Текст книги "Трилогия Харканаса. Книга 1. Кузница Тьмы"

И как тогда поступит Драконус, для которого не останется места в Цитадели, как и во всем Харканасе? Признает свое поражение и удалится в северную Обитель на берегах реки Дорсан-Рил? Галар считал Драконуса достойным уважения и полагал, что повелитель подчинится воле той, кого любил.

Никто не может избежать в жизни горестных мгновений, боль утраты ведома абсолютно каждому. И Драконус достаточно умен, чтобы это понимать.

Мир был вполне возможен. Лишь глупец мог желать гражданской войны. Сыновья и дочери тисте отдали свои жизни, защищая королевство; пролилась кровь каждого дома и каждой Обители, от наиболее могущественных до самых мелких. Кто осмелился бы утверждать, будто это ничего не значит?

Командир Келларас молча ехал рядом с капитаном легиона Хуста. Он слышал бормотание, доносившееся из сделанных из чернодрева ножен на боку Галара, и от этого звука его пробирала дрожь, будто от прикосновения к трупу. Ему было известно немало историй об этом мрачном легионе и его внушающем страх оружии, но он впервые пребывал в обществе одного из тамошних солдат.

Покинув Харканас, они проехали вдоль реки Дорсан-Рил, оставив слева обширную равнину, а затем рощу утративших свои естественные свойства деревьев, прежнее название которой никто теперь не произносил без тени иронии. За все это время попутчики обменялись лишь парой слов; разговор не клеился, и Келларас начал верить в истории, которые слышал от стражей Цитадели, всех до единого ветеранов легиона Урусандера. Мечи Хуста были прокляты, и сочащийся из них яд отравлял их владельцев. Этих мужчин и женщин окружала темнота, но не чистая, как у тех, кто служил Матери-Тьме, а мутная, пронизанная чем-то болезненным, как будто зараженная хаосом Витра.

У Келлараса вспотели под перчатками руки. Он чувствовал, как на него давит сила, исходящая от этого офицера из легиона Хуста, с его никогда не смолкающим мечом, этаким средоточием некоего зловещего водоворота. Внешне капитан Галар Барас казался слишком молодым для того, кто перенес тяготы прошлой войны; его мальчишеские черты, похоже, были неподвластны возрасту – Келларас подозревал, что он будет выглядеть примерно так же и через триста лет, и даже через пятьсот. Правда, подобные лица, озарявшиеся улыбкой при каждом удобном случае, обычно принадлежали весельчакам, обладавшим изрядным чувством юмора и неистребимым оптимизмом.

Но Галар скорее походил на того, кто лишился былой радости во взгляде и теперь брел в полумраке. Он не слишком годился на роль представителя легиона Хуста и его старшего офицера в Харканасе: в городе его не любили и редко приглашали на торжества. Насколько знал Келларас, капитан Галар Барас проводил свободное от службы время в одиночестве. Чем он интересовался? Что доставляло ему удовольствие? Никто не мог этого сказать. Как когда-то писал Галлан, «запертые двери скрип не издают». Капитан не отличался разговорчивостью, и Келларасу даже в голову не могло прийти отправиться в жилище Бараса в поисках его общества. Насколько Келларас знал, подобного желания не возникало вообще ни у кого.

Пней в этом странном лесу было не меньше, чем живых деревьев, да и те выглядели слишком мрачно, с тускло-серыми листьями вместо блестяще-черных. В сухой листве подстилки не пробегали никакие мелкие зверьки, а в редком пении птиц звучали жалостливые нотки, как будто они тщетно взывали и никак не могли дождаться ответа. Несмотря на солнечный свет, падавший сквозь зияющие в листве над головой дыры, Келларасу становилось все больше не по себе.

В притороченной к седлу сумке он вез послание от своего хозяина, повелителя Аномандера, которое ему велели вручить лично в руки Хусту Хенаральду и ждать ответа. Никакой эскорт для этого не требовался, и Келларасу казалось, будто настойчивое желание Галара сопровождать его свидетельствует о своего рода недоверии, даже подозрительности. По сути, это выглядело оскорблением.

