Текст книги "79 90"

Раз уж мы все равно оказались под машиной, Саня решает прошприцевать шкворни, что, грубо говоря, значит добавить смазку в поворотный механизм. Боже, храни Саню, он дает шприц мне, и я как механик Формулы-1 качаю новую смазку, ощущая себя важной птицей. Затем он переключает свое внимание на кардан, прислушивается, дергая его рукой, протирает и старательно осматривает крестовину. Я пытаюсь смотреть вместе с ним, но сверху, на лицо, угнетающе капает какое-то дерьмо, растаявший снег из мусорок, и долго я не выдерживаю и ухожу наверх. Черт с ним с запахом, но прямо по щеке, черт.

Утерев лицо плечом, долго кручусь у машины, из интереса ее разглядывая. Убогий военный салон, в котором все, кроме сидений и руля, – синий металл. Под капотом V-образный восьмицилиндровый двигатель, что звучит круто, но выглядит так себе.

***

Снег стал идти не прекращая.

Если люди и покидают квартиры, то только по делам: дойти до работы, магазина, выгулять пса. Много времени тратится на то, чтобы надеть теплые вещи, и каждый выход из дома, как выход в открытый космос. Люди бредут по улицам, боясь поскользнуться или закапываясь ногами в снег; медленно едут автомобили, скользя на перекрестках и долго простаивая в пробках.

В гараже все резко стали деловыми, почувствовав себя нужными, начали мельтешить туда-сюда и серьезно меж собой переговариваться, под конец срываясь на крики. Эхом непрерывно отдаются удары обо что-то железное, разбираются и собираются двигатели, смазываются движущиеся части, варится навесное, всякие ковши и отвалы, рвущиеся при уборке снега.

Шлепаю по лужам к своему трактору, чтобы попробовать его завести. Алла Николаевна сказала, что завтра меня отправят в город и нужно, чтобы с ним все было в порядке. Проверить, заводится ли он, – единственный порядок, который я могу навести.

Меня подзывает к себе камазист, присвистнув и махнув рукой. Меняю траекторию и иду в его сторону. Я не знаю, как его зовут, хотя и вижу в гараже каждый день. Он всегда здоровается первым, парень на КамАЗе, с сельским шиком носящий паленые спортивные штаны известного бренда. У него круглая белобрысая голова, лицо покрытое веснушками, близко и глубоко посаженные маленькие глаза. Позади него, в колесе, торчит баллонный ключ, которым он не без труда отвинчивал колесные гайки. Когда я подхожу, он утирает рукой лоб, достает сигарету, предлагая и мне, закуривает и присаживается на корточки. Я непонимающе, но спокойно стою рядом с ним, пока он не говорит:

– Здорово, – я протягиваю ему руку и отвечаю тем же. – Тебя как звать-то?

– Савва.

– А меня Сеня, – продолжаю стоять, чего-то ожидая.

Я думал, что он позвал меня, чтобы я помог ему скрутить колесо, но уже не так в этом уверен. Немного помолчав, он серьезно спрашивает:

– Слушь, Савк, а у тя шлюшенция-то есть? – и хитро улыбается.

– Нет, – отвечаю я через пару секунд, делая пару шажков назад.

– Че, ваще нет?

– Не, ваще нет. Извини, мне там трактором надо заняться, – и пятясь задом, киваю ему, думая, как бы не рассмеяться. А он продолжает смотреть на меня с ухмылкой, добродушной и располагающей. Хотел ведь со мной подружиться, разговор начать, а я, мудак, трех слов связать не смог. Обидно, конечно, но к такому меня жизнь не готовила. Шлюшенция, блин.

Трактор заводится легко.

В гараж заходит дядя Паша, седой хмурый старик высокого роста, чей возраст давно перевалил за восьмой десяток. По рассказам мужиков, когда-то давно он работал на грейдере, и его оставили работать здесь, дав должность уборщика из уважения к десяткам лет, проведенных в этих стенах. Судя по моим наблюдениям, у него даже нет расписания, потому что вижу я его редко и всегда в разное время. Когда он приходит в гараж, неся в руках совок с длинной ручкой, чтобы не нагибаться, и метелку, он всегда начинает громко ругаться сам с собой, плохо выговаривая слова из-за отсутствующих зубов:

– Намусорили, блять! Ебаный ты рот! Окурок, блять, до мусорки лень донести. Инвалиды, блять!

