Текст книги "На солнце или в тени (сборник)"

Николас Кристофер

Николас Кристофер – автор семнадцати книг: шести романов – «Солист», «Вероника», «Путешествие к звездам», «Фрэнклин Флайер», «Бестиарий», «Тигровый синкоп»; девяти поэтических сборников – из самых недавних: «На площади Юпитера», «Пересекая экватор», «Новые и избранные стихи»; исследовательской работы «Где-то в ночи: фильм-нуар»; книги для детей «Настоящие приключения Николо Зена». Он также редактор двух поэтических антологий: «До тридцати пяти» и «Прогулка по дикой стороне». Его книги активно переводятся и публикуются по всему миру. Николас Кристофер живет в Нью-Йорке.

Он пишет: «С 1913 по 1967 год Эдвард Хоппер жил и работал в студии на четвертом этаже дома номер 3 по Вашингтон-сквер. Я живу в нескольких кварталах от его дома из бурого песчаника и почти каждый день прохожу мимо. Вижу свет за его окнами, озарявший так много его холстов, вижу терракотовый кирпич и мансардные крыши, как на его картинах, соседние здания (в том числе и мой дом), которые он часто переставлял на своих картинах, чтобы они вписывались в композицию. И от этого его творчество казалось мне всегда каким-то особенным».[14]14
  © Перевод. А. Соколов, 2017.


[Закрыть]

Комнаты с видом на море[15]15
  Рассказ Николаса Кристофера «Комнаты с видом на море» вдохновлен одноименной картиной Эдварда Хоппера.


[Закрыть]

В дом вели две двери. Одна – из маленькой комнаты без мебели – выходила прямо на море. Попасть в нее можно было только со стороны воды. Если в солнечный день широко открыть дверь, отраженные от поверхности моря блики освещали по диагонали половину ближней стены. Когда солнце опускалось за горизонт, стена служила часами: освещенная часть сокращалась, пока совершенно не темнела.

Вторая дверь вела из коридора с обратной стороны дома на неровную тропинку, что вилась по лесу и выводила в темный парк на городской окраине. В нем был фонтан с разбрызгивающими струи воды каменными русалками посередине, и он месяцами стоял сухим. Дома на улицах были терракотовыми и бурыми. Солнце, въедаясь в кирпич, поднимало в воздух хлопья пыли. На закате синеватые окна превращались в янтарные, у пожарных выходов курили и читали женщины, иногда поднимая глаза на вереницу плывущих к морю клочковатых облаков. Одна из них – худощавая с рыжими волосами – держала написанную столетие назад тоненькую книжицу под названием «Комнаты с видом на море». Автор, Клодин Рементериа, была замужем за эмигрировавшим в Америку кораблестроительным магнатом, баском по национальности. Она и сама была из басков и, чтобы порадовать мужа, незадолго до своей безвременной кончины в тридцать лет написала эти воспоминания на их родном языке эускера. Тираж был мизерным, и сохранилось всего несколько экземпляров. До недавнего времени ее воспоминания на английский язык не переводились и не публиковались. Рыжеволосая тридцатилетняя Кармен Ронсон была правнучкой Клодин Рементериа и обладала не только английским изданием, но и одним из сохранившихся экземпляров на эускера.

В тот день Кармен пришла домой в девять. Появилась из леса и зашагала по тропинке с зажатой в пальцах сигаретой и обоими изданиями книги «Комнаты с видом на море» под мышкой. Взяла ключ из-под камня в начале тропинки, отперла дверь. На ней было зеленое платье, украшенный изображениями трезубцев зеленый шелковый шарф, зеленые туфли, а на голове синяя замшевая шляпка с павлиньим пером за лентой. Губы подкрашены коралловой помадой того же оттенка, что лак на ногтях. Клодин Рементериа на черно-белом фронтисписе книги была точно в такой же шляпке.

