Текст книги "Телепорт"

Стивен Гулд
Телепорт

Steven Gould

JUMPER

Copyright © 1992 by Steven Gould

All rights reserved

© А. Ахмерова, перевод, 2018

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2018

Издательство АЗБУКА^®

***

Увлекательная и трогательная история семнадцатилетнего юноши, который обладает особым даром. В отличие от многих других авторов, пишущих в этом жанре, Стивен Гулд сделал своего героя живым и совершенно реальным.

Goodreads

Душевный, чарующий, сверхчитабельный роман демонстрирует несомненное писательское мастерство своего создателя.

Publishers Weekly

Исключительно добротный дебют с глубокими идеями, выверенным сюжетом и характерами персонажей (особенно главного героя), выписанными проникновенно и страстно.

Kirkus Reviews

Для любителей жанра это глоток свежего воздуха.

Goodreads

Книга, которую вы не можете пропустить.

Орсон Скотт Кард

***

Джеймсу Гулду, солдату,

мастеру на все руки, моряку, отцу

Лоре Дж. Миксон, инженеру,

учителю, писателю, жене

Часть I
Начало

1

В первый раз было так.

Я читал, когда отец вернулся домой. Его голос эхом разнесся по комнатам, и я съежился от страха.

– Дэви!

Я отложил книгу и сел на кровати:

– Пап, я здесь, у себя в комнате!

Все громче скрипел дубовый пол коридора, и я невольно втянул голову в плечи. В следующий миг папа уже стоял на пороге и орал:

– Я же велел тебе сегодня выкосить лужайку! – Отец вошел в комнату и уставился на меня сверху вниз. – Я с тобой разговариваю, а ну отвечай!

– Пап, я выкошу, только книгу дочитаю.

– Ты вернулся из школы два с лишним часа назад! Мне надоело, что ты целыми днями бездельничаешь!

Отец наклонился ниже, и от запаха виски у меня заслезились глаза. Я отдернулся, но он схватил меня за шею сзади и сжал, будто в тисках.

– Ты ленивый засранец! – Отец тряхнул меня. – Я вобью в тебя трудолюбие, даже если придется дух вышибить!

Не отпуская моей шеи, отец поднял меня на ноги. Свободной рукой он нащупал узорную пряжку и вытащил тяжелый ковбойский ремень из шлевок.

– Папа, нет! Я прямо сейчас займусь лужайкой, честно!

– Молчать! – Отец швырнул меня на стену, и я едва успел закрыть лицо ладонями, чтобы не врезаться носом в бетон.

Отец поменял руки – левой прижал меня к стене, а правой взял ремень. Я слегка повернул голову, чтобы не тереться носом о жесткую поверхность, и увидел, как он перехватывает ремень так, чтобы массивная серебряная пряжка оказалась внизу.

– Папа, только не пряжкой! – закричал я. – Ты же говорил, что не будешь!

– Молчать! В прошлый раз тебе и досталось всего ничего.

Удерживая меня на расстоянии вытянутой руки, папа медленно замахнулся. Вот его правая рука пошла вперед, ремень со свистом рассек воздух, я невольно отпрянул от грядущего удара и…

Я стоял у книжной полки, напрягшись в ожидании удара, хотя папина рука уже не давила на шею. Дыхание сбилось, пульс был бешеный. Я огляделся по сторонам. Отца рядом не было, но ничего удивительного – я находился в городской библиотеке Станвилла, в отделе художественной литературы. Я-то его знал как свои пять пальцев, а вот родитель никогда сюда не заглядывал.

Так было в первый раз.

Во второй получилось иначе.

На новой стоянке дальнобойщиков, бетонном островке яркого света во мраке ночи, кипела жизнь. Через стеклянные двери я прошел в кафе и сел у стойки, рядом с секцией, отмеченной плакатом «Только для водителей». Часы на стене показывали половину двенадцатого. Я положил скатку с вещами под ноги и постарался казаться взрослым.

Официантка, среднего возраста женщина, скептически глянула из-за стойки, но поставила передо мной меню и стакан воды, а потом предложила:

– Кофе?

– Горячий чай, пожалуйста.

Официантка машинально улыбнулась и ушла. Полупустую секцию для водителей застилал густой табачный дым. Ни один из посетителей не обращал на меня внимания и явно не согласился бы подвезти.