Но как бы сильно дядя Паша не кричал, в гараже его любят, и наблюдающие за ним работники часто подхватывают его недовольство, громко и с улыбкой отвечая в его сторону:

– Да пиздец, дядь Паш! Ниче не говори!

На маршрут меня отправляют с Василием, тем мужичком с которым я ездил убирать на площади снег. Первым делом мы должны доехать до заправки, но по пути смести снег с тротуаров на улице, через которую и так бы проезжали.

Еду вплотную, не отстаю, думая, что если опять буду глохнуть, то хоть успею гудануть или как-нибудь ему просигнализировать. Мы доезжаем до места, Вася замедляется перед бордюром, чтобы въехать на тротуар, и, вжав педаль, что видно по клубу черного дыма из трубы, переваливается через него. Я делаю то же, что он: замедляюсь, передние колеса заезжают на тротуар, газую, задние упираются в бордюр и начинают прокручиваться, неся меня, как по рельсине, вбок. Сдав назад, пробую заехать под другим углом. Ничего не меняется: задние колеса упираются в бордюр и шлифуют, не в силах заехать за него. Я не оставляю попыток, выкручивая руль и пытаясь по-разному газовать. Василий, уже начавший сметать снег, возвращается ко мне задним ходом, нервно вылетает из своего трактора и подходит ко мне.

– У тебя передок-то где, блять? – я из-за открытой двери, сидя в кабине, слушаю его, сдвинув брови, чтобы лучше слышать.

– Чего?

– Кардан нахуй где потерял?

– А, так его и не было.

– Пиздец, – он опускает голову и качает головой. – Ну въезжай как-нибудь.

Вася забирается обратно в трактор, перекрывающий тротуар метрах в семи от меня, и остается на месте ждать. Включая заднюю скорость, я вспоминаю слова Семена в мой первый день, когда он, увидев, что на тракторе нет «передка», предложил мне «где-нибудь» его взять. Сука, где я должен был найти кардан?! Это что, какая-то гайка?

Привод у меня только задний, что не кажется чем-то страшным, но теперь вспомни, что протектор на левой задней шине у меня полностью стерт. Слик просто гладит лед, не выполняя никакой функции, так что привод у меня еще и на одно колесо. Кручусь на бордюре, но каким бы боком я ни въезжал, все равно не удается закинуть наверх оба задних колеса. Смотрю по сторонам в поисках какого-нибудь пандуса, но его, увы, нет.

Справа от меня, в десяти метрах, утренняя остановка, люди на которой с интересом за мной наблюдают, ожидая автобуса. Потратив еще пару минут, я думаю: «Да похуй». Дожидаюсь, пока автомобили на ближайшем перекрестке встанут на светофоре, включаю заднюю передачу и сдаю метров на десять от бордюра. Остановившись посреди дороги, меняю передачи и вжимаю педаль газа в пол. Трактор несильно, но разгоняется, я вхреначиваюсь в бордюр, буквально на него запрыгнув.

Ничего, кажется, даже не отвалилось. Встав за Васей, опускаю щетку и включаю вращение. Ее ширины хватает больше чем на половину тротуара: левую его сторону чистит Вася, на некотором расстоянии за ним, по правой, еду я. Район старый, советский, но снег придает шарма даже убогим девятиэтажкам вокруг. Со всех сторон окружают высокие взрослые деревья, чьи ветки подчеркнуто белого цвета.

Я не проезжаю и полукилометра, двигатель начинает кашлять. Пророча будущее, я в полный голос с досадой кричу: «Ну нет же, ну епт твою мать, сука, блять, нет!» – изо всех сил ударяя ладонями по рулю и из стороны в сторону тряся головой. Глохнет. Сразу пробую завести, на секунду подумав, что расстроился раньше времени. Сука! Думаешь, это потому что я на бордюр на скорости влетел? Я сломал? Да черта с два! Эту ебанину только на металл пускать.

У, блять. Сука. Нахуй. На часах десять утра, но я устал, и мне холодно, хочется выйти из трактора и уйти домой.

– Звони в гараж, говори пусть тебе другой дают, не знаю. Я тя ждать не могу, мы тут до ночи простоять можем, пока они пришлют кого. Его весь делать надо, – говорит мне Василий и уезжает.

