Текст книги "Крутые белые парни"

«Вот черт», – подумал он. Ничего ему не приснилось. Все это приключилось с ними наяву.

Он закрыл за собой калитку и пошел к дому. Но путь преградил человек с ружьем. Остановка, как и в прошлый раз, произошла на полпути от калитки к дому. Правда, на этот раз ружье не стреляло.

– Постойте, мистер. Здесь не аттракцион для туристов. Если у вас ко мне какое-то дело, то милости прошу к моему адвокату. Если же у вас нет никакого дела, то проваливайте.

Подвижностью и вспыльчивостью старый Степфорд напоминал кота, несмотря на то что половина его лица распухла и формой и цветом напоминала желтовато-зеленый грейпфрут. Нельзя сказать, что Степфорд держал Бада на мушке. Нет, но старик так вцепился в свое ружье, как найденный в безводной пустыне скиталец, не веря в свое спасение, не может выпустить из рук флягу с водой. Один глаз старика был круглым, другой заплыл синяком, но оба смотрели отнюдь не дружелюбно. Степфорд пытался прожечь Бада взглядом, на лбу его от внутреннего напряжения вздулись вены.

– Мистер Степфорд, я приехал сюда не для того, чтобы что-нибудь купить или продать. Я хочу выразить вам свою благодарность.

– Вот черт! Мэри! Мэри, иди сюда! Смотри, кто к нам пришел! Это тот самый Бад Пьюти, человек, слишком крепкий, чтобы просто так взять и умереть. Оклематься за шесть дней… Бог мой, сынок, ты, наверное, сделан из железа.

– Нет, сэр. Я точно так же, как и вы, сделан из костей и кожи. Да и кровь у меня такая же, как у всех людей. Ее, наверное, до сих пор можно увидеть на земле на вашем дворе.

– Я и правда ее там видел. Я думал, что он убил тебя.

– Я бы и был покойником, если бы вы не пробежали половину Оклахомы, чтобы спасти нам жизнь. Поэтому я и приехал сегодня к вам.

– Бад, брось, мне это ничего не стоило. Я старый ходок, пройти пятнадцать километров в день – это моя обычная норма. Если бы я с самого начала взял верное направление и не сбился с дороги, то успел бы еще раньше.

– Не думайте, что это испортило что-нибудь, так или иначе у меня оставалось еще несколько часов жизни, и вы успели вовремя, а бедняге Теду вы уже все равно ничем не могли помочь.

– Бад, пошли в дом, тебе надо выпить с нами кофе и рассказать о своих злоключениях.

– Да не так уж их было много, этих злоключений, – говорил Бад, идя вслед за Степфордом. – В моей шкуре проделали тысячу дырок, и во мне осталось с сотню маленьких стальных шариков, которые было невозможно выковырять ни одним зондом. На мое счастье, дробинки проникли неглубоко, оставив просто зарубки на коже, вот и все. Мне повезло, что вы охотитесь на голубей, а не на оленей, – кажется, на них охотятся с нарезными ружьями.

– Бад, у меня есть прекрасные винчестеры для охоты на оленей, но они лежат под верстаком, и этот сукин сын Пай не сумел их найти! А я ему ничего не сказал.

Смеясь, как старые приятели, они вошли в дом. Мэри Степфорд была бледна после пережитого потрясения. Ее лицо выглядело жестким и осунувшимся. Она поднялась с дивана, чтобы поприветствовать гостя.

– Мистер Пьюти! Глазам не верю. Вот уж никогда не думала, что вы будете пить кофе у нас на кухне.

– Я тоже, мэм, не рассчитывал на это, думал, что кофе мне больше пить не придется.

– Мы очень рады видеть вас у себя, – сказала старушка, подошла к Баду и как-то по-домашнему обняла его.

– Я пришел поблагодарить вас за все. Телефон, открытка – знаете, это не то после всего, что вы сделали. Настоящие герои в этой истории – вы.

