Текст книги "Крутые белые парни"

Глава 10

Он остановил машину напротив закусочной. Холли сидела в проеме окна: спина неестественно выпрямлена, в позе – вызов. Темные очки придавали ей отважный вид. От его взгляда не укрылась ее бледность, несмотря на то что свет, преломляясь на стыках стекол, отбрасывал на ее лицо радужные, разноцветные блики. Одета она была не в черное. На ней была очень миленькая блузка в горошек. Веснушки на руках подчеркивали рисунок на одежде. Холли увидела его, и лицо ее сразу вспыхнуло. Она призывно помахала ему рукой. В ответ он тоже поднял руку в приветственном жесте.

Господи, наконец-то он видит ее.

Бад выбрался из машины, поправил кольт, съехавший на живот, сдвинув его по ремню на поясницу. Перкодан он принял полчаса назад, когда еще был у Степфордов, и боль немного отпустила его. Несмотря на это, передвигался он как глубокий старик, еле переставляя ноги, словно атмосферный столб давил на него с какой-то неистовой и неимоверной силой. Ему было почти пятьдесят, но чувствовал он себя так, словно ему по меньшей мере сто пятьдесят. Старый чудак, сгорбившийся от меланхолии и черных мыслей. Бад стал взбираться по лестнице, переставляя ноги с грацией старой каменной статуи, и ощутил сильную боль в икрах.

Когда он вошел, ее улыбка, казалось, осветила все заведение. Боже, так могут улыбаться только молодые женщины! Все ли молодые женщины или только вот эта, одна-единственная на белом свете? У него слегка закружилась голова. Когда он приблизился, Холли встала, взяла его за руку и поцеловала.

– Скажи-ка, Бад, кто это разукрасил тебя в цвета засушенной розы? Бедный мой мальчик.

– Ну, ты же знаешь, как подбодрить парня, правда, Холли? Я уверен, что скоро все опять будет нормально.

– Тебе больно?

– С этой болью я справляюсь очень легко: десять граммов героина каждые двадцать минут – и все в порядке.

– Ты будешь шутить, даже когда у тебя в изголовье появится дьявол с перечнем твоих грехов.

– О, повелитель, возьми мою жену, возьми мое богатство, возьми мою жизнь, но не лишай меня чувства юмора.

– Когда ваш полковник пришел ко мне, он битый час толковал о Теде, прежде чем заговорил о тебе. Это было хуже всего на свете, милый мой Бад. Я сидела, разыгрывая роль безутешной вдовы, а на самом деле мне страшно хотелось только знать, что произошло с тобой. О Бад, самым счастливым днем моей жизни стал день, когда мне сказали, что ты пошел на поправку. Мне приходилось заставлять себя плакать, хотя мне хотелось смеяться от счастья, что у тебя все в порядке.

– Холли, ты чертовски хороша.

– О Бад!

– Холли, ты не представляешь себе, как мне жаль Теда. Ни один человек не заслуживает участи так умереть. Он был неплохим парнем. Я вел себя как последний негодяй. Мне бы хотелось суметь преодолеть это в себе.

– Но ты ведь никогда не сумеешь это сделать, правда?

– Как ты держишься?

– Со мной все в порядке, особенно теперь, когда похороны позади и несчастные родители Теда уехали домой. Мне больше не надо притворяться плачущей вдовой.

– Знаешь, полицейское управление может организовать посещения врача или кого там еще, чтобы морально поддержать тебя.

– Бад, единственный человек, который может меня морально поддержать, – это ты.

– Да, я забыл о страховке. Конечно, не в деньгах счастье, но это создает некоторые удобства. Да и вообще, как у тебя с деньгами?

– Прекрасно, Бад. Того, что я получила, мне хватит на несколько лет. Кроме того, в полиции мне пообещали помочь найти работу.

– Это прекрасно.

– Бад, ты все время куда-то увиливаешь, ты не можешь переключиться?

– Не знаю.

– Бад, я не хочу больше говорить обо мне. Я хочу говорить о нас.

Бад посмотрел в окно на зеленые холмы Оклахомы. В ста метрах от закусочной находился пост на границе штатов, машины проезжали мимо полицейских. Здесь прошла вся его жизнь.

