Текст книги "21/1"

Следующая фраза повергла меня в ещё большее замешательство от происходящего: «Да никакое не утро. Вечер сейчас». «Ах ты гад!» – выкрикнула я. Санька аж сделал шаг назад. «Ты чего меня не разбудил-то?» – и двинулась в его сторону. Он сперепугу выбежал за дверь и держал её с той стороны, чтобы я его не поколотила. Не знаю, откуда силы взялись во мне, но я её, дверь то есть, победила, распахнув настежь. Сашка, отступая в прихожую, сделал два шага назад, наступил на собственные кроссовки, и начал падать… Мне не хотелось его удерживать, но моего желания он и не спрашивал. При падении всегда начинаешь хвататься даже за воздух. Видимо, воздух в тот момент был сильно разряженным и не хотел его держать. Но силы притяжения были велики. И, всё ещё пытаясь удержать равновесие, он одной рукой ухватился за куртки, висевшие на вешалке на стене, а второй за меня.

Это было настолько неожиданно, что баланс равновесия был нарушен в сторону притяжения земли. Мы благополучно рухнули на пол, а полка, висевшая на стене с куртками, накрыла нас сверху. Грохот падающих тел и последующий ржач, возмутил соседей за стенкой. Они культурно постучали в предупредительном режиме, что заставило стенку немедленно отреагировать, посыпав нас сверху штукатуркой. Такой, знаете ли, тортик слоёный: из Сашки, меня и курток. Выбирались мы долго из-под завалов, потому что падали уже от смеха, который забрал наши последние силы. Мы с поля боя начали отползать на четвереньках в разные комнаты, чтобы не видеть друг друга и хоть как-то перестать ржать. Хохот стал уже беззвучным, но менее заразительным от этого не перестал быть. Учитывая вчерашний «тренинг под одеялом», теперь уже болело всё тело. А живот свело так, что было не разогнуться. Мы лежали и стонали…

Вскоре конвульсии и стоны прекратились. Самое главное сейчас – снова не засмеяться. Меня интересовал вопрос: «Утро сейчас или вечер?» Надо позвонить домой. Я направилась к телефону и набрала домашний номер. Никто не ответил. Странно. На часах было начало девятого. Сашка сидел в кухне и курил. Я как заору на него: «Чего это ты здесь куришь? Иди на площадку». Он аж подавился дымом, потушил сигарету и выдавил сквозь смех: «Не могу! Сил нету», и снова начался у него заразительный смех, который в итоге накрыл и меня.

Придя в почти нормальное состояние, мы договорились не смотреть некоторое время друг на друга, чтобы не провоцировать очередной приступ смеха. Я велела выдать мне совок и веник, чтобы замести следы постигшей нас катастрофы с земным притяжением. Санька стал прилаживать полку в прихожей на место. Через какое-то время, когда вернулся папа и повесил одежду на неё, мы узнали, что у Сашки получилось не очень приладить полку. От услышанного в адрес рухнувшей полки даже Санька покраснел.

Мне всё-таки доказали, что сейчас вечер того же дня и можно домой не звонить, так как он меня пойдёт сейчас провожать. Общими усилиями картина была восстановлена, кроме… «гриба». Я наотрез отказалась его лицезреть. «Откуда я мог знать, что ты его никогда ещё не видела!» – оправдывался Санька. Да я вас умоляю, сударь. Чем и занимаюся каждый день, так рассматриваю «его». «Ничего, что я на минуточку того, ну эта…», слово «девственница» не вылезало никак из меня. «Ну и как он тебе?», тихонечко спросил он, наверно, уже боясь моей реакции. «Хам, гад!» – вырвалось у меня. «Он ещё спрашивает! Мало того, что чуть не угробил меня своим грибом, так ещё и издевается!» – подумалось мне. Санька опять в покатон. А потом говорит такой: «Мне же тоже больно было, вот он и посинел. И опух ещё. Я просто хотел показать его, как доказательство». Интересно получается: у него есть доказательства, у меня нет. «Предупреждать надо про такие зрелища!» – гаркнула я на него. Он вскочил, и шасть руку в штаны. Я как завизжу, и лицо закрыла руками. Папа неодобрительно кашлянул в соседней комнате. Мы быстренько ретировались.