– Бад, такой негодяй, как Ламар, не оставляет никому шансов. Или вы действуете наилучшим образом, или погибаете. С Ламаром по-другому невозможно.

– Вы обязательно его поймаете, Бад.

– Признаюсь вам, мэм, меньше всего на свете я хотел бы еще раз встретиться с братьями Пай. Они напугали меня, да я и сейчас боюсь их. Если бы я смог тогда выиграть секунду, всего одну секунду, и верно сориентироваться! Но все произошло так быстро и неожиданно.

– Вам просто не повезло, – сказал ему Билл. – Эти мерзавцы знают, как застать порядочных людей врасплох. Меня они тоже подловили очень неожиданно.

Они недолго, но очень мило посидели. Бад старался поддерживать легкую светскую беседу, не вспоминая о происшествии, потому что старушка выглядела подавленной, хотя Билл все время извергал серу и адское пламя в адрес бандитов. Но Бад не поддавался, ему не хотелось, чтобы старики снова переживали этот кошмар. Да и какой был в этом смысл?

Когда настало время прощаться и старик пошел провожать его к калитке, разговор вновь коснулся троих сбежавших заключенных. Степфорд красочно описал каждого из этой троицы.

Когда Бад услышал, насколько был бесполезен в схватке Ричард, он вслух поинтересовался, почему тогда Ламар его не прикончил.

– Может быть, из-за львов, – высказал предположение Степфорд.

Бад читал все донесения полиции и все циркуляры, касающиеся розыскных мероприятий, много говорил об этом деле со своими коллегами. Но это было что-то новое.

– Из-за львов? – переспросил он.

– Да, он рисовал для Ламара львов. Не спрашивай меня зачем. Какая-то дурацкая блажь.

– А у вас нет в доме этих картинок?

– Конечно есть, Бад. Хочешь взглянуть?

– Да, сэр, – ответил Бад.

Он погрузился в раздумья. Львы?

Глава 09

Никто не посмел бы упрекнуть Ламара в том, что он боится работы. На следующий день после их приезда на ферму он встал ни свет ни заря и поставил машину Степфордов в пустой хлев. Он вытащил из двигателя аккумулятор, затем, вооружившись вилами, с сеновала перекидал сено во двор и теми же вилами набросал сена вокруг автомобиля. В конце концов за сеном никто не смог бы разглядеть спрятанную в хлеву машину. Глядя на огромную кучу сена в пустом хлеву, никому бы и в голову не пришло, что за этим ворохом спрятан маленький грузовичок.

На следующее утро Ламар рубил дрова. Около десяти часов к нему присоединился Оделл, и вдвоем, в одном героическом четырнадцатичасовом порыве, они распилили и раскололи на дрова все бревна. На третий день она сказала им, чтобы они расчистили землю за двором, там она планировала разбить со временем сад. Хотя это было сказано походя, Ламар с жаром принялся за дело. Почти неделю он и Оделл сдирали с лица прерии жесткую траву, пока не добрались до красной почвы, которую почистили, разрыхлили и разровняли граблями. Они извлекли из земли по меньшей мере сотню больших камней и больше тысячи мелких. Потом вырубили кустарник и сухостой. Стволы порубили на растопку, а пни выкорчевали. Это была самая трудная часть работы, так как остатки деревьев держались за землю с упорством, с каким держатся за свой брак привыкшие друг к другу партнеры. Сколько было потрачено сил и пролито пота! Солнце пекло немилосердно, и знойный ветер гулял по прерии. Видневшийся вдалеке силуэт городка Уичито несколько оживлял пустынный горизонт.

– Вы только полюбуйтесь на них, – говорила Рута Бет. – Господи, как они вкалывают! Как мой папочка.

– Они элементарные дети земли, – значительно произнес Ричард.

Его слова не произвели на Руту никакого впечатления. Она просто взглянула на него сквозь узкие настороженные щелки своих глаз, не изменив выражения угрюмого лица, и сказала:

– Ричард, иногда ты говоришь как ненормальный.

