Текст книги "Телепорт"

– Эй, погоди!

Господи, Сью – красавица! Я не знал, что сказать. Мне хотелось переспать с ней. Хотелось сбежать. Хотелось прыгнуть подальше.

А как же Милли?

Сью прижалась ко мне:

– В чем дело? Я тебе не нравлюсь? Такое занятие не для тебя?

– Ну, я… Где тут уборная?

Сью показала на дверь в другом конце комнаты и проводила меня до нее. Так я попал в маленькую уборную, из которой не было другого выхода. Черт! Сью включила свет.

– Презервативы в нижнем ящике, – объявила она и захлопнула дверь.

Наверное, такой же звук издает мышеловка, когда в нее попадает мышь.

Я выдвинул нижний ящик. Пачка «Троян голд» лежала рядом с заколками, бигуди и тюбиком лубриканта. Только одна пачка? Это значит, Сью осторожная или, наоборот, легкомысленная? Я закрыл ящик и выглянул в окно. Оно было два фута шириной, находилось справа от раковины и открывалось внутрь. Я выглянул на улицу. Окно в гладкой кирпичной стене, футах в двадцати над землей. Придется использовать его. Помадой Сью я написал на зеркале «Прости, не могу!», спустил воду в унитазе, проверил, что дверь открыта, и прыгнул домой в Бруклин.

– Они нашли парня с физическими параметрами как у тебя и соединили его права с твоим фото. Имя похоже на твое, но немного отличается. Адрес, конечно, его, но, если права пробьют по базе, расхождений не обнаружат. – Лео остановился и посмотрел на меня. – Кстати, все расходные материалы и устройства для тиснения у них настоящие. Права у тебя настоящие.

– А как насчет подписи? – спросил я.

– Тут придется потренироваться.

Поглядывая на права, я молча обдумывал ситуацию. Мы дошли до Лексингтон-авеню и зашагали по ней.

– Вариант отличный, мистер Райс. Все честно.

– Успокойся, Лео. Полный порядок. Я согласен.

Я выплатил ему гонорар с бонусом, и мы расстались.

В тот же день, но чуть позднее я положил тридцать тысяч долларов на паевой счет в «Либерти сейвингс энд лоун» на имя Дэвида Майкла Риса – так значилось на моих новеньких правах. Номер страховки придумал. В подарок девушка предложила мне кухонный комбайн или тостер. Я выбрал тостер.

Новыми чеками я оплатил билет бизнес-класса в один конец до Оклахомы-Сити с прибытием в аэропорт Уилла Роджерса.

– Вам точно не нужен билет туда и обратно? Бизнес-классом получится на триста долларов дороже.

– Нет, спасибо, обратный билет не нужен.

– Так вы не вернетесь?

– Нет, вернусь, – заверил я, покачав головой, – но другим способом.

– А-а, на машине, наверное.

Я пожал плечами. Пусть кассирша думает что хочет. В отсутствие международной пластиковой карты билет я мог забрать, только когда произойдет клиринг по чеку. Уши у меня покраснели, словно я сделал что-то плохое.

– Тогда почему нельзя просто заплатить наличными? – Я достал ворох пятидесятидолларовых купюр.

Кассирша аж глаза вытаращила:

– Ну, мы предпочитаем не принимать наличные. Вы торопитесь и не хотите ждать клиринга?

– Да, – выдавил я.

Ну что такое со мной?

– Давайте я уточню у начальницы.

Кассирша отошла, а я почему-то почувствовал себя школьником, сидящим у кабинета директора в ожидании нагоняя за плохое поведение. Хотелось уйти. Или что-нибудь сломать. Разреветься.

Я уже собрался прыгнуть к себе в квартиру и плюнуть на свою затею, когда кассирша вернулась с женщиной постарше.

– Здравствуйте, мистер Рис, я Шарлотт Блэк, владелица сервиса.

– Здравствуйте, – бесцветным, апатичным голосом ответил я.

– Мы избегаем операций с наличными, потому что их не одобряет наш бухгалтер. Выручку в банк отношу я, и, если честно, мне страшновато ходить с деньгами по этому району.

– Да, понимаю, – сказал я, чувствуя, как затылок пульсирует от боли. – Не хочу создавать проблемы, но я планирую много путешествовать. Все оргвопросы удобнее решать в одном месте. – Я сделал паузу. – Но морока с ожиданием клиринга мне не нравится.

