Текст книги "Зелёная миля"

Глава 2

– Нет! – взревел Зверюга, но Перси его словно и не слышал.

Как только Мистер Джинглес добрался до катушки, она полностью приковала к себе его внимание, и он начисто забыл про давнего врага. В этот момент Перси опустил на мышонка тяжелую подошву. Отчетливо хрустнул ломающийся позвоночник Мистера Джинглеса, кровь хлынула изо рта. Маленькие черные глазки вылезли из орбит, с застывшим в них выражением агонии, совсем как у человека.

Делакруа заголосил от ужаса и боли. Он бросился на пол, пытаясь дотянуться до мышонка, вновь и вновь повторяя его имя.

Перси улыбаясь повернулся к Делакруа. К нам троим.

– Вот и все. Я знал, что доберусь до него. Рано или поздно. Как говорится, вопрос времени. – И он не торопясь зашагал по Зеленой миле.

Мистер Джинглес остался лежать на линолеуме в луже собственной крови.

Дин вскочил из-за стола дежурного, свалив доску для криббиджа на пол, фишки выскочили из пазов и покатились в разные стороны. И Дин, и Гарри, которому до выигрыша оставался буквально шаг, разом забыли об игре.

– Что ты придумал на этот раз? – завопил Дин, сверля Перси взглядом. – Что ты натворил теперь, мудозвон?

Перси не отреагировал. Он молча проследовал мимо стола дежурного, приглаживая волосы. Затем прошел через мой кабинет и скрылся в кладовой. За него ответил Уильям Уэртон:

– Я думаю, босс Дин, он тут показал одному французику, что негоже смеяться над ним, – и заржал сам. С удовольствием, от всей души, весело и заразительно. В жизни мне встречались люди (жуткие люди, доложу я вам), которые казались нормальными, лишь когда смеялись. К ним относился и Дикий Билл Уэртон.

Я, словно громом пораженный, смотрел на мышонка. Он еще дышал. Но на усиках дрожали крохотные капельки крови, и пелена уже застилала всегда яркие бусинки-глаза. Зверюга поднял раскрашенную катушку, посмотрел на нее, потом на меня. Происшедшее потрясло и его. А за нашими спинами в горе и ужасе вопил Делакруа. Дело, конечно, было не в мышонке. Перси пробил брешь, сквозь которую теперь широким потоком выливался страх, копившийся во время пребывания в блоке Е. Но скорбел Делакруа о Мистере Джинглесе, и его крики разрывали душу.

– О нет, – повторял он снова и снова. – О нет, нет, нет. Бедный Мистер Джинглес, бедный Мистер Джинглес. О нет, нет…

– Дайте его мне.

Я вскинул голову, поначалу не поняв, откуда исходит этот бас. Потом увидел Джона Коффи. Как и Делакруа, он просунул руки между прутьями решетки. Но в отличие от француза не тряс ими, а просто держал на весу ладонями вверх. Как бы показывая, что время не ждет, надо торопиться. И тон его говорил о том же, потому-то я сразу и не узнал голоса Коффи. Потерявший себя, заплаканный человек, который занимал его камеру несколько последних недель, исчез. Этот Коффи знал, что надо делать.

– Дайте его мне, мистер Эджкомб! Пока еще есть время!

Тут я вспомнил, что он сделал со мной, и все понял. Я решил, что мышонку навредить он уже не сможет, хотя не приходилось надеяться и на то, что поможет. Когда я поднял Мистера Джинглеса с пола, меня аж передернуло: во многих местах прощупывались раздробленные косточки, упирающиеся в кожу под шерсткой. Это тебе не урологическая инфекция. И все же…

– Что ты делаешь? – спросил Зверюга, когда я положил Мистера Джинглеса на правую ладонь Коффи. – Какого черта?

Рука Коффи осторожно уползла в камеру. Мышонок лежал на его ладони, хвост бессильно болтался между большим и указательным пальцами, лишь чуть подергивался кончик. Затем Коффи накрыл правую ладонь левой, и мы больше не видели тельца Мистера Джинглеса, только хвост, свисающий вниз, с подергивающимся кончиком. Коффи же поднес сложенные раковиной ладони к лицу, раздвинув пальцы левой руки.

Зверюга шагнул ко мне, по-прежнему держа в руке раскрашенную катушку.

– Что он делает?

– Ш-ш-ш.

Делакруа перестал орать.