– Бад, теперь мы можем свободно распоряжаться своей судьбой. Мне очень жаль, что убили Теда, но в этом нет ни капли твоей вины. Я тоже в этом не виновата. Виноват только Ламар Пай. Теперь мы с тобой можем быть вместе. Еще одной заботой меньше. Настало время сделать это, Бад. Ты знаешь это не хуже меня.

– Холли, я… – Он понял, что выдохся и ничего не может сказать ей.

– Ты не хочешь быть со мной вместе?

– О господи, конечно хочу.

– Бад, но почему тогда ты не соглашаешься сделать это? Почему мы не можем просто взять и сделать это?

– Холли, ты же должна знать, что он очень любил тебя. То, что случилось с ним, давило ему на психику и съедало его изнутри. Он думал о тебе, а не о себе. Он и его память заслуживают того, чтобы мы повременили открывать всему свету наши отношения.

– Ты никогда особенно не заботился о том, что могут подумать другие.

– Да, может быть. Но теперь все изменилось.

– Что же именно?

– Есть еще Ламар.

– Ламар? – переспросила Холли. – Ну да, теперь еще и Ламар. Ну и какого черта ты о нем думаешь?

– Это большой непорядок, что он до сих пор на свободе, а не в тюрьме.

– Бад!

– Холли, я обещал своему напарнику, что позабочусь о его вдове. Это последнее, о чем он успел попросить меня перед тем, как пришел Ламар и пристрелил его в затылок. И я сделаю это. Клянусь тебе, сделаю. Но сначала я должен сделать все для своего напарника.

– Тед умер, Бад, и не нуждается в заботе. И его не вернешь, что бы ты ни сделал с Ламаром Паем.

– Ну… – Бад замолчал. Ему нечего было больше сказать Холли.

– Так дело только в этом, Бад? Ты хочешь сразиться с Ламаром? Вся доблестная полиция славного штата Оклахома не может найти его, а ты в одиночку собираешься его взять?

Как всегда, он не знал, это ли он имел в виду.

– Я не знаю. Но все теряет смысл, пока Ламар разгуливает на свободе. Совершенно необязательно, чтобы именно я взял его. Наоборот, мне совершенно не хотелось бы снова с ним встретиться. Это не личное.

– Конечно не личное.

– Холли, я просто…

– То есть ты не собираешься иметь со мной дело?

– Я этого не говорил.

– Но кажется, именно это ты имеешь в виду.

– Я клянусь тебе, Холли, что в тот момент, когда Ламар собирался меня прикончить, я думал о том, что у нас с тобой что-то неладно в отношениях. Ну, понимаешь, мы не можем появляться на людях, мы не можем пойти в ресторан, поехать на барбекю. Ну, в общем, мы не пара. Это последнее, о чем я подумал, пока не отключился.

Было ли это правдой? Сейчас он был уверен, что да. Но не совсем. На самом деле он не помнил, о чем думал в тот момент.

– Черт возьми, Бад, ты меня убиваешь.

– Это моя работа.

– Ты знаешь, недалеко отсюда есть мотель «До – си – до». Давай снимем там комнату и отпразднуем твое выздоровление.

Бад посмотрел на часы. В госпитале ему надо было быть в три. Сейчас около двух. В госпиталь он не успеет. Но какого черта, в конце концов. Ведь это всего-навсего госпиталь.

Они по-разному относились к наготе. Это вообще характерно для взаимоотношений мужчины и женщины или относилось только к взаимоотношениям Холли и Бада? Она не замечала наготы. Ей нравилось быть голой, и, сняв одежду, она вела себя совершенно естественно. Другое дело Бад. Он ненавидел свое обнаженное состояние, быть голым для него значило быть беззащитным и уязвимым. Он был толст и тучен и полагал, что нагота выставляет его в идиотском свете, обнажая всю его неприглядность. После того как проходил любовный экстаз, он спешил завернуться в простыню. Он всегда втайне радовался, когда им приходилось после этого сразу одеваться; но он также знал, что для Холли эти минуты после близости были едва ли не важнее, чем сама близость, это были моменты познания сущности их отношений, и он не мог отказать ей в этом познании.