Шарлотт нахмурилась:

– Вы можете открыть у нас кредитную линию. Заведем вам учетную запись и в конце каждого месяца будем рассчитываться.

– Как это работает?

– Вы напишете нам заявку на кредит, и наше кредитбюро вас проверит.

Бюро кредитной информации станет копаться в моем прошлом… Только этого мне не хватало!

– А если поступить немного иначе? – предложил я. – Давайте я выпишу вам чек на десять тысяч долларов. Когда мы их израсходуем, я выпишу еще один. И сегодня я дождусь клиринга по моему чеку и заберу билет до Оклахомы-Сити, – добавил я.

Шарлотт прищурилась и резко выдохнула:

– Это вполне приемлемо.

Я выписал чек, стараясь, чтобы подпись получилась естественной и напоминала стоявшую у меня на правах. Шарлотт взяла чек и посмотрела на него:

– Ой, у нас счет в «Либерти». В обеденный перерыв я отнесу туда ваш чек. Можно позвонить вам после обеда?

Я покачал головой:

– Телефонная компания – моя следующая остановка. Прямо сейчас у меня телефона нет. Давайте я загляну к вам часика в три.

– Отлично, мистер Рис!

Милли встретила меня у выхода для прибывших, улыбаясь одними губами. У меня внутри словно что-то оборвалось.

– Привет! – сказал я, но прикоснуться к ней не попытался.

– А ты быстро вышел! – Милли заметно успокоилась. – Небось в первом ряду сидел.

Я пожал плечами:

– В бизнес-классе только три ряда.

– А-а, ясно.

Милли повела меня прочь.

– Багаж у тебя есть?

– Только это. – я приподнял сумку.

– Машина в той стороне.

Мы пересекли зал ожидания и свернули направо.

– Пожалуйста, подожди!

– А?

Милли остановилась. Мы подошли к табличке «Смотровая площадка». За турникетом, глотающим десятицентовики, наверх убегала лестница.

– Давай поднимемся туда хоть на секунду!

Милли удивленно подняла брови:

– Это, конечно, не Эмпайр-стейт-билдинг, но если тебе хочется…

– Спасибо!

Я разменял в баре двадцатипятицентовик, и мы прошли за турникет, потом поднялись на три лестничных пролета.

С площадки открывался вид на взлетно-посадочные полосы, далекие деревья и бурую траву. Я огляделся по сторонам, запоминая подробности, чтобы в следующий раз прыгнуть прямо в аэропорт.

Милли по-прежнему держалась отстраненно и неуверенно. Оставалось надеяться, что он будет, этот следующий раз.

– В чем дело? – с непринужденным видом спросил я, оглядывая аэропорт.

Искоса посмотрел на Милли: она кусала губы. Вот она перехватила мой взгляд, и я улыбнулся:

– Милли, я создаю тебе проблемы? Ты не рада, что я приехал?

Милли нахмурилась, открыла рот, потом закрыла, словно передумав говорить, а затем выпалила:

– Я не знаю, черт подери! Дурацкое ощущение! Чувствую себя идиоткой, на которую давят, и не представляю, чего хочешь ты.

Казалось, Милли сейчас расплачется. Я поднял руку:

– А чего хочешь ты?

– Даже не знаю. – Милли повернулась к окну.

– Так давай попробуем выяснить. Ты рада, что я приехал, или не рада?

– Да.

– Ясно, «да» относится и к тому и к другому. Наверное, так лучше однозначного «не рада». – Я сам чуть не плакал. – Почему тебе кажется, что на тебя давят? К чему тебя принуждают?

Милли покачала головой чуть ли не со злостью:

– Это неправильно. Если бы я с тобой спала, то, возможно, оправдала бы то, что ты потратился на прилет сюда. Но мы не любовники, и я чувствую себя чуть ли не обязанной переспать с тобой, чтобы компенсировать затраты.

– А тебе этого не хочется? – не смог не спросить я. – Никогда?

Милли прищурилась:

– Видишь? Даже ты считаешь, что должно быть именно так.