– Пожалуйста, Джон, – прошептал он. – О, Джонни, помоги ему, пожалуйста, помоги ему, о, s’il vous plait.

К нам присоединились Дин и Гарри.

– Что тут творится? – спросил Дин, но я только покачал головой. Меня словно вновь загипнотизировали.

Коффи приставил рот к щели между двух пальцев и резко вдохнул. На мгновение все словно застыло. Потом он повернул голову, и мы увидели лицо человека, смертельно больного или страдающего от невыносимой боли. Глаза его горели огнем, верхние зубы впились в толстую нижнюю губу, лицо посерело и цветом напоминало золу, смешанную с грязью. Из груди вырывалось хрипение.

– Святой Боже, спаси и сохрани, – прошептал Зверюга. Глаза его буквально вылезли из орбит.

– Что такое? – рявкнул Гарри. – Что?

– Хвост! Разве вы не видите? Хвост!

Хвост Мистера Джинглеса больше не висел мертвым грузом, а весело мотался из стороны в сторону, словно у кота, решившего поохотиться на птичек. Затем из домика, образованного ладонями Коффи, донеслось такое знакомое попискивание.

Новый звук вырвался из груди Коффи. Словно он отхаркнул мокроту и теперь, повернув голову, хотел ее выплюнуть. Но вместо мокроты изо рта и носа Коффи вылетел рой черных насекомых (мне показалось, что это насекомые, другие со мной согласились, но полной уверенности у меня нет и до сих пор). Они облаком окутали голову Коффи, и в течение нескольких мгновений мы не могли различить черт его лица.

– Господи, да что же это такое? – В голосе Дина слышался испуг.

– Все нормально, – услышал я свой голос. – Не паникуй, все нормально, они сейчас исчезнут.

И действительно, как и в тот раз, когда Коффи излечил мою урологическую инфекцию, «насекомые» сменили черный цвет на белый, а потом растворились в воздухе.

– Святое дерьмо, – прошептал Гарри.

– Пол? – Голос Зверюги дрожал. – Пол?

А Коффи уже оправился, совсем как человек, которому удалось отрыгнуть кусок мяса, перекрывший дыхательное горло. Он опустил руки к полу, посмотрел в щель между пальцами, затем развел ладони, явив нам Мистера Джинглеса, целого и невредимого, с ровненьким позвоночником, без единой косточки, упирающейся в кожу. Мышонок на мгновение застыл, а затем перемахнул Зеленую милю, держа курс на камеру Делакруа. Пока он бежал, я заметил капельки крови, оставшиеся на его усиках.

Делакруа встретил его, смеясь и плача одновременно, покрывая бесстыдными смачными поцелуями. Дин, Гарри и Зверюга наблюдали за происходящим в молчаливом изумлении. Потом Зверюга шагнул к камере и просунул сквозь прутья руку с раскрашенной катушкой. Делакруа поначалу этого не заметил, все его внимание сосредоточилось на Мистере Джинглесе. Он напоминал отца, сына которого вытащили из воды, не дав утонуть. Зверюга постучал катушкой французу по плечу. Делакруа повернулся, увидел катушку, взял ее и вновь занялся Мистером Джинглесом, поглаживая его по шерстке, пожирая его взглядом, снова и снова убеждаясь, что мышонок в полном порядке.

– Брось катушку, – попросил Зверюга. – Я хочу посмотреть, как он бегает.

– С ним все в порядке, босс Хоуэлл, все в порядке, слава тебе, Господи…

– Брось катушку, – повторил Зверюга. – И не спорь со мной, Дел.

Делакруа наклонился с явной неохотой. Не хотелось ему так скоро выпускать Мистера Джинглеса из рук. Затем осторожно бросил катушку. Она покатилась к стене мимо коробки из-под сигар. Мистер Джинглес помчался за ней, но не так проворно, как раньше. Он вроде бы хромал на заднюю левую лапку, и хромота эта более всего убедила меня, что его действительно воскресили из мертвых.

До катушки он, однако, добрался, а потом с прежним энтузиазмом откатил ее к ноге Делакруа. Я повернулся к Джону Коффи. Тот стоял у решетки и улыбался. Усталой такой улыбкой и не слишком радостной. Нетерпение, которое читалось в его взгляде, когда он просил передать ему мышонка, ушло, как и гримаса боли, перед тем как он выплюнул насекомых, которые едва не перекрыли ему дыхательные пути. Передо мной стоял привычный нам Коффи, с отсутствующим лицом и странными, смотрящими в никуда глазами.