И тем не менее Первый Сын Тьмы не питал неприязни к легиону Хуста, даже совсем напротив, так что Келларас счел за благо не противиться воле своего спутника, о чем бы ни шла речь. Они вполне могли ехать молча – осталось уже совсем немного, поскольку впереди уже виднелся просвет, – и изображать, будто их связывают дружеские отношения.

И тут Галар Барас застиг его врасплох своим вопросом:

– Вам что-нибудь известно о послании вашего повелителя повелителю Хенаральду, командир?

Пустив лошадей галопом, они выехали на открытое пространство. Келларас уставился на офицера:

– Даже если бы я и знал подробности, капитан, не нам с вами их обсуждать.

– Прошу прощения, командир. Я вовсе не собирался совать нос не в свое дело. Но повелитель Хуст Хенаральд славится тем, что лично работает в кузницах, и, боюсь, его не окажется в доме. Так что я хотел лишь удостовериться в том, насколько срочное это послание.

– Понятно. – Келларас на мгновение задумался. – Я должен дождаться ответа повелителя.

– В таком случае задержка может быть нежелательной.

– Что вы предлагаете, капитан?

– Для начала, естественно, поехать в Большой дом. Если, однако, повелитель Хенаральд отправился на юг, на рудники, боюсь, мне придется передать вас местному эскорту, поскольку я не могу столь долго отсутствовать в Цитадели.

Впереди появились массивные каменные стены, окружавшие кузницу Хуста. Келларас молчал, вынужденный признать, что слова попутчика сбили его с толку. Наконец он откашлялся.

– Меня удивляет, капитан, почему вы вообще настояли на том, чтобы меня сопровождать. Вы сомневаетесь в приеме, который могут мне оказать в этом доме?

Барас удивленно поднял брови:

– Конечно же нет, командир. – Он мгновение поколебался, прежде чем добавить: – Вообще-то, я решил поехать с вами, чтобы размять ноги. Чуть ли не всю свою сознательную жизнь я прослужил пограничником и теперь чувствую себя заточенным в каменных стенах во дворце, где царит столь густая тьма, что, даже стоя на балконе, не увидишь ни единой звезды в ночном небе. Вот я и подумал, что, если так будет продолжаться, можно сойти с ума. – Галар медленно остановил лошадь, отведя взгляд. – Прошу прощения, командир. Слышите звон? Они узнали вас и теперь готовятся встретить. Мне незачем ехать дальше…

– Мы поедем вместе, капитан, – сказал Келларас, только теперь поняв, что его спутник и впрямь очень молод. – Ваша лошадь нуждается в отдыхе и воде, а кроме того, я рассчитываю, что вы будете меня сопровождать, поскольку мне предстоит въехать во владения легиона Хуста. Вы окажете мне надлежащую честь, ибо офицеру моего ранга полагается эскорт.

Келларас рисковал: строго говоря, он не имел права приказывать офицерам из легиона Хуста. Но если капитан и впрямь чахнул в темнице, к которой приковывал его долг, то лишь какой-то другой приказ мог помешать бедняге вернуться туда, где он так страдал.

Келларас заметил на раскрасневшемся лице Бараса мимолетное облегчение, которое тут же сменилось внезапным страхом.

«И что теперь?»

Но Галар Барас вновь пришпорил лошадь, продолжая ехать рядом:

– Как прикажете, командир. Я полностью в вашем распоряжении.

Впереди, грохоча тяжелыми цепями, распахнулись огромные бронзовые ворота. Келларас снова откашлялся.

– К тому же, капитан, – сказал он, – разве вам не интересно увидеть выражение лица повелителя Хенаральда, когда он узнает, что мой хозяин желает заказать меч?

Галар Барас потрясенно повернулся к нему, но ничего не сказал.

А потом оба офицера въехали в ворота.