Оставалось два дня до первого сентября. А дело так и не доделано. Ну, нет нового внутреннего ощущения. И всё тут. Наверно, и не будет. Там ещё синяк и опухло. Ну и ладно. После колхоза продолжим. Надо бы в аптеку завтра забежать, бодяги купить, пусть свой синяк мажет сам.

Да, в жизни как-то всё иначе, не то, что в книжках. Вот Эмиль Золя, например, так красиво и нежно описывал «эти» сцены… Аж дух захватывало. А «Анжелика»?! Столько переживаний, бурных эмоций, радости встреч… там ещё какое-то слово такое непонятное было тогда для меня, «сладострастие». Это сейчас Википедия всё тебе найдёт. А раньше такого в словаре днём с огнём не сыщешь. Секаса то в СССР не было, а детей партия выдавала. Я даже пыталась разложить это непонятное слово на двукоренное. У меня получилось «сладость» и «рас». На что разложила, то и получила. «Раз» и всё. Ничего не поняла. Ощущения противные, болючие. «Как от этого можно получить удовольствие? Может так и должно быть?» – рассуждала я сама с собой. Потом у Светки узнаю, после колхоза.

На следующий день я пошла в аптеку. Надо же было лечить «гриб». А идти надо было через Санькин двор. Часов десять утра было. Никак не рассчитывала его там встретить. Они там с парнями мотоцикл чинили. Возятся такие вокруг него, заводят, он глохнет, снова заводят. И не видят меня за этим занятием. Увлечены процессом, значит. Я окликнула Сашку. Он сразу подошёл со своими улыбающимися глазками, все руки в мазуте. Я спрашиваю, мол, чей. Он говорит: «Мой». И так подозрительно лыбится. Я не поверила и пошла в аптеку, сказав, что сейчас вернусь. По пути в магазин зашла и иду обратно. Вдруг сзади раздаётся рёв мотоцикла. Я в сторону отпрыгнула с тротуара. Не знаешь ведь, что у придурка за рулём на уме. Рёв мотора приближался. Я оглянулась… и, конечно, этим придурком оказался Сашка. «Блин! Вот классно! Он ещё и на мотоцикле ездит, окромя умения на гитаре играть», – обрадовалась я.

Мотоцикл и катер из детства

Я с детства обожала запах мотоцикла. Вот все нормальные девчонки в детстве играли куклами, пупсиками. А у меня были машинки и мебель для пупсиков. Как сейчас помню: диван и два кресла. Разборные. Подлокотники с ножками отделялись. Ещё торшерчик, чтобы у кресла поставить и чтобы книгу читали пупсики. Он включался и выключался. Правда-правда. А лампочка была малюсенька, как в тогдашней ёлочной гирлянде. В гирлянде они были обычного цвета, и мама их красила краской, чтобы были разноцветные. И даже катер у меня был. Белый, с каютой и моторчиком. И кнопочка была. Нажимаешь на неё, и он так гудит, винт крутится. На батарейке был. Это примерно мне было года четыре-пять, значит 1974 год. Мы тогда вернулись из Эстонии, поэтому у меня и были такие игрушки. Жили мы у бабушки в Матурино. А река была рядом, и мы с бабушкой ходили туда провожать и встречать маму с теплохода или парома.

Вот мы как-то раз пошли с бабушкой бельё полоскать. И я прихватила свой катер. А что? Вполне логично! Если катер, значит должен пройти испытание на воде. В тазике он всё время о борта стукался, и мне было непонятно, далеко он может уехать или нет. Пока бабушка возюкалась с бельём на мостках, я решила проверить его, а вдруг сразу потонет. Так аккуратненько поставила его на водичку. «Глико! Не тонет», – удивилась я тогда. Первое испытание прошёл. Надо кнопочку включить. А катер как рванёт от меня. Такой прыти я от него не ожидала, а бабушка тем более. Чуть не забыла! Там ещё был руль, ну как у машинок, и он крутился. И в какую сторону он был выкручен у меня, никто не знал, даже я.

