, которая могла бы дрогнуть, лишь воспрянула духом. Явно исходя из предположения, что во избежание неприятностей нужно побыстрее начать свой рассказ, говорить торопливо, пропуская все компрометирующие подробности, она без умолку тараторила две минуты. Под конец ее рассказа Мюррей предстал в своем воображении святым Георгием в доспехах, мужественно попирающим ногой тело издыхающего дракона, но Рут смотрела на нее скептически.

– Меган, а что с твоим платьем? – спросила она. – Когда ты уходила в обеденное время, на тебе было другое. Ты всегда принаряжаешься, когда идешь в библиотеку?

Это был жестокий удар. Плечи Меган ссутулились, нижняя губа задрожала, глаза наполнились слезами, и Рут, судя по выражению лица, поразилась этому.

– Ну-ну, не расстраивайся, – поспешно сказала она. – Поднимайся на сцену, найди свое место.

Меган, не дослушав, побежала на сцену, где ее тут же окружили шумные одноклассники. Трудно было сказать, смеется она или плачет.

Мюррей сказал Рут:

– Вы напомнили мне жену Марка Твена. Знаете, она, когда хотела показать ему, как безобразно звучит его ругань, принималась ругаться сама, и он говорил ей, что слова верные, но в них нет смачности. Думаю, Меган поставила вас в неловкое положение.

– Меган всех ставит в неловкое положение. – Когда Рут улыбнулась, в уголке ее рта образовалась ямочка. Нет, не ямочка, а легкий след старого шрама. И боги отвели ему место там, где он делал ее еще красивее. – Но теперь она слишком далеко зашла. Она не имела права беспокоить вас своей чепухой.

– Никакого беспокойства. Поклянитесь никому не говорить, но, похоже, она по уши влюбилась в меня. Кажется, это называется невыразимо героической влюбленностью.

– О? Вы, судя по всему, очень довольны этим.

– Конечно. Мне нравится, когда девочки влюбляются в меня. Признаю, что в случае с Меган существует сильное различие в возрасте, но, в конце концов, Джульетте было всего четырнадцать, так ведь?

– Да, но ей не приходилось беспокоиться о двойках по французскому и алгебре. Неприятно отравлять любовные мечты юности, мой друг, но Меган и так совершенно без царя в голове. Если станете хоть как-то поощрять ее, с ней будет невозможно сладить.

– Понятно. Скажите, будет ли считаться поощрением, если я подожду здесь, пока вы не закончите, а потом отвезу вас домой?

– Нет, спасибо.

– Почему?

– Во-первых, я живу на Барроу-стрит в Гринвич-Виллидже. Уверена, что вам не по пути.

– Это так. Что еще?

– И я знаю, что вам будет очень скучно сидеть здесь до конца репетиции. Мы будем репетировать еще целый час.

– Я буду наслаждаться каждой его минутой. Могу просто сидеть и наблюдать вон за той девочкой. Которая идет сейчас по сцене. Господи, неужели ей тоже четырнадцать?

– Кому? А-а, это Эвви Тремейн. Нет, ей шестнадцать. И отвернитесь, пожалуйста. Она ходит так только потому, что знает – вы на нее смотрите.

Мюррей послушно повернулся к сцене спиной.

– Видите? А вы сказали, что мне будет скучно. Теперь у вас осталась лишь одна отговорка.

– О Господи! – раздраженно сказала Рут. – Я стараюсь вежливо намекнуть, что не хочу ехать с вами домой. Этого достаточно?

– Нет, потому что я хотел поговорить с вами об Арнольде, и вот превосходная возможность. Мне это может очень помочь.

Мюррей приберегал этот довод как козырную карту, в уверенности, что он сработает, и он сработал. Рут опасливо посмотрела на него.

– О чем именно? Ничего дурного не случилось?