Женщина принесла мне чашку, пакетик чая и металлический чайничек с не слишком горячей водой.

– Еще что-то нужно?

– Пока больше ничего.

Официантка пристально взглянула на меня, выписала счет и положила на стойку.

– Как допьешь, отнеси кассиру. Захочешь что-нибудь еще – позови меня.

Я не знал, что нужно поднять крышку чайника, когда наливаешь воду, и пролил треть на стойку. Пролитое я быстро промокнул салфеткой и постарался не зареветь.

– Эй, парень, давно путешествуешь?

Я резко поднял голову.

От дальнего столика водительской секции на меня смотрел мужчина – высокий, толстый, с жирными складками на шее, настоящий здоровяк. Он улыбался мне, демонстрируя неровные, покрытые налетом зубы.

– В каком смысле?

– В прямом. – Здоровяк пожал плечами. – Непохоже, что ты давно в дороге.

Голос у него казался чересчур высоким для такой комплекции и добрым.

– Недели две, – ответил я, покосившись на дверь.

– Да, жесть, – кивнул здоровяк. – От родителей сбежал?

– От отца. Мама давно слиняла.

Здоровяк пальцем двигал свою ложку по стойке. Ногти у него были длинные и грязные.

– Сколько тебе лет?

– Семнадцать.

Здоровяк вскинул брови, но я лишь плечами пожал:

– Мне все равно, что вы думаете. Это правда. Семнадцать гребаных лет мне стукнуло вчера.

На глаза снова навернулись слезы, но я взял себя в руки.

– Чем занимаешься с тех пор, как сбежал?

Вода в чашке достаточно потемнела, я выловил пакетик и ложечкой положил сахар.

– Ловлю попутки, прошу милостыню, временами подрабатываю. Последние два дня собирал яблоки – двадцать пять центов за бушель, и ешь сколько хочешь. К тому же одежду дали.

– Две недели в дороге – и у тебя кончилась одежда?

Я залпом выпил полчашки чая.

– У меня запасной не было.

Чистая правда – при мне было лишь то, в чем я вышел из городской библиотеки Станвилла.

– А, ясно. Меня зовут Топпер. Топпер Роббинс. А тебя?

Я внимательно посмотрел на Топпера, потом ответил:

– Дэви.

– Просто Дэви?

– Да, просто Дэви.

Топпер снова улыбнулся:

– Ясно, можно не разжевывать. – Он взял ложку и помешал кофе. – Так вот, Дэви, я вожу бензовоз и минут через сорок пять отправляюсь на запад. Если тебе туда, подвезу с удовольствием. Похоже, нормальная еда тебе не помешает. Давай угощу тебя ужином?

Глаза снова заволокло слезами: я был готов к грубости, а к доброте – нет.

– Ладно, – сказал я. – С удовольствием поужинаю и поеду с вами.

Час спустя я ехал на запад вместе с Топпером – сидел в кабине бензовоза справа от него и дремал от тепла и сытости. Устав от болтовни, я закрыл глаза и притворился, что сплю. Вскоре затих и Топпер, поняв, что меня не разговорить. Краем глаза я наблюдал за ним: следовало чувствовать благодарность, но этот здоровяк меня пугал.

Вскоре я заснул по-настоящему. А внезапно проснувшись, не мог сообразить ни где нахожусь, ни кто я такой. Мысли сильно путались: мне привиделся кошмар, хотя суть я уже забыл. Но вот я прищурился, и воспоминания вернулись. Топпер разговаривал по рации.

– Жду вас за заправкой «У Сэма» через пятнадцать минут.

– Понял. Мы уже едем.

– Конец связи.

Я зевнул и расправил плечи:

– Ой, боже! Долго я спал?

– Около часа. – Топпер улыбнулся, словно я рассмешил его.

Он отключил рацию и поймал волну с музыкой кантри. Терпеть не могу кантри. Минут через десять он свернул на проселочную дорогу, ведущую непонятно куда.

– Топпер, высадите меня здесь.

– Высажу, но сперва мне надо встретиться с одним парнем. Зачем тебе ловить попутку в темноте? Никто не остановится. Тем более дождь собирается.

Топпер был прав. Луна скрылась за тучами, ветер трепал придорожные деревья.

– Ладно.