Кармен направилась по длинному коридору с дюжиной узких белых дверей, спасенных с потерпевшего в Бискайском заливе кораблекрушение океанского лайнера «Сабина». Прошла через комнату с выходившей к воде дверью и села на красный диван в соседней, где на воду смотрело окно, но двери не было. Сняла шляпку и шарф и расстегнула заколку, стягивавшую ее волнистые волосы. Она была высокой, светлокожей, но без веснушек, прекрасное утонченное лицо, руки сильные. Ее голубые глаза с поволокой подходили по цвету к трепетавшим на ветерке занавескам.

Она открыла, устроив на низком столике бок о бок, обе книжки и положила рядом хранившийся в доме эускеро-английский словарь. Хотя она изучала язык эускера и провела два лета в стране басков, все равно читала с трудом – мысленно проговаривала текст и, спотыкаясь, беззвучно переводила. В этот дом ведут две двери… До нее донеслись запахи из расположенной через много комнат кухни. Жарился шалот, шипело на гриле филе амадая, в духовке пеклось печенье.

Повар поймал рыбу этим утром, забросив удочку из двери, выходившей в море; его ноги при этом свешивались с порога, а волны лизали пятки его сандалий. Его звали Соломон Фабиус. Много лет он работал на Каллету, мать Кармен. Когда та умерла и оставила дом дочери, он сохранил за собой место. Пообещал Каллете, что даст Кармен экземпляры книги «Комнаты с видом на море». Испанец, родившийся в Сенегале, он говорил по-французски, по-сенегальски, на эускера и по-испански. А вот английским, хотя давно обосновался в Америке, владел еле-еле. Утверждал, что и без того знает достаточно языков. Каллета говорила по большей части на эускера, и это была одна из причин, почему она наняла Соломона. Остальные, включая Кармен и ее отца Клауса, редко понимали, о чем шла у них речь. Датчанин Клаус Ронсон был врачом, познакомился с Каллетой в Венеции и через два месяца женился на ней. Он умер, когда Кармен исполнилось шесть лет – через год после того, как в доме появился Фабиус. Каждый день рождения Ронсона Каллета пила то же шампанское, которым они чокнулись, когда он сделал ей предложение. Произносила тост в его честь и уверяла, что он единственный мужчина, которого она любила и будет любить. После смерти ее мужа они с Фабиусом говорили только на эускера.

Фабиус приехал в Испанию совсем молодым и изучал свое ремесло в лучших заведениях Барселоны и Мадрида. Он работал шеф-поваром в двух пятизвездочных отелях – в «Султане» в Бильбао и «Атлантисе» в Севилье. Его коньком была баскская кухня. Именно в «Атлантисе» после шестой перемены блюд влиятельный юрист из старинной баскской семьи Хуан Азарола признался, насколько его покорило мастерство Фабиуса. Азарола занимался юридическими делами в Кадисе, в пятидесяти милях к югу, и бывал во многих баскских ресторанах. Но даже в Пиренеях редко наслаждался такими редкими и изысканными блюдами, какие готовил Фабиус. Он сказал, что в Америке живет его богатая кузина и ей нужен повар. Сколько бы ни получал Фабиус в «Атлантисе», она обещает вчетверо увеличить его жалованье. Виза, вид на жительство, разрешение на работу и медицинское обслуживание – об этом обо всем позаботятся. А зарплату в названной им валюте будут переводить в любой банк мира по его усмотрению. Интересует его такой контракт? Ошарашенный Фабиус лишь наполовину поверил обещанному, сказав, что ему надо подумать. Азарола ответил, что ему нужен ответ через двадцать четыре часа, до того, как он уедет из Севильи. Фабиус навел справки – у своего босса менеджера отеля и в представляющей «Атлантис» юридической фирме. Отзывы об Азароле были безупречными. Предложение казалось заманчивым. Фабиус его принял и ни разу не пожалел. За последующие четверть века он порядочно разбогател и, хотя пока не признался в этом Кармен, намеревался вскоре уволиться и вернуться в Испанию.

Фабиус был широкоплеч, грудь колесом. Даже в свои шестьдесят восемь лет выглядел выше, чем на самом деле. Он обычно был одет в белую поварскую блузу и брюки, но без поварского колпака. Вместо него на копне седых волос красовалась красная феска с кисточкой. Его жилье в бесчисленных коридорах было настолько далеко от комнаты с дверью на море, что никто, кроме него, не мог найти туда дорогу. В том числе и потому, что согласился он на эту работу при условии, что его жилье останется навсегда и без всяких исключений его личным пространством.