Это было самое большое разочарование: он не произвел ни малейшего впечатления на Руту Бет. Ей достаточно было одного беглого взгляда на бедного и несчастного Ричарда – и их отношения закончились, не начавшись. Но Ламар, излучавший запах тестостерона и пота, манил ее, как кусок жирного бекона.

Руте Бет Талл было двадцать восемь лет. Она была сухощава и жилиста, как дикая собака. Носила она джинсы, тонкие дешевые свитера, поношенные блузки, тяжелые деревенские башмаки и перевязывала волосы широкой черной лентой. Несмотря на это, черные волосы патлами свисали ей на лицо. У нее была бледная, как мел, кожа и маленькие злые глазки, которыми она ощупывала окружающий ее мир. Она постоянно ожидала нападения, никогда не расслаблялась и всегда была в состоянии повышенной боевой готовности. Ногти ее были невероятно грязны и обкусаны. Она постоянно ощупывала себя в самых непристойных местах. Несмотря на угрюмость, ей был присущ некоторый романтизм, который вначале был направлен на Ричарда. Но затем Рута пересмотрела свои взгляды и решила, что этого романтизма больше достоин Ламар.

Увидев в газете фотографию Ричарда, где был изображен момент суда, когда Ричарда судили за нападение на собственную мать, Рута вырезала ее из газеты. Она написала ему письмо. С той же почтой ушли письма и по другим адресам: президенту Клинтону, губернатору, Мерил Стрип, Хиллари Клинтон, Нэнси Рейган, Рональду Рейгану, Барбаре Буш и другим значительным особам. Ни от кого из них она так и не получила ответа, кроме рутинного «Большое вам спасибо за письмо». Но это она не могла расценить как реальный ответ. Так чета Клинтонов, точнее, их канцелярия реагировала на всю поступающую к ним корреспонденцию. Настоящий ответ пришел к ней через три месяца в виде самого Ричарда, забрызганного кровью, мало того, за Ричардом, а было это в одиннадцать часов вечера, ввалились Ламар и его недоделанный двоюродный братец.

Документом, который положил начало такому обороту событий, было самое странное и глупое письмо, какое Ричард получал когда-либо в своей жизни; оно его даже слегка шокировало.

Начиналось оно так: «Дарагой мистер Пид».

Далее следовало:

Хотя ты не можешь меня знать, но мы с тобой одно целое. Я верю другую жизнь и во многие другие жизни и в каждой мы были друзьями и любовниками. Чистотой своих отношений мы бросили вызов богам и они прокляли нас и наслали нас странсвовать по времени, мы всегда были вместе и знали друг о друге, мы чуствовали боль и горе друг друга, но мы никагда не были так близки, чтобы потрогать друг друга или вступить в палавые атнашения.

Как и ты я рано потеряла своих родителей в трагедии. Это было очень нелегко, но теперь я помирилась с образами мамы и папы. Они часто говорят со мной с неба, а это очень хорошее место. Там, как в больнице Говарда Джонсона каждый день меняют простыни и кормят вкусными салатами.

Мистер Пид, мне очень не хватает тебя, хотя я никогда прежде тебя не видела. Я так пристально вглядывалась в твою фотку в «Дейли оклахоман», что взглядом почти стерла ее со страницы. Мистер Пид, я знаю, что мы будем счастливы вместе, если только сумеем встретиться. Спасибо за внимание.

Твоя навеки

Мисс Рута Б. Талл

дорога № 54

Одетт, Оклахома.

Когда он показал это письмо Ламару, тот, шевеля губами, прочитал первый абзац и сказал:

– Ричард, я ни черта не понимаю. Она что, сумасшедшая?

– Я тоже так думаю, Ламар. Она просто психованная баба. Но… я ей понравился. Она живет в деревне. Родители у нее умерли. Я думаю, что это самое подходящее для нас место.