Глава четвертая

Равнина Призрачной Судьбы десятилетиями не видела дождей, но черная трава густо покрывала холмистую землю, порой доходя лошадям до плеч. Тонкие острые стебли вбирали в себя жар солнца, превращаясь в некое подобие раскаленной печи. Железное снаряжение – пряжки, застежки, оружие и доспехи – обжигало руки. Кожа за день успевала съежиться и потрескаться. Тело задыхалось под одеждой, страдая от невыносимого зноя.

Смотрители Внешних пределов, самой северной части равнины, граничившей с серебристым, как ртуть, морем Витр, носили одежду почти из одного шелка, но даже в ней они страшно мучились, покидая свои форпосты больше чем на несколько дней, равно как и их лошади, обремененные толстыми деревянными доспехами, защищавшими ноги и нижнюю часть туловища как от жары, так и от острых зазубренных стеблей травы. Патрули к морю Витр были настоящим испытанием, и мало кто среди тисте добровольно соглашался служить в рядах смотрителей.

Что, впрочем, и к лучшему, подумала Фарор Хенд, ведь, окажись среди тисте больше подобных им безумцев, проблем хватило бы всем. Ближе к краю Витра трава засыхала, оставляя после себя лишь голую землю, утыканную изъеденными камнями и хрупкими валунами. Воздух, плывший со стороны спокойной серебристой глади моря, обжигал легкие и ноздри, разъедал любую ссадину.

Сидя верхом на лошади, Фарор смотрела, как ее младший двоюродный брат, достав меч, вставляет его лезвие в бороздку валуна у края Витра. Некий яд, содержавшийся в странной жидкости, растворял даже самые твердые камни, и смотрители использовали некоторые валуны для заточки оружия. Меч ее спутника был выкован Хустами, но уже давно, а потому милосердно молчал. И все же для Спиннока Дюрава это оружие, хранившееся в его семье много поколений, было новым. Фарор видела, как парень им гордится, и это ей нравилось.

Третья и последняя всадница из их патруля, Финарра Стоун, ускакала вдоль побережья на запад, и Фарор какое-то время назад потеряла ее из виду. В том, чтобы отправляться куда-то в одиночку столь близко от Витра, не было ничего необычного: голые волки с равнин никогда сюда не забирались, а от других зверей остались лишь кости. Финарре некого было опасаться, и рано или поздно она должна была вернуться. Смотрители собирались разбить на ночь лагерь в тени высоких утесов, где былые бури вгрызлись глубоко в берег, достаточно далеко от моря, чтобы избежать его ядовитых испарений, но все же на некотором расстоянии от края зарослей густой травы.

Слыша ободряющий скрежет клинка, который точил Спиннок, Фарор развернулась в седле, глядя на серебристую водную гладь, обещавшую пожрать без остатка плоть и кости любого, кто ее коснется. Но сейчас поверхность моря была спокойна, хотя и усеяна пятнами, как будто отражая затянутое тучами небо. Ужасающие силы, обитавшие в глубинах Витра или где-то в его далеком сердце, пребывали в покое, что в последнее время было необычно. В прошлые три раза, когда здесь побывал патруль, смотрителей неизменно вынуждали отступать яростные бури, после каждой из которых суши оставалось все меньше.

Если тайну Витра не смогут разгадать, если его мощь не удастся притупить, загнать вглубь или уничтожить, не исключено, что через десяток столетий ядовитое море поглотит всю равнину Призрачной Судьбы, добравшись до самых границ Куральда Галейна.

Никто точно не знал, каково происхождение Витра, – по крайней мере, никто из тисте. Фарор считала, что ответ можно найти у азатанаев, но никаких подтверждений тому у нее не было; к тому же она была всего лишь простой смотрительницей – кому интересно ее мнение? Что же касается ученых и философов Харканаса, те были полностью погружены в себя, не принимая всерьез чужеземцев и их чуждые обычаи. Казалось, будто они высоко ценят собственное невежество, воспринимая его как некое достоинство.

Возможно, среди добытых у форулканов трофеев, которыми теперь владел повелитель Урусандер, и могло найтись нечто, позволявшее приоткрыть завесу тайны, хотя подобное казалось маловероятным, учитывая одержимость Урусандера идеями закона и порядка. Занимаясь своими исследованиями, полководец мог, конечно, наткнуться на какие-то древние размышления по поводу Витра, но вот только обратил ли бы он на них вообще внимание?