Бабушка стоит на мостках, ничего не подозревает, полощет бельё, и сзади неё слышится какой-то непонятный звук приближающейся опасности. Бабушка оборачивается, держа недополосканную наволочку в руке на весу, на поверхности воды. А этот ревущий монстр выезжает из-под мостков, въезжает в наволочку и плавненько так увозит её от ошалевшей от такой наглости бабушки. Я уже говорила, что там был руль, и куда он был повёрнут, одному катеру было известно. Это я уже потом поняла, что руль задаёт направление движения катера, а не просто так он там был. Мы с бабушкой обалдевшими глазами смотрели на действия катера. Вот теперь мне точно влетит от бабушки… и наволочки нет, и катера тоже нет. «Ну чего тут горевать?» – тогда подумала я. Главное – работает, это же катер и он должен ездить по водичке, и помахала ему вслед ручкой. За что получила шлепок по мягкому месту, и, между прочим, нисколечки на бабушку не обиделась. Главное, что испытание катера прошло успешно. Наволочка медленно так удалялась от нас, ведомая катером. Мне даже и её не было жалко, что нельзя было сказать о бабушке. Она причитала и горевала о безвременно покинувшей её совсем почти новой наволочке.

А катер я, как положено, поставила вдоль берега, испытания вообще-то. И снова про руль. Катер, по моим предположениям, должен был ехать, как я его и поставила, то есть вдоль берега и медленно, если что, то я бы успела его выхватить из воды. Но руль решил по-своему и начал забирать в другую сторону, от берега. Так он и оказался под мостками, а затем и в наволочке. И потихонечку, наверно силёнок не хватало тащить наволочку, катер начал медленно поворачивать. Не, прикиньте! Штука мало того, что ездит по воде, она ещё и умная. Возвращается обратно! Я не могла поверить своим глазам, а про бабушкины глаза вообще молчу.

Я побежала к месту намечаемой остановки катера. Бабушка за мной, с другой наволочкой в руке. И вот мы бежим, обе такие счастливые. Катер на последнем издыхании приближался к берегу. Бабушка, рассчитав расстояние до своей наволочки, лихо шагнула за ней в воду. А чего ждать-то?! Вдруг этот монстр опять украдёт её достояние. Ухватившись за край наволочки, бабушка как Гулливер тащила за собой уплывшее имущество, а заодно и мой катер. Он был жестоко вытащен из наволочки и положен на песок, где издал свой последний «вжиу» и затих. Я боялась до него дотронуться. Зато спасённой наволочке дотронуться до меня не составило труда. Ведь она была в руках бабушки, которая успела узреть в ней маленькую дырочку. Мы обнялись с катером и сделали ноги, постоянно оглядываясь на бегущую за нами наволочку в руках бабушки и истошно вопя: «Я больше так не буду!»

Да, занесло в далёкое детство… Так вот. Любила я мотоциклы! От них так вкусно пахло. И звуки такие они издавали. Ну, не могу я этого не рассказать… Короче! Папа был у меня военнослужащим. Их часть стояла от нашего города недалеко. В Питино. Это сейчас вообще часть города. А тогда это было очень далеко. Километров десять от Матурино. Потом папу перевели в Эстонию. И маме со мной пришлось тоже туда ехать. Мне было восемь месяцев, по рассказам мамы. Но я помню картинку сверху бабушкиного дома, ручья, пекарни, парома, реки. Мама рассказывала, что при взлёте «кукурузника» я проснулась, и чтобы я не плакала, она поднесла меня к иллюминатору. Вот, видимо, и отпечаталось на подкорке как фотография.

Опять я в дебри. Всё-всё. Мотоцикл! А когда нам надо было ехать обратно, служба, наверно, закончилась у папы, мы и поехали на мотоцикле. Да-да. Мне и мама, и бабушка это подтвердили. Из Эстонии! На мотоцикле! Я-то с ума не сошла, а вот родители… Ехать с ребёнком!.. Мне тогда было почти четыре годика. Правда, у нас был мотоцикл «Ява» с коляской. Но ехать полутора суток! Неизвестно по каким дорогам! Хотя им, наверно, без разницы было. Есть дороги, нет дороги. Дорог в принципе тогда не было, нигде! Если уж в соседний город за сто километров летали на самолёте, потому что больше не на чем и не по чему было иначе туда добраться. Это было в начале семидесятых годов прошлого века.