– Ты ему помог, – напомнил я. – Правда, здоровяк?

– Совершенно верно. – Улыбка стала шире. Мгновение-другое он считал себя счастливым. – Я помог. Я помог мышке Дела. Я помог… – Чувствовалось, что он забыл, как зовут мышонка.

– Мистеру Джинглесу, – подсказал Дин. Он пристально смотрел на Коффи, словно ожидал, что тот вспыхнет огнем или всплывет к потолку.

– Совершенно верно, – кивнул Коффи. – Мистер Джинглес. Цирковая мышь. Будет жить в плексигласовом доме.

– Именно. – Теперь так же смотрел на Коффи и Гарри. А за нашими спинами Делакруа улегся на койку, посадив Мистера Джинглеса себе на грудь. Дел что-то ему нашептывал, вроде бы пел французскую песню, очень похожую на колыбельную.

Коффи повернулся к столу дежурного, что стоял в конце Зеленой мили, и к двери, что вела в мой кабинет и в кладовую.

– Босс Перси плохой. Босс Перси злобный. Он наступил на мышку Дела. Он наступил на Мистера Джинглеса.

И прежде чем мы успели ему ответить, Джон Коффи направился к своей койке и лег лицом к стене.

Глава 3

Перси стоял к нам спиной, когда двадцать минут спустя мы со Зверюгой вошли в кладовую. Он нашел банку полировочной пасты на полке над ящиком, куда мы бросали грязную униформу (а иногда и цивильную одежду: тюремной прачечной все равно, что стирать), и полировал ножки и подлокотники электрического стула. Вам, наверное, покажется это странным, может, даже извращенным, но я и Зверюга восприняли его действия как само собой разумеющееся. Этим и следовало ему заниматься, вместо того чтобы топтать мышей. Назавтра Старая Замыкалка принимала публику, а Перси вроде бы руководил всем мероприятием.

– Перси, – тихим голосом позвал его я.

Перси повернулся, и при взгляде на нас мотивчик, который он насвистывал, застрял у него в горле. Я не увидел в его глазах страха, во всяком случае, в первое мгновение. Мне показалось, что Перси даже как-то повзрослел. И я подумал, что Джон Коффи прав. Перси выглядел злобным. Злоба – что наркотик, уж я-то в этом разбираюсь, и Перси уже прочно сел «на иглу». Ему нравилось то, что он сделал с мышонком Делакруа. А еще больше ему нравились полные отчаяния крики француза.

– Нечего меня учить, – резко ответил он. – Это всего лишь мышь. Ей вообще тут не место, вы это отлично знаете.

– С Мистером Джинглесом как раз все в порядке. – Сердце у меня чуть не выскакивало из груди, но я постарался, чтобы мой голос звучал предельно буднично. – Бегает, пищит и катает катушку. Ты ничего не можешь сделать как надо, даже убить мышь.

Перси недоверчиво смотрел на меня.

– И вы думаете, я вам поверю? Я размазал эту тварь по полу! Я слышал, как захрустели кости! Вы просто…

– Заткнись.

Его глаза широко раскрылись.

– Что? Вы это смеете говорить мне?

Я шагнул к нему. На лбу вздулись вены. Не припомню, когда в последний раз я так злился.

– Разве ты не рад, что Мистер Джинглес в добром здравии? Я думал, ты порадуешься, особенно в свете тех разговоров, что наша задача – успокаивать осужденных, тем более на пороге казни. Так что радуйся. Дел будет спокоен, когда выйдет на Милю.

Перси переводил взгляд с меня на Зверюгу.

– Что за игру вы затеяли? – В голосе его чувствовалась неуверенность.

– Никто ни во что не играет, – ответил Зверюга. – Это ты все воспринимаешь как игру… поэтому тебе ни в чем нельзя доверять. Хочешь знать правду? Я думаю, что ты очень мерзкий тип.

– Полегче, приятель. – Голос Перси дрогнул. В нем уже ощущался страх. Он боялся того, что мы можем потребовать от него, боялся наших планов на будущее. Меня это только порадовало. С испуганным человеком легче договориться. – Мои друзья очень влиятельны.

– Это ты уже говорил, но мы все знаем, что ты у нас большой выдумщик. – Казалось, Зверюга вот-вот рассмеется.

Перси бросил тряпку, которой он полировал Старую Замыкалку, на сиденье.

– Я убил эту тварь! – Голос все так же дрожал.