Несколько минут он ехал по проселочной двухполоске, потом остановился у магазинчика с двумя бензонасосами у входа. Свет внутри не горел, но позади него оказалась гравийная площадка, на которой стояли два пикапа. Рядом с ними Топпер припарковал свой бензовоз.

– Пошли со мной, парень! Познакомлю тебя с ребятами.

Я не сдвинулся с места:

– Лучше здесь вас подожду.

– Извини, парень, но по правилам компании нам запрещено брать пассажиров. Если оставлю тебя в машине, а в мое отсутствие что-то случится, мне задницу порвут. Ну будь умницей!

– Ладно. – Я неохотно кивнул. – Не хочу создавать проблемы.

Топпер снова улыбнулся во весь рот:

– Нам проблем не надо.

Я вздрогнул.

Чтобы спуститься, следовало повернуться лицом к кабине и вслепую ставить ноги на ступеньки. Чья-то рука поставила мою ногу на верхнюю ступеньку – я замер и посмотрел вниз. С моей стороны бензовоза дожидались трое мужчин. Гравий захрустел – это Топпер обходил бензовоз спереди. Когда я увидел его, он расстегивал джинсы.

Я вскрикнул и пополз обратно в кабину, но сильные руки схватили меня за колени, за лодыжки и потянули вниз. Я вцепился в хромовую ручку двери и задергал ногами, чтобы высвободиться. От удара в живот я разом выпустил ручку из рук, воздух из легких и ужин из желудка.

– Мать твою! Он меня всего заблевал!

Еще один сильный удар – и я упал. Меня швырнули на платформу пикапа. Я поранил лицо, во рту появился вкус крови. Один из нападавших заскочил на платформу и оседлал меня, сжал коленями плечи и больно вцепился в волосы. Другой расстегнул мне ремень и спустил штаны вместе с трусами. Холодный воздух обжег мне задницу и бедра.

– Лучше бы ты снова девчонку притащил, – сказал один из нападавших.

– Вазелин у кого-нибудь есть? – спросил другой.

– Черт, он в кабине!

– Ладно, обойдемся.

Мне развели ноги, ощупали гениталии, потом раздвинули ягодицы и плюнули туда. Теплая слюна растеклась по заднице…

Я отпрянул, подался корпусом вперед – чужие колени больше не сжимали мне плечи, чужие руки не стискивали волосы и не щупали зад. Я стукнулся головой, махнул рукой и что-то снес. Судорожно натянув штаны, я ловил воздух ртом. Сердце бешено колотилось, меня трясло.

Вокруг темнота и тишина – я был один и уже не на улице. Футах в шести от меня луна заглянула в окно и озарила книжные полки. Снова почувствовав вкус крови, я осторожно коснулся верхней губы. Разбита… Я снял книгу с полки и, раскрыв, увидел знакомый штамп. Городская библиотека Станвилла, зал художественной литературы. Я точно свихнулся…

Таким получился второй раз.

Когда меня в первый раз перебросило в библиотеку, на мне была чистая одежда, поэтому я просто ушел… ушел из того здания, из того города, из прежней жизни. Тогда я решил, что отец избил меня до потери памяти, отсюда такой провал в цепи событий. Что лишь безопасная тишина библиотеки привела меня в чувство.

Провал в памяти если и напугал меня, то не удивил. У отца такое случалось постоянно, да и читал я достаточно, чтобы знать о посттравматической амнезии.

Однако на этот раз библиотека оказалась закрыта, даже свет не горел. Я посмотрел на настенные часы: два часа ночи. С тех пор как я взглянул на электронные часы в кабине у Топпера, прошло час и пять минут. Боже мой! Работал кондиционер, и я вздрогнул от холода. Поправил штаны. Молнию сломали, но застежка уцелела. Я потуже затянул ремень и выпустил наружу полы рубашки, чтобы скрыть непорядок. Во рту остался вкус крови и рвоты.

В библиотеку проникал снаружи белесый свет луны и ярко-желтый – уличных фонарей. Мимо книжных полок, столов и стульев я пробрался к фонтанчику для питья и полоскал рот до тех пор, пока не исчез гадкий вкус и не перестала кровоточить губа.

За две недели я сумел оторваться от отца на девятьсот с лишним миль, а сегодня одним махом стер это расстояние – от дома меня отделяло пятнадцать минут ходьбы. Я сел на жесткий деревянный стул и обхватил голову руками. Ну за что мне это?

