Текст книги "Скачок. Психология духовного пробуждения"
Автор книги: Стив Тейлор
Жанр: Зарубежная психология, Зарубежная литература
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 5 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Главные характеристики космического сознания по Бёкку – это жизнерадостность, осознание наличия смысла и цели в жизни, понимание того, что вселенная живая, ощущение бессмертия, исчезновение страха перед смертью, свобода от греха. Кроме того, Бёкк подчеркивает, сколь важен образ света. Состояние космического сознания может включать в себя чувство «погруженности в пламя или в розовое облако, либо даже скорее ощущение, что сам твой ум наполнен таким облаком или дымкой» [30]30
Bucke, 2016.
[Закрыть].
Бёкк считает, что у космического сознания бывают разные уровни, что вполне соответствует буддийской концепции о разных уровнях просветления, а также представлениям о различных стадиях духовного пути у христианских мистиков.
Между прочим, это согласуется и с моим собственным тезисом о том, что люди пробуждены в разной степени.
И если некоторые носители космического сознания «не слишком высоко поднимаются над обычными людьми», то бывает и так, что человек настолько далеко уходит от обычного сознания, что, по сути, сам «становится Богом» [31]31
Ibid.
[Закрыть]. Бёкк, как и я, признает, что пробуждение космического сознания может поначалу привести человека в замешательство. Некоторым людям сложно понять свое новое состояние, и они опасаются, что это какое-то наваждение или даже сумасшествие. Однако Бёкк отмечает, что эти сомнения – временное явление. Человек очень скоро убеждается, что все его откровения истинны, и понимает, что отныне ему стало доступно более яркое и широкое осознание реальности, чем прежде, – иными словами, что это более достоверная реальность, а отнюдь не искаженная.
Любопытно, что Бёкк отмечает некоторые характеристики этого опыта, которые практически не рассматриваются в духовных учениях. Например, он упоминает возрастной фактор, полагая, что пробуждение космического сознания происходит в промежутке от 30 до 40 лет. И еще он высказывает предположение – по-видимому, ложное, – что космическое сознание чаще встречается у мужчин, чем у женщин. Кроме того, Бёкк говорит, что космическое сознание «наделяет человека особой притягательностью – отчего к нему испытывают расположение как мужчины, так и женщины» и что у такого человека меняется внешний облик, происходит его «преображение» [32]32
Ibid. В ходе моего исследования для докторской диссертации я опросил 25 человек, заявивших о своем духовном пробуждении. И средний возраст, когда произошло это событие, составил 35 лет. Однако в моем исследовании приняло участие больше женщин, чем мужчин (16 и 9 соответственно), а это заставляет предположить, что гендерные предубеждения Бёкка в данном случае обусловлены тем, что в обществе, где всем заправляли мужчины, у женщин было меньше возможностей описывать свои переживания, связанные с космическим сознанием.
[Закрыть].
Интерес Бёкка к космическому сознанию обусловлен двумя факторами. Во-первых, он сам пережил очень яркий эпизод пробуждения, когда ему было 35 лет. После участия в вечере поэтических чтений в гостях у друзей, он возвращался на извозчике домой. И вот вдруг, говоря его собственными словами, он пережил «чувство ликования, безграничной радости, сопровождавшееся интеллектуальным озарением, которое не подлежит описанию». В ходе этого озарения он осознал, что «космос – не мертвая материя, но живая сущность; а душа человека бессмертна» [33]33
Ibid.
[Закрыть].
И во-вторых, Бёкка вдохновил американский поэт Уолт Уитмен – вначале его стихи, а затем и личное общение. Бёкк не только упомянул Уитмена в своей книге как пример носителя космического сознания, но даже считал его «наивысшим проявлением космического сознания» (выше Будды, Моисея и Иисуса!). Дело в том, что, с точки зрения Бёкка, Уитмен сумел гармонично интегрировать мистическое сознание в свою обычную личность, не позволяя ему доминировать и «осуществлять тиранию над другими аспектами индивидуальности» [34]34
Ibid.