– Пойди и посмотри сам, – пожал плечами я. – Это свободная страна.

– И пойду, – огрызнулся Перси. – Пойду.

Он сдвинул брови, повертел расческу в маленьких ручонках (Уэртон не ошибся, отметив в Перси женственность), поднялся по ступеням и скрылся за дверью, ведущей в мой кабинет. Мы со Зверюгой остались у Старой Замыкалки, в молчании дожидаясь, когда он вернется. Не знаю, как Зверюга, а я не мог найти ни одной темы для разговора. Не хотелось даже думать, не то что говорить.

Прошло три минуты. Зверюга взял брошенную Перси тряпку и начал полировать спинку Старой Замыкалки. Закончил с одной панелью, принялся за другую, когда появился Перси. Спускаясь по ступеням, Перси споткнулся и чуть не упал. На лице его читалось одно: он все еще не верил тому, что увидел собственными глазами.

– Вы их поменяли, – взвизгнул он. – Не знаю как, но поменяли. Вы издеваетесь надо мной, но даю слово, вы об этом горько пожалеете! Если вы это не прекратите, то я отправлю вас на биржу труда! Да за кого вы себя принимаете?

От волнения у него перехватило дыхание, руки сжались в кулаки.

– Я тебе скажу, за кого мы себя принимаем, – ответил я. – За людей, с которыми ты работаешь, Перси… Слава Богу, работать тебе с ними осталось недолго. – Я положил ему руки на плечи и чуть тряхнул. Не сильно, но тряхнул.

Перси попытался вырваться.

– Уберите…

Зверюга схватил его за правую руку. Маленькая, белокожая, мягкая, она исчезла в лапище Зверюги.

– Заткни пасть, сынок. Если хочешь знать, что для тебя благо, прочисти уши и слушай.

Я развернул Перси, поставил на возвышение, а потом толкнул. Ноги его, ударившись о Старую Замыкалку, согнулись, и он плюхнулся на сиденье электрического стула. От его спокойствия не осталось и следа, так же как от злобы и наглости. Электрический стул остается электрическим стулом, даже если рубильник и не включен, а Перси, помните, был еще очень молод. И я рассудил, что теперь он сможет воспринять то, что мы собирались ему сказать.

– Я хочу, чтобы ты дал нам слово.

– На предмет чего? – Он еще пытался петушиться, но глаза его переполнял ужас. Старая Замыкалка воздействовала на людей и без электричества, и Перси ощущал на себе это воздействие.

– Слово, что ты уедешь в Брейр-Ридж и освободишь нас от своего присутствия, если завтра мы дадим тебе покрасоваться перед публикой. – Такой ярости в голосе Зверюги мне слышать еще не доводилось. – Уедешь на следующий день после казни.

– А если я не уеду? Если позвоню кое-кому и пожалуюсь, что вы мне угрожаете? Запугиваете меня?

– Нас действительно могут выгнать с работы, если у тебя такие хорошие связи, хотя на самом деле все может обстоять иначе, – ответил я, – но уж мы позаботимся о том, Перси, чтобы и твоя кровь осталась на полу.

– Вы про эту тварь? Ха! Неужели вы думаете, что кто-то упрекнет меня в том, что я наступил на ручную мышь убийцы? За пределами этого дурдома?

– Нет, я не про мышь. Но три человека видели, как ты стоял разинув рот, когда Дикий Билл Уэртон душил цепью Дина Стэнтона. Вот за это могут и упрекнуть, Перси, будь уверен. От этого не отмахнется и твой дядюшка-губернатор.

Перси густо покраснел.

– Вы думаете, вам поверят? – Но голос его утратил былую уверенность. Он, конечно, понимал, что кто-то да поверит. А Перси не хотел наживать себе неприятности. Нарушать правила – нет проблем. Попадаться на этом – ни в коем разе.

– Я, между прочим, сфотографировал шею Дина до того, как прошли синяки, – добавил Зверюга (я понятия не имел, говорит он правду или фантазирует на ходу, но аргумент прозвучал веско). – И знаешь, о чем говорят эти фотографии? Что Уэртон вволю натешился, прежде чем его оторвали от Дина, хотя ты стоял рядом, за спиной Уэртона. И тебе придется ответить на очень трудные вопросы. А история эта прилипнет к тебе как банный лист. Останется при тебе и после того, как твои родственнички покинут столицу штата и будут пить клубничный морс на веранде своего особняка. Личное дело – штука занятная, в него заглядывают многие.