– Гмм, – промычал Ламар, – будь я проклят, а почему бы и нет? Это намного лучше, чем срать в открытом поле и простужаться, чтоб у нас все время текло из носа, а?

Они нашли ферму, наткнувшись на дороге номер 54 на почтовый ящик с надписью «Талл». Это был пустынный район округа Кайова, примерно в сорока пяти километрах к западу от Лотона. Настоящий Запад без прикрас. Без конца и края прерия, пригодная только на то, чтобы пасти скот. Иногда попадались героически возделанные пшеничные поля. Но в целом создавалось впечатление открытого пространства, только на востоке возвышались цепи гор. Плоскость равнины, как в геометрической задаче, пересекали линии шоссейных дорог. От асфальтированных магистралей то и дело ответвлялись красные грунтовые дороги, которые на некотором расстоянии исчезали из виду, скрываясь в складках местности. Нужная им ферма располагалась в конце такой красноземной дорожки длиной в полтора километра. Если повернуться спиной к двухэтажному, дощатому, насквозь прогнившему дому и посмотреть вокруг, то можно было смело воображать себя последними оставшимися на земле людьми. Дикая трава, могучие горы и ветер, гуляющий по бескрайней, насколько хватало взгляда, равнине.

Рута Бет не задала им ни одного вопроса. Стоило ей только взглянуть на живописную троицу, как ей все стало ясно. Она поняла, что это сам Бог послал ей награду за долгие годы тоскливого одиночества. Она нисколько не испугалась. Она улыбнулась Ричарду, кивнула Ламару, но к первому подошла к Оделлу.

– Ах ты, бедняжка, – сказала она, – ты совсем изголодался. Пошли, я тебя накормлю. У меня, правда, не так много еды, но я с тобой поделюсь.

– Оделл любит овсяные хлопья, мэм, – сообщил Ламар, – это его любимое блюдо.

– А какие он любит?

– Ну, больше всего медовые с орехами. Еще он любит облитые сахарным сиропом. Он не любит «полезных», ну, которые полезны для здоровья, знаете, эти без сахара, с орехами и все такое прочее.

– У меня есть кукурузные хлопья.

– Ну, от них он не откажется, но он не очень их любит.

– Вообще-то я тоже люблю хлопья. У меня есть разные сорта.

– «Капитан Кранч»?

– Нет, мистер Пай, у меня нет «Капитана Кранча», но зато есть «Особые».

– Это такие, похожие на пшеничные палочки? Оделл не любит их. Он раньше любил их. Они вкусные и сладкие. Но с тех пор как на коробке прилепили фотографию Майкла Джордана, он перестал их есть. Видите ли, там, откуда мы пришли, не принято любить ниггеров. Я знаю, что в наше время положено любить ниггеров, но попробуйте скажите об этом ниггерам в Мак-Алестере. Они посмеются над вами и перережут вам горло. Я вот убил одного здоровенного ниггера, с тех пор началось это катание яиц по Америке.

– У меня есть еще хрустящие пшеничные палочки.

– Хрустящие пшеничные палочки! Ты слышишь, Оделл? Хрустящие пшеничные палочки! У этой девчонки есть хрустящие пшеничные палочки.

– Усятие паатьки! Усятие паатьки! – говорил Оделл нараспев. Его смутные черты преобразились, охваченные всепоглощающей счастливой страстью.

– Пошли, Оделл, – сказала она и увела с собой огромного мужчину-ребенка.

Ламар повернулся к Ричарду:

– Твоя девчонка чертовски хороша, если хочешь знать. Если ты не сделаешь ее счастливой, я оторву тебе голову.

В этот момент Ричард понял, что пропал.