Все признавали, что Витр представлял собой угрозу, неотвратимую и неминуемую. Несколько тысячелетий были не таким уж и долгим сроком, а в мире хватало истин, на постижение которых требовались века. Так или иначе, все сводилось к простому факту: их время подходило к концу.

– Говорят, – сказал Спиннок, выпрямившись и глядя вдоль лезвия меча, – будто в клинок проникает некое свойство Витра, благодаря чему он становится прочнее, не зазубривается и его становится сложнее сломать.

– Да, братец, я тоже такое слышала, – улыбнулась Фарор.

Кузен взглянул на нее, и Фарор вновь ощутила странное чувство, смесь гордости и зависти: ну до чего же хорош, паршивец! Какая женщина устоит перед Спинноком Дюравом? Но она сама никогда бы не осмелилась закрутить с ним роман. Дело было даже не в том, что парень еще не успел толком повзрослеть, в то время как она была на одиннадцать лет старше и к тому же помолвлена. Фарор не задумываясь пренебрегла бы обоими препятствиями, но их семьи – дома Хенд и Дюрав – связывало слишком близкое родство. А запрет на сей счет был строг и непреложен: дети родных братьев и сестер не могли вступать в интимную связь.

И все же здесь, вблизи от Витра, столь далеко от земель тисте, некий голос нашептывал ей, порой весьма настойчиво: да кто, собственно, узнает? Финарра Стоун уехала и вряд ли вернется до захода солнца. «Все тайны сохранит земля, а небу дела нет до игрищ тех, кто смотрит на него». В произведениях Галлана содержалось столько захватывающих дух истин, будто поэт проник в ее собственный разум; да и наверняка не одна только Фарор так считала. Каждый находил в этих истинах свой вкус и аромат, и казалось, что стихотворец обращается напрямую к каждому слушателю или читателю. Волшебство тех, кто посвящал жизнь изучению тайн Ночи, с трудом могло сравниться с магией поэм Галлана.

Его слова пробуждали у Фарор самые сокровенные желания и от этого становились опасными. Усилием воли она заглушила шепот у себя в голове, подавляя сладостные, но запретные мысли.

– А еще рассказывают, – продолжал Спиннок, убирая меч в ножны, – что у азатанаев есть специальные сосуды, способные хранить в себе содержимое Витра. Наверняка они сделаны из какого-то необычного и редкого камня.

Фарор тоже об этом слышала, и именно подробности такого рода убеждали ее, что азатанаи постигли природу этого ужасающего яда.

– Если подобные сосуды и впрямь существуют, – отозвалась она, – то возникает вопрос: какую цель можно преследовать, собирая в них жидкость из Витра?

Пожав плечами, кузен направился к своей лошади.

– Какой лагерь находится тут неподалеку, Фарор?

– Тот, который мы называем Чашей. Ты там еще не бывал. Я провожу.

От его до невозможности невинной улыбки у нее защекотало между ног, и женщина отвела взгляд, взяв поводья и молча проклиная собственную слабость. Услышав, как брат забрался в седло, она развернула лошадь и повела ее вперед, к тропе, что вилась вдоль берега.

– Ответ на твой вопрос: Матерь-Тьма, – послышался позади нее голос Спиннока.

«Что ж, будем об этом молиться», – подумала Фарор.

– Между прочим, об этом писал поэт Галлан, – сказала она.

– И почему я не удивлен? – усмехнулся Спиннок. – Продолжай же, моя прекрасная сестрица. Послушаем очередную цитату…

Она ответила не сразу, пытаясь успокоить внезапно заколотившееся сердце. Спиннок вступил в ряды смотрителей год назад, но сейчас впервые пытался с ней флиртовать.

– Ладно, раз уж тебе так хочется. Галлан писал: «В смертельной тьме ждут все ответы».

Лошади с хрустом ступали по неровному грунту.

– Так я и думал, – помедлив, буркнул Спиннок.

– Что именно?