Глаза Перси бегали из стороны в сторону. Левая рука поднялась, пригладила волосы. Он молчал, но я видел, что осталось совсем немного, чтобы дожать его.

– Ладно, покончим с этим. – Я взял инициативу на себя. – Мы хотим, чтобы духу твоего здесь не было. Но ведь и ты хочешь этого не меньше нашего, так?

– Я ненавижу эту клоаку! – взорвался он. – Я ненавижу ваше отношение ко мне. Ненавижу ваше нежелание предоставить мне хоть единый шанс.

Последнее не соответствовало действительности, но я решил, что сейчас не время для дискуссий.

– И я не люблю, когда меня шпыняют. Отец учил меня, что допускать этого нельзя, иначе шпынять тебя будут до конца жизни. – Тут его глаза сверкнули. – И особенно мне не нравится, когда шпынять меня начинают большие обезьяны вроде этого типа. – Он коротко глянул на моего близкого друга, хмыкнул. – Вот и прозвище ему дали соответствующее – Зверюга.

– Придется тебе кое-что разобъяснить, Перси. – Я тяжело вздохнул. – С нашей точки зрения, шпыняешь нас именно ты. Мы говорим тебе, как надо вести себя в этом заведении, но ты продолжаешь все делать по-своему, а напортачив, прячешься за спины своих родственников-политиков. Наступив на мышонка Делакруа… – Тут я поймал взгляд Зверюги и быстро поправился: – Твоя попытка раздавить мышонка Делакруа только подтверждает мои слова. Ты прешь, прешь, прешь напролом. В итоге мы даем отпор, только и всего. Но послушай, если ты умеришь свои амбиции, то выйдешь отсюда, благоухая как майская роза. Никто не узнает о нашем разговоре. Что ты на это скажешь? Стань наконец взрослым. Пообещай, что уйдешь отсюда после казни Дела.

Перси задумался. А через пару мгновений в глазах его появилось новое выражение, и я сразу понял, что ему пришла в голову хорошая идея. Меня это не порадовало. Что хорошо для Перси, для нас – трагедия.

– Если на тебя не действуют другие доводы, подумай хотя бы о том, что тебе больше не придется иметь дело с этим Уэртоном, – вставил Зверюга.

Перси кивнул, и я позволил ему подняться со Старой Замыкалки. Он поправил рубашку, глубже засунув ее в брюки, провел расческой по волосам, потом посмотрел на нас.

– Ладно, я согласен. Завтра я провожу казнь Дела, послезавтра отправляюсь в Брейр-Ридж. Считаем, что мы договорились. Так?

– Так, – кивнул я.

Выражение его глаз не менялось, но я не придал этому особого значения. Чего обращать внимание на мелочи, когда достигнута главная цель.

Перси протянул руку.

– Заметано.

Я ее пожал. Последовал моему примеру и Зверюга.

Дураки.

Глава 4

Следующий день ничем не отличался от предыдущих, но на нем оборвалась эта необычная октябрьская жара. Когда я приехал на работу, с запада доносились раскаты грома, там же громоздились черные облака. К ночи они надвинулись, и мы видели вылетающие из них бело-голубые трезубцы молний. Примерно в десять вечера над округом Терпинг пронесся смерч, убил четверых и сорвал крышу с конюшни в Тефлоне. Гроза и сильный ветер обрушились и на «Холодную гору». Потом мне подумалось, что даже небеса протестовали против скверной смерти Эдуарда Делакруа.

А начиналось все очень даже хорошо. День у Дела прошел спокойно. Иногда он играл с Мистером Джинглесом, но в основном лежал, поглаживая его по шерстке. Уэртон пару раз пытался поднять бучу. Однажды начал орать Делу о мышбургерах, которыми они наедятся после того, как Счастливчик Пьер отправится исполнять тустеп[36]36
  Танец.


[Закрыть] в ад, но маленький француз не отреагировал, и Уэртон, решив, что больше ему сказать нечего, заткнулся.

В четверть одиннадцатого прибыл брат Шустер и порадовал нас, заявив, что будет молиться с Делом на французском. Мы восприняли его слова как добрый знак. К сожалению, мы ошиблись.