[Закрыть]. Это означает, что он жил совершенно обычной жизнью среди повседневной мирской суеты и общался с обычными людьми – он не стал отстраненным и отрешенным, не ушел в монастырь, не подался в отшельники…
Хотя наши знания о ранних годах жизни Уитмена весьма обрывочны, у нас нет никаких оснований полагать, что его пробуждение произошло в какой-то определенный момент времени. Не было никаких событий, которые могли бы послужить для этого толчком. Как мы увидим далее, толчком к пробуждению может быть сильное психологическое потрясение – однако мы не находим никаких свидетельств того, что Уитмен проходил через что-то подобное в молодости. Также очевидно, что Уитмен пробудился не в результате продолжительных и регулярных духовных практик и не по причине следования определенной духовной традиции. В годы его молодости (а родился он в 1819 году) в Соединенных Штатах мало что знали о восточных духовных учениях и практиках. В более зрелые годы Уитмен вроде бы приобрел некоторое представление об индийской философии – но это отнюдь не были глубокие и фундаментальные знания.
Например, когда его современник Генри Дэвид Торо впервые прочел «Листья травы», он был глубоко впечатлен этим произведением и сказал: «Прекрасно… очень по-восточному». Затем Торо спросил, читал ли Уитмен труды восточных мыслителей, на что тот ответил: «Нет. Расскажи мне о них» [35]35
«Листья травы» (1881). Высказывались предположения, что Уитмен здесь лукавит, преуменьшая свою осведомленность о восточной философии. Но даже если это так, маловероятно, чтобы Уитмен обладал сколько-нибудь глубокими и подробными познаниями в учениях буддизма и индуизма.
[Закрыть].
Возникает ощущение, что пробужденность Уитмена была совершенно спонтанной и органичной – естественной.
Уитмен жил в состоянии обостренного осознания. Для него мир был фантастически реальным, прекрасным и очаровательным местом. Вот что пишет о нем Бёкк:
«Больше всего он любил гулять в одиночестве, разглядывать траву, деревья, цветы, игру света и тени, любоваться вечно меняющимися картинами облаков, прислушиваться к пению птиц, стрекотанию кузнечиков, кваканью древесных лягушек и вообще ко всем звукам природы. Было видно, что все это доставляло ему глубокое наслаждение – куда большее, чем то, что может испытывать обыкновенный человек» [36]36
Bucke, 2016.
[Закрыть].
Благодаря своему обостренному осознанию Уитмен чувствовал, что мир священен и жив, – и ощущал сияние и гармонию духовной силы, пронизывающей каждый предмет и каждое существо. Весь мир божествен – включая его собственную душу и тело. Как он пишет в «Песне о себе»,
Помимо ощущения «бытийности» вещей, пробужденное сознание дает нам отчетливое ощущение «момента сейчас». Наш опыт в настоящем времени – осознание того, что происходит вокруг, а также наших ощущений и переживаний, – делается настолько интенсивным, что мы без остатка направляем на него все свое внимание. Будущее и прошлое утрачивают всякое значение, когда мы осознаем, что существует только сейчас и жизнь происходит только в текущем моменте. При таком восприятии понятие времени полностью утрачивает смысл. Жизнь перестает быть дорогой из прошлого в будущее. Вместо этого она превращается в огромную панораму без движения и без очередности. Говоря словами Уитмена, «прошлое и будущее иссякли – я их наполнил, их опустошил» [38]38
Ibid., p. 95.
[Закрыть]. А вот как он описывает свое острое ощущение «сейчасности»:
Способность осознавать духовную силу, наполняющую собой мир, на практике означала, что для Уитмена не существовало отдельных или независимых друг от друга явлений. Для него все вещи были частью некоего большего единства.
Например, в стихотворении «Один на ночном берегу» он описывает свое ощущение «безмерной сродненности» всех вещей:
Уитмен ощущал и свою безусловную принадлежность этой «безмерной сродненности». Свою связь с другими людьми он переживал настолько ярко, что сливался с ними на уровне их сути и даже действительно был ими. «Я – стар и млад, я – дурак и мудрец», – писал он. И еще: «Все когда-либо рожденные на земле мужчины – мои братья, а все женщины – сестры и возлюбленные» [41]41
Ibid., p. 53.
[Закрыть].