– Черт тебя возьми, Бад, Ламар всыпал в тебя полкило свинца, но ты не перестал от этого быть мужчиной. В тебе осталось кое-что и для меня, и не так уж мало.

Она что, действительно считает его хорошим любовником? В начале их отношений в него и правда какой-то бес вселился. Он удовлетворял ее по нескольку раз в течение вечера. Было удивительное ощущение свободы и новой, неизведанной жизни. Но все это осталось в далеком прошлом. Машина поизносилась. Теперь ему хватало одного раза, а прежний пыл исчез. Бад понимал, что ее согревает воспоминание о тех первых сумасшедших неделях. Она видела в нем то, что хотела видеть: пылкого любовника и рыцаря без страха и упрека. Но он знал, что никогда уже не будет прежним, во всяком случае с ней. Это наполняло его грустью. И у него не хватало духу признаться в этом ни ей, ни себе.

– Может, вместо свинца он стрелял в тебя любовным напитком?

Он рассмеялся. Холли могла вести себя как девчонка-несмышленыш. Он посмотрел на ее груди, они были маленькими, но такими прекрасными, он любил держать их в ладонях, поглаживать их, чувствуя их вес и тяжесть. Он обожал их округлость, сходил с ума от вида розовых сосков, которые слегка подрагивали, когда она смеялась.

– Он стрелял в меня сталью, – сказал Бад. – Стальной дробью. Это тоже везение. Опасность инфекции от ранений стальной дробью меньше, чем от ранений свинцом. Но это счастье ничто по сравнению со счастьем быть с тобой.

– И у тебя не началось кровотечение?

– Нет.

Повязки держались хорошо. На них не проступали красные пятна крови, как это бывает, когда открываются раны.

– Наверное, обнимать меня сейчас – это все равно что обнимать коллекцию марок.

– Ой, Бад, ты такой смешной! Когда я увидела тебя впервые, я подумала: елки-палки, он же копия Джона Уэйна. Но потом ты насмешил меня, и я поняла, что ты лучше, чем Джон Уэйн, что ты лучше всех на свете.

Это абсурд, как она его ценит! Как можно сказать «нет» женщине, которая так лестно о нем отзывается и так высоко его ставит? Когда он был с ней, он действительно становился тем мужчиной, каким она его считала и в какого верила; когда они расставались, он переставал это чувствовать.

– Я бы хотел остаться тут навсегда, – неожиданно вырвалось у него.

– Нет, Бад, – ответила она. – Этого недостаточно. Мы заслуживаем, чтобы у нас был свой дом и свои дети. Мы должны путешествовать. У нас должна быть настоящая жизнь. Мы созданы для нее. Нам суждено было встретиться, я верю в это от всего сердца.

– Я думаю, что ты права.

Бад не хотел это говорить. Он удивился: как-то так выходило, что он всегда делал не то, что следовало бы сделать, а совершенно противоположное. Он был вывернут наизнанку. Но только не тогда, когда был рядом с ней. Она, как всегда, была просто Холли, и все. Наизнанку его выворачивало «это», их отношения, то, что касалось только их двоих.

– Радость моя, надо возвращаться. Я и так уже опаздываю.

– Иди, Бад. Мне достаточно твоего слова. Все дело в Ламаре? Он может стать твоей навязчивой идеей. Ты не боишься, что это просто обычная жажда мести? Игра не стоит свеч. Тебя могут убить, и этим все кончится.

– Нет, это совсем не то. Я просто хочу участвовать в его поимке вместе с другими. С теми же, с кем я участвовал в порождении такого чудовища, как Ламар. Значит, теперь я должен участвовать в его уничтожении.

Врач был очень раздражен опозданием Бада. Казалось, он хотел, очень хотел найти что-нибудь настолько серьезное, чтобы снова упрятать Бада в госпиталь, просто из чистой вредности. Но раны Бада наотрез отказывались открываться или кровоточить, словно они были запечатаны волшебной печатью.

– Звонил ваш полковник. Он сказал, что постарается застать вас дома. Мне кажется, он был не слишком доволен вами.

– Положим, сегодня я не влип ни в какую неприятность, так что у него нет оснований быть мной недовольным.