Я покраснел:

– Прости, но нет, я так не считаю. Не буду врать, утверждая, что не хотел бы этого, но само собой разумеющимся не считаю. Я прилетел, чтобы пойти с тобой на вечеринку, но принуждать тебя ни к чему не собираюсь.

– Но давление есть. На меня давит сама ситуация.

– Хм, похоже, ты думала о нашем возможном сексе больше, чем я. Мне это очень лестно.

– Прекрати! – буркнула Милли, свирепо на меня взглянув.

– Это ты прекрати. Будь добра отвечать только за свои действия. Ты лишь согласилась пойти со мной на вечеринку. Похоже, ты стремишься взять ответственность и за мои действия. Я взрослый, по крайней мере имею право голосовать. Да, я моложе тебя, но это не значит, что ты обязана думать за меня.

Милли снова нахмурилась:

– Я не могу контролировать свои чувства.

– Ладно, ты хочешь, чтобы я уехал? Я наверняка придумаю, как провести выходные в Оклахома-Сити. Где тут такси?

– Ты сам этого хочешь?

Я резко выдохнул:

– Я хочу быть рядом с человеком, который мне рад. Я провел слишком много времени с людьми, которые мне не рады. С меня хватит.

От такого Милли притихла, потом невидящими глазами посмотрела на взлетно-посадочную полосу:

– Ладно, пошли!

Я не сдвинулся с места.

– Куда?

Милли схватила меня за руку, в которой я держал сумку, и потащила за собой.

– На вечеринку, черт подери! – На лестнице она взяла меня за руку. – И да, я рада, то ты здесь. И прекрати лыбиться!

Время поджимало, поэтому мы поужинали по дороге и отправились прямиком на вечеринку.

Когда мы подходили по асфальтовой дорожке к дому, я испытал дежавю. Футболисты, в свитерах и куртках с логотипом команды, стояли у парадной двери и пили пиво. Курильщиков оказалось меньше, хотя, наверное, для спортсменов из колледжа такое естественно. Тем не менее их присутствие и музыка, волнами льющаяся из дома, напомнили мне вечеринку недельной давности.

Милли представила меня хозяину, изучавшему антропологию в магистратуре. Звали его Пол, фамилию не помню. Я пожал Полу руку.

– Ну и какой у тебя главный предмет? – спросил Пол, потом оглядел мое лицо и одежду. – Попробую угадать. Ты первокурсник, изучаешь искусствоведение.

Я покачал головой:

– Извини, я не местный. Нет у меня главного предмета. Даже школьного аттестата нет.

– О-о… – разочарованно протянул Пол. – Так откуда ты?

– Из Нью-Йорка.

– Ты родственник Милли?

Милли в это время разговаривала с кем-то другим, но последнюю фразу услышала.

– Нет, Дэвид мне не родственник, – твердо сказала она. – Он мой парень.

Пол захлопал глазами:

– Как скажете, мэм. Мне просто показалось, что Дэвид – твой двоюродный брат и помоложе тебя.

Милли погрозила ему пальцем:

– Ты свинья сексистская! Будь Дэвид на три года старше, ты ни слова не сказал бы! А так чушь лицемерную порешь.

Пол попятился:

– Ладно, ладно, он твой парень. У него и культурный прецедент имеется.

Милли глянула на меня:

– Рот закрой! А то муха залетит.

Милли утащила меня на кухню, где устроили бар.

Я решил воздержаться от комментариев.

Милли знакомила меня с другими гостями. Я улыбался, жал руки, но говорил мало. Милли пила вино, я – имбирную шипучку.

Чуть позднее я оказался в патио вместе с Милли и двумя ее знакомыми. Разговор зашел о Нью-Йорке, о его преступниках и бедняках. Самого категоричного мнения придерживалась дама, которая там не бывала.

– Не верю я бездомным, – заявила дама. – По-моему, они либо наркоманы, либо лентяи. Не хотят работать, вот и побираются.

Я вскинул брови:

– Вас послушать, Нью-Йорк черно-белый.

– Хочешь сказать, дело в расовой проблеме?

Милли зажала рот рукой.

– Нет, я хочу сказать, что это чересчур упрощенная точка зрения. Разумеется, такие люди, как вы описали, есть. Но есть и многодетные матери, которые не могут найти работу, потому что их домашний адрес – подворотня, и они…

Милли положила мне руку на плечо.