У дома было еще одно, на взгляд Кармен, тревожное свойство. Чего, например, стоил факт, что в нем ежегодно, совершенно без содействия людей, появлялась новая комната. Это началось в тот год, когда появился Фабиус, за несколько месяцев до того, как Клауса Ронсона скрутил рак легких. Каллета Ронсон отгоняла мысль о связи двух событий. И никогда не сомневалась, что комнаты могли внезапно появляться, словно вырастали из моря. Утверждала, что подобное, опровергая обычные законы физики, происходит повсюду, только никто этого не замечает. В шесть лет Кармен попросила ее привести примеры того, что все-таки люди замечают.

– Есть саламандры с двумя головами и одним сердцем, – ответила Каллета. – А в бразильских нагорьях водопады, которые текут вверх.

– Ты все это сама видела? – спросила Кармен.

– Конечно. Откуда бы еще я об этом узнала? Такие чудеса – знак удачи или даже божественного благословения.

Кармен понимала, что для матери сама необъяснимость какого-либо факта делала его более реальным и важным. И по мере того, как росла, привыкала к круговой логике и полетам фантазии матери.

Но даже Каллета сдалась, когда ей сделалось ясно, что процесс не намерен прекращаться и неизвестно, сколько комнат в итоге будет в доме. Через семь лет она связалась с архитекторами, которых нанимал ее муж, и объяснила ситуацию. Те ей не поверили. И были потрясены, когда приехали с первоначальными чертежами и обнаружили семь добротно построенных и свежевыкрашенных комнат. Сначала они решили, что над ними хотят подшутить, а помещения возвели реальные строители в реальном времени. Но с какой стати было над ними смеяться? Особенно если учесть, что час их работы обходится Каллете в четыреста долларов. Через два года те же архитекторы нанесли ей неожиданный визит, рассчитывая, что застанут врасплох, но обнаружили две новые комнаты. Один из них, обследуя дом, заблудился и, оказавшись в темном помещении, споткнулся и сломал руку. Другой, из испанцев правого толка, чей отец служил диктатору Франко, сердито заметил компаньону, мол, вот что бывает, если соберешься работать на басков. И, решив побороть дьявольщину, в качестве меры экзорсизма сжег на лужайке чертежи дома. Прощаясь с Каллетой, он бросил, что ей нужен экзорсист, а не архитектор. На следующий день у него случился обширный инфаркт.

Месяц назад в один из промозглых дней с Кармен случилось нечто необычное. Она взяла небольшую лодку, некогда принадлежавшую ее матери. С детских лет она умела управлять этим суденышком, и ничего плохого с ней никогда не происходило. Но на этот раз в спокойном море поднялась высокая волна и перехлестнула через борт. Ее не ударило, и она не покалечилась, не потеряла сознания, лодка не перевернулась, но в то долгое мгновение, приподнятая волной и словно подвешенная во времени, Кармен испугалась, что ее унесет в море. Однако волна рассыпалась в водную пыль, море успокоилось, и она благополучно добралась до берега.

С того дня Кармен не сомневалась, что процесс умножения комнат ускорился: каждая новая возникала теперь не ежегодно, а ежемесячно. Сколько бы она ни пыталась их пересчитать, всякий раз цифра получалась иная. Снаружи дом оставался таким, каким его построили тридцать лет назад, но внутри с каждым новым обследованием становился все больше. В итоге Кармен убедилась, что не способна ориентироваться в собственном доме. В ее сознании он превратился в непомерно огромное сооружение. Теперь комнаты и коридоры не только преумножались – они раздвигались, сжимались, меняли положение. Планировка стала гибкой. В одном и том же коридоре в различные дни она находила ответвления то в четыре спальни, то в две. Но бывали случаи, когда он кончался тупиком с запертой дверью в кладовку.