К одиннадцати потянулись свидетели. Говорили они главным образом о погоде, некоторые высказывали опасения, не придется ли откладывать казнь из-за отключения электричества. Никто из них, похоже, не знал, что Старая Замыкалка работает от автономного генератора и помешать представлению может только прямое попадание молнии. На этот раз в щитовую отрядили Гарри, поэтому он, Билл Додж и Перси Уэтмор по совместительству стали капельдинерами, показывали приглашенным их место, вежливо спрашивали, не принести ли им стакан прохладительного напитка или воды. Присутствовали две женщины: сестра девушки, которую изнасиловал и убил Делакруа, и мать мужчины, погибшего в огне, – крупная, дебелая, решительно настроенная дама. Она надеется, заявила эта дама Гарри Тервиллигеру, что тот, кто должен сегодня умереть, дрожит от страха, зная, какая его ждет судьба, ибо костры ада разожжены и дьявол уже раскрыл ему свои объятия. А потом она внезапно разрыдалась и уткнулась в огромный, с наволочку, носовой платок.

Гром, раскаты которого не могла заглушить металлическая крыша, гремел все сильнее и ближе. Люди переглядывались, чувствуя себя не в своей тарелке. Мужчины, все при галстуках, не слишком уместных в столь поздний час, вытирали потные лица. Кладовая за день накалилась, как печь. И, разумеется, они старались не смотреть на Старую Замыкалку. Возможно, раньше они и отпускали на сей предмет шуточки, но к половине двенадцатого все это осталось в прошлом. Понятно, конечно, что приговоренным к смерти, которым предстоит сесть на этот дубовый стул, не до смеха, но не только у них сползает с лица улыбка, когда подходит время казни. Не очень-то легко смотреть на человека, сидящего на возвышении с привязанными к стулу руками и ногами. Так что свидетели по большей части молчали, а когда грянул особенно громкий раскат грома, сестра жертвы Делакруа даже вскрикнула. Последним занял свое место Кертис Андерсон, замещавший начальника тюрьмы Мурса.

В половине двенадцатого я подошел в камере Делакруа в сопровождении Зверюги и Дина. Дел сидел на койке, Мистер Джинглес – у него на колене. Мышонок тянулся головой к лицу приговоренного, его маленькие глазки-бусинки смотрели в одну точку. Делакруа гладил головку Мистера Джинглеса между ушами. Крупные слезы катились по лицу Дела, и именно от них не отрывал взгляда Мистер Джинглес. Дел вскинул голову на звук наших шагов. Бледный как мел. Я скорее почувствовал, чем увидел, что Джон Коффи стоит у решетки своей камеры.

Дел скривился, когда ключи заскрежетали в одном, а потом и во втором замке, но сдержался, продолжая поглаживать головку Мистера Джинглеса. Отомкнув замки, я откатил дверь в сторону.

– Привет, босс Эджкомб, – поздоровался Дел. – Привет, парни. Скажи привет, Мистер Джинглес. Но Мистер Джинглес продолжал пристально вглядываться в лицо невысокого лысоватого мужчины, словно пытаясь понять, отчего по его щекам катятся слезы. Раскрашенная катушка лежала в коробке из-под сигар. Она положена туда в последний раз, подумал я, и у меня защемило сердце.

– Эдуард Делакруа, как сотрудник суда…

– Босс Эджкомб?

Я хотел было продолжить, но в последний момент передумал.

– Чего тебе, Дел?

Он протянул мне мышонка.

– Возьмите. Позаботьтесь о Мистере Джинглесе.

– Дел, не думаю, что он пойдет ко мне. Он…

– Mais oui[37]37
  Конечно (фр.).


[Закрыть], он говорит, что пойдет. Он говорит, что все знает о вас, босс Эджкомб, и вы отвезете его в то место во Флориде, где мыши показывают разные трюки. Он говорит, что доверяет вам. – Делакруа еще выше поднял руку, и будь я проклят, если мышонок не прыгнул с его ладони мне на плечо. Такой легонький, что его веса я не почувствовал. А вот жар его маленького тельца прошел сквозь ткань униформы. – Босс, не давайте его в обиду. Не позволяйте никому причинить вред моей мышке.

– Не волнуйся, Дел. Не позволю. – Но думал я о другом: что же мне сейчас делать с Мистером Джинглесом? Не мог же я ввести Делакруа в кладовую, где сидели десятки людей, с мышонком на плече.

– Я его подержу, босс, – пророкотал голос за моей спиной. Голос Джона Коффи. А раздался он сразу же после моего невысказанного вопроса, словно Коффи отвечал на него, прочитав мои мысли. – Пока. Если Дел не возражает.