Тут замешано нечто посильнее меня. Но что?

Я так устал… Мне бы только отдохнуть. Последние две недели я спал кое-как. Жалкое подобие отдыха, считаные минуты сна, которые удавалось урвать на скамейках площадок для отдыха, в чужих машинах, под кустами, словно я не человек, а бездомный пес. И вот я в пятнадцати минутах от дома, от своей комнаты, от своей кровати.

Невыносимая тоска захлестнула меня. Я встал и пошел, совершенно бездумно, ведомый желанием выспаться на своей кровати. В глубине библиотеки имелась дверь аварийного выхода, с надписью «Звуковой сигнал включается автоматически». Когда кто-нибудь появится, я буду далеко.

Дверь оказалась закрытой на цепочку. Я навалился на нее и вдарил ладонью сверху вниз. Со слезами на глазах я отпрянул, готовый ударить снова, подался вперед – и, потеряв равновесие, рухнул на кровать.

Свою кровать я узнал сразу. Знакомый запах, подсвеченный циферблат будильника, который мама прислала мне через год после ухода, падавший под привычным углом свет лампы на крыльце…

На миг я расслабился – целиком и полностью, мышца за мышцей. Стоило мне закрыть глаза – и усталость навалилась на меня всей тяжестью. Потом я услышал некий звук и вскочил, точнее, встал на четвереньки прямо на покрывале.

Звук повторился.

Отец… это его храп.

Я вздрогнул. Храп звучал умиротворяюще. По-семейному. По-домашнему. Еще он означал, что сукин сын дрыхнет.

Скинув обувь, я босой двинулся по коридору. Дверь оказалась приоткрыта, верхний свет горел. Отец развалился поперек кровати, не потрудившись ее расправить. Рубашка расстегнута, сняты ботинки и один носок. Согнутой рукой отец удерживал пустую бутылку скотча.

Здравствуй, дом родной!

Взяв за горлышко, я осторожно вытащил бутылку у него из рук и поставил на тумбочку. Отец храпел как ни в чем не бывало. Тогда я снял с него брюки – дернул за одну штанину, за другую, чтобы сползли с задницы. Когда брюки оказались у меня в руках, из заднего кармана выпал бумажник. Я повесил брюки на спинку стула и проверил его содержимое.

Восемьдесят баксов и карта. Я вытащил три двадцатки и хотел положить бумажник на комод. В свернутом виде он показался жестче и толще, чем я ожидал. Приглядевшись, я обнаружил потайное отделение, замаскированное клапаном с ложным швом. Я открыл его и чуть не выронил бумажник. Внутри оказалась целая пачка сотенных купюр.

Я выключил свет, унес бумажник к себе в комнату и, сев на кровать, отсчитал двадцать две хрустящие купюры.

Четыре ряда из пяти купюр, один – из двух. Я уставился на них. Горели уши, болел живот. Я вернулся к отцу и воззрился на него. Этот человек отправлял меня в богадельню и в секонд-хенды за одеждой для школы. Заставлял меня брать с собой арахисовое масло и джем, чтобы не давать жалкие девяносто девять центов на ланч. Этот человек поколотил меня, когда я попросил денег за работу во дворе.

Взвесив на руке пустую бутылку от скотча, я взял ее за горлышко. Холодное, гладкое, по размеру идеальное для моих ладоней, оно скользило, когда я пробовал махнуть бутылкой. У основания стекло утолщалось: так производитель сделал бутылку визуально больше. Тяжесть весьма солидная.

Отец все храпел. Рот раскрыт, бледная от природы кожа при верхнем свете казалась пергаментной. Покатый морщинистый лоб напоминал белое хрупкое яйцо. Левой рукой я ощупал утолщенное основание бутылки. Да, веса в ней хватает…

Черт!

Я поставил бутылку на стол, выключил свет и вернулся к себе в комнату.

Потом нарезал бумагу для записей по размеру купюр и сложил в бумажник. Для нужной толщины и жесткости хватило двадцати листочков: наверное, они были толще купюр или просто новее. Бумажник с резаной бумагой я затолкал обратно в карман отцовых брюк.

Из гаража я принес старый кожаный чемодан, который дед подарил мне после выхода на пенсию, сложил в него свои вещи, туалетные принадлежности и собрание сочинений Марка Твена в кожаном переплете – его оставила мне мама.