И вот ведь любопытно: того же Уитмена, которого Бёкк считал эталонным носителем космического сознания, психолог Абрахам Маслоу считал образцом человека, который достиг «самоактуализации». (Среди других таких примеров Маслоу называл Ганди, Олдоса Хаксли и Уильяма Джеймса.) Понятие «самоактуализации», по Маслоу, в значительной мере перекликается с пробужденностью. Согласно его определению, человек, достигший самоактуализации, в значительной мере свободен от негативных мыслей и чувств; он менее меркантилен и эгоистичен (а следовательно, более альтруистичен), чем другие люди. Он больше других нуждается в покое и одиночестве, в основе его личных амбиций лежит чувство долга или ощущение некой миссии, он остро ощущает взаимосвязанность всех явлений жизни (включая себя самого).
Однако одна из самых отчетливо выраженных черт такого человека – необычайно сильная способность к восхищению и благодарности. Маслоу пишет, что люди, достигшие самоактуализации, «обладают удивительной способностью снова и снова свежо и наивно восхищаться элементарными благами жизни, испытывая благоговение, радость, изумление и даже восторг, сколь бы обыденными ни казались эти блага и переживания всем другим людям» [42]42
Maslow, 1970, p. 163.
[Закрыть].
Это, несомненно, относится к Уолту Уитмену. Слыша слово «чудо», мы обычно представляем себе что-то из ряда вон выходящее – например, исцеление неизлечимых недугов или превращение воды в вино. Но в пробужденном состоянии нам не приходится отправляться на поиски чудес за пределы обычного мира. Чудеса везде вокруг нас. Повседневный мир делается удивительным и чудесным. Как писал Уитмен, «большое дело – чудеса! Как по мне, они везде и всюду». «Это, конечно, удивительно, что меня ждет бессмертие… «мои глаза не менее удивительны… и то, как я был зачат в лоне моей матери, не менее удивительно», – пишет он. На взгляд Уитмена, нет ничего более поразительного, чем он сам: «Видеть, слышать, чувствовать – все это чудеса, и каждая частичка меня – чудо» [43]43
Whitman, 1980, p. 68.
[Закрыть].
Однако, восторженно восславляя жизнь, Уитмен никоим образом не пытается игнорировать смерть. Наоборот, тема смерти снова и снова всплывает в его стихах, начиная с самых первых страниц «Песни о себе» (где он говорит, что «умереть – такая же удача, как и родиться»). Уитмен очень остро чувствовал, что смерть – это скорее не окончание существования, а своего рода освобождение, переход к более полному и блаженному состоянию. Подобно другому поэту, Уильяму Вордсворту, который ощущал «предвестия бессмертия», Уитмен слышал повсюду вокруг себя «шепот небесной смерти» (о чем и написал в стихотворении с одноименным названием). В завораживающем коротком стихе «Умирающему» Уитмен рассказывает о том, как посещает друга на смертном одре. Вокруг постели собрались плачущие родственники, но, прикоснувшись рукой к другу, Уитмен ощущает, что, готовясь покинуть тело, тот возвышается над болью. Печалиться не о чем. Время радоваться:
Ты полон сильных мыслей и уверенности,
Ты улыбаешься,
Ты забыл о своем недуге – как забыл о нем и я.
Тебе уже нет дела до всех этих лекарств,
Ты не обращаешь внимания на плачущих друзей —
я с тобой,
Я оградил тебя от всех, тут не о чем скорбеть,
Я не скорблю, я поздравляю тебя[44]44
Ibid, p. 348.
[Закрыть].