Он рассмеялся:

– Вполне достаточно горстки поэтических слов, чтобы перестать что-либо понимать. Подобное искусство не для меня.

– Проницательности можно научиться, – возразила Фарор.

– В самом деле? – усмехнулся он. – Может, теперь, умудренная сединами, ты отважишься погладить меня по руке?

Она обернулась:

– Я тебя чем-то обидела, братец?

Спиннок беззаботно тряхнул головой:

– Вовсе нет, Фарор Хенд. Но нас разделяет не так уж много лет.

Она долго смотрела ему в глаза, а потом снова отвернулась.

– Скоро стемнеет, и Финарра разозлится, если к ее возвращению не будет готов ужин. А также поставлены шатры и приготовлена постель.

– Финарра разозлится? Никогда еще не видел ее в ярости, сестрица.

– Надеюсь, что и сегодня ночью мы тоже этого не увидим.

– Она найдет нас в темноте?

– Ну разумеется, по свету нашего костра, Спиннок.

– В месте под названием Чаша?

– Ну да, я совсем забыла. В любом случае ей хорошо знаком этот лагерь, поскольку именно она первая его обнаружила.

– Значит, Финарра не заблудится?

– Никоим образом.

– Стало быть, – весело продолжал Спиннок, – эта ночь не принесет никаких открытий. И в свете костра не найдутся никакие ответы.

– Похоже, ты прекрасно понял Галлана, Спиннок Дюрав.

– Я с каждым мгновением становлюсь старше.

– Как и все мы, – вздохнула Фарор.

Капитан Финарра Стоун остановила лошадь, уставившись на лежащую на неровном берегу моря тушу. В воздухе чувствовался тяжелый сладковатый запах гниющей плоти. Она много лет патрулировала равнину Призрачной Судьбы и Внешние пределы на границе моря Витр, но никогда прежде волны не выбрасывали на берег какое-либо существо, живое или мертвое.

Финарра уехала далеко от своих спутников и знала, что, прежде чем сумеет к ним вернуться, уже стемнеет. Вообще-то так случалось сплошь и рядом. На этот раз, однако, она пожалела, что с ней никого нет.

Тварь была огромной, но большую ее часть пожрали ядовитые воды Витра, и трудно было понять, что это за создание. Вдоль спины массивной туши виднелись обрывки чешуйчатой шкуры, полностью выцветшие и лишенные окраски. Ближе к земле толстые мышцы сменялись похожим на кривой забор рядом красноватых ребер. Находившийся внутри этих ребер бледный мешок лопнул, вывалив гниющие органы наземь, туда, где на кварцевый песок медленно накатывали волны моря.

Ближайшая задняя конечность, согнутая по-кошачьи, уходила к выступающей тазовой кости, на уровне глаз сидевшей верхом Финарры. Кроме того, виднелись остатки толстого, суживавшегося к концу хвоста. Передние лапы как будто тянулись к берегу; когти одной из них зарылись глубоко в песок, словно бы тварь пыталась выбраться из Витра, но усилия ее оказались тщетными.

Голова и шея отсутствовали, а обрубок между плеч выглядел так, будто его отгрызли чьи-то гигантские клыки.

Финарра не могла понять, сухопутное это животное или водное; насколько она знала, мифические драконы имели крылья, но никаких признаков таковых за сгорбленными лопатками не наблюдалось. Может, это какой-то нелетающий родственник легендарных элейнтов? Трудно сказать. Сама она в этом не разбиралась, да и вообще лишь немногие среди тисте могли похвастаться тем, что когда-либо видели дракона. До сих пор Финарра отчасти считала подобные рассказы преувеличением: ни одно живое существо в мире не могло быть настолько огромным, как их изображали.

Чувствуя, как под ней нервно переступает с ноги на ногу лошадь, капитан Стоун вгляделась в обрубок шеи, пытаясь прикинуть, насколько тяжелой была голова, которую поддерживали на весу эти могучие мышцы. Был отчетливо виден какой-то крупный кровеносный сосуд, возможно сонная артерия, в отверстие которой вполне мог пройти кулак взрослого мужчины.