Вот чемодан закрыт. Я надел костюм и обвел комнату взглядом. Пол закачался под ногами. Если не отправлюсь в путь в ближайшее время, то просто упаду.

Чего-то я не взял. Чего-то нужного…

Кухня всего в десяти шагах отсюда, за коридором и кабинетом. Пока мама еще жила дома, я любил сидеть там, когда она готовила, просто болтать с ней, отпускать глупые шутки. Я закрыл глаза, попытался представить это и прочувствовать.

Воздух вокруг меня заколыхался – или я просто услышал шум. В доме было тихо, но шелест моего дыхания отражался от стен и в каждой комнате звучал по-своему.

Я попал на кухню.

Я кивнул – медленно и устало. В душе пузырем вскипала истерика, поднималась на поверхность, грозя выбить меня из колеи. Я подавил ее и заглянул в холодильник.

Три блока пива «Шлитц», два блока сигарет, половина пиццы в коробке от службы доставки. Я закрыл глаза и подумал о своей комнате. Попробую с открытыми глазами, не сосредоточиваясь, – просто представлю себе место между своим письменным столом и окном.

Туда я и попал. Комната качалась: глаза и, наверное, внутреннее ухо к такой перемене готовы не были. Я оперся ладонью о стену, и качка прекратилась.

Я поднял чемодан и закрыл глаза. Открыв их, обнаружил себя в библиотеке, среди теней, разбавленных островками серебристого лунного света. Я прошел к центральному входу и глянул на траву.

Прошлым летом, до начала занятий, я приходил в библиотеку, брал пару книг и выбирался сюда, на траву под вязами. Ветер ворошил книжные страницы, теребил мои волосы и одежду, а я растворялся в словах, проскальзывал меж фразами, и оболочка слов таяла, оставляя меня среди впечатлений, дел и мыслей других людей.

Пару раз я увлекался настолько, что возвращался домой позже отца. А он любит, чтобы к его возвращению ужин был готов. Впрочем, так получалось только пару раз.

Двух раз мне хватило с избытком.

Я закрыл глаза – ветер взъерошил мне волосы и зашевелил галстук. Чемодан был такой тяжелый, что по пути к автовокзалу я несколько раз перекладывал его из руки в руку.

Автобус в восточном направлении отходил в половине шестого утра. Билет до Нью-Йорка я купил за сто двадцать два доллара пятьдесят три цента. Без всяких вопросов кассирша взяла две сотни, выдала сдачу и объявила, что ждать еще три часа.

Те три часа оказались самыми долгими в моей жизни. Каждые пятнадцать минут я поднимался, волок чемодан в уборную и споласкивал лицо холодной водой. К концу ожидания мне казалось, что стены шевелятся, за каждым кустом у входа чудился отец с ремнем в руках. Серебряная пряжка была острее бритвы и размером с покрышку.

Автобус опоздал на пять минут. Водитель уложил мой чемодан в багажный отсек, оторвал верхнюю часть билета и пропустил меня в салон.

Едва потрепанный знак конца нашего города остался позади, я закрыл глаза и заснул на шесть часов.

2

Когда мне было двенадцать, перед самым маминым уходом, мы втроем ездили на неделю в Нью-Йорк. Поездка получилась и классной, и ужасной. Папа занимался делами своей фирмы – день-деньской просиживал на встречах и обедах с партнерами, а мы с мамой ходили в музеи, побывали в Чайна-тауне, в «Мейсисе», на Уолл-стрит, доехали на метро до самого Кони-Айленда.

Вечерами родители ссорились – и за ужином, и в театре, куда мы однажды отправились, и в отеле. Папа хотел секса, мама не хотела, и они ругались, даже когда я засыпал. Папина фирма оплачивала только один номер, и я спал в углу на раскладушке. Трижды за ту неделю папа заставлял меня одеваться и отправлял на полчаса в фойе, чтобы они могли заняться сексом. По-моему, на третий раз до секса не дошло: когда я вернулся, мама плакала в ванной, а папа пил, чего при маме не делал. Ну, обычно не делал.

Следующим утром на правой скуле у мамы появился синяк, а походка стала странной. Мама вроде не хромала, но ходила так, словно болели обе ноги.