Читая стихи Уитмена, я обнаруживаю в них так много прекрасных и глубоких описаний пробужденного состояния, что склонен согласиться с Ричардом М. Бёкком и признать, что этот «великий седой поэт» является образцом высочайшего уровня пробужденности – уровня, на который поднялись очень и очень немногие люди. В личности Уитмена характеристики пробужденности нашли очень яркое и чистое проявление. Например, читая «Песню о себе», я вижу в ней не поэзию в обычном смысле этого слова, но великий духовный текст, написанный в поэтической форме. Для меня эта поэма стоит в одном ряду с такими текстами, как Упанишады и «Дао дэ цзин», – величайшими духовными писаниями в истории человечества. Фактически, с каким бы пиететом я ни относился к этим двум древним текстам, поэма Уитмена оказывает на меня намного более мощное воздействие – меня потрясает то, как она объемлет всю жизнь человека и демонстрирует, как дух протекает через все, даже через мельчайшие фрагменты обыденного мира. Упанишады рассказывают нам о том, что все есть дух, что мы едины с мирозданием и что душа бессмертна, – но Уитмен демонстрирует это. Все эти неисчислимые самые обычные люди, о встречах с которыми он рассказывает, – ремесленники, солдаты, моряки, даже проститутки – лучатся сиянием Брахмана. Он написал колоссальную картину человеческой жизни – включающую в себя секс и дружбу, бизнес и войну, и даже недуг, – вложив в каждый мазок могучий заряд божественности и святости.
Вне всяких сомнений, общее впечатление, которое получает читатель от поэзии Уитмена, сродни впечатлению от Упанишад – ибо эти тексты озарены одним и тем же ослепительным духовным сиянием и проникнуты глубочайшим восторгом. Подобно авторам Упанишад, Уитмен очень ясно показывает нам, что жизнь отнюдь не абсурдна и не бессмысленна (что бы там ни казалось тем, кто пребывает в состоянии сна). Жизнь прекрасна и полна чудес – вся вселенная пронизана блаженством и гармонией, даже если нам не всегда удается осознать или объяснить это в полной мере. Как он пишет ближе к концу «Песни о себе»,
Д. Г. Лоренс
Британский писатель Д. Г. Лоренс, родившийся в 1885 году (когда Уитмен был еще жив), глубоко восхищался Уитменом и называл его «величайшим, первейшим и единственным американским учителем» [46]46
Lawrence, 1923.
[Закрыть]. Он видел в Уитмене родственную душу – того, кто разделяет с ним это невероятно обостренное восприятие мира. Я уже вскользь говорил о пробужденности Лоренса в своей книге «Прочь из тьмы». А сейчас будет вполне уместно поговорить об этом подробнее.
В некотором смысле Лоренс представляет собой даже более отчетливый пример пробужденности, чем Уитмен, потому что его жизнь очень хорошо и подробно описана. Хотя при жизни он не пользовался особым признанием среди читателей (равно как среди литературных критиков и других писателей), однако популярность Лоренса необычайно возросла в 1950 – 1960-е годы. Он стал одним из самых популярных авторов ХХ века, сделавшись объектом самого пристального внимания со стороны многочисленных биографов и критиков.
Как и в случае Уитмена, вполне очевидно, что его пробуждение не было спровоцировано каким-то конкретным событием и не происходило постепенно в результате выполнения каких-либо духовных практик или следования определенной традиции. В зрелом возрасте Лоренс заинтересовался восточными философскими учениями. Особенно его привлекала индуистская духовная традиция – например, прочтя книгу о кашмирском шиваизме (индийская тантрическая школа), он пришел в восторг от свойственного этому учению «истинного психологизма», на фоне которого западная психология казалась ему «мелкой и незрелой»[47]47
In Zang, 2011, p. xix.
[Закрыть]. Вместе с тем в молодые годы, когда врожденная духовность только начала отчетливо проявляться в нем, Лоренс еще не был знаком с духовными учениями Востока.
Лоренс начал публиковать стихи, рассказы и романы, когда ему было немного за двадцать. И с самого начала в его работах четко прослеживалось обостренная осознанность и сильнейшее чувство связи с миром природы, включая животных. Многие друзья Лоренса изумлялись его необычайной внимательности и чувствительности – порой им казалось, что он вообще принадлежит к какому-то другому биологическому виду. Его друг, литературный критик Джон Миддлтон Марри, говорил, что у Лоренса было «шестое чувство». Писатель Олдос Хаксли, близко друживший с Лоренсом, рассказывал, что тот был словно человеком «иного порядка, более восприимчивым, более осознающим, более остро чувствующим, чем самые одаренные из обыкновенных людей… он обитал в иной вселенной, чем обычные люди, – в неком более ярком и насыщенном мире» [48]48
Huxley, 1962, p. 1256.
[Закрыть].