Комнаты были спальнями и гостиными. Стены покрашены в белай цвет, потолки – в голубой. Обстановка спален была одинаковой: кровать, бюро и прикроватная тумбочка. Во всех гостиных стояло по столу с зелеными стеклянными лампами и по мягкому креслу. На каждом столе лежало по голубой тетради и ручке. Кровати были тщательно заправлены, в тетрадях никаких записей.

В доме ночевали всего двое: Фабиус в неизвестно где располагавшемся жилище и до недавнего времени Кармен. Ее спальня и студия находились на маленьком втором этаже и представляли собой изолированное пространство вроде смотровой башни. Наверх вела винтовая лестница, и оттуда открывался обзор на триста шестьдесят градусов. Три окна выходили на море, четвертое – на лес.

Кармен не знала, почему Фабиус лучше других ориентировался в доме. Он не только умел приходить из своей зоны и возвращаться обратно, но быстрее, чем кто бы то ни было, находил дорогу в других местах. Однажды она спросила, как у него это получается, и он сначала притворился, что не понимает, чего от него хотят. Когда же она повторила вопрос на своем ломаном французском, он увильнул от ответа – сказал, что дом, «как всегда утверждала ваша мать, очень счастливый дом». И Кармен поняла, что больше ничего от него не добьется.

Хотя Кармен всю жизнь провела бок о бок с Фабиусом, она знала о нем на удивление мало. Его детство, школьные годы и жизнь в Сенегале – все это было скрыто завесой тайны. Ни на одном из известных ему языков он никогда о себе не рассказывал. Кармен не сомневалась, что мать знала о нем больше, гораздо больше, но лишь однажды коротко поделилась с дочерью, откуда Фабиус родом.

Сказала, что отец Фабиуса был испанским миссионером. Он женился на француженке – вдове инженера, которую отговорил совершать самоубийство. Она вышла на площадь деревеньки в джунглях, где в тени дремали шелудивые собаки и в пыли ковырялись куры, и приставила к сердцу пистолет. Дуло холодило грудь. Поясница стала мокрой от пота. Отец повара отшвырнул брошюры, которые раздавал прохожим. Они назывались: «Спасение – твой компас» и «Ставь парус, чтобы плыть по морю света». Сжав ладони, он рухнул на колени. Озадаченная, не мигая и не говоря ни слова, она опустила пистолет. И смотрела, как он поднимается, берет оружие и ставит на предохранитель. Он увел ее в тень к замшелой скамье под железным деревом, на которую вдова, разрыдавшись, рухнула. Он сел с ней рядом, и четыре часа они не произносили ни слова. Потом она рассказала, что ее дочь, единственный ребенок, утонула в реке во время сезона дождей. Неделей позже она вышла замуж за миссионера и через девять месяцев родила младенца, который теперь готовит пищу в доме у моря. Она нарекла мальчика Соломоном и, баюкая сына, сказала его отцу, что тот проживет сто лет или больше.

Кармен знала, что единственными близкими родственницами Фабиуса были семидесятилетние сестры-близнецы. Одна была бывшим преподавателем точных наук на пенсии и жила в Марселе, другая владела ночным клубом в Дакаре. Фотография сестер, снятых в двадцать лет, находилась на полке в кухне. Обе, в белых платьях, стояли, защищаясь от жаркого солнца под одним зонтом. Каллета говорила, что Фабиус не был женат, и Кармен не знала, чтобы у него были друзья. Оставаясь четверть века наемным работником, он в то же время был полным хозяином в доме. Редко его покидал, за исключением двух недель в году, когда ездил к одной из сестер. Выходил в море на океанском каяке и греб, пока не оказывался за много миль от берега, и, независимо от времени года и погоды, дважды в день подолгу купался. Продукты и запасы ему доставляла два раза в неделю частная судоходная компания. На кухне он всегда держал шахматную доску и, когда готовил, разыгрывал знаменитые партии. Алехина, Капабланки, Морфи.