Через два дня после возвращения из Нью-Йорка я пришел домой из школы и маму не застал. В общем, Нью-Йорк мне очень понравился. Отличный город, чтобы начать новую жизнь. И чтобы спрятаться.

– Мне нужен номер.

Это был дешевый бруклинский отель для рабочих-мигрантов, в десяти кварталах от ближайшей станции метро. Посоветовал отель пакистанский таксист, который привез меня с автовокзала. Он сказал, что сам там останавливался.

Администратор попался немолодой, наверное ровесник папы, в очках-полумесяцах. Он читал роман Лена Дейтона[1]1
  Лен Дейтон – английский писатель, автор шпионских романов и детективов, книг по военной истории и кулинарии. (Здесь и далее примеч. перев.)


[Закрыть], но, когда я подошел, отложил книгу и взглянул на меня поверх очков.

– Что-то ты слишком молод, – проговорил он. – Небось из дома сбежал.

Я положил сотню на стойку, придерживая ее край, совсем как Филип Марлоу.

Засмеявшись, администратор потянулся к купюре, и я убрал руку.

Администратор критически осмотрел сотню, даже пальцами потер. Потом вручил мне регистрационную карту:

– Сорок восемь баксов за ночь, пятибаксовый депозит за ключ, уборная в конце коридора, оплата вперед.

Я заплатил за неделю вперед. Администратор глянул на сотни и протянул мне ключ:

– Здесь не торгуй. Мне плевать, чем ты занимаешься вне отеля, но, если увижу, что ты торгуешь здесь, собственноручно тебя сдам.

Я уставился на него разинув рот:

– Вы о наркотиках?

– Нет, о конфетах. – Администратор снова оглядел меня. – Ладно, может, ты и не торгуешь. Но если замечу что-то подобное – выставлю в один момент.

Я покраснел, словно сделал что-то плохое, хотя это было не так, и пролепетал:

– Этим я не занимаюсь.

Чувствовал я себя последним дураком.

Администратор лишь плечами пожал:

– Может, и не занимаешься. Я просто предупредил. Клиентов тоже сюда не води.

Я вздрогнул, вспомнив, как грубые руки щупали меня и стягивали мои штаны:

– Я и этим не занимаюсь!

Еще немного, и я разревелся бы, а администратор лишь снова пожал плечами.

Протащив чемодан шесть пролетов вверх по лестнице, я сел на узкую кровать. Номер мне попался жалкий, с облезлыми обоями, провонявший табаком. Зато дверь и дверная коробка оказались стальными и выглядели новыми.

Окно выходило на проулок, за ним, футах в пяти от меня, высилась грязная кирпичная стена. Едва открыв окно, я ощутил запах гнили. Внизу по проулку были разбросаны рваные мешки с мусором. Повернув голову направо, я увидел кусочек улицы перед отелем.

Вспомнились слова администратора, и я опять разозлился.

Зачем он так со мной – как с мелким ничтожеством? Я радовался приезду в Нью-Йорк, а он взял и испортил мне настроение. Ну почему люди такие сволочи?

Неужели у меня ничего не получится?

«Мне неинтересно, что ты умный, талантливый, трудолюбивый или вообще идеальный. У тебя нет ни школьного диплома, ни диплома об общеобразовательной подготовке. Мы не можем взять тебя на работу. Следующий!»

«Да, да, мы нанимаем старшеклассников. Ты выглядишь парнем неглупым. Мне нужен номер социальной страховки для налоговой формы, и все. У тебя нет страховки? Откуда ты, с Марса? Принеси номер, и мы возьмем тебя на испытательный срок. Следующий!»

«Для этой должности нужен номер соцстраховки. Напиши его сюда, а мне дай свидетельство о рождении. У тебя нет свидетельства о рождении? Так принеси! Нет, исключений мы не делаем. Следующий!»

«Извини, но если тебе нет восемнадцати, то экзамены на диплом о среднем образовании у нас в штате можно сдавать только с разрешения родителей. Если тебе нет семнадцати, нужно распоряжение суда. Приведи мать или отца, принеси свидетельство о рождении или нью-йоркские водительские права и сдавай на здоровье. Следующий!»

В один прекрасный момент руки опускаются, по крайней мере на время, и хочется на все забить. Я вернулся на метро в Бруклин-Хайтс и направился к отелю, словно зомби.

Вечерело, небо затянули облака. Серая, мрачная улица идеально соответствовала моему настроению.