Лоренс умер в возрасте 44 лет, но оставил удивительно большое литературное наследие. Он написал 45 книг в самых разнообразных жанрах – художественная литература, путевые заметки, психология, философия, литературная критика. Кроме того, он занимался живописью – написал сотни полотен. (К сожалению, единственная его прижизненная выставка в 1929 году в Лондоне была закрыта полицией из-за того, что его картины якобы непристойны.) Но, конечно, публике он известен прежде всего своими романами, особенно «Радугой» и «Влюбленными женщинами», которые принадлежат к числу самых прекрасных произведений английской литературы. Однако наиболее отчетливо пробужденное мировосприятие Лоренса проявляется в его стихах.
В своих стихах Лоренс часто использует слово «бог», однако же его представления о боге имеют мало общего с богом-личностью западной религиозной традиции, который является олицетворением фигуры отца. Его бог – Брахман, духовная сила, пронизывающая всю вселенную. Для него весь мир божествен и наполнен ярчайшим сиянием духа. «Я все время вижу богов», – пишет он в своем стихотворении «Имена богов», и далее отмечает, что даже в фигуре жнеца на пшеничном поле ему видится «раскачивающееся тело бога» [49]49
Lawrence, 1994, p. 651.
[Закрыть]. В другом стихотворении он пишет:
Лоренс ощущал эту духовную силу везде вокруг себя, а также внутри – это «присутствие, которое делает воздух столь тихим и ласковым ко мне» и которое «нежно прикасается к моей груди и к самому сердцу» [51]51
Ibid., p. 652.
[Закрыть]. Он знал, что единственное подлинное жизненное достижение – ощутить свое единство с этой божественной силой. В одном из прекраснейших своих стихотворений «Мир» он пишет:
Поскольку Лоренс видел, что мир пронизан духовной энергией, для него не существовало такого понятия, как неодушевленная материя. Все вещи – даже камни, облака и звезды – живы и разумны. Подобно Уитмену, Лоренс был свободен от ощущения отделенности от мира, столь характерного для нашего привычного состояния сна. Это означает, что он обладал способностью «проникать» в сущность других существ (включая и людей) и ощущать мир, как ощущают его они. В этом одна из поразительнейших черт его произведений – то, насколько убедительно он умел описывать внутреннюю жизнь не только людей, но и животных. Временами это ощущение связи и сопереживания оказывалось настолько острым, как будто Лоренс действительно превратился в другое существо. Хаксли писал: «Казалось, что он знает из собственного опыта, каково быть деревом, или маргариткой, или накатывающейся на берег волной, или даже загадочной луной» [53]53
Huxley, 1962, p. 1265.
[Закрыть].
Одна из важных черт естественной пробужденности – и пробужденного состояния вообще – состоит в том, что это состояние не статично. Иными словами, мы не можем сказать, что состояние пробужденности однажды приходит, а затем сохраняет одну и ту же форму в течение всей жизни. Пробужденность развивается. Она может становиться глубже и интенсивнее. Какие-то характеристики этого состояния могут проявляться и вызревать, в то время как другие утрачивают яркость и значимость. Пробуждение – не завершение путешествия, а новое путешествие. Ты словно бы въезжаешь на другую дорогу – на дорогу более высокого уровня, я бы сказал. Это другая дорога, и с нее открываются другие ландшафты – но путешествие продолжается, движение продолжается, развитие продолжается.
По-видимому, это верно и в отношении Д. Г. Лоренса. Хотя он всегда был пробужден от природы, пробужденность эта со временем делалась все более яркой – особенно в последние годы его жизни. В книге «Прочь из тьмы» я высказал предположение, что причина этого – в близком знакомстве со смертью. Почти с самого рождения у Лоренса было весьма слабое здоровье, а в зрелом возрасте он не менее трех раз оказывался на пороге смерти – впервые, когда в 26-летнем возрасте у него была пневмония, затем в 1919 году он заболел испанкой (эпидемия, разразившаяся вскоре после Первой мировой войны и унесшая жизни миллионов людей), и в 1925 году, когда во время пребывания в Мексике он подхватил малярию, тиф и снова пневмонию. К тому же на тот момент он был уже серьезно болен туберкулезом, который и убил его пять лет спустя. Однако именно в этот завершающий период жизни – когда Лоренс фактически медленно умирал – его пробужденность набрала особую силу и яркость, что отражено в необычайно глубоких духовных стихотворениях, которые он написал в те годы (они были опубликованы уже после его смерти в сборнике «Последние стихи»).