В гараже отвечают, что пришлют мне кого-нибудь, но город снежный, и это вряд ли будет быстро.

Я заглох, заняв две трети тротуара, мимо меня идет непрерывный поток людей, неприязненно лупящих в меня глазами. Видимо, они думают, что я специально так встал.

Выдыхаю, закидываю ноги на торпеду, уперев их в лобовое стекло, и достаю телефон. Пишу сообщение Пете:

Я: Чувак, че делаешь?

Петя: В универ собираюсь.

Я ничего не отвечаю, и спустя пару минут приходит еще одно сообщение: А че?

Я: Я на тракторе сломался, хотел тебя пригласить.

Мы созваниваемся, я даю ему координаты и прошу купить что-нибудь перекусить.

Холодно. Натянув капюшон, кладу друг на друга кисти и прячу их в рукавах. Откинувшись на сиденье, зеваю и закрываю глаза. Спать не получается, хотя мне бы не помешало. Через какое-то время, поднимаю голову и начинаю в тысячный раз гулять взглядом по кабине, не думая ни о чем конкретном.

Справа, позади меня, на железной задней арке, на двух клепках из четырех держится замасленная ржавая шильда. Я поворачиваюсь и протираю ее перчаткой, на ней написано «MINSK TRACTOR WORKS; <…>; BELARUS MTZ 80—6700 TYPE 3—1; <…>; MADE IN BELARUS» и идет серийный номер кузова, в котором две цифры навсегда сожраны коррозией. Я беру в руку свое самое большое богатство, ключ на восемь, и поддев табличку с одной стороны, отдираю ее и кладу в карман. На память.

Этот трактор был произведен в 2004 году, когда мне было семь лет и я пошел в первый класс. Сегодня 2016 год, за прошедшее время я успел вырасти и так много всего узнать. Странно думать, что, пока я сбегал с уроков и получал пиздюлей от мамы, все это время трактор колесил по городу, из года в год сгребая выпадавший снег. И вот теперь в нем сижу я, а он не хочет заводиться. Между нами вообще-то много общего: за эти двенадцать лет мы оба успели устать.

Петю хлебом не корми, дай причину не идти на пару. Он принес мне бутылку холодной колы и сладкую булку. Я ем, стоя на улице и облокотившись задом на переднее крыло. Петя тем временем рассматривает трактор внутри, забравшись на подножку и засунув голову внутрь кабины. Спрашивает у меня:

– А че он не едет?

– Петь, знал бы тут не стоял. Хуй его знает.

– Так разберись!

– Ага. Только булку доем, летать будет! – отшучиваюсь с набитым ртом.

Закинув оставшуюся колу в салон, прошу Петю меня сфотографировать. Встаю сбоку трактора, и он снимает меня, отойдя подальше и взяв общий план. Такие кадры часто делали раньше, в то время когда машины еще чего-то стоили и люди ими гордились. Потом я постановочно поворачиваюсь к камере спиной и залезаю руками в двигатель, как будто его ремонтируя.

Петр единственный в нашей компании курит сигареты и вечно ими воняет. Обычно это красный «Мальборо», но сегодня он достает из кармана пачку вишневого «Капитана Блэка». Это длинные приятно пахнущие сигариллы табачного цвета. Наверное, он собрался на дворцовый бал или хочет сразить наповал какую-то даму, раз решил раскошелиться. Я прошу у него одну сигарету, чтобы закурить, когда вернусь в гараж. Не одному же ему выпендриваться.

Спустя двадцать минут по приезду, когда обсуждать больше нечего, рассматривать тоже, замерзающий Петя намеками пытается слинять. Вовремя подъезжает фронталка, большая и грязно-желтая, она красиво смотрится на отбеленной снегом улице. Я зацепляюсь за нее и метров через десять буксировки двигатель пускается. Ублюдина, что с тобой не так? Отцепляю трос и еду обратно в гараж. Кстати, только сейчас вспомнил, GPS-трекер я снова забыл.

Механический Бог услышал мои молитвы, и меня наконец-то направляют к главному механику, Артемию Николаевичу. Я не слишком воодушевленно, вяло расписываю ему ситуации, когда у меня глох двигатель. Он кивает мне и на пару минут исчезает в моторе, трогая железяки, снимая и надевая шланги, раскручивает топливный фильтр. Обходя машину, он видит мой бензобак, по-прежнему заткнутый тряпкой, и говорит:

– Ох, ну ты чего? Разве так можно?