Ну вот, значит. Сижу я в коляске на чём-то мягком, в шлеме маленьком, застёгнутом на ремешок под подбородком. Папа чего-то там включил, куда-то нажал, мотоцикл так «дрын-дын-дын» и завёлся. Сразу вкусно запахло, как я люблю. Кайф! Потом началась жуткая тряска, и меня укачало. Когда я просыпалась, мне хотелось откинуть эту противную накидушку в коляске и смотреть по сторонам. Интересно ведь! А песок или пыль лезли в глаза, рот и нос. Я пыталась что-то говорить маме, но только кашляла. Меня засовывали обратно в коляску и накрывали опять накидушкой. Мне это не нравилось. Они так смотрят везде, а мне нельзя.

Когда начинало сильно пригревать солнышко, становилось очень жарко, и мы останавливались. Я бегала по полянкам. А на травке, на скатерти мама раскладывала еду. Потом меня снова засовывали в люльку мотоцикла, и снова всё начиналось сначала. А потом я приноровилась и тихонечко начала выглядывать из-под накидушки с другого бока от мамы, чтобы она не заметила. И смотрела в щёлочку на пролетавший мимо меня мир. Но только стукнусь шлемом об коляску, и меня тут же запихивали обратно. Вот ночью было по-другому. Ночью мама была за рулём, а папа мирно спал у неё на плече и не запихивал меня обратно. Было здорово смотреть вдаль на свет фары. Правда, иногда прилетали какие-то букашки в рот и глаза, но я терпела. Тёрла глаза молча, а то мама отвлечётся на меня и увезёт куда-нибудь не туда. А когда останавливались, в лесу чего-то там угукало над головой и стрекотало в траве. Вот так мы и доехали от Эстонии до моей бабушки. Это про то, с чего я люблю мотоциклы. И фотки есть, где я верхом на нём, за рулём, а рядом стоят моя мама и тётя Надя с пузиком. А в нём мой двоюродный брат. Фу-у… закончила детские воспоминания.

Опять мотоцикл… 1986 год

Санька меня начал звать прокатиться. Я в отказ. Упадём ещё. Не только на «грибе», так и на морде лица синяков наставим, не говоря про возможность сломанных рук и ног. Он уговаривать, мол, потихонечку, только во дворе. И шлем мне даёт. Ну, если только во дворе и потихонечку. Я забралась на мотоцикл и сильно обняла его руками. Страшно ведь. Поехал он и вправду потихоньку. Только недолго. Я кричала, чтобы остановил, а он всё газу прибавлял, только на поворотах скидывал. Как мне было страшно! Просто не высказать. Ну, думаю, остановишься, я тебе покажу кузькину мать.

Мы проехали три двора и свернули к его подъезду. Вместо ругани я достала мазь и сказала, чтобы шёл и мазал, прям сейчас. На удивление он послушался и ушёл домой, оставив меня сторожить мотоцикл. И, как назло, мимо проходили придурки из моего двора. Человек пять или шесть. Пройти мимо они, конечно, не могли. Я так испугалась. Нет, не за себя. За мотоцикл. Вдруг угонят. И один, такой, самый задиристый, подходит и говорит: «Дай прокатиться». Я как отрезала: «Не дам!» Они, естественно, хватать за руль. Подножка, на которую Санька его поставил, почему-то предательски сложилась, и мотоцикл начало наклонять в сторону хотящего прокатиться. Этот гад взял и пихнул его на меня. А он такой тяжёлый оказался. Ну всё, думаю. Сейчас я получу смерть даже от незаведённого мотоцикла. И уже приготовилась падать, но мотоцикл любезным образом передумал падать на меня.