В некоторых стихах из этой книги Лоренс очень трогательно, с безмятежным приятием пишет о близящемся свидании со смертью. Поэт ничуть не напуган, ибо, как и Уитмен, он предощущает смерть как переход, а не окончание, как начало нового путешествия. В стихотворении «Радость смерти» он называет смерть «великим приключением», которое наполнено «странной радостью, послевкусием наслаждения» [54]54
Lawrence, 1994, p. 676.
[Закрыть].
Другие пробужденные творцы
Намного менее знаменитый автор, который был естественным «пробужденцем» высокого уровня, – это живший в XIX веке писатель-натуралист Ричард Джеффрис, автор автобиографической книги «История моего сердца». Книга представляет собой изумительное описание того, как видится мир в пробужденном состоянии. Джеффрис рассказывает, как «в возрасте не более 18 лет, ко мне из всей видимой вселенной стали приходить глубокие эзотерические смыслы, и меня переполнили неописуемые устремления» [55]55
Jefferies, 1883, p. 86.
[Закрыть]. У него было ощущение, что все вокруг «пылает» смыслом, и – подобно тому, как это было у Лоренса и Уитмена, – мир виделся ему удивительным и волшебным местом:
В тот самый миг, когда я пишу эти слова… у меня есть ощущение, что весь воздух, и солнце, озаряющее вспаханные поля вдалеке, и высокое небо, и омывающий меня эфир, и дальние космические дали – все это полнится скрытыми душами… живыми душами, которые во все века оставались недоступны для человеческого опыта. И сам факт, что я существую – живу и пишу эти строки, – настолько изумителен, и все это настолько похоже на чудо… что я без колебаний заключаю, что я всегда пребываю на пороге безграничности и есть намного более высокие состояния, чем это существование[56]56
Ibid. p. 25.
[Закрыть].
Английский поэт Уильям Вордсворт тоже, несомненно, был пробужден от природы. Необычайная чувствительность Вордсворта к красоте и «бытийности» мира природы сделала его архетипическим поэтом-романтиком – и одним из величайших поэтов конца XIX века. Большую часть жизни он провел в необычайно красивом уголке Англии, в Озерном Крае, и в своих стихах подробно и вдохновенно описывал дивные чарующие пейзажи этих мест. У Вордсворта есть много пассажей, где он рассказывает о своем осознании духовной силы, которая наполняет мир природы, и порой его описания очень близки к тому, что говорят Упанишады (которых Вордсворт почти наверняка не читал) о всепронизывающем присутствии Брахмана. Например, в одном из самых прекрасных и глубоких стихотворений «Строки, написанные на расстоянии нескольких миль от Тинтернского аббатства» он пишет:
Я ощущаю
Присутствие, палящее восторгом,
Высоких мыслей, благостное чувство
Чего-то, проникающего вглубь,
Чье обиталище – лучи заката,
И океан, и животворный воздух,
И небо синее, и ум людской —
Движение и дух, что направляет
Все мыслящее, все предметы мыслей,
И все пронизывает[57]57
Wordsworth, 1994, p. 205.
[Закрыть].[58]58
Перевод В. Рогова.
[Закрыть]
Еще в одном великолепном стихотворении, «Предвестия бессмертия» (которое я уже упоминал выше, сравнивая его с «Шепотом небесной смерти»), Вордсворт описывает, как свежее и яркое восприятие детей позволяет им видеть мир «в убранстве небесного света» и видениям этим присуще «величие и свежесть сновидения». Однако же, став старше, мы удаляемся от «небес» своего детства. «Тюремные ставни закрываются» и дивные детские видения меркнут, сменяясь «сумраком обыденности» [59]59
Ibid., 587.
[Закрыть].