Черт бы их подрал! Зачем они так меня унижают?! С каждым собеседованием, с каждым отказом во мне росло чувство вины. Я стыдился, сам не зная чего. Бам! – я пнул мусор в канаву и пальцем ноги ударился об обочину. Часто заморгал: перед глазами потемнело, дыхание стало отрывистым. Хотелось лишь доползти до кровати и спрятаться.

Я свернул в переулок, ведущий к улице, на которой стоял мой отель. В узком переулке было еще темнее, горы мешков с мусором подбирались к ступеням старых особняков. Тоже мне особняки! Их покрасили в зеленый, в красный, в желтый. Перед одним выросла высоченная гора мусора, и, чтобы обогнуть ее, я ненадолго сошел с тротуара. Когда вернулся, из подворотни вынырнул мужчина:

– Эй, есть ненужный жетон на метро? А мелочь?

Нищих в тот день я видел много, в основном у станций метро. Они выбивали меня из колеи: я хорошо помнил голодные дни, когда, сбежав от отца, путешествовал автостопом. А люди смотрели на меня и будто не замечали. В шестой раз за тот день я полез в карман:

– Да, конечно.

Еще не вытащив руку из кармана, я услышал шорох, начал оборачиваться и… Голова у меня лопнула.

Я лежу на чем-то холодном и колючем, под щекой липкое. Правое колено болит, да и лежу я неправильно, словно перед сном обо что-то ударился. Нужно открыть глаза. Левый не открывался, правым я увидел грубый бетон.

Тротуар.

Боль и воспоминания возникли одновременно. Я застонал.

Послышались шаги – я тут же подумал о грабителях и с трудом поднялся на четвереньки. Голова раскалывалась, стоило нагрузить ушибленное колено – оно заболело сильнее. Липкой гадостью на асфальте оказалась кровь.

Встать не получилось, поэтому я развернулся и сел спиной к мусорным бакам. Подняв голову, я увидел женщину с двумя пакетами из супермаркета. Она аккуратно обогнула гигантскую гору мусора и увидела меня:

– Боже мой! Ты как, ничего? Что с тобой случилось?

Я захлопал открытым глазом и сжал голову руками. Сесть я смог, но из-за того рывка в затылке появилась резкая пульсирующая боль.

– Меня ударили сзади.

Я ощупал нагрудный карман, в котором носил деньги:

– И ограбили.

Пальцами я разлепил веки левого глаза. Они просто слиплись от крови, а сам глаз не пострадал. Осторожно коснувшись затылка, я нащупал большую шишку. Пальцы оказались в крови.

Зашибись! Я в чужом городе без денег, без родных, без будущего. Пульсирующая боль в затылке меркла перед гадким ощущением того, что я это заслужил.

Если бы я вел себя лучше, может, и мама не сбежала бы, и папа не пил бы так сильно…

– Я живу тут, по соседству. Сейчас же наберу девять-один-один!

Не дожидаясь ответа, женщина поспешила прочь. В руке у нее был газовый баллончик, прикрепленный к цепочке для ключей. К домам она не приближалась и внимательно оглядывала подворотни.

Вот это умный человек. Куда умнее меня.

Девять-один-один значит полиция, а я без документов и не хочу, чтобы родителей ставили в известность.

От номера в отеле меня по-прежнему отделяло три квартала. Я сомневался, что смогу стоять, а идти – и подавно. В номере мне будет безопаснее. Вспомнилось мое прибытие в отель, стальная дверь с хорошим замком, рваные обои… У меня оплачено еще три дня.

Я закрыл глаза и прыгнул.

На полу номера оказалось куда теплее, чем на тротуаре, и куда безопаснее. Я подполз к кровати и медленно, осторожно забрался на нее.

Наволочка испачкалась кровью – только мне было все равно. Около полуночи я отправился в уборную, двигаясь осторожно, как папа наутро после пьянки. Запер дверь, пустил воду в ванну и пошел отлить.

Из зеркала на меня смотрел герой фильма ужасов. Волосы на голове пропитались кровью из раны. Вообще-то, они у меня светло-русые, но сейчас напоминали мерзкий черный блин. Кровь засохла и на левом виске, она уже осыпа́лась, обнажая бледную кожу.