Отношения Кармен с Фабиусом были обманчиво простыми. На самом деле всяких сложностей хватало. Они разговаривали по-французски – общем для них языке. Обсуждали меню того, что готовил повар, и, поскольку оба любили ходить под парусом, – морские течения и ветра. Ничего более личного. Кармен всегда интересовало, как сложились отношения матери с Фабиусом. Они держались непринужденно с того самого момента, когда морское такси привезло повара к выходящей на воду двери и он поздоровался с Каллетой на эускера. Одно время Кармен подозревала, что здесь замешан секс. Но после смерти отца поняла силу преданности Каллеты покойному мужу. Мать ни одного вечера не провела с другим мужчиной, не говоря уж о романтических отношениях с поваром. Выстраивая для себя границы возможного – Фабиус готовил любые блюда, но ни разу не сел за семейный обеденный стол, – мать относилась к нему скорее не как к слуге, а как к живущему в их доме художнику. Они играли в шахматы и вместе работали в огороде. Кармен наиболее странным во всем этом казалось само присутствие Фабиуса. До него в доме жила экономка, которая очень неплохо готовила. Хотя Каллета любила вкусно поесть, она могла днями сидеть на чае, сыре и яблоках. Но в поездке с мужем в Страну Басков во время их затянувшегося медового месяца культурно и гастрономически пристрастилась к местной кухне с ее яркими особенностями, когда на сложенных из кирпича очагах в железных горшках постоянно тушилось мясо и томились супы. Такой же очаг она велела сложить для Фабиуса, чтобы тот во всем блеске демонстрировал свое искусство.

Когда Кармен спросила Каллету, почему после стольких лет совместной жизни они так мало знают о Фабиусе, она без колебания ответила: «Я знаю все, что мне необходимо знать. Предпочитаю людей загадочных, которые не выставляют напоказ свою сущность. В первые месяцы жизни Фабиуса в нашем доме я ждала, что он раскроется и начнет говорить о себе. Но затем поняла: этого не случится никогда. Тогда мне пришло в голову, что мне больше ничего не нужно о нем знать. Я уважаю его желание. Стоит на него нажать и проявить любопытство, он отстранится и исчезнет».

Лишь однажды Кармен стала свидетельницей проявления Фабиусом сильных чувств – на похоронах матери. Двумя днями раньше, когда Каллета утром купалась, повар, взглянув в кухонное окно, понял, что хозяйка в беде еще до того, как все произошло. За сотню ярдов от берега ей показалось, что у нее сводит руку и ногу, но на самом деле это был легкий инсульт – онемела правая сторона тела. Боль была мучительной. На суше Каллета могла бы выжить – дождалась бы медицинской помощи и не умерла. Другое дело в воде. Она пыталась действовать левой рукой, чтобы голова удержалась на поверхности. Фабиус сказал, что он бросился в комнату с дверью на море, скинул обувь и нырнул в воду. Он хороший пловец, но даже ему не удалось побороть течение и оказаться на месте до того, как Каллета ушла на глубину. Плывя на боку, он дотянул ее до берега, положил на порог открытой двери и сам поднялся по короткой лестнице. Делал искусственное дыхание рот в рот, давил на грудь, чтобы вода вылилась из легких и забилось сердце, но было поздно. Фабиус плакал над телом, плакал на похоронах и плакал, сидя с Кармен, которая успела прилететь домой, чтобы развеять над морем прах матери. Целую неделю он поддерживал Кармен, а затем замолчал. И прежде неразговорчивый, Фабиус словно онемел. Попросил Кармен некоторое время излагать распоряжения, просьбы в письменном виде и пообещал отвечать ей таким же образом. Она безропотно согласилась, хотя сама горевала по матери. Кармен понимала: Фабиус остается в доме и продолжает для нее готовить лишь из верности Каллете.

Как-то раз любопытство взяло верх над Кармен, и она нарушила главный материнский запрет – после обеда попыталась пойти за Фабиусом, когда тот отправился с кухни к себе. Тихо одолев два коротких коридора, она перестала слышать его шаги и вдруг оказалась в темной, хоть выколи глаза, комнате с каменными стенами. Двигаясь на ощупь, она лишь в четвертой стене обнаружила дверь, которая вывела ее в незнакомый коридор, шириной только-только чтобы можно было протиснуться. После нескольких петель и поворотов, он привел ее к кладовой кухни.

Больше Кармен ходить за поваром не пыталась.