– Я не знаю, куда вы влипли, сержант, но недавно вы были с женщиной.

Бад посмотрел на врача с плохо скрытым недоумением:

– Сэр, я…

– Я все понимаю и не собираюсь лезть в вашу личную жизнь – это ваше дело. Я просто вижу, что это было, есть объективные признаки. Не мое это дело, но я вынужден настаивать, сержант…

– Не собираетесь ли вы…

– Нет-нет, ни в коем случае, я повторяю, это ваше дело. Не спешите только заходить слишком далеко и не переусердствуйте. Раны могут из-за этого причинить вам массу неприятностей. Это обычная история. А теперь примите перкодан.

Когда он вернулся домой, на него обрушилась еще одна неприятность. У Джеффа вечером была игра, а Бад обещал на нее прийти. Он опоздал, и Джен ушла одна, не дождавшись его. Он проглотил сэндвич и собрался было позвонить Холли, благо дома никого не было, а она, скорее всего, тоже успела вернуться домой, но передумал и вместо этого помчался через весь город на стадион «Лотонская пума», где молодежная команда принимала гостей в товарищеском матче, как всегда по четвергам, в свете прожекторов.

На трибуне Бад обнаружил одиноко сидящую Джен.

– Привет, – буркнул он.

– Где ты пропадал? Звонил полковник, потом звонили из госпиталя, тебя все потеряли.

– Ну, ты же понимаешь. Заехал к этому старому фермеру, пока посидели, поговорили, время прошло незаметно, ну, я и опоздал, куда только мог.

Ее отчужденное, каменное молчание само по себе уже было упреком, по сгорбленной фигуре и замкнутому лицу он понял, что она разозлена и обижена.

– Не злись. Да, я опоздал. Но вот я здесь. Как дела у Джеффа? Он играет?

– Нет, он на скамейке запасных. Он никак не начнет играть. В этом году он так и не попадет в основной состав.

Бад присмотрелся и увидел в самом конце скамейки для запасных своего младшего сына. Он показался Баду маленьким и очень усталым. Он сидел один в ярком, феерическом свете стадионных прожекторов. Его не выпускали на поле, хотя он мог сказать наперед, как поведет себя мяч в каждую данную минуту, он мог бы разбиться в лепешку, если бы ему доверили отбить мяч, но это битье головой о стенку, видимо, было семейной трагедией. Все куда-то исчезло. Когда он начинал, его прочили в звезды; но теперь он играл уже второй год и чем больше старался, тем хуже получалось. Начался спад. Этот спад высасывал из мальчишки все соки. Он прирос душой к своей команде, а его никак не хотели брать в основной состав.

Бад посмотрел на табло: семь – два в пользу «Альтусских кардиналов», которые били «Пуму» по всем статьям, а «Пума» занимала первое место в своей четверке. Казалось, Джефф застыл на месте; он сидел, как зачарованный принц под стеклянным колпаком; рядом шла игра, мальчишки ходили, бегали, орали и улюлюкали, а Джефф выглядел замороженным. Словно он был погрузившимся в себя пришельцем из другого мира.

– Как ты себя чувствуешь? – спросила Джен.

– Неплохо, – ответил Бад. – Знаешь, к концу действия лекарства появляется сильная боль, а потом примешь таблетку – и вроде опять ничего. Как качели: вверх-вниз, вверх-вниз.

– Бад, прости меня, что я сорвалась. Я так перепугалась, когда мне сказали, что ты ранен. Столько лет все было хорошо – и вот на тебе. Я ожидала, что у тебя будут перепады настроения. И это чудо, что ты так оптимистично смотришь на мир.

В «Пуме» заменили второй и третий номера. Болельщики – а большинство из них были родители игроков – нестройно захлопали. Но мальчишка, вышедший под вторым номером, схитрил, и его удалили. Третий получил право на двойной удар.

– Джефф смог бы побить этого парня, – с горечью проговорил Бад, – я точно знаю, что смог бы.

– Ты так рассержен, Бад, – заметила Джен. – Я не осуждаю тебя, ты много пережил: и смерть Теда, и сам едва избежал гибели. Но я не могу видеть, как это съедает тебя изнутри. Управление не может найти тебе психотерапевта?