– Дэвид, это Марк, – тихо сказала она, и я посмотрел на дверь.

Широкоплечий парень ростом чуть выше меня со светлыми волосами и бородой стоял на пороге в обнимку с девушкой, но смотрел на нас, вернее, на Милли.

Я повернулся к категоричной даме.

– Вы удивитесь тому, сколько бездомных не подходят под ваше описание, – сказал я и больше не добавил ни слова.

Милли вся сжалась и скрестила руки на груди. Марк не сводил с нее глаз. Музыканты заиграли медляк – «Sittin’ on the Dock of the Bay»[4]4
  «Сижу на пристани залива» – песня, написанная американским певцом Отисом Реддингом и гитаристом Стивом Кроппером.


[Закрыть] Отиса Реддинга.

– Милли, пошли потанцуем!

Милли резко повернулась, словно успела забыть, что я здесь, и слабо улыбнулась:

– Пошли.

Я извинился и повел ее через патио к двери, ведущей на танцпол. Марк таращил на нас глаза.

– Господи, ты видел, как он выпучился? – шепнула мне на ухо Милли, когда мы наконец попали на танцпол.

– Да. Не обращай внимания.

– Легче сказать, чем сделать.

Я погладил Милли по спине – она немного успокоилась и принялась раскачиваться под музыку.

– Много времени нужно?

– Что? – Я прижался чуть плотнее.

Милли, похоже, не возражала.

– Много времени нужно, чтобы забыть человека? Особенно если он не оставляет тебя в покое?

– Так кто кого бросил?

Милли чуть заметно напряглась:

– Я бросила Марка. Он переспал с Сисси.

– С Сисси?

– Ага, с секс-бомбой, которую он обнимал.

– Ясно. Он нравился тебе, но оказался предателем.

Милли поникла и уткнулась мне в шею.

На плечо мне легла рука. Марк! Не прерывая танца, я стряхнул чужую руку. Марк схватил меня за запястье. Милли увидела его и отошла в сторону. Я повернулся к Марку лицом.

– Вот, братан, вмешаться захотелось, – заявил он.

Марк широко расставил ноги и улыбался, но совсем не по-доброму.

Я взял Милли за руку и повел прочь с танцпола. Марк двинулся следом, то и дело стараясь повернуть Милли к себе лицом. Меня замутило, почти как в пору, когда я чувствовал, что папа пьян, значит мне достанется. Я загородил Милли собой, и Марк толкнул меня прямо на нее. Милли была на каблуках, и один каблук застрял в деревянном пороге. Она замахала руками, чтобы не упасть.

Я поддержал ее и обернулся. Мы стояли у самой двери, за спиной у меня оказались выключатели. Марк широко расставил ноги и поднял руки. Вокруг гости перестали танцевать и смотрели на нас.

Хотелось, чтобы меня скорее вырвало. Хотелось сбежать. Убить Марка, этого мерзавца. Как он смеет так обращаться со мной и с Милли?

Я резко отвернулся от Марка и обеими руками нажал на кнопки выключателей. Танцпол погрузился во мрак, свет теперь проникал лишь из-за двери патио. Я прыгнул Марку за спину – примерился еще до того, как выключил свет. Я схватил его за пояс и оторвал от пола. Он взмахнул руками, локтем ударил меня в глаз, но я, не отпуская его, прыгнул на смотровую площадку аэропорта Уилла Роджерса в шестидесяти милях к юго-западу от Стиллуотера. И лишь там выпустил Марка. Он отшатнулся от меня, изумленный внезапной переменой места и освещения, рухнул на колени и вытянул руки перед собой, чтобы окончательно не потерять равновесие. Но не успел еще он подняться и обернуться, как я уже был на прежнем месте – на танцполе.

Кто-то включил свет.

Милли в изумлении вытаращила глаза. Я ощупал свое лицо и поморщился. Милли приблизилась и запрокинула мне голову:

– Ой, здесь лед нужен! Где Марк?

Я огляделся по сторонам. Вокруг снова танцевали, и я решил не врать:

– Наверное, сбежал, когда свет погас.

– Он тебя ударил?

– Да, кажется, локтем задел.