– Я знаю. Я не знаю, где крышку взять. Так уже было.

– Ладно, в любом случае менять надо все и чистить. Я заявку напишу на топливную систему тебе, но сколько ждать, Сав, сказать не могу, – говорит с сожалением.

– Хорошо, понял.

– И найди себе крышку где-нибудь. А то не дело.

– Ладно. А топливная система это что? – название в принципе дорогое, в голове сразу возникает какая-то большая и серьезная вещь.

– Да вот эта штука, – и трясет из стороны в сторону убогую пластиковую трубку в диаметре с полсантиметра, идущую из бензобака к двигателю.

– Понятно… Получается, он стоит пока? Ждем трубку?

– Ну а че делать…

Под КамАЗом хорошо, под ним я могу стоять в полный рост. Мы с Яриком меняем небольшую фиговину, отвечающую за регулировку зазора в барабанных тормозах на одном из задних колес. Ярик стал воспринимать меня как своего ученика и радуется интересу, с которым я наблюдаю за его работой. Предлагает мне перевестись на должность слесаря, раз это мне интереснее. Говорить, что мне так-то и трактор интересен, только нихера не едет, я не стал.

Раскручивая ключом гайку, бубнит себе под нос:

– Все плевать хотели, руки из жопы вырастили и творят чё хотят, а потом переделывай за ними. Крути, винти. Делали бы сразу нормально, сколько бы времени сэкономили. Мастера херовы. – Какое-то время проходит в молчании. – Я в союзе таксистом какое-то время работал, в восьмидесятые. Креветка была, понял?

– Неа.

– Так «Волгу» двадцать четвертую называли. Хер пойми почему. У меня серенькая была. Каждую смену я должен был в гараж шесят рублей привезти, потом правда повысили чутка, но не сильно. Накатывал я эти шестьдесят рублей за полсмены бывало, план-то смешной был. Чтобы за смену, это двенадцать часов-то, не выполнить, это надо буквально ничего не делать. В то время это настоящая работа была, а не как щас, – он обернулся и смотрит на меня. – Меня тут вез один с дня рождения, так он всю дорогу спрашивал: «Тут направо?» «Тут налево?» – Ярик передразнивает таксиста, будто у того был поврежден мозг. – Кто, блин, водитель из нас и на кой хер ты, козел, нужен? И это при том, что щас таксопарки только по конкурсу людей устраивают. Слышал?

– Нет, не слышал.

– Конкурс называется «У кого громче говно в голове бултыхается». Всех победителей сразу же за баранку садют, – я громко и искренне смеюсь над тупостью этого прикола. – А раньше надо было постараться, водителей только через своих брали. Тогда выходило, что полсмены по счетчику катаешь, а полсмены просто так. Тормозят тебя на улице, адрес называют, ты им цену, а если по счетчику хотят, так ты им отвечаешь, что в парк едешь, да сруливаешь. Со смены приедешь, на мойке двадцать копеек отдашь, механику, диспетчеру, что полагается, шесят рублей в кассу кинешь и сверху еще рублей тридцать – сорок почти всегда оставалось. После смены с парнями в ресторан как по накатанной, на Маяковке был, «Одесса», знаешь? Не знаешь, наверно – ресторан прям самый настоящий! Водочка, девочки – все как надо.

Он заканчивает рассказ вместе с последним поворотом ключа и, рассовав инструменты по карманам, разворачивается к лестнице, ведущей из ямы. Идя за ним, я захватываю с пола небольшую коробку из-под запчасти, которую мы меняли. В ней что-то бьется, и, открыв, ее я достаю оттуда пыльники: резиновые манжеты, которые должны защищать механизм от грязи и которые мы должны были надеть до того, как все закрутили.

– Ярик, – зову я его, он оборачивается.

– Чего? – я показываю ему свою находку. Он, щуря один глаз, смотрит на меня.

– Тебе оно надо?

– Нет.

– Ну и мне не надо.