– Перестань, – отрезал он. – Мне не нужны никакие консультации. Мне надо снова приступить к работе. Я почувствую себя намного лучше, когда мы сумеем запереть беглецов в ловушку. Дело в этом.

Тем временем «Пума» пропустила мяч, и в следующую секунду ее игрок сделал неверный бросок. Счет стал девять – два. Втайне Бад был доволен: у Джеффа появились шансы вступить в игру.

И в самом деле, после того как было потеряно два очка и ни одного не приобретено, на площадку вызвали Джеффа. Бад видел, как Джефф энергично поднялся со скамейки, несколько раз наклонился и размял затекшую шею, потянулся, прогнулся в пояснице, надел шлем и вышел на площадку.

Бад следил, как его сын шел с лицом, скрытым за прочной маской, словно за забралом воинского шлема, его глаза сузились, он избавился от мнительности и самокопания, от всех своих сиюминутных ненужных проблем. Он вошел в сектор, трижды отрепетировал движение броска, поработал бедром и битой, словно отлаживал машину, которая должна была безошибочно принять мяч.

В ярком пятнистом свете прожекторов Джефф выглядел высоким, сильным, стройным и совершенным. Бад понимал, что сердце у Джеффа сейчас трепещет, как кролик в силках, а колени подкашиваются и дрожат, но издали он был похож на Кола Рипкена или на Джорджа Бретта – великих бейсболистов.

«Пусть он достойно примет мяч, – молился про себя Бад. – Яви милость моему сыну. Пусть он все сделает хорошо или хотя бы не очень плохо. Не допусти его неудачи.

Я сделал достаточно промахов за нас двоих, так яви ему свою милость».

Подающий, высокий и гибкий чернокожий парень, резко развернулся и подал мяч, и Джефф отразил удар. Мяч влетел в перчатку принимающего, как пушечное ядро. От удара поднялась пыль, как будто это был удар пули. На мгновение у Бада вновь возникло перед глазами видение: волосы Теда, взметнувшиеся от выстрела, удар пули и смерть Теда. Он тряхнул головой, чтобы избавиться от непрошеных видений, и переключился на настоящее, чтобы увидеть, как Джефф отбивает второй мяч.

– Это должна быть его подача, – сказал он Джен.

Подающий бросил, и Джефф перестарался: он слишком сильно прогнулся и не достал мяча. Когда мяч укатился в третий сектор, вид у Джеффа был как у подстреленного аиста.

– Черт, ну этот-то мяч он должен был отразить.

Про себя он подумал: «Я бы отдал жизнь, лишь бы у моего сына все получилось хорошо».

На пятой подаче Баду показалось, что подающий распрямился с особой силой и скоростью, как молниеносная пружина. Мяч высоко взлетел в свете прожекторов, и казалось, что ноги Джеффа вылетят сейчас из суставов, за ними последуют плечи, за плечами – кисти рук и в последнюю очередь к небу взлетит бита. Все происходило как в замедленной съемке, но, когда мяч соприкоснулся с битой, раздался такой треск, какого Бад в жизни своей не слышал. Даже выстрел Ламара звучал тише. Мяч взлетел, вскочила публика, вскочил сам Бад с криком:

– Да, да, да!

Мяч вылетел с площадки.

– Лети, черт бы тебя побрал, лети-и!

Бад молил Бога, чтобы мяч улетел подальше. «О Боже, я прошу Тебя!» Он увидел, как левый игрок распластался у загородки, пытаясь накрыть улетевший мяч, и в какой-то момент Баду показалось, что это ему удастся, но броску не хватило ровно одного метра, и мяч улетел во тьму.

– О господи, – орал Бад, – он забил его, как к себе домой! Джефф, Джефф, так держать!!!

Он захлебывался от восторга и плакал от радости, пока Джефф обходил сектора, застенчиво принимая поздравления от товарищей по команде.

– Бог ты мой, – сказал Бад Джен, – я чертовски счастлив.

– Господи, Бад, у тебя открылось кровотечение, – ответила Джен.