Я содрогнулся. Даже если бы мне хватило сил пойти в отель пешком, полиция наверняка останавливала бы меня в каждом квартале.

Я залез в ванну, удивляясь, что вода горячая. Последние два дня она была в лучшем случае тепловатой. Я лег на спину и опустил затылок в воду. Немного жгло, но от теплой воды стало легче. Я аккуратно намылил голову и промыл лицо. Когда сел, вода в ванне стала красновато-бурой. Пену и остатки крови я смыл с волос проточной водой и уже вытирался, когда в дверь постучали.

– Я почти закончил, – сказал я.

– Давай скорее! – громко потребовали из-за двери. – Ты не имеешь права оккупировать уборную на целую ночь!

Я стал вытираться быстрее и решил, что волосы высохнут сами.

Бам! – по двери сильно ударили ладонью.

– Скоре-е-е! Открывай гребаную дверь!

– Уже одеваюсь, – отозвался я.

– А мне насрать! Впусти меня, ты, пидор малолетний, впусти, и я отолью!

Я разозлился:

– Уборные есть на каждом этаже. В любую другую идите!

На миг воцарилась тишина.

– Никуда я не пойду. А если ты, пидор, сию секунду меня не впустишь, я тебя порву.

Заныли челюсти: я, оказывается, скрипел зубами. Ну почему меня не оставят в покое?!

– Так вы будете ждать здесь с полным мочевым пузырем или отольете в другом месте? – спросил я.

– Никуда я не пойду, пока не надеру тебе задницу, говнюк малолетний.

Раздался плеск, под дверью растеклась желтая лужица. Я взял вещи и, не одеваясь, прыгнул в свой номер.

Сердце бешено колотилось, злость до сих пор не прошла: достали меня, в прямом и в переносном смысле! Приоткрыв дверь, я глянул на коридор, ведущий в уборную.

Белый здоровяк в одних джинсах застегивал ширинку. Бам! – он снова ударил по двери и дернул ручку.

– Эй, да угомонись ты! – крикнули из какого-то номера.

– А ты выползи и попробуй меня угомонить! – заорал здоровяк.

Одной рукой он колотил в дверь, другой потянулся за чем-то в задний карман брюк. То, что он вытащил, блеснуло в тусклом свете коридорных ламп. Господи! Страх не отпускал меня, но чем больше я выглядывал в коридор, тем сильнее злился. Положив одежду на кровать, я прыгнул обратно в уборную. В дверь колотили оглушительно – с такой силой, что я невольно отпрянул от нее. В корзине для мусора валялось несколько бумажных салфеток. Я вывалил их на пол, наполнил ведро кровавой мыльной водой из ванны и поставил его над дверью, на рычаг пружинного устройства, который ее закрывал. Пульс до сих пор зашкаливал, дыхание не пришло в норму, но я критически оглядел свою работу и поставил ведро чуть правее.

Держа одну руку на защелке замка, я выключил свет. Потом отпер дверь и перепрыгнул к себе в номер.

Дверь я открыл как раз вовремя: здоровяк дернул дверную ручку, почувствовал, что не заперто, и влетел в уборную. Послышалось глухое «бум!», и в коридор полилась вода. Здоровяк заорал, поскользнулся и рухнул на спину: мне стали видны его голова и плечи. Вот он зажал голову руками, и во мне вспыхнуло нечто вроде солидарности, если не сочувствия. Не знаю, куда делся нож, но в ту минуту здоровяк его не держал.

Одна за другой открывались двери номеров, жильцы опасливо выглядывали в коридор. Я свою дверь плотно закрыл и запер.

Впервые после приезда в этот отель я улыбнулся.

Что же, настала пора взглянуть правде в глаза. Я особенный. Не такой, как мои одноклассники из средней школы Станвилла, если, конечно, у кого-то из них нет большого секрета.

Вариантов было несколько.

Первый – при последнем избиении отец повредил мне мозг или что-то другое так сильно, что я все придумываю. Может, ограбление лишь эпизод, добавленный подсознанием, чтобы объяснить «настоящие» раны? Может, я лежу сейчас в реанимации станвиллской больницы Святой Марии, а над моим неподвижным телом пик-пи-пикает маленький экран? Впрочем, этот вариант вызывал сомнения. Даже когда снятся кошмары, я чувствую, это не явь. Зато вонь мусора в том переулке казалась слишком явной.