Вот тебе и мастера. Услышь я такой разговор раньше, я бы взбунтовался внутри себя, подумав, что из-за таких-то дураков все плохое и случается. И, говоря по правде, так и есть. Вот только над одним дураком стоит другой, еще больший, а над ним еще. Эта иерархия раздута до небес, и чем меньше у человека голова, тем выше он стоит, улыбаясь и раздавая приказы. Как бы сильно толстосумам в белых рубашках не хотелось объяснять все неудачи словом «ментальность», дело тут совсем не в ней. Дело в системе, неповоротливой и слепой, спланированной не для развития, а для стагнации.

Масса грузовика, чьи тормоза мы обслуживали, чуть менее десяти тонн. Когда он загружен реагентом – значительно больше. Мы с Яриком недоделали всего лишь одно колесо. Осталось еще пять. Жаль только, никто не знает, когда и при каких обстоятельствах, обслуживались они. Не помню, чтобы новостные заголовки кричали: «Страшная авария из-за ненадетого пыльника», но мне все равно не по себе. Мог бы я сказать Ярику «да, надо», чтобы перебрать все то, что мы так долго собирали? Мог, но я дурак похлеще его. Как морализировать, так я впереди планеты всей, а как до дела доходит, то позовите кого-нибудь другого. В оправдание скажу, что это бы не изменило ровным счетом ничего, потому что весь гараж работает по одной философии. К нам и к нашей работе безалаберно относится начальство, а мы безалаберно относимся к технике и вещам. Если всем вокруг плевать, почему не должно быть плевать тебе?

Под самый конец смены я вспоминаю о сигарете, которую стрельнул у Пети. Сейчас я не курю: это было интересно в семнадцать, когда было противозаконно, и красиво в восемнадцать, когда я играл рубаху-парня перед своей нынешней пассией. Это были какие-то месяцы курения, но никогда годы. Меня напрягал запах от рук, нюхая которые, я каждый раз вспоминал своего деда.

Но тут же не просто сигарета, а дорогая! С претензией. Я достаю ее слегка погнутой и напитавшейся влагой, из внутреннего кармана куртки. Прошу у Ярика «огонька», открыто передразнивая местных, но зная, что он этого не уловит. В комнате мы с ним вдвоем, он переодевается у своего шкафчика. Не отвлекаясь на меня, Ярик вытягивает назад руку с зажигалкой.

Художественно положив локти на стол, я затягиваюсь и выпускаю перед собой дым, который вместе с паром превращается в большой клуб. Ярик оборачивается и спрашивает:

– Куришь, что ли?

– Да нет, вообще-то. Друг угостил.

– А че это за сигарета? – он, сузив глаза, пытается рассмотреть ее у меня в руке. Хочется ответить «говно какое-то», из-за того с каким скрежетом ее дым проваливается в горло, но называю марку. Ярик в нерешительности стоит, смотря на то, с каким неудовольствием я затягиваю в себя дым. – Слушь, может, мне дашь? Ты ж все равно не понимаешь. Я могу с тобой своей поделиться.

Его правда. Без тени сожаления отдаю зажженную сигарету. Он протягивает мне открытую пачку своих, но я отказываюсь.

Сделав глубокую тягу, он выдыхает дым, одобрительно кивая головой.

– Ну раз так, – с озорной ухмылкой смотрит на меня и отходит обратно к своему шкафчику. – Гулять так гулять! – И достает из него початую бутылку водки, спрятанную в мотке каких-то тряпок.

Ярик осматривается по сторонам и быстро, ожидая, что кто-то может войти, выпивает, запрокинув бутылку.

– Будешь? – предлагает мне из вежливости, зная, что я откажусь. Делает еще пару глотков, закусывая сигаретным дымом.

***

Дни проходят как один. В маленьком окошке при входе я забираю путевой лист и иду с ним по коридору, держа за край, а он истерично бьется сам о себя. Получив у врача подпись и отдав листок Иннокентию Семеновичу, переодеваюсь и иду искать главного механика.

– Доброе утро. Не купили? – спрашиваю у него.

– Нет пока, извини, Сав, – говорит сочувственно.

Пожав плечи и поблагодарив, я ухожу в комнату отдыха, застревая в ней на целый день. К нашей четверке добавился Леха, чью «Газель» ремонтировал Ярик. Мы с Лехой теперь вместе ждем каждый свои запчасти. Он вечно сонный, но при этом напряженный, дремлет в кресле или подолгу куда-нибудь залипает. Когда он говорит, то тихо ругается на то, что ему не дают работать.