Глава 11

Оделл сидел, положив в подол платья АР-15. На голове у него был ярко-рыжий парик. Груди у него тоже были. Губы неумело накрашены помадой. На нем было надето отороченное серым мехом пальто, которое в 1958 году в универмаге Диллона в Оклахома-Сити папаша Руты Бет купил мамаше Руты Бет. Оделл не слишком походил на женщину. Если бы к нему пригляделись поближе, то скорее приняли бы его за гигантского роста трансвестита с орудием убийства на коленях.

Но кому надо было приглядываться?

Он спокойно и мирно сидел на заднем сиденье маленькой «тойоты» Руты Бет, стоящей в двадцати километрах от Ред-Ривер на окраине Уичито-Фолса, что в штате Техас, прямо у поста на границе штатов, на дороге номер 44, на том ее плече, которое ведет к Оклахома-Сити. Рядом с ним сидел Ричард, тоже, пардон, с сиськами (с теннисными мячами, подложенными под рубашку), тоже в парике, правда в черном, и в красной шляпке с перышками – все это во времена оные принадлежало Бьюле Талл. Макияж наводила самолично Рута Бет, хотя Ричард отметил про себя, что она перебарщивает с красным цветом. В зеркале он, во всяком случае, выглядел как раскрашенный к похоронам труп. Если Оделлу было все равно, то Ричард испытывал чувство протеста, естественно, молчаливого.

Скрывая лицо под полями стетсоновской шляпы Билла Степфорда и спрятав туда же конский хвост, в джинсах и солнцезащитных очках, покусывая пшеничный колос, сидел сам Ламар. Рядом с его правой ногой, скрытой от посторонних взглядов, приютился обрез «браунинг» двенадцатого калибра, заряженный на этот раз дробью номер восемь – на крупного зверя. На пояснице в кобуре висел кольт сорок пятого калибра. Рядом с Ламаром, на месте водителя, помещалась Рута Бет, вооруженная «моссбергом» Бада. На ней тоже красовалась ковбойская шляпа.

– Ну вот, прибыли, – сказал Ламар, – надо осмотреть это местечко. Какие бы билеты нам выбрать на завтрашнее представление?

Но Ричард не принял его игру.

– Я не вижу здесь ничего особенного, – заметил он.

– Напряги воображение, – посоветовал ему Ламар.

Они остановились у ресторанчика Денни, непосредственно у заставы на границе штата. На указателе было написано, что ресторанчик стоит на Морин-стрит. Стоянка была запружена машинами. Ресторанчик, господствуя над местностью, располагался на небольшом возвышении; через двойные стеклянные двери можно было видеть часть посетителей. Окна заведения были похожи на блестящее ожерелье, надетое на шею небольшого здания. У входа на стоянку высился огромный, выполненный в манере модерна плакат в бирюзово-красных тонах, по ночам он светился призывным светом, подобно маяку.

– Я вижу вывеску… «Денни», – сказал Ричард.

– Энни, – как эхо повторил Оделл и захихикал.

– Какие проблемы, тетя Люси? – спросил Ламар. – Тетя Люси, постарайся взять на себя командование. Подумай, что надо сделать?

– Но… может быть, лучше ограбить банк? Это выглядит более достойно.

– О-тойно, – проговорил Оделл, слегка покачиваясь.

– Теперь послушайте, объясняю для бестолковых, – начал Ламар. – Надо идти в ногу со временем и прогрессом.

Ограбление банка сейчас – это не то, чем было ограбление банка в старые времена. А: большие деньги держат в специальных хранилищах, а в кассе можно взять в лучшем случае сотню-другую баксов. Бэ: по всему банку понатыканы телекамеры. Тетя Люси, вы слушаете меня?

– Ламар, я уверен, что ты на сто процентов прав.

– Кроме того, там есть скрытая сигнализация, могут оказаться мешки с деньгами, снабженные особым устройством, которое, взрываясь, обдаст тебя красной краской и ты ее не смоешь неделю, там может быть секретная служба безопасности, наконец, банк могут охранять солдаты национальной гвардии. Так что банк способен оказаться ловушкой.

– Да, теперь я вижу.