– Я просто хотел получить кое-какие личные сведения о нем, но если вы…

– Это возмутительно. Вы знаете, что я хочу помочь всем, чем могу. Буду с вами, как только закончу репетицию. Нет, здесь не садитесь, вы и так отвлекли труппу. Лучше сядьте в последнем ряду.

Мюррей сел там и, несмотря на потрясающий беспорядок на сцене, вгоняющие в сон двустишия, произносимые с подчеркиванием ритма, а не смысла, он ясно понимал, что там происходит. Судя по всему, в деревню явился дьявол и теперь навязчиво просвещал жителей относительно радостей греха. Особенно если судить по мужской части населения, относительно радости бить друг друга по головам свернутыми в трубку сценариями пьесы, едва учительница повернется к ним спиной. Потом в разгар оргии, которую шумно символизировал танец моррис, вошла Смерть в исполнении Меган Харлинген, чтобы сделать зловещее предупреждение. Она повела деревенских жителей к границе ада и показала всевозможные наказания, которым они подвергнутся, если не раскаются вовремя.

Прежде всего потому, что Смерть с трудом вспоминала свои реплики и их приходилось ей суфлировать, слово за словом, добраться до заключительной сцены никак не удавалось. Поэтому занавес опустился после речи Рут, произнесенной со звучной прямотой.

– Меган, – сказала она, – у тебя безупречная память на все, что ты видела в кино или по телевизору, вплоть до рекламы. Память по-своему просто замечательная. Не могла бы ты, ради всего святого, уделить хоть малую ее долю этому?

Однако, подумал Мюррей, даже и без заключительной сцены счастливый конец пьесы неизбежен. Деревенские жители, за возможным исключением Эвви Тремейн, исправляются – возвращаются к своей подобающей средневековой жизни; спасаются от своего средневекового чистилища. Что касается Распутной Жены, то он не был уверен. Она могла считать, что идет вместе с толпой, но природу ее выдавала развинченная походка. А почему нет? Фрэнк Конми сказал бы: «Разве это не дело природы?»

Это ее дело. Взять человека, живущего на верху мира – по крайней мере, на верху «Сент-Стивена», – обладающего здоровьем, богатством и женщинами – всем в достаточной мере. Он знал, чего хотел, и теперь это принадлежало ему. А тут возникает природа и говорит ему, что все это, вместе взятое, не стоит и ногтя Рут Винсент. Говорит, в сущности, что живет он теперь только для того, чтобы завоевать для себя Рут.

Сделать это возможно, сделать это нужно. Единственное препятствие представлял собой Ландин, точнее, ее отношение к нему. Если этот человек потерпит неудачу, утверждая свою невиновность и чистоту души до самого конца, для нее он станет мучеником, а мученики для подавляющего большинства женщин извращенно привлекательны. Поэтому главной целью было поглубже утопить Ландина, чтобы его ничто не могло спасти. Чтобы, пока он будет отбывать в тюрьме свой срок от двух с половиной до пяти лет, от него остались только дурные воспоминания. В этом заключалось все. И после этого не останется никаких проблем.

В машине Рут сказала:

– Если выказываете традиционное мужское недовольство необходимостью ждать женщину, пожалуйста, не надо. Я сказала вам, что на это уйдет время.

– Что? О-о, прошу прощения. Я не думал ничего подобного. – Он вел машину, глядя прямо перед собой, силясь не повернуться и взглянуть на ее профиль или хотя бы не бросить взгляд на ее ноги. – На самом деле я думал об этой пьесе.

– Что думали о ней?

– О том, как Смерть постоянно появляется в этих старых моралите, чтобы страхом вернуть людей к добродетели. Но поскольку даже самый тупой крестьянин знал, что дни его все равно сочтены, так ли уж легко было его испугать?

– Конечно, легко. В конце концов, тут не просто вопрос смерти. Это означало, что ты закроешь глаза и тут же откроешь их перед вратами ада, где надпись гласит: «Оставь надежду всяк, сюда идущий»[22]22
  Данте Алигьери. Божественная комедия. Ад. Песнь третья. Перевод Д. Мина.