Взяв под руку, Милли потащила меня на кухню. По дороге она то и дело оглядывалась, высматривая Марка. В прихожей мы наткнулись на Сисси: та разговаривала по телефону, зажав ухо ладонью, чтобы не мешал рев музыки. Она буквально орала в трубку:

– Где ты сейчас? Хорош врать! Ты был здесь минуту назад. Нет, я не приеду за тобой! Хочешь, чтобы я потащилась туда, где тебя быть не может? Не хочешь говорить правду – не надо. Да пошел ты! – Сисси швырнула трубку на базу и с решительным видом отправилась на танцпол.

Милли вскинула брови и улыбнулась:

– Похоже, Марк и ей врать начал. Что ты с ним сделал?

Я захлопал глазами, но промолчал.

На кухне Милли завернула кубики льда в полотенце и осторожно прижала к моему лицу. Больно! Только я не жаловался: процедура получилась очень приятной.

– Легче стало?

– Не особо, но лед не даст появиться синяку.

Милли засмеялась, и мы вернулись в патио со свежими напитками и льдом в полотенце. Чуть позже мы станцевали еще один медляк, затем Милли танцевала с Полом и еще с одним близким другом. Потом мы ушли.

– Я рада, что выбралась сюда, – сказала Милли в машине. – Прости, что с Марком так получилось.

– Ничего страшного. Я отлично провел время. Ничуть не жалею, что прилетел.

Милли посмотрела на меня поверх очков, вздохнула и снова сосредоточилась на дороге.

Мы проехали университет, и Милли притормозила у многоквартирного дома.

– Опа! А как же мой отель?

– Пустая трата денег. – Милли скупо улыбнулась.

– Деньги у меня есть.

Милли отключила зажигание, внимательно посмотрела вперед, потом повернулась ко мне.

– Я хочу, чтобы ты остановился у меня, – сказала она, отводя глаза.

– Ты уверена?

Милли кивнула.

– Ладно.

Милли снимала двухкомнатную квартиру, но не одна, а с подругой.

– Шерри уехала на выходные к родителям в Талсу, – ответила Милли, когда я спросил, где та девушка.

Я бросил сумку на диван и сел. Комнату оккупировали горшечные растения – висячие, на подставках, на полу. Диванчик, кофейный столик и большое плетеное кресло стояли словно в джунглях. Откинувшись на спинку дивана, я разглядывал большое растение с ветвями как у пальмы, стоящее в глиняном горшке у меня над головой. Сердце бешено стучало.

– Как называется вон то горшечное дамоклово растение?

Милли как раз успела убрать наши куртки.

– Это нефролепис бостонский, в подвесном горшке его не разместишь.

– Моя мама разводила такие цветы, но названия я не знал.

Нахлынули мрачные воспоминания: папа хватает цветок за цветком и бьет горшки о плитку патио, а мальчик забился в угол и плачет, потому что мама уехала от него.

– Хочешь выпить?

Во рту у меня вдруг пересохло. А может, давно пересохло, но заметил я только сейчас.

– Воды, пожалуйста. И побольше.

Милли принесла полулитровый стакан воды со льдом. Я залпом выпил половину, заморозив горло так, что оно заболело.

– Ты пить хотел.

– Ага.

Милли села на диванчик, но на спинку не откинулась. Совсем как птичка, которая вот-вот упорхнет.

– Миллисент, а мы не зря это затеяли?

– Я слишком напориста? – Она потупилась. – Кажется, ты обвинял меня в сексизме.

Я вспомнил, как на вечеринке Милли чихвостила Пола, и улыбнулся:

– Нет, дело не в этом. Напор мне нравится. И ты нравишься. Просто я нервничаю и еще… Хочу кое в чем тебе признаться.

– Только не говори, что у тебя герпес! – Милли слегка отодвинулась от меня.

Я вытаращил глаза и покраснел:

– Нет. – Я понизил голос, уперся локтями в колени и уставился на пол. – Я девственник! – пролепетал я.

– Кто ты? Я не расслышала?

– Девственник! Поняла?

Милли вздрогнула, и я понял, что орал на нее.

– Извини.

Я снова уставился на пол; уши горели все сильнее. Милли села иначе. Искоса глянув на нее, я увидел, что она прислонилась к спинке дивана и смотрит на меня с открытым ртом.