– Давай посмотрим, что за заведение ресторанчик Денни. Представим себе это место вечером в воскресенье. Это забытый богом у черта в заднице техасский городок. Сейчас я нарисую вам картину. Мы возьмем здесь деньги, которые заплатили за завтрак тысяча техасских баптистов. Они, баптисты то есть, очень любят молиться по утрам, а потом они стекаются сюда, позавтракать у Денни. За завтраком они мечут в себя домашнее жаркое, пирожки, яйца, бекон, сироп, соки, кофе. Короче, они жуют, жуют и жуют, как свиньи у кормушки. Потом они раздуваются от съеденного и, блаженно отвалившись, рыгают и ковыряются в зубах. Целыми семьями, чтоб им пусто было. От такой обжираловки они, должно быть, чувствуют себя ближе к Богу, почему, я не знаю, и не спрашивайте, я все равно не смогу ответить. Таким образом, часам к четырем в сейфе хозяина накапливается десять – двенадцать тысяч долларов мелкими банкнотами. И никаких скрытых камер. Никакой национальной гвардии. Никаких героев. Никого там не будет, кроме работников на кухне, которые всей душой ненавидят свою работу и не собираются помирать за Денни, каким бы распрекрасным мужиком он ни был, мать его в печенку.

– Энни, – весело сказал Оделл.

– Папочка, я клянусь, ты знаешь все на свете, – воскликнула Рута Бет. – Вообще, ты просто чудо.

– Ну а теперь, тетя Люси, если вам угодно, то мы можем отпустить вас на все четыре стороны и можете отправляться брать банк, а мы тут спокойно ограбим этого техасца Денни.

– Нет, Ламар, я останусь с вами.

– Спасибо, тетя Люси. Я знал, что могу рассчитывать на тебя, моя радость. Ну, дорогая, сейчас мы немного проедемся по окрестностям, а потом припаркуемся здесь и посмотрим, что к чему и как мы будем действовать здесь завтра, а наши леди пока посидят в машине.

– Хорошо, папочка, – ответила Рута Бет.

Рута Бет тронула машину и повернула направо. Они поехали по прилегающим улицам. Вдоль этих улиц стояли маленькие белые домики с удивительно хорошо ухоженными зелеными лужайками. Кварталы перемежались полями, то тут, то там мелькали картинки быта: вот из шланга моют машину, вот трактор тащит по полю косилку, вот поле удобряют навозом.

Ричард смотрел на эти мирные картины и видел перед собой утраченный им мир. Когда-то он был полон презрения! Эти людишки! Дураки и сони, выскочки и филистеры, безмозглые создания, ни на что не годные, кроме всякой ерунды вроде бейсбола, семьи и работы. Теперь, однако, их тоскливое существование поразило его в самое сердце. Их жизнь показалась ему такой прекрасной и заманчивой…

– Сыми-ка это грустное выражение со своего личика, тетя Люси, – сказал Ламар. – Если ты и дальше будешь грустить, то я могу подумать, что мы тебе надоели и ты хочешь от нас сбежать.

– Ламар, я и не думал об этом.

– Да, это я уже слышал и раньше. Оделл, если он вздумает уйти, врежь ему как следует по носу.

В это время Рута Бет развернулась и въехала на стоянку ресторана Денни.

– Ну ладно, девочки, оставайтесь тут и не скучайте, мы скоро. Оделл, спрячь эту штуку получше, чтобы ее никто не увидел. Мы пойдем посмотрим, что это за местечко.

Ричард посмотрел, как Ламар вышел из машины, небрежно потянулся, одновременно прикрыв джинсовой курткой револьвер. Потом он обнял за плечи Руту Бет, и они, как студенческая парочка на свидании, медленно направились в ресторан.