[Закрыть]. Не думаете, что этим можно было испугать кого угодно?

– Кроме добродетельных, разумеется.

– О, вы знаете, что представляют собой добродетельные – они пугаются больше всех, когда предстоит предстать перед судом. И это было буквально время суда. Смерть только ставила тебя перед Судьей.

– Перед, так сказать, прославленным полицейским?

Рут сделала резкий вдох.

– Да.

– Нет, мне кажется, в «Обычном человеке» Смерть была полицейским, жюри и судьей сразу. Настоящей Звездной палатой[23]23
  Звездная палата – высший королевский суд в Англии, упраздненный в 1641 г.


[Закрыть], как сказал бы наш друг Харлинген. Согласны?

– Так вы читали «Обычного человека»? – удивленно спросила Рут и хлопнула себя по лбу ладонью. – Надо же! Это прозвучало снисходительно, разве не так? Но такого намерения не было. Или все же было?

– Вам лучше знать, – равнодушно сказал Мюррей. – Однако должен вам сказать честно, что иногда читаю книги. Трудные слова ищу в словаре.

– Правильно. Позволите задать вам очень дерзкий вопрос?

– Там видно будет.

– На этот раз тут не снисходительность. Тут любопытство. Как такой человек, как вы, стал частным детективом?

– Я хотел добиться успеха в жизни. А как вы стали школьной учительницей?

– Наверное, это судьба. В детстве, сколько помню себя, я руководила другими детьми в квартале. Учила их играм, читала им, сочиняла пьески для них, сбивалась с ними с ног. И мне это нравилось. Как им, не знаю. Не будучи знакома с новейшими теориями воспитания, я не трудилась спрашивать, нравится ли им это.

– Что это был за квартал?

– Все тот же. Барроу-стрит. Дом принадлежал моей семье с тех пор, когда Гринвич-Виллидж был, в сущности, еще деревней. Это интересный дом, если вы не против причудливого водопровода.

Мюррей отметил, что в ее словах не прозвучало нотки приглашения, но никак не отреагировал.

– Вы живете там не одна, так ведь?

– Нет, родители живы и активны. Папа преподает историю в Колумбийском университете.

– Вот как? Хорошо знакомое мне место.

– Кто бы мог подумать, – сказала Рут. – Когда вы там учились?

– Я там не учился. Окончил Городской университет. Но у моего отца напротив Колумбийского была зеленная лавка – думаю, он дружил со всеми преподавателями, – и позвольте сказать вам, что возле этих ворот не было более увлеченного болельщика, чем я. А вам известно, что ужасно недооцененная колумбийская футбольная команда однажды поехала в Калифорнию и нанесла поражение сильной стэндсфордской команде на стадионе «Роуз Боул» в Пасадене? Мне потребовались годы, чтобы избавиться от того наваждения. Я, должно быть, двадцать раз бегал той весной на территорию университета, стараясь получить автографы каждого члена команды. С тех пор студенческий футбол перестал быть таким.

Рут застонала:

– Это вы так думаете. Знаете, когда вы ушли в субботу от Харлингенов, Ральф включил телевизор на полную громкость и до вечера смотрел один матч за другим? Я занималась с Меган в ее спальне и не слышала даже собственного голоса. Да еще Дайна заходила время от времени объяснять сквозь этот шум, что выбор средневековой пьесы был ошибкой с самого начала. Так что давайте не будем недооценивать студенческий футбол. Он меня так расстраивал, что я всерьез подумывала о том, чтобы взяться за другую пьесу.

– Какую?

– За одну вещь валлийского поэта Эвана Гриффита. Совершенно замечательную, очень забавную. Читали вы его?

– Читал. Диди была его подружкой.

– Эвана Гриффита?

– Давайте не будем недооценивать Диди, ладно? – Теперь Мюррей рискнул взглянуть на нее и обнаружил, что она таращится на него, открыв в изумлении рот, словно ребенок. – Господи, что удивительного в знакомстве с Эваном Гриффитом?