Ламар задумал заново покрасить дом. Уж очень он был пятнисто-серый, обшарпанный и мрачный. Он хотел, чтобы дом был веселым – такой ослепительно белый дом счастливых белых людей, живущих на богатой ферме с кучей ребятишек. Ему изредка виделась странная разукрашенная фантазия: все они – Рута Бет, и Ричард, и Оделл, и он, Ламар, счастливо жили на этой ферме в этом красивом доме. И хотя ему становилось тепло на душе при такой мысли, он понимал, что ничему подобному не суждено сбыться. Вездесущий Джонни Коп побеспокоится об этом. Если бы проклятый Джонни Коп много лет назад не застрелил его отца, то не было бы сейчас всего этого кавардака с бесчисленными хлопотами и головной болью. И вот теперь он снова попал в западню и запахло жареным.

Но дом, конечно, можно было бы и покрасить, одно другому не мешает. Это будет его следующей затеей. Он отдерет старую краску, на это уйдет неделя, потом хорошенько ошкурит стены с песочком – это еще неделя. Ну и еще две недели надо положить на то, чтобы покрыть стены новой краской. Часть работы сделает Оделл, хотя у Оделла такой крошечный умишко, что его все равно ничему путному не научишь. Этот здоровенный малый мог копать, рыхлить и пахать целыми днями семь дней в неделю, но там, где надо было хоть чуть-чуть подумать, Оделл ни к черту не годился. Он просто ничего не понимал.

– Оделл, на сегодня хватит, пошли домой, – сказал Ламар.

Было шесть тридцать вечера третьего дня второй недели. Они покрыли новой крышей хлев и восстановили около полутора километров забора между угодьями Руты Бет и семейства Макгиллавери. Дело в том, что коровы Макгиллавери захаживали на территорию Руты Бет, а потом за ними гонялись мальчишки Макгиллавери. Они могли что-нибудь увидеть, а это создавало лишние хлопоты.

Они с Оделлом шли к дому.

– Оделл, мыть руки, – велел Ламар, – мыть-мыть, обед.

– Бед, – промолвил Оделл и весело зашагал к дому.

Ламар знал, что Рута Бет во дворе, работает на своем гончарном круге. Он поражался, как это у нее получается. На круге лежит просто ком сырой глины, и вот… выходит необыкновенное чудо. Черт возьми! Он страшно любил наблюдать за ее работой.

А вот и она, склоненная над своим вертящимся кругом, руки погружены в бесформенную массу, но вот из нее, словно по волшебству, вырастает что-то похожее на подсвечник. Такой был у его мамы в комнате, а потом мама умерла. Но он хорошо помнил этот подсвечник.

– Удивляюсь, как это у вас получается, – сказал он.

Она почти никогда не моргала. У нее было интересное свойство – не мигая смотреть на какой-нибудь предмет, пока она взглядом не впитывала этот предмет в себя. Его поражало, что она совсем не боялась его, страшного убийцу с татуировкой «Твою мать!» на кулаках, его, который был способен наводить ужас на полицию целых округов.

– Мистер Пай, в этом нет ничего сложного, – сказала она. – У вас тоже очень хорошо получится.

– У меня? Не-е. Не получится. Я все испорчу. Вы продолжайте. Я очень люблю смотреть, как вы работаете.

Она работала молча еще несколько минут. Потом нарушила молчание:

– Что вы собираетесь делать? Они, копы, не прекратят поисков. Вам надо уходить.

– Да, я знаю. Не хочется мне уходить. Я никогда не видел Оделла таким счастливым. Здесь то место, где он должен жить. Здесь он не приносит никому вреда, с ним не будет никаких хлопот, здесь нет ниггеров и надзирателей, которые постоянно пристают к нему, здесь нет алкоголя. Он может быть счастливым здесь.

– Как вы его любите! Все говорят, что вы очень злой человек, а вы так любите Оделла.

– Он единственное, что у меня есть. Придется нам уходить. Но мне кажется, что на этот раз мы пришли к себе домой.

– Как это прекрасно! Но они все равно возьмут вас. Такие истории, как ваша, не имеют счастливых концов.

– Ваша ферма и есть мой счастливый конец.

– Я могу поклясться, что не вижу в вас ничего плохого.