Это очень выразительное описание того, как меркнет естественная пробужденность, впадая в «сон», по мере того как мы взрослеем. Однако, похоже, сам Вордсворт избежал этого процесса погружения в сон. Даже в возрасте 75 лет он сумел написать стих «Мила, прекрасна и чувствительна», в котором рассказывает о том, как изумила его красота горной маргаритки, пробудив в нем способность «беседовать с Природой в чистом согласии» [60]60
Ibid., p. 511.
[Закрыть].
Хотя мы очень мало знаем о жизни Уильяма Блейка, но скорее всего этот поэт и живописец, который был почти современником Вордсворта, тоже жил в состоянии естественной пробужденности. В своих стихах Блейк рассказывает, что он может видеть «небеса в полевом цветке» и ощущает «вечность в часе» [61]61
Blake, 2002, p. 88.
[Закрыть]. Он был настолько чувствителен к «бытийности» вещей, что, по свидетельству друзей, мог часами с восторгом созерцать узоры на древесной коре. То же самое, по всей вероятности, относится и еще к одному английскому поэту XIX века, Шелли, в чьих стихах мы наблюдаем то же самое острое осознание пронизывающей мир духовной силы, какое есть у Вордсворта. В знаменитом стихотворении «Гимн интеллектуальной красоте» Шелли описывает это явление как «величественную тень некой скрытой Силы», которая «незримо парит среди нас» [62]62
Shelley, 1994, p. 12.
[Закрыть].
Мы можем вспомнить много других пробужденных поэтов и писателей… Наверняка им можно было бы посвятить целую книгу (что я, возможно, и сделаю когда-то). В одной только американской литературе есть такие фигуры, как Эмерсон, Генри Дэвид Торо, Эмили Дикинсон, Э. Э. Каммингс, Генри Миллер и Робинсон Джефферс, которые, вне всяких сомнений, были хорошо знакомы с состоянием пробужденности. Много очевидных пробужденных литераторов мы наблюдаем и в Европе – например, немецкий поэт Райнер Мария Рильке, великий немецкий прозаик Герман Гессе, французский поэт-романтик Ламартин.
Кроме того, есть множество живописцев, для кого пробужденность, по всей видимости, является естественным состоянием. В изобразительном искусстве романтизм проявился столь же ярко, как и в поэзии. Такие художники, как Констебл, Тернер, Каспар Давид Фридрих, а также американцы Томас Колул и Джордж Иннесс, очевидно, воспринимали природу с необычайной остротой – за пределами функционального автоматического восприятия, свойственного состоянию сна, и, вне всяких сомнений, ощущали свою тесную связь с этим миром. Подобно тому как Вордсворт и Уитмен владели литературными инструментами, позволявшими им передать свое духовное видение и глубокие озарения через поэзию, эти художники обладали необходимыми навыками, чтобы воплотить свой восторг и свой опыт соприкосновения с запредельным в живописных полотнах. В художниках, как и в поэтах, мы часто наблюдаем отчетливые признаки пробужденности – в частности, эта тенденция наблюдается на протяжении всего XIX века среди импрессионистов: Моне, Писарро, Ренуар, Ван Гог… Можно предположить, что большинство великих художников, работавших до начала ХХ века, в той или иной степени отражали в своих работах пробужденный взгляд на мир – до тех пор, пока импрессионизм и натурализм не вышли из моды, уступив место абстрактному и концептуальному искусству.
Конечно, вполне возможно, что некоторые из этих поэтов и художников переживали лишь временные эпизоды пробуждения, а не пребывали в состоянии пробужденности постоянно – в частности, напрашивается предположение, что именно так обстояли дела с поэтом Шелли и художником Ван Гогом. Тем не менее все эти примеры указывают на то, что пробуждение может наступать естественным образом, без обращения к духовным практикам и путям. В конце концов, большинство людей, о которых я говорил в этой главе, не были знакомы с восточными духовными традициями (или были знакомы с ними весьма поверхностно) – и даже с мистическими учениями Запада… Скорее всего, им и в голову не приходило считать себя «просветленными» или «пробужденными». Они являют собой свидетельство того, что пробужденность может проявляться многими разными способами и представляет собой фундаментальное психологическое или онтологическое состояние, которое свойственно человеческой природе вообще, а не является наработкой какой-то отдельной традиции или учения.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