Толпа рассеялась, и я обнаружила, что Санька одной рукой удерживал мотоцикл, а второй как треснул хотящему прокатиться, кулаком по морде лица. И гордо так заявил: «Это мой мотоцикл и моя девушка». Ну, всё, сейчас драка будет. Тут подбежали Сашкины друзья, и придурков как ветром сдуло. Он откатил мотоцикл на центр двора и чего-то передал парням из инструментов. Вернулся он с другом и говорит: «У тебя нет подружки, надо бы друга познакомить с девчонкой, а то скоро в армию заберут, а он ещё не это, ну, не того». Я покраснела вся, аж до пяток. Да как он «про это» может вот так прямо говорить при посторонних. Возмущению моему не было предела. Я психанула и пошла в сторону дома. Он меня не догонял. «Ну и ладно», – подумала я, и иду себе дальше, не оборачиваясь. Так и дошла до своего подъезда. И каково было моё удивление, когда я увидела у подъезда Сашкин мотоцикл. А он мирно разговаривал с тем парнем, которому врезал. Потом они пожали руки друг другу и разошлись. «Инцидент исчерпан», – гордо заявил он мне и добавил: «Больше к тебе не подойдут». Да, щас! Так я тебе и поверила.

Оставался один день до первого сентября. Я собирала вещи для поездки в колхоз. И меня всё преследовала одна мысль: «Как там, чего там? Ведь собираются абсолютно незнакомые люди. В жизни не видевшие никогда друг друга. Как они вместе будут работать, да и жить?» Размышляя, я и не заметила, как всё и собрала, кроме рыльно-мыльного. Это утром положу. Пару книжек взяла. Что там за народ попадётся? Может, и поговорить не о чем будет, дак хоть почитаю. Тут позвонил Сашка, выходи, мол, я у подъезда. Да-да, от подъезда, и это в 1986 году! Да, ладно… просто у подъезда нашего висел телефон-автомат. А вы про сотовый подумали? Не-е… до него ещё далеко.

Я спустилась, а Сашка на мотоцикле приехал. Так. Опять. Думаю: «Мне вчерашней поездки хватило». Не упали, конечно, но было страшненько. На багажнике стояла подозрительно большая сумка. «Это что?» – спрашиваю строго. Говорит: «Мама просила заготовки на дачу отвести». «А где дача?» – спрашиваю я. «На третьем причале», – отвечает он. Это примерно около километра, если пешком. Ну, думаю, отвези, чего меня-то вызвал? А он такой: «Поехали вместе». То ли в приказном, то ли в просящем тоне сказал, не поняла. А глазки такие хитрющие-прихитрющие. Так, думаю, не к добру, раз такой спокойненький. Я так пристально посмотрела в его улыбающиеся глазки, но подвоха не почуяла.

По двору ехать как-то спокойно было. Выехали на дорогу. А там и автобусы, и грузовики, и всё так рядом. Я, конечно, комсомолка была, но в глубине души начала молиться. А как потом он сказал мне, ты, говорит, всё время маму звала. Ага. Начнёшь тут и чёрта лысого звать от страху. Потом я вообще зажмурила глаза и только на поворотах визжала, когда мотоцикл наклонялся. Фу-у! Приехали. Я сошла с мотоцикла, а у меня коленки трясутся. Я ему говорю: «У тебя хоть права-то есть?» А он так гордо достаёт книжечку и показывает категорию. Блин, да у него их две: мотоциклы и грузовые. Я маленько успокоилась. Хотя всякое в жизни бывает.

Мама его и вправду была на даче. Разгрузили мы сумку, а она выдаёт мешок картошки, чтобы отвезти домой. «Простите», – хотелось мне сказать. – «А я-то, пешком пошлёпаю обратно?» В итоге кое-как я протиснулась между мешком и Санькой, и мы тихонечко поехали обратно. Тут я уже не визжала, а покрикивала, потому что мешок с картошкой подпрыгивал вместе с мотоциклом на каждой ямке. Нет бы он подпрыгивал на своей территории. Так ведь он всё лез на мою, и больно было от ударов картошки по спине. Придя домой к нему, я разглядела на спине приличный синячок. Кому сказать, обхохочутся. Меня избила картошка! Тут же предложили это дело намазать моей же бодягой. Ну, я без задней мысли и согласилась. Куда-то бдительность пропала, и я оказалась на знакомом диване в Сашкиных объятиях.