– Плохо то, что я вообще существую. Я родился для зла. Так получилось потому, что они застрелили моего отца. Я никогда не оглядываюсь назад. А там все, чего у меня в жизни было хорошего.

– Вы бы могли стать фермером.

– А потом придет какой-нибудь подонок и попытается наступить тебе на горло. Но ты не сможешь допустить, чтобы это произошло, – и вот ты на крючке. Вот как это начинается. Проклятый дядя Джек держал Оделла в хлеву, в цепях. Избивал его, своего родного сына. Он бил этого мальчика. Он получал тридцать долларов в месяц от общины округа на Оделла, потому что Оделл был поврежден мозгами, и за это дяде платили деньги, но из этих денег он не тратил на Оделла ни одного несчастного пенни. И меня он взял к себе в дом только по одной причине: правительство штата платило за меня двадцать два доллара в месяц, лишь бы меня забрали из исправительной школы – слишком много хлопот было со мной у учителей. Этот Джек был родным братом моему папаше Джимми, которого застрелил патрульный полицейский в Арканзасе. Когда моя мама Эдна Сью умерла, меня определили в интернат для трудных детей, но я задал им такого жару, что они поспешили от меня избавиться, потому что попытались переделать меня на свой манер, а я с детства вбил себе в башку, что никто не смеет помыкать мной, ну вот они и сбыли меня с рук моему дяде Джеку и его жене Камилле, для них я был кусок дерьма, но такого дерьма, за которое платят доллары добрые дяди из социального страхования. Однажды он так избил Оделла, что я думал, мальчишка умрет. А избил он его за то, что парень насрал в штаны. Они очень упорно приучали его срать в горшок. Как бы там ни было, я решил положить этому конец. Я заловил дядю Джека на Перкинсвилль-роуд, как всегда выпившего на денежки Оделла. Я никогда в жизни не получал такого удовольствия с тех пор, как всадил нож в этого гада. Вот так мы и остались с Оделлом одни на этом свете и стали приглядывать друг за другом: я за ним, а он за мной. Больше у нас ничего на этом свете не осталось. В конце концов мы неплохо устроились там, где мы были, но случилось так, что мне пришлось убить малютку Джефферсона. Тут-то все и началось.

Ламар никогда и никому еще не рассказывал так подробно свою биографию.

– Вы пережили трудные времена. У вас тяжелая судьба.

– В тюрьме полно людей с трудными судьбами. Мы такие же, как они, вот и все.

– Это очень грустная история, мистер Пай. Я думаю, если бы ваша жизнь сложилась иначе, вы могли бы стать великим человеком.

– Я не понимаю, зачем вы все это мне говорите. Я просто кусок дерьма.

– А что бы вы сделали, если бы могли сделать все, что захотите?

Ламар задумался. Таких вопросов ему еще не задавали.

– Я бы хотел изобрести луч, – сказал он наконец, – знаете, как луч света. И если этим лучом посветить на что-нибудь, то оно станет… красивым. Посветил этим лучом – и у человека много денег, он перестает болеть, злиться и все такое, вы делаете человека счастливым. Вот что я хотел бы сделать. Луч счастья. Я бы осветил этим лучом все тюрьмы, притоны, сонные городишки. Я бы посветил на Оделла – и он научился бы говорить и у него бы зарос рот. Я бы даже на ниггеров посветил, честное слово. Я бы посветил на них, и они стали бы не такими злыми.

Рута Бет внимательно слушала его.

– Это самая сладостная вещь на свете, какую я когда-нибудь слышала.

– Но этого же никогда не будет, – заключил Ламар.

– Ты сам как этот луч. Ты даешь людям надежду. Ты охраняешь их. Люди поверят тебе, как они поверили Христу или Элвису Пресли. Они поймут, что ты за свободу.

Она дотронулась до его колена.

– Я думал, что ты любишь этого Ричарда. Он показывал мне твое письмо.

– Я тоже думала, что люблю его. Я сама не знаю, почему я так много думала об этом бедняге Ричарде. Он ничто, какой-то простофиля. Я сомневаюсь, что у него на лобке растут волосы. Чего ты хочешь? Я дам тебе все, что ты захочешь.