Делакруа облегченно кивнул.

– Да, пусть он побудет у тебя, Джон, пока не закончится эта суета. А потом… – Его взгляд вернулся ко мне и Зверюге. – Вы отвезете его во Флориду. В этот Маусвилл.

– Да, скорее всего мы с Полом повезем его вместе. – Произнося эти слова, Зверюга наблюдал, как Мистер Джинглес перебирается с моего плеча на протянутую руку Джона Коффи. Проделал он все это добровольно, не боясь, безо всякого принуждения, точно так же, как перешел с руки Делакруа на мое плечо. – Используем часть отпуска. Правда, Пол?

Я кивнул. Кивнул и Делакруа, его глаза блеснули, а по лицу пробежала тень улыбки.

– Люди будут платить по десятицентовику, чтобы посмотреть на него. Дети – по два цента. Так, босс Хоуэлл?

– Совершенно верно, Дел.

– Вы хороший человек, босс Хоуэлл. Вы тоже, босс Эджкомб. Вы иногда на меня кричите, но лишь в случае крайней необходимости. Вы все хорошие люди, за исключением этого Перси. Жаль, что я не встретился с вами в другом месте. Не здесь и не сейчас.

– Я должен тебе кое-что сказать, – повернул я разговор в нужное русло. – Перед тем как мы выйдем из камеры. Ничего особенного, но это часть моей работы. Ты готов?

– Oui, monsieur. – Делакруа посмотрел на Мистера Джинглеса, устроившегося на широком плече Джона Коффи. – Au revour, mon ami. – Слезы покатились еще быстрее. – Je t’aime, mon petit[38]38
  Да, месье. Прощай, дружок. Я люблю тебя, милый (фр.).


[Закрыть]. – И он послал мышке воздушный поцелуй. Нелепый, может, даже гротескный. В другой ситуации, возможно, но здесь вполне уместный. Я взглянул на Дина, но тут же отвел глаза. Дин смотрел в сторону изолятора и как-то странно улыбался. Я понял, что он вот-вот заплачет. Что же касается меня, то я пробубнил положенное (насчет сотрудника суда и прочего), после чего Делакруа в последний раз вышел из камеры.

– Одну секунду, босс, – остановил меня Зверюга и проинспектировал макушку Делакруа, после чего удовлетворенно кивнул и хлопнул Делакруа по плечу. – Все лишнее сбрили. В путь.

И Эдуард Делакруа в последний раз прошагал по Зеленой миле, с потеками пота и слез на щеках, под раскаты грома. Зверюга шел слева от осужденного, я – справа, Дин – сзади.

Шустер ждал в моем кабинете, тут же стояли надзиратели Рингголд и Бэттл. Шустер посмотрел на Дела, улыбнулся, затем обратился к нему по-французски. Мне показалось, что священник сильно коверкает слова, но родной язык подействовал магически. Дел улыбнулся в ответ, подошел к Шустеру, обнял, прижал к груди. Рингголд и Бэттл шагнули вперед, чтобы оторвать осужденного от священника, но я остановил их взмахом руки.

Шустер выслушал французский монолог Дела, перемежаемый всхлипываниями, кивнул, словно все понял, в свою очередь похлопал его по спине и взглянул на меня через его плечо.

– Я не понимаю и четверти того, что он говорит.

– Не думаю, что это имеет хоть какое-то значение, – буркнул Зверюга.

– Полностью с вами согласен, сын мой, – с улыбкой ответил Шустер.

Из всех священников, что перебывали в блоке Е, он был лучшим, и только сейчас до меня дошло, что я понятия не имею, как сложился его жизненный путь. Надеюсь, несмотря ни на что, он сохранил свою веру.

Шустер вместе с Делакруа опустился на колени, затем сложил руки перед собой. Делакруа последовал его примеру.

– Not’ Pere, que etes aux cieux[39]39
  Отче наш, иже еси на небеси (фр.).


[Закрыть], – затянул Шустер, и Делакруа присоединился к нему в молитве. Они произнесли ее по-французски, закончив, как положено: «Mais delivres du mal, ainsi soit-il»[40]40
  Освободи нас от зла, и да будет так (фр.).


[Закрыть]. К тому времени слезы Дела высохли, он заметно успокоился. Затем последовало несколько строф по-английски, после чего Шустер хотел подняться, но Делакруа удержал его, что-то сказав по-французски. Шустер выслушал, нахмурился. Дел добавил еще пару фраз и с надеждой воззрился на священника.