Порыв ветра донес до них тяжелую вонь, и лошадь Финарры попятилась, ударяя копытами по песку.

Обрубок твари приподнялся, словно бы реагируя на звук.

У женщины перехватило дыхание. Замерев, она смотрела, как ближайшая к ней лапа зарывается глубже в сверкающий песок. Задние лапы напряглись, подтянулись. Туловище поднялось, а затем тяжело рухнуло чуть дальше, заставив берег содрогнуться. Внезапно осознав грозящую ей опасность, Финарра отвела лошадь назад, глядя, как жуткий обгрызенный обрубок слепо шарит вокруг. Рядом с передней лапой появилась вторая, вонзив в песок длинные, будто охотничьи ножи, когти.

– Ты труп, – проговорила Финарра. – Тебе оторвали голову. Твою плоть растворяет Витр. Пора покончить с твоими мучениями.

На мгновение наступила тишина, будто тварь каким-то образом услышала и поняла ее слова, а затем отвратительное существо устремилось вперед, прямо к всаднице, с невероятной быстротой сокращая разделяющее их расстояние и рассекая воздух одной лапой.

Лошадь заржала и встала на дыбы. Когтистая лапа с размаху ударила ее по передним ногам, разбив деревянные доспехи и подбросив животное в воздух. Финарра почувствовала, что валится влево, а затем ощутила на себе чудовищный вес лошади. Не в силах поверить в происходящее, ошеломленная близостью возможной смерти, капитан ощутила, как одна ее нога выскальзывает из стремени, но они уже вместе падали наземь.

С другой стороны появилась вторая лапа. Все поле зрения Финарры заполнили мелькнувшие когти, затем последовал удар; конское ржание внезапно оборвалось, и женщина, кувыркаясь, отлетела в сторону.

Тяжело приземлившись на левое плечо, она увидела труп лошади, у которой были оторваны голова и большая часть шеи. Мерзкая тварь вновь рванулась вперед, раздирая лапами туловище несчастного животного. Послышался хруст костей, на песок хлынула кровь.

А потом демон снова застыл неподвижно.

Плечо Финарры пронзила боль. Кость была сломана, руку жгло огнем, кисть онемела. Женщина пыталась задержать дыхание, чтобы тварь ее не услышала, – она не верила, что та мертва, да и вообще сомневалась, что подобное существо способно умереть. Возможно, ему придавало жизненную силу некое колдовство, первобытная мощь, бросающая вызов рассудку, и даже если бы море Витр полностью растворило это страшилище, пожрав его вплоть до костей, на берегу все равно осталось бы нечто бесформенное, раскаленное добела и не менее смертоносное.

Сжав зубы от боли, Финарра начала отползать в сторону, зарываясь пятками в песок, и тут же замерла, увидев, как монстр дернулся и обрубок его шеи задрожал. Затем по всему телу прошла судорога, достаточно мощная, чтобы разорвать плоть, и демон будто обмяк. Шкура на его боку пошла пузырями, а затем лопнула, и сквозь нее показались сломанные концы ребер.

Немного подождав, Финарра продолжила медленное и мучительное отступление по песчаному склону. В какой-то момент под ее сапогом хрустнул камень величиной с кулак, но тварь никак не отреагировала на звук. Осмелев, женщина подобрала под себя ноги и поднялась во весь рост. Распухшая левая рука безвольно свисала. Повернувшись, капитан заранее мысленно проложила путь к отступлению среди валунов и осторожно двинулась вперед.

Добравшись до возвышенности, она обернулась и взглянула на далекое теперь чудовище. Седло пропало, как и все притороченное к нему снаряжение. Финарра могла различить копье, которым владела с тех пор, как прошла посвящение в свой День Крови, наполовину придавленное трупом лошади, ее преданной боевой подруги. Вздохнув, капитан направилась на восток.