После того происшествия на море Кармен стала мучить тоска, которая перешла в страх. Она перестала спать. Побывала на приеме у двух врачей, и оба заявили, что у нее прекрасное здоровье. Прописали снотворное и посоветовали бросить курить. Кармен подумывала о том, чтобы уехать за границу. Она училась рисованию и технике живописи в Австрии и Италии, где чувствовала себя вполне комфортно. До смерти матери она не помышляла возвращаться в дом, где провела детство. Но теперь он принадлежал ей, и за то короткое время, пока в нем жила, она написала свои так называемые океанские полотна, которые должны были ее прославить. Еще она пыталась нарисовать некий большой дом, который жил в ее сознании, но он не поддавался воспроизведению карандашом. Кармен чувствовала, что он станет центральной темой ее следующего живописного полотна. Пока же рисовала и стирала, меняя наклон крыши, число окон, размер крылец и дверей, целеустремленно стараясь определить пропорции и детали.

Таблетки снотворного не помогали, и Кармен, не в силах вынести больше ни одной бессонной ночи, лежа, вперившись в темноту, решила снять в городе квартиру. В доме из бурого камня на тихой улочке с тенистыми деревьями. С тех пор прекрасно там спала, а к себе приходила по утрам, чтобы писать в течение дня. Обедала она в выходящей на море комнате, а ужин просила Фабиуса упаковывать в корзинку, которую в сумерках уносила с собой. Она не объяснила, почему выбрала такой образ жизни, и не удивилась, почему он это никак не прокомментировал.

Кармен продолжала читать «Комнаты с видом на море» Клодин Рементериа и почти закончила перевод на английский, когда обнаружила, что теперь ей труднее продираться сквозь дебри текста на эускера. Она не могла вкладывать в чтение столько энергии. Клодин подробно писала о своей свадьбе, о книгах и музыке, которые нравились и ей, и мужу, о рождении сына, будущего отца Каллеты Рементериа. Мимоходом упоминала большой викторианский дом, в котором они жили. Кармен поняла, что его основание вместило бы современное строение, но сам дом был раз в пять больше. Четырехэтажное здание возвели на фундаменте из светло-серого известняка, который привезли из Индианы. Отделку выполнили из дуба, крышу покрыли кровельным шифером. Очень детально Клодин описывала интерьер – эти осколки прошлой жизни семьи. Люди рождались, умирали, влюблялись, ели, пили, смотрели на звезды с застекленной террасы, а по ночам, лежа в постели, слушали убаюкивающий шум прибоя. Все члены семьи – мужчины, женщины, дети – много времени отдавали купанию, рыбной ловле, совершали долгие прогулки по берегу. Дом был относительно новым, добротно построенным, светлым, просторным. У Кармен пробежал по спине холодок, когда она прочитала, что он постоянно расширялся. Рементериа то и дело затевали перестройки, добавляя новые крылья, сносили стены, перепланировали комнаты, совершенствовали отделку.

Каллета как-то сказала дочери, что, как ни странно, не осталось ни одного изображения дома – ни фотографии, ни картины, ни рисунка. Пожар в библиотеке уничтожил все семейные альбомы фотоснимков и шкаф, где хранились чертежи и рабочие наброски здания. Тщетно Каллета пыталась отыскать копии чертежей в местных архивах – их там не оказалось.

Однажды днем Кармен обнаружила между страницами 178 и 179 издания на эускера потускневшую фотографию. На ней был дом. А перед ним снежным рождественским утром выстроилась вся семья Рементериа. Из-за снега и нечеткости выцветшего снимка Кармен едва разглядела лица. Наиболее характерными чертами дома были две башенки с обзором из окон на четыре стороны света, широкая «вдовья дорожка»[16]16
  Площадка с перильцами на крыше прибрежного дома, где жены ожидали ушедших в море мужей.


[Закрыть] и вырезанные в известняке по сторонам двери арктические киты.

Таким образом, на фотографии, без сомнения, был их дом, и этот вывод подкреплялся разбросанными в тексте книги «Комнаты с видом на море» фрагментарными описаниями.

А еще были наброски Кармен, потому что она пыталась нарисовать тот же самый дом.