Ричард откинулся на спинку сиденья, стараясь расслабиться. Попытка бежать просто абсурдна – это он хорошо понимал. Нервы его были напряжены до предела. Он чувствовал себя совершенно измотанным. Но из машины он выйти не мог, потому что всем сразу бросилась бы в глаза опереточность его камуфляжа. Он посмотрел на Оделла, который улыбался ему счастливой, пустой, ничего не выражающей улыбкой. Оделлу нельзя было долго смотреть в глаза. От этого можно было сойти с ума: они, эти глаза, были простодушны и отчужденны, в них начисто отсутствовали такие понятия, как причина и следствие, добро и зло. Он был просто гигантским ребенком, которого надо было кормить и которому надо подтирать нос и попку. Ламар каждый вечер чистил ему зубы и разговаривал с ним ласково и нараспев, подражая детскому лепету и смеху. Однако в Оделле поражал налет невинности. Он не был злым. Он совершенно не был способен сделать выбор в чем бы то ни было. Вероятно, ему было бы лучше остаться в тюрьме, где его боялись и, следовательно, уважали, а значит, оставляли в покое. Другим выходом для Оделла был бы специнтернат, где можно было бы изучить природу странных провалов в его сознании, не позволявших ему стать полноценным мыслящим человеком, но в то же время не мешавших овладению зрительно-моторными навыками, такими как вождение машины и стрельба. Если же Оделла предоставить самому себе и не подвергать его насилию, то он, скорее всего, не обидит и муху.

Ричард отвернулся от Оделла, и первое, что он увидел, – это пустоту стекол солнцезащитных очков помощника шерифа.

Ламар сидел за стойкой, потягивая кофе. Он выглядел как типичный, средних лет пастух в техасском стиле. Из своего укрытия он внимательно рассматривал интерьер ресторана. Стены были расписаны зелеными и коричневыми извилистыми линиями, которые успокаивающе действуют на людей. Он изучающе посмотрел на вход. Главный вход располагался в переднем правом углу здания, в боковой стене был закрашенный и незаметный аварийный выход. Однако из окон можно было обозревать автомобильную стоянку. Он снова осмотрел прилавок. Окинул взглядом кассовый аппарат, похожий на компьютер. Когда он ходил в туалет, то внимательно присмотрелся к кассовому аппарату и проверил, не тянется ли от ящика кассы сигнальный провод; подобные штуки попадались редко, но не настолько, чтобы пренебрегать такой возможностью. Черт, однако под кассой могла быть спрятана автоматическая пила или стволы, которые могут выстрелить в момент открывания кассового ящика. В этом чертовом штате кругом одни стволы. Они помешаны на пистолетах. На стене было большое зеркало, вроде бы невинная вещь, но она тоже нуждается в проверке. Если к зеркалу приставить кончик карандаша и будет провал между ним и его отражением, значит, все в порядке. Но если они соприкасаются, то, значит, это зеркало прозрачно с одной стороны, то есть по ту сторону такого «зеркала» может находиться наблюдатель, а то, чего доброго, и стрелок.

Кухня, как это бывает обычно, располагалась в глубине, за баром. От стойки кухню отделяла стена, в которой было прорублено широкое голландское окно, через него из кухни подавали готовые блюда. Сейчас здесь было два повара, но в воскресенье их может быть и четыре, и даже шесть. Все повара черные. Будут ли они поднимать шум, чтобы сохранить своему хозяину его застрахованные деньги? Вероятно, нет. Но определенно это можно сказать только о стариках. А что можно сказать о молодняке, который пасется во дворе? Те ниггеры помоложе и могут сопротивляться, просто чтобы показать, какие они крутые. Н-да. Ну ладно, поглядим по ходу дела.

Он слегка повернулся на стуле, чтобы посмотреть, как расположены столики. Обеденный зал только один. Это просто великолепно. Но что плохо, так это то, что была и ловушка. В коридоре холла эти прожорливые придурки понаставили тамбуров и дверей, ведущих в туалеты и в кабинет управляющего, а также в кабинет для некурящих. Одному человеку будет трудно держать под прицелом зал с пятьюдесятью столиками и коридор холла, который отходит от зала под углом девяносто градусов. С места кассира можно, однако, прострелять все это пространство. Если ему удастся затащить управляющего в его кабинет, то, возможно, он сможет контролировать ситуацию и в коридоре. Но куда ему определить своего хвостового стрелка? Лучшим местом для него будет амбразура окна в коридоре холла. Отсюда хвостовой стрелок сможет видеть героев в толпе, если таковые объявятся, и нейтрализует их. К тому же прикрывающий его человек сможет увидеть, когда и откуда появятся копы. На случай появления полиции очень кстати был аварийный выход. Ламар не любил вступать в перестрелки. От них надо уходить и всячески уклоняться, обделывая дело без лишнего шума и стрельбы.