Стемнело, и Финарра оказалась перед выбором. Она шла вдоль усеянного валунами хребта над берегом, но быстро идти не могла, тем более со сломанной рукой. Можно было спуститься к морю… но ей мешал страх. Неизвестно, была ли выбравшаяся на берег тварь одиночкой. То, что выглядело во мраке валуном, могло оказаться еще одним таким же монстром, выползшим дальше на песок. Имелся и другой вариант – свернуть вглубь суши, к пологому краю равнины Призрачной Судьбы, где трава полностью высохла, оставив после себя лишь гравий и пыльную землю. Опасность, учитывая быстро приближающуюся ночь, могла исходить из высокой травы: голые волки с радостью загонят добычу на безжизненную территорию.

Тем не менее на равнине она могла идти быстрее и, соответственно, добраться до своих товарищей намного раньше. Финарра достала длинный меч, когда-то принадлежавший ее отцу Хусту Хенаральду. Это было молчащее оружие, созданное в давние времена, еще до Пробуждения, закаленное в воде и раз за разом неизменно доказывавшее свою силу. Вдоль клинка струился извилистый узор, огибая рукоятку. В отполированном металле меча отражалось неземное сияние простиравшегося с левой стороны моря Витр.

Финарра свернула вглубь суши, прошла мимо изъеденных валунов, пока не добралась до самого края равнины. В стене черной травы справа от нее виднелись более темные просветы, отмечавшие тайные тропы зверей, обитавших на равнине Призрачной Судьбы. Многие из тропинок использовались какими-то похожими на оленей мелкими животными, видеть которых смотрителям доводилось редко, да и то не полностью: лишь мелькнет вдали кусочек чешуйчатой шкуры, зазубренной спины или высоко поднятый гибкий хвост. По другим тропам вполне могла пройти лошадь, и они принадлежали клыкастым хегестам, помеси рептилии и кабана, массивным и отличавшимся дурным нравом; но эти создания ломились сквозь высокую траву, ни от кого не скрываясь, и их было слышно издали. Не могли хегесты и догнать конного смотрителя: они быстро уставали или, возможно, просто теряли интерес. Единственными их врагами были волки, о чем свидетельствовали остатки туш, которые иногда находили на равнине, на примятой траве среди луж крови и обрывков шкуры.

Финарра вспомнила, как однажды слышала издали шум подобного сражения – пронзительный, врезающийся в уши вой волков и разъяренный рев загнанного хегеста. Воспоминание было не из приятных, и она не сводила взгляда с неровной стены высокой травы, мимо которой шла.

Над головой медленно возникали спиральные узоры звезд, похожие на брызги Витра. Легенды повествовали о временах, когда звезды еще не появились, ночной небосвод был непроницаемо черен и даже солнце не осмеливалось открыть свой единственный глаз. Камни и земля тогда были всего лишь телесным воплощением Тьмы, стихийной силой, превращенной в нечто твердое, что можно взять в ладонь или просеять сквозь пальцы. Если тогда в земле и камнях и присутствовала жизнь, то лишь в виде смутного обещания.

Обещания, которое ждало поцелуя Хаоса, будто живительной искры. Но Хаос начал войну с этой жизнью, воплощавшей в себе свойственный Тьме порядок. Солнце открыло свой глаз и рассекло все сущее надвое, разделив земной мир на Свет и Тьму, которые тоже вступили в сражение друг с другом, ставшее отражением борьбы за саму жизнь.

В подобного рода войнах обрел очертания лик времени. «С рождением заканчивается смерть» – так написали древние на пепелище Первых Дней.

Финарра не могла понять суть этого утверждения. Если нет ничего ни до, ни после – значит миг творения не вечен и вместе с тем непреходящ? Мир все еще рождается и одновременно умирает?

Говорили, будто в изначальной тьме не было света, а в сердце света не было тьмы. Но одно не могло существовать без другого, постижимое лишь в сравнении, – и в конечном счете разум смертного оказывался в ловушке скрытых в тени понятий. Финарра инстинктивно избегала любого рода крайностей, как в поведении, так и в характере. Она познала горький вкус Витра и пугающую пустоту безбрежной тьмы, сторонилась огня и ослепительного света. Ей казалось, будто жизнь может существовать лишь в таких местах, как эта узкая полоска между двумя смертоносными силами, среди холодных безразличных теней.