– Ни одна женщина никогда не говорила со мной так, как ты. Иногда я сам брал у них то, что мне хотелось, это было.

– Я хочу, чтобы у тебя было все. Я страшно хочу дать тебе это. Я буду твоей верной первой возлюбленной, мистер Пай, – проговорила она застенчиво, – а ты будешь моей первой любовью.

Ричард мог точно сказать, что в конце концов Ламар ее трахнет. Это был лишь вопрос времени. Такая психованная баба, как Рута Бет, кончает тем, что трахается с таким самцом, как Ламар.

Во всяком случае, когда они, смеясь и покачиваясь, вошли в дом со двора, от них пахло соитием. Для Ричарда это был низкий и отвратительный запах. Так пахло от его матери, когда от нее уходил какой-нибудь из ее друзей, в связи с приходом которого его, Ричарда, отправляли погулять в сад.

Но Ламар в этот момент был счастлив, как отец семейства, который наконец умудрился выплатить залоговую стоимость дома. Это дошло даже до Оделла. Он оторвался от своей миски с овсяными хлопьями и радостно заулыбался. К его губам и желтым зубам прилипли хрустящие кусочки. Оделл был счастлив.

«Боже, действительно семейка, – подумал Ричард. – Папа Ламар, мамочка Рута Бет и два сыночка, два братика – Оделл и Ричард». Для него это была нормальная жизнь, которой он никогда прежде не жил.

Наступило счастливое время, когда маленькая семья в полном составе собиралась на кухне фермерского дома. За столом царило неподдельное веселье. Какой-нибудь ненормальный художник вроде Нормана Рокуэлла мог бы написать картину на этот сюжет и поместить ее на обложку «Сатердей ивнинг пост», подумал Ричард. Ламар с волосами, собранными в конский хвост, и неприличной татуировкой на руках и тощая Рута Бет с белой пергаментной кожей и мелкими чертами лица вырожденки, Оделл – этот вечный мальчик-мужчина с провалом вместо рта, копной рыжих волос на башнеобразной голове и с двумя крошечными глазками. Конечно, на этой картине должен быть изображен и он, Ричард, который ослепил свою мать в приступе ярости, вызванной тем, что профашистская газетенка «Дейли оклахомен» отказалась освещать его выставку. «Ричард Пид – проходной художник» – так было написано на стене галереи Мертона на Дуайт-стрит.

Как в любой семье, у каждого члена ее были свои обязанности. Выяснилось, что в доме у Руты Бет нет ни бумаги, ни письменных принадлежностей. Не было у нее ни журналов, ни книг, ни газет. Поэтому Руте пришлось выбраться из своей глуши купить карандашей и бумаги, чтобы Ричард мог творить и рисовать львов для Ламара – это, понятно, оставалось его основной обязанностью. Кроме того, ей пришлось поехать в оружейный магазин Мерфи в Дункане за крупной дробью, после того как по телевизору они узнали, что тот проклятый старый коп только потому ухитрился выжить, что Ламар стрелял в него птичьей дробью.

Как ни странно, это известие ни на йоту не разозлило Ламара, так умиротворяюще действовала на него его новая жизнь.

– Черт возьми, вот крутой мужик, – восторгался он. – Крепкий старый жук, его даже птичья дробь не взяла. Парню будет что рассказать своим внучатам!

Однако более тяжелые заряды потребовались по другой причине.

– Осталось выяснить только одно – последнее, но самое важное, – сказал как-то Ламар. – Куда мы пойдем на очередную работу.

Ричард улыбался, не вполне понимая, что Ламар имеет в виду под словом «работа».

– Ты же знаешь. Грабить. Мы же грабители, Ричард. Разве ты этого еще не понял? Грабиловка – это наша работа. А у меня такой метод работы, что нам нужно всегда иметь под рукой подходящие патроны.