Простыня

Какое тут, помазали спину. Мы все были в бодяге, и простынь тоже. Как истинный джентльмен, он попросил меня её застирать. А я, как истинная хозяйка, возьми и всю замочи её в тазик. Выхожу, такая довольная, мол, пусть помокнет, лучше отстирается. Он выпучил глаза и как заорёт: «Ты чего наделала? Надо было только пятна от бодяги застирать! Она же теперь долго сохнуть будет! И где мы её будем сушить?» Вот блин, а об этом я как-то не подумала. Балкона у них не было, потому что жили они на первом этаже. Ну, нет балкона и нет. Где-то они сушат бельё. И Сашка подвёл меня к окну, и я увидела на улице верёвку бельевую. В то время многие так сушили бельё.

Вот и выход. Но Сашка выдал следующую версию: «Как ты себе представляешь это? Я беру ОДНУ простынь, и иду, развешиваю её сушить?» Я не догоняла. «А чего тут такого?» – тупо спросила я. Он мне снова: «ОДНУ!» «Ну и что?» – продолжала я не понимать его. Я думала, он из штанов выпрыгнет от злости. «Как ты не понимаешь! Соседи увидят, что я несу одну простынь, и что ты думаешь, они подумают?» – разорялся он. «Что она испачкалась», – тупо ответила я. «Да не испачкалась, а испачкали!» – окончательно вышедший из себя, закричал Сашка. И тут до меня дошло. Боже, какая я была наивная! Ведь точно. С чего бы он пошёл развешивать одну простынь? Надо, значит, ещё полотенце и наволочку хотя бы постирать. На этом мои идеи иссякли, и слава Богу, что я их не высказала вслух.

Решение пришло внезапно. Если нельзя через подъезд, то можно через окно. Они как раз выходили на противоположную сторону от подъезда. Ведь и жили-то они на первом этаже. Придумано-сделано. Спрыгнуть-то он спрыгнул, и простынь я ему скинула, и он даже не испачкал её о землю. А вот обратно-то не залезть. И он пошёл возвращаться через подъезд. В дверь позвонили и я открыла. И каково было моё изумление от того, что я увидела не Саньку, а его маму… Она такая: «О, уже дверь открываешь! А где Саша?» Я онемела. А чё говорить-то? Простынь пошёл весить через окно? Вам ха-ха, а я стояла в идиотском молчании и только глазками пилькала. Она уже закрывала дверь за собой, как влетел Сашка. Он, судя по выражению лица, тоже был маленько удивлён такому неожиданному появлению мамы. Хорошо хоть простынь повесил не под свои окна, а под окна соседей. А тогда простыни почти у всех были белые, без рисунков, и поди догадайся, кто там простынь сушит.

Мы забрались в Сашкину комнату и начали ждать, когда простынь высохнет. Её же надо было как-то и обратно незаметно вернуть. Мы уже и чаю попили, и в карты поиграли, и музыку послушали. А мама то и дело звала его, то помочь ей, то сказать чего-то. А мы, если чё, простынь сушили, нам отвлекаться никак нельзя было. Надо было как-то её потрогать, высохла или нет. И под прикрытием, что мне надо уже домой, слиняли из квартиры. А мама всё на кухне чего-то толчётся. Простынь-то не потрогать, увидит из окна. И Сашка отправил меня обратно, как будто я чего-то забыла. Пока я в дверях отвлекала маму, он должен был потрогать простынь, и если высохла, то забросить в окно, которое мы предварительно оставили приоткрытым.

Я его маму, значит, отвлекаю, мол, помаду на зеркале забыла и вдруг соседка как заорёт: «Помогите, простынь мою воруют!» Мама бегом к окну, я бегом из подъезда, за угол, навстречу к Сашке. Он уже стоял за углом, простынь скомкана и засунута наполовину под футболку. Хватает меня за руку, и бежать сквозь кусты вдоль дома. Остановились мы, когда убедились, что нас не видно из окон его квартиры. Простынь была ещё влажная, и Сашка смотрел на меня таким вопросительным взглядом, типа, чего делать то? «Чего-чего? Пошли ко мне», – проговорила я. Свернули мы эту несчастную полусырую простынь и стали обдумывать план, как её вернуть на место. Мы перебрали кучу вариантов, а потом я просто взяла и высушила её утюгом, положила в пакет, и таким простым способом она вернулась на своё законное место. А соседка всё-таки приходила тем вечером к Санькиной маме и утверждала, что он украл её простынь.