– Потому что это удивительно. Потому что он… а, ладно. Вы тоже знали его?

– Нет, встречался всего один раз.

– Каким он был?

Мюррей задумался над ответом.

– Очень талантливым.

– Вы знаете, что я не об этом, – раздраженно сказала Рут. – Каким он был как личность?

– Диди может ответить на этот вопрос лучше, чем я. Спросите ее как-нибудь.

– Хорошо, спрошу непременно, – твердо сказала Рут, потом с любопытством вгляделась в ветровое стекло. – Почему сворачиваем здесь? Это только Сорок седьмая улица.

– Потому что я хочу спуститься к Риверсайд-драйв. Это кружной путь, но мы избежим пробок. И я хотел поговорить об Арнольде, не беспокоясь о пробках. В конце концов, мы здесь для этого, не так ли?

– Да, – ответила Рут. – Что вас интересует конкретно?

– Так, вы помните, что он приезжал ко мне в контору и записал на магнитофон свою версию случившегося?

– Да.

– Вот об этом я и хотел с вами поговорить. Вообразите, что я магнитофон, и расскажите все, что можете, начиная со знакомства с ним. Не беспокойтесь о том, насколько это будет затрагивать личность и насколько несущественным может что-то показаться. Все это принесет пользу. Вы не против?

– Нет. Но не лучше ли будет, если Арнольд сделает это сам? Я только…

– Как-нибудь в другой раз. А между тем это необходимая часть общей картины. Вообразите даже, что меня нет здесь, что вы разговариваете с собой вслух. Вы поразитесь, какую значительную помощь это может оказать, когда будет создаваться отчет.

Дорога шла над пирсами Гудзона. Мюррей вел машину на малом газу, глядя, как солнце медленно садится за холмы штата Нью-Джерси по ту сторону реки, поглядывал на стоящие суда, стараясь издали опознать их по маркировке на трубах, и вполуха слушал Рут. Но прежде всего осознавал, что девушка сидит рядом с ним, откинув назад голову и почти касаясь коленом его колена. Было бы легко положить руку на спинку сиденья, передвинуть колено на долю дюйма, чтобы создать электрический контакт. Но он не сделал этого. Он вел машину на малом газу и слушал, как она говорит об Арнольде Ландине.

Она познакомилась с Арнольдом в средней школе. До этого или после не встречалась ни с кем из других парней, даже не общалась с ними. Он был единственным. Сначала просто иногда помогала ему в занятиях, так как учился он плохо, а потом они вдруг стали постоянно ходить вместе. Что было достижением для обоих, если смотреть на это таким образом. Арнольд был школьным героем, за ним увивались все ровесницы, а она сама – так вот, ребята постоянно ходили за ней по пятам, хотя она никоим образом их не поощряла. Так что и она, и Арнольд могли бы хвастаться своей победой.

После окончания школы Арнольд никак не мог найти постоянной работы, так как находился в призывном возрасте, и ни одна компания не хотела идти на риск обучить парня, а потом уступить его армии. Поэтому он связался с одной из местных шаек парней в кожаных куртках, которые восхищались им за прежнюю славу. Ей это было неприятно. Не потому, что в поведении этих ребят было что-то преступное, а потому, что они были пропащими, без цели в жизни, Арнольд был выше их на целую голову. Она несколько раз ссорилась с ним из-за этого, а потом все уладил призыв в армию.

Большую часть службы Арнольд провел за океаном, но писал много. Его письма, всегда трогательные, иногда были такими впечатляющими, что приводили в смущение. Неприятный эпизод вышел из-за фотографии. Он попросил ее прислать свою фотографию в купальном костюме, а она, поразмыслив, отказалась. Их письма стали такими резкими из-за этой ерунды, что в конце концов фотографию она ему отправила – и надеялась, что он не станет показывать ее как свидетельство своего успеха. Она понимала, для чего он затеял эту историю. Он любил ее, гордился ею и хотел, чтобы все знали почему. В сущности, это был комплимент, хотя и огорчительный.