– Ты ведь шутишь?

Я в очередной раз потупился и покачал головой, чувствуя себя жалким ничтожеством.

– Сколько тебе лет?

– Ты же знаешь. Восемнадцать лет и два месяца. Мы же вместе отмечали мое восемнадцатилетие, помнишь?

Напряжение, как перед боем, разом схлынуло с Милли. Она села поудобнее, разжала кулаки, лежащие на коленях. Теперь она казалась открытой и расслабленной.

– Девственник, ничего себе… – Милли медленно покачала головой.

– Да! Это что, преступление?

Милли снова переменила позу. Я почувствовал, как она обнимает меня за плечи и тянет к спинке дивана. Она улыбалась так нежно и ласково…

Я заревел.

Я зажмурился, задержал дыхание, но слезы текли ручьем.

Прекрати! Я ничтожество, сопливое ничтожество…

Милли разжала объятия, и в то мгновение ее отстраненность ранила сильнее ножа.

Я испортил, я все испортил! Теперь Милли знает, какое я ничтожество!

Но вот Милли снова положила мне одну руку на спину, а другой обняла меня и притянула к себе.

– Ничего страшного, Дэви! – Милли стала качать меня, и всхлипы, сильные и судорожные, вырвались на свободу. – Ничего страшного, Дэви, поплачь.

После такого остановиться я уже не мог.

– Извини… Извини… Извини… – повторял я между всхлипами.

– Т-ш-ш! Плакать можно. Ничего страшного в этом нет. Ничего страшного нет… – Милли качала меня, баюкала.

Она повторяла, что плакать можно, а я слышал отцовский голос: «Плакса! Плакса! Хорош жалеть себя. Сейчас я дам тебе повод поплакать!»

– Извини… – без остановки твердил я сквозь бесконечные слезы и всхлипы.

Господи, какой кошмар…

Наконец всхлипы стали тише, слезы – реже. Милли баюкала меня, пока я не успокоился.

– Мне нужно высморкаться.

Одной рукой придерживая меня за плечо, Милли протянула мне коробку салфеток с журнального столика. Стыдно мне больше не было – было неловко. На то, чтобы прочистить нос, ушли три салфетки. Милли откинулась на спинку дивана и подтянула ноги под себя.

Использованные салфетки я сжал в мокрый комок.

– Извини, что так получилось.

– Не нужно извиняться. Тебе требовалось выплакаться. Я рада, что ты сделал это при мне.

В глазах у Милли было столько нежности и заботы, что я испугался, как бы слезы не вернулись.

– Я редко позволяю себе слезы, – проговорил я, вздохнув. – Не стоило мне вываливать все это на тебя.

– Мужчины! – раздраженно воскликнула Милли. – Почему у нас вся культура через задницу?! Плакать не стыдно. Плакать хорошо и полезно. Каждый имеет на это право, и ты в том числе.

Я в изнеможении откинулся на спинку дивана. Мама обнимала меня, когда я плакал.

Смотреть на Милли было трудно, а уходить не хотелось. Это и удивило меня. Что мне стоило метнуться обратно в Нью-Йорк? Сбежать? Причин для побега набралось предостаточно.

– Я заварю чай. – Милли поднялась и небрежным жестом взъерошила мне волосы.

Я поднял голову, и небрежный жест превратился в ласку. Милли ушла на кухню, а нежность ее прикосновения осталась со мной – я все еще ощущал тепло ее легкой руки.

Поднявшись, я поплелся в ванную. Глаза покраснели, из носа по-прежнему текло. Я умылся теплой водой, насухо вытер лицо и пригладил влажными пальцами взъерошенные волосы.

– Дэви, ты знаешь о моей семье все, а я о твоей – ничего. Как же так? – Милли принесла чай в гостиную на лаковом подносе.

Чашки и чайничек оказались японскими, с неглазурованными краями. Милли налила мне чая.

– Спасибо!

– Так что?

– В смысле?

– Твоя семья, – напомнила Милли.

Я пригубил чай:

– Очень вкусно! Восхитительно!

Милли подняла брови:

– Так я и думала. Дэви, ты внимательный слушатель и способен мгновенно сменить тему. О себе ты почти ничего не говоришь.

– Я… говорю слишком много.