Свет теперь вел сражение в кромешной тьме ночного неба – и свидетельством тому были звезды.

Финарра вспомнила, как стояла на коленях, принося присягу при поступлении на службу к смотрителям Внешних пределов, съежившись среди колдовской пустоты, в смертельном холоде могущественной сферы, окружавшей Матерь-Тьму. Но, почувствовав холодное прикосновение ко лбу, она ощутила своего рода соблазнительный покой, как будто услышав шепот, призывавший ее сдаться. Страх пришел позже, когда Финарру бросило в дрожь и у нее перехватило дыхание. Так или иначе, до того как стать той, кем она стала, Матерь-Тьма была обычной смертной женщиной-тисте, мало чем отличавшейся от самой Финарры.

«Но сейчас ее называют богиней, – подумала капитан Стоун. – Теперь мы стоим перед нею на коленях и знаем ее лицо как облик самой Тьмы; для нас она сделалась воплощением стихийной силы. Что с нами случилось? Почему мы стали столь суеверны?»

Она знала, что это предательские мысли. Игры философов, отделявших власть от веры, были ложью. Вера правила всем – от поклонения духам неба до объяснения в любви мужчине, от следования гласу божьему до признания права офицера отдавать приказы. Единственная разница заключалась лишь в масштабах.

Финарра бесчисленное множество раз мысленно перебирала подтверждавшие сей факт аргументы. Доказательством, по ее мнению, служило то, что суть всегда оставалась одинаковой, начиная от форулканских командующих, посылающих солдат в бой, и заканчивая уплатой штрафа за обнажение оружия на улицах Харканаса.

«Отказываясь повиноваться, ты рискуешь жизнью. Если не жизнью, то свободой, а если не свободой, то волей, а если не волей, то желанием. Все это лишь монеты разного номинала, мера ценности и достоинства.

Власть над моим телом, власть над моей душой. Суть одна и та же».

У нее не было времени на ученых и их софистические игры. Так же, как и на поэтов, которые, похоже, были одержимы желанием скрыть тяжкую истину под соблазнительными словами. Их дары были лишь способом отвлечься, опасным танцем на краю обрыва.

Во мраке внезапно что-то мелькнуло. Раздался дикий вой, от которого у жертвы должна была застыть кровь в жилах. В свете звезд блеснул украшенный змеящимся узором клинок. И снова пронзительный вой, звуки бьющегося на земле смертельно раненного тела. Шипящий рык, шорох лап за спиной. Прыжок…

Фарор Хенд выпрямилась, жестом велев Спинноку молчать. В ночи вновь послышался зловещий вой, где-то далеко на западе. Она увидела, как юноша достает свой меч и медленно поднимается на ноги. Что-то Финарра Стоун припозднилась: прошла уже половина ночи.

– Не слышно других голосов, – сказала Фарор. – Ни хегестов, ни трамилов.

– И лошадиного ржания тоже, – заметил Спиннок.

Он был прав. Женщина призадумалась, медленно выпуская воздух из ноздрей. Она явно колебалась.

– И все-таки мне не по себе, – продолжал Спиннок. – Капитан часто настолько задерживается?

Фарор покачала головой и наконец решилась:

– Оставайся здесь, Спиннок. А я поеду ее искать.

– Туда, где дерутся те волки, сестрица?

Она не стала ему лгать.

– Надо хотя бы убедиться, что их добыча – не наша Финарра.

– Ладно, – буркнул юноша. – А то я и впрямь за нее боюсь.

– Разожги снова костер, – велела она, беря седло и спеша к своей лошади.

– Фарор…

Она обернулась. Глаза Спиннока блеснули в поднимающихся над углями языках пламени. В свете костра казалось, будто на его щеках вспыхнул румянец.

– Будь осторожна, – попросил он. – Мне не хочется тебя потерять.

Надо было что-то сказать в ответ, чтобы успокоить его, отогнать прочь мысли, скрывавшиеся за этими словами. И отвлечься самой.

– Ничего страшного, Спиннок, у тебя и без меня хватает родственников.