Шустер повернулся ко мне.

– Он хочет произнести еще одну молитву, с которой я не могу ему помочь, не являясь католиком. Ничего?

Я взглянул на настенные часы. До полуночи еще семнадцать минут.

– Хорошо, но пусть поторапливается. Нам нельзя выбиваться из графика, знаете ли.

– Не волнуйтесь.

Шустер повернулся к Делу, кивнул.

Дел закрыл глаза, но ни слова не сорвалось с его уст. Брови его сошлись у переносицы, и я понял, что он роется в памяти, силясь отыскать то, что хранилось там без дела много лет. Я вновь взглянул на часы, хотел уже сказать, что нам пора, но Зверюга дернул меня за рукав и покачал головой.

И тут Дел заговорил, быстро, напевно, и французский его звучал нежно и чувственно:

– Marie! Je vous salue, Marie, oui, pleine de grace; Le Seigner est avec vous; vous etes benie toutes les femmes, et mon cher Jesus, le fruit de vos entrailles, est beni[41]41
  Мария! Я обращаюсь к тебе, Мария наша милосердная, да пребудет Господь с тобою, ты, благословенная среди женщин, и мой дорогой Иисус, плод твоего благословенного чрева (фр.).


[Закрыть]. – Он снова плакал, но, думаю, не замечал этого. – Sainte Marie, O ma mere, Mere de Dieu, priez pour moi, priez pour nous, pauvres pecheurs, maintenant et a l’heure… L’heure de notre mort. L’heure de mon mort[42]42
  Святая Мария, о мать моя, Мария, мать Бога моего, молись за меня, молись за нас, грешников, ныне и присно… и в час нашей смерти. И в час моей смерти (фр.).


[Закрыть]. – Он глубоко вдохнул. – Ainsi soit-il[43]43
  Да будет так (фр.).


[Закрыть] Молния полыхнула в окно бело-голубым светом, когда Делакруа поднимался с колен. Все подпрыгнули или вздрогнули от неожиданности, за исключением Делакруа, все еще погруженного в древнюю молитву. Он вытянул перед собой руку, не глядя, не зная, к чему она прикоснется. Сделав шаг вперед, Зверюга пожал руку Делакруа. Тот посмотрел на него и чуть улыбнулся.

– Nous…[44]44
  Мы… (фр.)


[Закрыть] – начал он, замолчал и перешел на английский. – Теперь мы можем идти, босс Хоуэлл, босс Эджкомб. С Богом я договорился.

– Это хорошо, – отозвался я, гадая, что будет думать Делакруа о договоре с Богом через двадцать минут, после экзекуции. Мне оставалось лишь надеяться, что его последнюю молитву услышали, и Пресвятая Дева Мария молится за него всей душой и сердцем, потому что Эдуард Делакруа, насильник и убийца, мог рассчитывать только на Ее заступничество. А за окном вновь громыхнуло. – Пошли, Дел… Осталось немного.

– Хорошо, босс, это хорошо. Потому что я больше не боюсь. – Говорил он одно, да вот в глазах я читал другое: боялся он, и тут ему не могли помочь ни наш Создатель, ни Дева Мария. Они все боялись, когда подходили к краю зеленого ковра, чтобы нырнуть в низкую дверь.

– Остановись внизу, – шепотом предупредил я Дела, когда мы входили в кладовую, но мог бы этого не говорить. Он остановился, спустившись с последней ступени, просто остолбенел, увидев стоящего на возвышении Перси Уэтмора с ведром с губкой у одной ноги и телефонным аппаратом, напрямую соединенным с кабинетом губернатора, на уровне правого плеча.

– Нет! – в ужасе выдохнул Дел. – Нет, нет, только не он!

– Иди, – легонько подтолкнул его Зверюга. – Смотри только на меня и Пола. Забудь, что он здесь.

– Но…

Люди уже начали оборачиваться на нас, но я чуть развернулся и ухватил Делакруа за левый локоть так, что этого никто не видел.

– Возьми себя в руки, – говорил я, не размыкая губ, так что слышали меня только Дел и, возможно, Зверюга. – Большинство этих людей запомнит только одно: как ты держался. Предстань перед ними в лучшем виде.

Тут громыхнуло от души, так, что завибрировала металлическая крыша кладовой. Перси подпрыгнул, словно кто-то пощекотал его, а Дел пренебрежительно хохотнул.