К нам «в гости» пожаловали несколько камазистов: погреться да размять языки. Один из них, безымянный, с черными волосами на фалангах пальцев, которыми держит кружку дымящегося чая, рассказывает Лехе, с которым они только что познакомились, историю.

– Кирку помнишь? – он обращается к Сане, чтобы тот подтвердил историю. Саня в ответ качает головой. Камазист, махнув рукой, переводит взгляд обратно на Леху. – Короче, неважно. Был тут один, на лаповом снегопогрузчике ездил [6]. Парень хороший, только курил, – он поднимает руку, оттопырив мизинец и большой палец, – дофига. Я его трезвым и не видел, вечно заторможенный, речь такая… Ну ты понимаешь. Но парнишка-то ниче был, нормальный, все к нему быстро привыкли. В общем, на ночной отправили нас вдвоем снег убирать на Горького, на площадь. Он пораньше выехал, я подтянулся потом. Кузов заполнили, я ему гуданул и выгружаться спокойно уехал. Дальше мне историю Алла Николаевна рассказывала, – он делает короткую паузу, улыбаясь. – Они поехали на проверку, все как обычно, приезжают на Горького и видят картину: пустынная площадь, ночь на дворе, там посередине кругляш этот с деревьями, где памятник стоит, и Кирка в одиночестве по кругу херачит снег за себя перекидывая, – рассказчик разражается смехом, походящим на лай. – Понял? Он, бля, не заметил, что я уехал, и так дальше за себя и продолжил снег херачить. Михалыч там сбоку припарковался, чтобы не видно их было, смотрят они, ржут, думают, че делать. Пока думали, он на второй круг заходит, – все в комнате громко смеются. – Мне звонок, говорят: «Епт твою мать, что происходит?», а я ни сном ни духом, сами понимаете. Ох и ору, блять, тогда было. Весь гараж на ушах стоял. Не знаю, что Алле Николаевне больше не понравилось: то, что он бак соляры выжрал, или то, что под анашой был. Так его, короче, и уволили.

В пятидесяти метрах от забора, очерчивающего нашу территорию, течет река Ока, вскоре впадающая в Волгу. Над рекой часто пролетают вертолеты, в тишине хорошо слышен шум их вращающихся лопастей. Этот шум всегда порождает другой, оппозиционный: кто-нибудь обязательно задирает кверху голову, пытаясь увидеть вертолет сквозь крышу, и говорит:

– Губер полетел, сука.

Или что-нибудь в этом духе, с полной уверенностью, что сидит там, в небе, кто-то властный, наверняка какой-то коррупционер. «А вот при союзе», – обязательно так начинается дальнейшее обмусоливание всех горестей непутевой страны. Каждый день одними и теми же словами.

Мы с мужиками сидим и пиздим, разговор направляет безымянный водитель КамАЗа. Судя по нашей беседе, знает он обо мне больше, чем я о нем.

– Ты если тут рассиживать буишь, так хуй они там те че купят. Иди к Николаичу, к Семенычу, пусть придумывают. Че те тут за полтинник сидеть? – час простоя моего трактора стоит предприятию пятьдесят рублей в час, на выезде мне бы платили восемьдесят. Я отвечаю, что уже спрашивал. – Мудаки, е-мое. Переведись, что ли, вон, как Ярик предлагал, слесарем пока. Тебе ж такое говно дали, оно у тебя на каждом выезде ломаться будет.

– Да я понимаю. Подумаю, но хотелось бы все-таки за рулем.

– Трактору твоему на свалке место, я те честно говорю, – он прижимает ладонь к груди. – Раньше за такое в тюрьму сажали. Я в совхозе когда на ЗИЛке работал, каждую смену соляру в землю сливал, потому что девать ее некуда было. Логика, конечно, попроще была, тогда если всю не потратил, значит, работал херово. У меня у дома бочка стояла ее, слитой, а когда уж совсем девать было некуда, отъеду в лес, да и лью в землю. А щас за каждый миллилитр этой хуйни отчитываться надо. А ты про запчасти говоришь! Тогда если машина казенная, рабочая, так она у тебя сломаться не успеет, уже запчасть новая стоять будет. А щас че? Знай себе да чини из говна и палок.