Возвратясь домой, Арнольд сразу же стал искать работу, но теперь, по иронии судьбы, был неквалифицированным, необученным, стоящей работы для него не было. Мысль о полиции пришла ее отцу, и он использовал кое-какие политические связи, чтобы Арнольда приняли без труда. В тот день, когда был принят в полицию, Арнольд сделал ей предложение. Ей не хотелось принимать его – тому было несколько причин, – но в конце концов он уговорил ее носить его кольцо без назначения дня свадьбы.

Полицейским в форме он нес службу так успешно, что его выбрали для перевода в полицию нравов. После этого дела изменились к худшему. Арнольд ненавидел свою работу, ненавидел заманивание проституток в грязные номера отелей, ненавидел насмешки и угрозы букмекеров, когда задерживал их, ненавидел мысль, что все знакомые втайне считают его взяточником. И боялся попросить о переводе в другой отдел, потому что и люди из его отдела, и остальные полицейские стали бы смотреть на него с удвоенным подозрением.

Таким было положение дел, когда Лоскальцо нанес удар. Теперь оставалась только надежда, что в суде восторжествует справедливость. Существовало несколько способов позаботиться об этом, снять повязку с глаз Фемиды, чтобы она ясно увидела невиновность Арнольда Ландина.

– Не нравится мне ее статуя, – устало сказала Рут. Взглянула на Мюррея, по-прежнему держа голову на подголовнике. – Всегда не нравилась. Помню, еще в детстве я однажды спросила, почему у нее завязаны глаза, и потом уже поняла, что это выглядит порочно.

Мюррей превосходно рассчитал время поездки. Свернул на Барроу-стрит и остановился перед домом, который указала Рут.

Она не спешила выходить, и Мюррей почти рассеянно положил руку на спинку сиденья, чтобы она касалась ее волос.

– Сигарету? – спросил он.

– Нет, спасибо.

Он сунул запечатанную пачку обратно в карман.

– Странное дело, – сказал он. – С тех пор как мы познакомились, я впервые вижу вас хоть немного спокойной.

– Да? Пожалуй. Может быть, я просто выговорилась. Вы хороший слушатель.

– И вам давно нужен был такой. Даже если это человек, которого две недели назад вы чуть не растерзали за утверждение, что Арнольд виновен. Скажите, откуда вы знаете, что я по-прежнему не считаю так?

– Потому что не считаете.

– Откуда вам это знать?

– Так вот, – неторопливо стала объяснять Рут, – это непросто, но сводится к тому, что вы на самом деле не тот тип, каким притворялись. Понимаете, не циничный, грубый частный детектив, роль которого разыгрывали. Вы совсем не такой.

– Поскольку это похоже на комплимент, спасибо.

– Пожалуйста. Теперь мне нужно бежать. С вашего разрешения.

Мюррей взял ее за плечо и почувствовал, как она сжалась.

– Послушайте, – серьезно заговорил он, – беда ваша в том, что вы постоянно находитесь в напряжении, а это совершенно бессмысленно. Арнольда не судили и не признали виновным; он не в заключении; вам не нужно ему писать письмо или печь пирог с напильником внутри. Я совершенно серьезно. Нет никакой причины, мешающей нам пойти куда-нибудь поужинать, а потом…

Она яростно высвободила плечо и стала нащупывать ручку дверцы. Мюррей с удивлением смотрел на неистовые попытки ее открыть.

– Господи! – произнес он. – Что все это значит? Я не собираюсь принудить вас делать что-то такое, чего вам не хочется. Вам достаточно сказать «нет».

Он протянул руку и распахнул дверцу. Рут вылезла из машины и посмотрела на него с тротуара.

– В таком случае, – сказала она, – нет!