– Ты говоришь о книгах, о пьесах, о кино, о еде, о достопримечательностях, о происходящем вокруг. О себе ты не говоришь ничего.

Я открыл рот, потом снова закрыл. Я и впрямь не рассказывал о себе. Прыжки, разумеется, не упоминал, а вот остальное…

– Ну, говорить особо нечего. Шикарных историй о четверых братьях у меня нет.

– Не сработает, – с улыбкой предупредила Милли. – Не хочешь говорить о себе – не надо. Но ты меня больше не собьешь с толку, обманом больше не заставишь рассказывать о моих охламонах.

Милли подлила мне чая, и я нахмурился:

– Я правда так поступаю?

– В смысле? Не говоришь о себе?

– Нет. Пытаюсь сбить тебя с толку?

Милли уставилась на меня:

– Да ты виртуоз, черт подери! Ни разу не видела человека, который так легко съезжал бы с темы.

– Я не нарочно.

– Ну конечно! – засмеялась Милли. – Может, ты делаешь это неосознанно, но однозначно с умыслом.

Я глотнул чая и уставился на стену. Милли поставила чашку на поднос и пододвинулась ко мне:

– Дэви, посмотри на меня!

Я повернулся к ней. Милли не улыбалась – она глядела на меня спокойно и серьезно:

– Я не буду заставлять тебя развивать темы, которые тебе неприятны. Ты имеешь право хранить личное в тайне. Судя по тому, как ты меняешь темы, ты никогда мне не врал. Я ведь права?

Я задумался над вопросом Милли, вспомнил наши нью-йоркские свидания, наши телефонные разговоры.

– По-моему, ты права. Врать тебе я точно не собираюсь. И не помню, чтобы хоть раз такое было.

Милли кивнула:

– С Марком получилось именно так – я не доверяла ему, вечно подозревала во лжи. Если выясню, что и ты мне врешь, между нами сразу все закончится. Понял?

Я уставился на Милли.

– Да, мэм, понял, – ответил я и взглянул на нее искоса. – Ух, так получается, между нами что-то есть. У нас роман, да?

Милли посмотрела на ковер.

– Похоже на то. – Она подняла голову и спокойно посмотрела на меня. – Да, у нас романтические отношения. Мы намерены выяснить, перерастут ли они в интимные.

Я опять принялся ерзать. Уши у меня покраснели, губы по собственной воле растянулись в улыбке. Милли вздохнула, уставилась на потолок, но уголки рта у нее подрагивали. Я отодвинулся от спинки дивана, прильнул к Милли и положил голову ей на плечо. Милли крепко обняла меня. Так и сидела, не произнося ни слова.

Чуть позже я начал свой рассказ. О папе с мамой и о побеге из дома. Как меня ограбили в Нью-Йорке. Рассказал про бруклинский отель и про инцидент в уборной. Про водителя грузовика, который хотел меня изнасиловать. Милли слушала молча, обнимая меня за плечи. Собственный голос казался мне далеким и чужим.

Прыжки и ограбление банка я упоминать не стал. Меня до сих пор мучили угрызения совести. До сих пор снилось, что меня поймают. Если расскажу о прыжках, то собью Милли с толку.

Наконец рассказ кончился, мой голос стих. Мне было стыдно, словно я только что признался в ужасных поступках. Я не мог смотреть на Милли, хоть она и сидела рядом и гладила меня по плечу. Моя щека у нее на плече, моя правая рука у нее на груди. Стыдился я и того, о чем умолчал, и чувствовал себя недостойным ее внимания и заботы. Боялся снова разреветься. Еще чего не хватало: я от первого приступа пока не отошел.

Милли обняла меня так, что я уткнулся ей в затылок. Я посмотрел ей в лицо: Милли зажмурилась, по левой щеке у нее текла одинокая слезинка. От такого мне самому захотелось плакать.

Потом мы оказались в постели.

– Все хорошо, – сказала она сначала. – В первый раз такое бывает. Второй раз будет лучше.

– Вот, говорила же я тебе! – сказала она потом. – О-ох… – Милли сделала глубокий вдох. – Получилось намного лучше.

– Боже! – воскликнула она под конец. – Где ты этому научился? Я у тебя точно первая?

– Да, я же говорил тебе, – искренне ответил я. – Просто много читаю.