В гараже стоит полуразобранный, без стекол и части двигателя, остов старого, значительно более старого, чем мой, «Беларуса» восьмидесятых годов. Он уже давно интересует меня новенькой крышкой, завинченной на его бензобаке. Воровать просто так, чтобы взять да забрать, я никогда не умел и не хотел уметь, поэтому подхожу к Саше с вопросом:

– А можно я крышку для бензобака с голубого МТЗ спизжу? Который слева там стоит, – он мнется, смотря в пол, и мягко отвечает.

– Не, Сав. Это директорский. Не надо лучше, – в моей голове что-то взрывается, я через нос набираю в грудь воздуха и, кивнув, отхожу.

Саня понимающе провожает меня взглядом. Я тебе, читатель, знаешь, что скажу? Пусть бы директор, етить его в жопу, сам бы мне ее и покупал. Директорский, блять. Какого вообще хрена крышку не заказали вместе с топливной? Какое, блять, «найди где-нибудь»?! Это какая-то игра по поиску предметов, какой-то квест?

Дни проходят как один. В маленьком окошке при входе я забираю путевой лист и иду с ним по коридору, держа за край, а он истерично бьется сам о себя. Получив у врача подпись и отдав листок Иннокентию Семеновичу, переодеваюсь и иду искать главного механика.

– Доброе утро. Не купили? – спрашиваю у него.

За все время работы у меня было мало выходных. Я проводил их, лежа на диване, вечерами коротко пересекался со своими ребятами, а потом ехал к Лере. И хорошо, что не было времени отдыхать. В гараже, с промерзлыми мозгами и без интернета много не нафантазируешь, а без людей вокруг я не задумывался о других реальностях. Происходящее со мной не казалось чем-то особенным, и я просто что-то делал, не зная зачем и для чего.

Я смог понять, как люди десятками лет, ничего не меняя, ходят на одну и ту же работу, выполняя одни и те же действия. Это просто. Ты ждешь, что что-нибудь произойдет, и оно происходит или нет, и ты продолжаешь ждать. Едешь домой, а потом обратно, ничего не решая, временами думая, как было бы хорошо, будь иначе. Ты раскидываешь по улицам противогололедный реагент, не используемый ни в одной цивилизованной стране, и тебя не волнует, вреден он или нет. Ведь это твоя работа. Ты ломаешь голову над тем, как переделать тракторный разбрасыватель удобрений под песчано-солевую смесь, а на третий день понимаешь, что работать как надо оно все равно не будет, и просто относишь его с мужиками на задний двор, положив у кучи ржавого покореженного металла. Ты потратил на это три дня, но нельзя сказать, что ты потратил их впустую. Ведь тебе сказали это делать, это твоя работа. Ты третий раз за месяц клеишь автомобильную камеру, сосчитать количество заплаток на которой стоило бы тебе дня. Идиотизм? Нет, дурак, это работа. Под капотом, попав на горячий металл, у тебя расплавляется провод, и ты вставляешь заплатку, используя моток, который кто-то давным-давно притащил с мусорки. Тебе плевать, что у них разное сечение. А хуле? Другого-то нет, а работать как-то надо.

Прошла вечность безделья.

Я вновь прихожу к Артемию Николаевичу, задавая свой обычный вопрос, с той лишь разницей, что сегодня вкладываю в него другой смысл. Я понял: теперь мне правда нужно починить трактор. Мне нужно что-нибудь делать. Знаете, Артемий, дома я часто мою посуду, иногда пыль с полок протираю. Я и город вам чистым сделаю, я хочу ездить и мести снег. Дайте мне мой трактор!

Он уже и сам не рад тому, что так долго не может все починить. Говорит со мной, как всегда, вежливо и заинтересованно.

– Да пойми, я бы рад, его менять пять минут. Просто предприятие в долг берет запчасти, а в том магазине, где дают, топливопровода твоего нет. А в том, где есть, больше нельзя в долг брать. Денег нет, Сав.

– Он дорогой, что ли?

– Ну как. Четыреста рублей.

– Понятно, – но что мне понятно, я не знаю сам.

В гараже техники на десятки миллионов рублей: это самые разные грузовики, тракторы, фронтальные погрузчики, лаповые снегопогрузчики, автобусы. Всем этим предприятие зарабатывает огромные деньги на контрактах с городом, но при этом не может купить мне топливопровод за четыреста рублей, а Сане, берущему ипотеку на двадцать лет, платить полную сумму за отработанные им часы.